Текст книги "Марки. Филателистическая повесть. Книга 2"

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – заключил я.

Но Колчак сделал мне внушение.

– