Текст книги "Марки. Филателистическая повесть. Книга 2"

Окончание истории о пропавшем академике

В доме Александра Степановича я от нервных потрясений и переживаний выпил три чашки чая с малиновым вареньем и засобирался уже идти к себе прилечь и отдохнуть.

– Да, чуть не забыл. Что мы с артефактами делать станем? – задал я вопрос, мучивший меня всё это время.

– Вилки отдадим. Зачем нам они?

– А Цербер?

– Цербер свой долг выполнил, – заключил профессор. – Он, похоже, к нам привязался и сам отсюда не уйдёт. Пусть пока у меня поживёт. Нам же придётся несколько дней регулярно навещать больного.

Попов воспринимал случившееся совершенно спокойно, будто речь идёт не о серебре и чужой собаке. А я никак не мог успокоиться.

– Если бы произошёл взрыв или пожар, когда вы слили в ведро эту вашу кислоту? Чем бы мы стали тушить?

– Пирогами, и блинами, и сушёными грибами, – отозвался Попов.

– Вам бы всё смеяться.

Вместо разъяснений мой учёный друг вышел в лабораторию и принёс оттуда небольшой сероватый пакетик с красным крестом и надписью «Бекингъ Паудеръ» Kings Cross, 1731 г. и протянул его мне. Цербер растянулся у ног Попова и смотрел на меня преданными глазами. Вот же, собака, а всё понимает. Я прочёл «Kings Cross» и воспоминания о поездке в Англию разом нахлынули на меня. «Номер по каталогу Михель 1731», – словно молния пронеслось в моей голове.

– Это оттуда? – показал я пальцем на окно. – Вы получили ответное письмо от Дианы?

– Вовсе нет! – расхохотался Попов. – Уверяю вас, дорогой Буревестник, порошок не имеет к нашей лондонской миссии никакого отношения. Я взял его на кухне, чтобы показать, чем можно тушить пожары. Ведь вы же сами спросили. Так вот, пекарский порошок при добавлении в него уксуса даёт эффект образования пены. Конечно, пирогами и блинами вполне возможно тушить пожары. Вернее порошком. Корней Чуковский взял за основу именно этот химический принцип в своём детском стихотворении «Путаница».

– Не смешно, – парировал я. – Зачем же мешать литературу с наукой?

– Хотя бы потому что литература создала «Науку и Жизнь». Вы и ваши друзья-литераторы подчас слишком усложняете простые вещи и, наоборот, не видите очевидного. Ваш коллега пытался лишь кратко объяснить принцип работы огнетушителя. Современники, как всегда, его не поняли. Не хотите написать статью об этом в ваш любимый журнал?

– Не хочу. После того, как вы испортили посуду, забрали себе чужого пса и могли довести дело до пожара!

– Вы всё с ног на голову ставите, Буревестник, – отозвался Александр Степанович.

– Извольте же тогда поставить ноги обратно на землю!

– Я понимаю так, что не в вилках дело, а в том, как мы с вами вели себя. Смогли мы достичь результата или нет? Есть ли вам в чём упрекнуть себя?

– Мне нет, – отозвался я. – Вы, а не я перепортили добро академика!

– Видите. Вот и идите с Богом.

Мы распрощались, и я заспешил домой. Мне по возвращении всю ночь не давала покоя мысль о пожарном порошке, зашифрованная в стихах таким хитроумным способом. Быть может, и правда – взять и написать статью в журнал?

Мне порою кажется, Попов смеётся надо мной. По глубоком размышлении решил пока повременить со статьёй. Если окажется, что всё это поповские шуточки, позору будет на весь наш марочный альбом.

P.S. В последующие дни я дважды хотел навестить Павлова, нельзя же бросить его одного – хромого, беззащитного, оставленного нами по недоразумению без посуды. Но он всякий раз кричал мне через запертую дверь одни бранные слова и ругательства. В последний мой приход великий учёный запустил в дверь какой-то тяжелой штуковиной. Пришлось прекратить бесполезные попытки проникнуть в дом.

На улице завыла собака.

Детективная история из неопубликованных дневников Алексея Максимовича Горького

В один из ненастных дней дождь зарядил с раннего утра. Он моросил без конца и обещал идти до позднего вечера и всю ночь в придачу. Такими днями так богат наш календарь природы средней полосы, что об этом и не хочется писать. В альбоме – не многим лучше.

Я, признаться, вовсе не ждал никаких гостей и настолько увлёкся чтением статьи о консервировании сливы, опубликованной в одном из последних номеров «Науки и Жизни», что позабыл обо всём. У меня, надо признаться, есть небольшой садик с яблоневыми и сливовыми деревьями, которым я раньше уделял не много внимания. Выясняется, зря.

Доходчиво, ясным языком «Наука и Жизнь» объясняет, как при помощи нехитрых приёмов совершить настоящее кулинарное чудо: изготовить прекрасное варенье.

Чтение настолько захватило моё воображение, что я не обратил внимания на стук в дверь. Лишь настойчивое повторное постукивание, переходящее в барабанную дробь, вывели меня из размышлений. Я поспешил к двери.

На пороге стоял человек среднего роста, лет шестидесяти. Сапоги его были забрызганы грязью. На моём госте красовалась фуражка и шинель, какие носили в царской армии. Одутловатое нездоровое лицо покраснело от ходьбы, непомерный живот мешал поворачиваться. Видимо моему гостю тяжело было передвигаться, и он страдал одышкою. Лоб вошедшего покрывали капли пота или дождя. Дышал он, как загнанная полковая лошадь. Поначалу я решил, что имею дело с неким железнодорожным инженером, зашедшим по случаю попросить о каком-нибудь одолжении.

Однако, когда незнакомец без разрешения вошёл и отрекомендовался, приложив пальцы к козырьку фуражки, я понял свою ошибку.

– Генерал-лейтенант Май-Маевский. Позвольте же мне, наконец, снять мою одежду, господин Горький!

Не сразу пришел я в себя. Я, честно говоря, не люблю людей нахрапистых, даже и в генеральских чинах. Но делать нечего, военной силе приходится уступать. С учтивостью человека, побывавшего в Англии и в Соединённых Штатах, перенявшим грамматику благовоспитанности, я сделал приглашающий жест.

Незнакомец достал из широкого кармана штанов огромный носовой платок, более напоминавший половую тряпку.

В самом деле, использовал он её по назначению: принялся, сопя, вытирать сапоги. Мне не оставалось ничего другого, как помочь ему повесить мокрую шинель и пригласить пройти. Когда вытирание сапог закончилось, вошедший удостоил меня парой слов: – Разрешите представиться. Меня зовут Владимиром Зеноновичем. Или Зиновьевичем, если вам трудно выговорить. С моим отчеством всегда путаница. А вы, стало быть, и есть тот самый Горький?

– Позвольте предложить вам чаю, – не теряя достоинства проговорил я. – У меня для знатоков есть особый британский, с жасмином.

– Терпеть не могу англичан, – засопел генерал. – Дайте лучше водки для сугрева.

– Я спиртного не пью.

– Что, недавно бросили? Тогда мы с вами поймём друг дружку. Сам страдаю запоями-с.

– Нет, я запоями не страдаю. У меня другая болезнь. Так я налью вам минеральной воды, а себе – английского чаю, – сказал я, чтобы поставить нахала на место и показать, кто хозяин в доме.

– Будь по-вашему, – генерал показал мне на кухню, будто денщику, – несите чай!

Когда я вернулся с чашками и печеньем, мой гость совсем уже освоился и поглядывал в отметки, сделанные мной карандашом в «Науке и жизни».

– Не знал, что вы интересуетесь садоводством, – вымолвил он.

– Самообразование есть потребность творческого человека любой профессии, тем более писателя, – отозвался я. – Чем могу быть полезен?

Вошедший крякнул и поднял брови.

– Признаться, сбит с толку. Не ожидал получить такой культурный приём. Кто ж предполагал, что большевики так уйдут вперёд. Я сразу заметил в вас человека интеллигентного. Хотя, читая вашу «Мать», и не догадаешься. Вы, наверное, специально там пороли чепуху! – хлопнул меня по плечу Владимир Зенонович.

– Ничего я не порол. Роман «Мать» переписан теперь заново. Я назвал его «Die Mutter Anne Amalie», да будет известно вашему превосходительству, – отвечал я с английской учтивостью.

– Ах, вот оно как!

Говорил генерал быстро и ориентировался в новых обстоятельствах тоже молниеносно. Я рассматривал лицо гостя. Мясистый нос, живые насмешливые глаза под пенсне.

– Угощайтесь и расскажите, что за беда вас привела ко мне? – продолжил я беседу.

– Беда, голубчик мой. Истинная беда. Если бы не она, не сидел бы я сейчас перед вами. Я ведь не к вам шёл, а к вашему другу Александру Степановичу Попову. О нём в альбоме ходят самые настоящие легенды. Дескать, русский Шерлок Холмс. Распутал дело, от которого отказался англицкий Скотланд-Ярд! Вот я и подумал о нём, о Попове. Эх, кабы раньше знать!

– Почему же вы сразу не пошли к нему?

Май-Маевский снял пенсне, протёр его и водрузил снова себе на нос так, что отблеск лампы попал мне прямёхонько в глаза. Я зажмурился. А когда открыл глаза, то лица более не увидел, зато услышал голос, бубнивший в самое ухо.

– Потому, что вы с ним друзья закадычные. А меня он меня не примет, это совершенно точно-с. Хочу просить вас похлопотать…

– Вы уверены, я смогу уговорить Попова?

– Похож я на глупого барана? – прошептал генерал с видом заговорщика.

Я посмотрел на Владимира Зеноновича повнимательней. Лицо и впрямь баранье. Но внешность обманчива. Так впоследствии и оказалось: мой гость был самый натуральный волк в бараньей шкуре. Заговорщик, да ещё какой! Май-Маевский провёл у меня каких-нибудь два часа, а я уже полностью попал под его чары. Я обещал немедленно помочь Владимиру Зеноновичу и похлопотать перед моим учёным другом ради нового знакомого, и мы, наскоро убрав со стола чашки, отправились к Попову.

Договорились так. Я постучу и войду в дом к Александру Степановичу первым. Владимир Зенонович спрячется в саду. Если же хозяин откажется принять или его не окажется дома, мы вернёмся ко мне и попытаем счастья попозже. Правда, у меня были кое-какие сомнения. Май-Маевский был слишком уж толст. Живот не давал ему возможности нигде укрыться и буквально выдавал его с головой в любом месте.

В своё время ваш покорный слуга бывал на фронте. Мне доподлинно известно, как важна в военном искусстве маскировка. Случись моему гостю попасть в ту передрягу, в которой побывал я, генерал мгновенно бы погиб, получив пулю в живот.

К счастью, Александр Степанович оказался у себя. Сперва я услышал за дверью весёлый лай Цербера, узнавшего меня. Потом дверь отворилась.

Цербер нарушил все планы. С радостным лаем он кинулся в кусты, где и вцепился в шинель генерала.

Раздались нецензурные выражения и крики. Прятаться более не представлялось возможным. Май-Маевский бился храбро. Но какая уж тут маскировка! Короче говоря, Май-Маевский демаскировался и ждал, пока не подошёл Попов и не освободил несчастного генерала от наседавшего пса.

– Что это за дьявольская собака? – не мог прийти в себя генерал.

– Тихо, Цербер. А-а, старый знакомый? Владимир Зенонович, если не ошибаюсь? Ваше превосходительство что-то потеряли на моём участке?

Генерал только сопел.

– Это я во всём виноват, – сказал я, – Мне не хотелось, чтобы вы сразу указали генералу на дверь. И я придумал спрятать Владимира Зеноновича в кустах.

Неловкую тишину нарушил Александр Степанович.

– Время обеденное. Соблаговолите войти, – пригласил он, уступая генералу и мне дорогу. – Обед как раз поспел. Я сегодня упражнялся в приготовлении утки.

– У-у-у! – обрадовались мы.

Сила Лоренца

Май-Маевский радостно улыбался. Его не выставили-таки. Однако отведать обеда нам так просто не удалось. Мы вошли, я снял калоши, а генерал, повесив на крюк шинель, некоторое время вытирал носовым платком сапоги. Проходя мимо рабочего стола профессора, я заметил гору проводов и незнакомое устройство с картонной трубой, торчащей кверху.

– Вы изобрели новый радиоприёмник? – поинтересовался я, показывая на трубу. – Через трубу пойдут сигналы?

– Нет, мой друг. Гораздо более интересное устройство. Мне в голову пришла недавно мысль, что бури и ураганы суть явления электростатической природы.

– Электростатической, когда противоположности сходятся? – произнес генерал, и хотел уже было пройти в столовую.

Но Александр Степанович остановился возле своего устройства и принялся объяснять: – Знаете ли вы, господа, что все ураганы в Северном полушарии крутятся против часовой стрелки, а южном – наоборот, по часовой?

– А там всё вверх ногами, – заметил Май-Маевский. – Я побывал в Австралии-с. Нет ничего хуже.

– В зоне экватора ураганы отсутствуют, – и ухом не повёл Попов, – далее на север и на юг, приблизительно до 25-го градуса северной и южной широты начинается зона зарождения ураганов.

Я достал блокнот и принялся писать. Обед откладывался. Генерал приуныл.

А профессор продолжал учить:

– В центре урагана находится зона абсолютного штиля. Это есть так называемый глаз урагана. Вокруг глаза с огромной скоростью крутятся нисходящие и восходящие потоки влажного воздуха. Но какая сила закручивает этот воздух всегда в одном направлении, – задал я себе вопрос. И вот что мне пришло в голову, – Попов повернулся к своей машине. – Господа, наша Земля имеет магнитные полюса, иначе говоря, планета представляет собой гигантский магнит. Линии магнитного поля огибают Землю и пронизывают всё пространство на тысячи километров вокруг планеты. Мне пришла в голову идея, что каждая молекула воды – диполь, то бишь, маленький магнитик. Молекулы воды закручиваются в поле Земли, подобно небольшому вентилятору, лопасти которого – атомы. Все молекулы вращаются хаотически, но так как их число огромно и вращаются они вместе, то раскручивается вихрь. Для доказательства своей теории я и построил установку. Через трубу вентилятором гоню влажный воздух, магнитные катушки намотаны на трубу и создают внутри поле. А на выходе из трубы – небольшой вихрь. Впрочем, полюбуйтесь.

– Что это за верёвочка с ложечками? – спросил я

– Это самая тонкая часть установки, крутильные весы, – пояснил профессор, – для измерения силы вихря.

На рабочем столе рядом с машиной инженера лежало несколько исчирканных рукой моего друга бумажек. Наш гость постучал ногтем по картонной трубе, похожей на дымоход, и уважительно покачал головой. Я же по писательской привычке переписал увиденную мною мельком абракадабру себе в блокнот.

Fл = q[VB]

Александр Степанович с лёгкой улыбкой заглянул в мой блокнот.

– Вы записали очень важную формулу, Буревестник. Fл – сила Лоренца.

– Э? – спросил я.

– Представьте себе, магнитные линии пронизывают всё пространство кругом. На каждый заряженный объект действует эта сила.

– И на нас с вами? – удивился я.

– Ну, разумеется, ведь наше тело на 70 процентов состоит из воды, а молекулы воды – магнитные диполи. Но мне кажется, я слишком долго испытывал ваше терпение, господа. Пойдёмте же в столовую, милости прошу отобедать.

Владимир Зеновнович не заставил себя долго упрашивать. Мы помыли руки и пошли есть. Мой новый знакомый был любителем вкусно поесть. Выпитый им у меня английский чай только раззадорил его аппетит. Когда все мы уселись перед жареной уткой, генерал засунул чистую салфетку себе за воротник и взял нож и вилку, глядя в пустую тарелку.

– Утка под французским соусом! – с видом фокусника объявил Попов.

– Французишки – хилые вояки, – сказал генерал. – И соус ваш французский наверняка такой же хилый, господин профессор.

– В таком случае я соус вам наливать не буду, – сказал Попов. – Ешьте, если угодно, всухомятку.

– Нет-нет, отчего же-с, я попробую, – запротестовал генерал. – Про соус – это, знаете, у меня вырвалось непроизвольно. Военная привычка, после кампании 1914-го года.

Наш гость набросился на утку, словно увидел жареную птицу впервые. Я давно заметил, что у людей есть две страсти, которые глубже и крепче других сидят в них: привычка вкусно и много есть и жажда половых развлечений. Хоть ты что с ними делай! Но не станем отвлекаться. Поповская птица была и впрямь хороша.

– Простите покорно, я и правда одичал, – извиняющимся тоном начал Май-Маевский, чуть утолив голод. – Шутка ли сказать, пятьдесят лет пропадать в альбоме на последней странице… Ни одного русского человека. Одни зебры и кенгуру.

– Александр Степанович, вам будет интересно послушать драматическую историю нашего гостя, – поддержал разговор я. – На долю его превосходительства выпало немало приключений.

– Что ж, я слушаю вас.

Генерал ещё не закончил жевать, но уже принялся рассказывать, вытирая салфеткой рот.

– Вы, конечно, меня помните, Александр Степанович? Нам довелось встречаться.

– При весьма неприятных обстоятельствах. Я сдал вашу шайку в полицию.

– Я не шайка… Я… Короче говоря, Алексей Максимович, – Май-Маевский повернул ко мне голову. – Послушайте. Мы – особые марки. И в этом беда русского народа.

– Это не беда русского народа, а счастье, – прервал генерала Попов. – Дорогой Буревестник, не знаю, говорил ли я вам. У нас в альбоме есть несколько фантастических марок. Фантастические марки печатают не для почтового использования, а для собирателей или для спекуляций. Но суть в другом: они никогда не приходят в обращение. И вот в 1920-м году…

– Да-да, – попытался перехватить инициативу Май-Маевский. – Именно в этом злополучном году-с… мой прототип умер. Настоящий генерал Май-Маевский скончался в Севастополе.

– Настоящий Май-Маевский умер, зато в Берлине вышла большим тиражом серия «Генералы Белой армии». Говорили, серию выпустили немцы или итальянцы. Марка с генералом Алексеевым просто анекдотична.

– Соблаговолите выбирать выражения! – крякнул генерал. – Да, Алексеева просто обезобразили. Надо же написать такое на почтовой марке: «ДОБРОАРМИХ – ЭТО РОССИХ. АЛЕКСЕЕВБ». Но сам Алексеев здесь ни при чём!

– Что это значит? Какая «Россих», какая «Доброармих»? – у меня непроизвольно отвисла челюсть.

– Типографская опечатка, брак, – пожал плечами Попов.

– Видимо немцы хотели написать «Доброармия – это Россия», – пояснил Владимир Зенонович, скривив губу, – но литеры «Я» в типографии не нашлось. И вместо неё взяли «Х». Вот и вышло вместо Добровольческой армии «ДОБРОАРМИХ».

– Хорошо. А почему «АЛЕКСЕЕВБ»? – осведомился я.

Май-Маевский покраснел. Александр Степанович засмеялся.

– Ну, как же вы не догадываетесь, Буревестник? В немецкой типографии не нашлась старая русская буква еръ. Нашлась вместо неё «Б». И эта артель заговорщиков, – продолжал Попов, нимало не смущаясь, глядя в багрово-красное, под стать советскому флагу, лицо Май-Маевского, – банда самозванцев, которая и марками-то не является, попыталась террористическими методами захватить власть. Что за дикость, они не нашли ничего лучшего, как взорвать мавзолей.

– Мавзолей на Красной площади? – не понял я. – Какой, настоящий?

– Не настоящий, разумеется, а с советского блока. Представьте себе – развалины мавзолея и уничтоженный блок! – профессор кивнул на генерала. – Вы же знаете, бесценный блок с мавзолеем к 25-ти летию смерти Ленина, который сейчас торгуется по бешеным ценам? К счастью, мавзолей спасло мужество кремлёвских курсантов, беззубцового кавалериста 1928-го года выпуска, стоявших на посту и обезвредивших в последний момент взрывное устройство, и бдительность вашего покорного слуги, оповестившим о подозрительных людях пост номер один. Я как раз прокладывал телефонный провод из Кремля в мавзолей.

Лицо Май-Маевского покрылось крупными каплями.

– Это была наша ошибка. Мы дорого заплатили за своё головотяпство. Поплатились свободой на долгие годы.

– А чем же вы ещё должны были поплатиться? – возмутился Попов. – Или поплатиться должны были своей жизнью другие?

Разговор Май-Маевскому не просто не нравился. Глаза под стёклами забегали. Я чувствовал, что не будь генерал вынужден здесь сидеть, он, не медля ни секунды, отправился бы восвояси, прихватив с собой по военной привычке недоеденную утку. Но огромным усилием воли он сдержал приступ бешенства. Цербер, вилявший всё время хвостом, насторожился.

– Меня выбросили на последнюю страница альбома, – снова продолжал рассказ генерал. Он произносил слова медленно, делая длинные паузы, – Австралия, жара, как в аду. Я унижен, выброшен вон, оплёван, лишен родины, друзей и денег. Пустыни и кенгуру на каждой марке. Если вы один на странице с какими-нибудь орлами-попугаями и у вас нет календаря? Только попытаешься бежать с проклятого острова – эти мерзкие твари то ботинки у тебя стащат, то, извините за выражение, пенсне унесут-с.

– Что же. Бывший первым пусть станет последним, – усмехнулся Попов. – Хороший девиз для вашей марки. Не правда ли? Надеюсь, пребывание вдали на курортах Австралии принесло не одни лишь горькие плоды.

– Я более не намерен терпеть ваши насмешки, – побагровел Май-Маевский.

Его кулак сжал салфетку. Я замер в испуге. Ах, зачем мне пришло в голову притащить этого человека сюда? Ведь я знал, что Попов не пустил бы его и на порог дома.

– Тогда трапеза окончена, милости прошу, – и мой учёный друг встал и указал на дверь.

Май-Маевский готов был взорваться от гнева, но он молчал и сопел. Потом подавил в себе кипевшие страсти.

– Я пришёл сюда не по своей воле. К вам пришёл человек просить помощи в деле, куда оказался замешан. Пришёл просить не за себя-с.

– Сделайте честь, объяснитесь, – откинулся на спинку стула великий инженер. – И оставьте ваш солдафонский тон. Здесь сидят люди мирные.

– Диспозиция моя проигрышная, – согласился Май-Маевский, и начал свою историю. – Судьба была к нам неблагосклонна: кого-то забросило на страницу дубликатов, двое сидели на странице с гербовыми марками, ни одной живой души вокруг. Главное, после того судебного процесса, что состоялся над нами, ну, из-за попытки подрыва мавзолея… с нами никто не хотел разговаривать. Так что Австралия – ещё не самое последнее место. И вот, в один прекрасный день мои злоключения закончились. Вдруг нежданно-негаданно объявляется Пинцет. Как птица с неба. И в одну секунду – свобода, мы снова вместе. Пинцет перенёс меня на старое место в альбоме, в старый окоп, так сказать. Я снова оказался окружён моими друзьями. Как и я, они многое пережили и многое поняли за эти годы. Не знаю, как выразить, что случилось со всеми нами. Снова дома! Мы, словно малые дети, обнимаемся, плачем. Деникин упал на землю. Целует её. Россия, говорит, мать родная. Показывает Георгиевские кресты: «Все сохранил!» Ну, и конечно, мы решились держаться вместе.

– Воссоздать банду! – подытожил Попов.

Май-Маевский снова начал терять терпение, лицо его покрылось пятнами, глаза под пенсне слились в две щёлочки. Он налил себе полный стакан коньяку и выпил. Потянулся за вторым, но передумал. Потом не удержался и передумал ещё раз.

– Не банду, так вы изволили выразиться, а быть вместе, как полагается боевым товарищам. Читать вместе газеты, думать, обсуждать, коим образом спасти Россию в теперешних условиях.

– Что же вы придумали?

– Мы собираемся каждую пятницу у Махмуда Эйвазова.

– Кто это?

– Махмуд Эйвазов – дед-долгожитель с советской марки. Место хорошее, горы и от любопытных глаз подальше. Эйвазов предоставил свою марку в наше распоряжение… Там у него только внучка, посторонних нет. Ещё с нами Чан Кай Шек.

– Кто? – не понял Попов.

– Китаёза косоглазый, – Май-Маевский развёл пальцами глаза в стороны и сделался похож на толстого китайца.

– Чан Кай Ши? Откуда он?

– От верблюда, – бесцеремонно ответил генерал. – Так вот, мы решили, настала пора действовать. Наша новая организация названа «Возрождённая Россия» Для начала решили поймать ночью рабочего или праздношатающуюся колхозницу и навести на них шороху.

– Принялись за старое, стало быть, – промолвил мой друг.

– Припугнуть, не более, – занервничал Май– Маевский. – Вылазка боем, психическая атака.

– Дальше, – Попов внимательно слушал. Его пальцы хрустнули, а в лице, холодно-равнодушном лице не дронул ни один мускул.

– Дальше надо было тянуть жребий, кто пойдёт на задание. Первому выпало идти Колчаку Александру Васильевичу. Он человек дела. Назначили день. Чан Кай Шек распланировал.

– Вы уверены, что это Чан Кай Ши? – снова спросил профессор.

– Да-да, – кивнул генерал, – А через неделю – ни Колчака, ни колхозницы. И никаких следов.

– Хм. Интересно, – принялся тереть переносицу мой друг. – Вы можете вспомнить, день и час, когда это произошло? Это может оказаться крайне важно.

– Разумеется. Примерно дней пять назад. Если вы мне дадите календарь, я скажу точно. Мы собираемся по пятницам, стало быть, я скажу вам и день, и число.

– Прекрасно, – кивнул Попов. – Давайте дальше.

– Колчак ушёл, – мямлил Май-Маевский.

– И пропал вместе с колхозницей, понятно.

Непонятно. Колхозница вроде жива-здорова. От Колчака ни слуху, ни духу, а он не той породы, чтобы так просто… – наклонил голову Владимир Зенонович, расстёгивая китель. – Жарко тут. Нет у вас выпить? Пошёл и, как говорится, в воду канул. Сволочи, прошу прощения, колхозники. А следующая очередь – моя.

– Вы испугались?

– Я человек военный и никогда не боюсь, – почти выкрикнул генерал и дрожащими руками взялся за стакан.

– Нет ли у вас в организации женщин? – спросил я генерала. – На мой взгляд, если искать предателя, то среди этого говорливого народа.

Но Владимир Зенонович покачал головою.

– Нянек нам не надобно. Обходимся без баб-с.

В кабинете царило молчание. Стучали ходики. Я смотрел на лицо профессора. Оно выглядело хмурым.

– Вы хотите, чтобы я взялся разыскать пропавших? – спросил Попов.

– У меня нет ни идей, ни зацепок, где искать. Отказаться – значит предстать трусом. Что для меня неприемлемо. Пойти в полицию – нас снова упекут на десятилетия. Ещё и предателем останусь. Если идти… тут явная ловушка.

– Ничем не могу вам помочь, – поднялся Попов с кресла. – Мой вам совет: отправляйтесь-ка, пока не поздно, с повинной к властям.

Май-Маевский встал и подошёл ко мне. Он церемонно, с поклоном пожал мою руку своей мокрой ладонью.

– Я, признаться, не очень рассчитывал на вашу поддержку. Подумал использовать последний шанс. Ход конём, так сказать.

Потом тяжело, пошатываясь, встал, картинно пожал руку Попову, будто прощался с нами навсегда, и хотел в ту минуту остаться в нашей памяти человеком вежливым. Из заносчивого и шумного генерал превратился в больного одышкой человека, приговорённого к смерти. Он даже слегка уменьшился в росте. Мне стало его жаль. Я и мой друг проводили его до двери. Май-Маевский был сильно пьян. В прихожей он с усилием натягивал шинель, никак не мог попасть в рукав.

Вот Май-Маевский приложил два пальца к фуражке, вот нажал на рукоять двери. Лишь тогда Александр Степанович снова заговорил: – Я предлагаю вам сделку, хотя это и не в моих правилах. Я готов взяться за расследование происшедшего. На одном условии.

– Да? На каком же?

Словно в узкую щель, лёгким сквозняком надежда снова заскочила в полузахлопнувшуюся дверь и выросла перед генералом. На моих глазах Попов, фигурально выражаясь, разжаловал его в рядовые.

– Вы даёте обязательство, ежели вам суждено будет выжить, никакой противозаконной деятельностью более не заниматься. Кроме того, вы дадите нам с Алексеем Максимовичем письменное в том заверение. Я же постараюсь не доводить до сведения полиции сказанное вами.

– Если я откажусь, как крейсер «Варяг»?

– Потонете, – холодно отозвался Попов.

– Я попался на крючок, словно глупая рыбёшка. Удар по мужским половым органам

(Владимир Зенонович часто употреблял в своей речи крепкие русские выражения. Как советский писатель, воспроизвести их не могу, полагаю необходимым заменять синонимами).

– Вы теперь донесете в полицию? – тревожно спросил генерал.

– На крючок, говорите? Вы сами крючок запихали себе в рот. И со страху залили коньяком.

– Это шантаж! – закричал генерал.

– Выбор у вас невелик. Только позорная капитуляция, – сделал неопределённый жест Александр Степанович.

– Русские не капитулируют, а заключают перемирие, – генерал протянул руку.

– Версальский мир всё лучше, чем Брестский, – добавил я.

Тогда Владимир Зенонович ухмыльнулся.

– А вы и впрямь непростой человек.

Через пять минут мы снова сидели в кабинете, где Май-Маевский чувствовал себя если ещё не на допросе, то, как минимум, в кабинете у следователя.

– Советую вам быть предельно откровенным, – начал Попов. – Помните, что любая деталь может оказаться важной. Итак, мы остановились на том, что вам выпал жребий идти «припугнуть» прохожего и поглядеть, что из этого выйдет. Когда, кстати, вам идти на дело?

– Послезавтра.

– Плохо, времени не остаётся.

– Да. Вот это мне выдали, – Владимир Зенонович полез в нагрудный карман и вытащил небольшой коричневый кружок с иероглифами.

– Что это такое? – поднял я брови.

– Это китайское колесо счастья, – легко отозвался генерал, как будто дело шло о лотерейном билете.

– Причём здесь колесо счастья? – в один голос спросили мы с Поповым нашего гостя.

Он лишь отмахнулся.

– Видите ли, в нашей организации, я уже говорил, есть один китаец по имени Чан Кай Шек. Или Чингисхан, как мы его называем промеж себя.

– Вы говорили, да, – профессор принялся с усилием тереть подбородок. – Загадочная личность.

– Не такая уж и загадочная. Китайская марка, – пожал плечами генерал. – Очень толковый. Его, кстати, Александр Васильевич Колчак, Верховный Правитель, к нам привёл. Всю организационную работу тащит.

– Понятно.

– Это Чингисхан предложил. Тот, кому выпадает идти на задание, получает нечто вроде напоминания.

– Чёрная метка? – спросил я.

– Не чёрная. Марка колеса счастья коричневая. Мы все немного романтики. Без романтики, согласитесь, зачахнешь в пыли.

– Вам придётся взять бумагу и перо и описать всех, кто имеет отношения к вашей группе, – промолвил Попов.

– Организации, – вновь поправил Май-Маевский.

– Боюсь, теперь это неважно. Напишите все имена, кто какую играет роль.

Затем Попов поманил меня.

– Пойдёмте, Буревестник, выйдем и не станем мешать Владимиру Зеноновичу.

Когда мы вышли из кабинета, Владимир Зенонович вовсю давал свои «показания». Он подписал письменное согласие более не участвовать ни в каких революционных кружках и объединениях, ставящих целью свержение существующего строя. Поставил дату и лихо расписался. Теперь наш гость пытался вспомнить и описать, кто и чем занимался в его подпольной организации. Попов попросил не упустить из виду ни единой, даже самой незначительной детали.

Невольно нам пришлось залюбоваться, как скоро и легко генерал орудовал пером. Ведь Май-Маевский совершенно не держался на ногах. Отблески мысли гуляли по его заплывшему жиром лицу, озаряя его улыбкой или, наоборот, заставляя хмурить брови. Мне бы такую скорость письма. Я и на трезвую-то голову еле ворочаюсь. Без сомнения, именно такие люди командуют на фронте армиями. Я спросил Александра Степановича, закрывая за Май-Маевским дверь: – Почему вы поначалу отказались, а потом решились взяться за это дело?

Говорил я вполголоса.

– Что оставалось делать? – ответил Попов. – Если ни тюрьма, ни ссылка не способны изменить людей вроде Май-Маевского, так попытаемся воздействовать на них данными ими самими письменными обязательствами. Патриотизм и долг они понимают по-своему. В награду, если распутаем дело, получим развалившуюся террористическую группу. Чем не благородная цель? И ещё – у меня есть личный мотив. Когда мы доберёмся до истины, я непременно расскажу вам о нём.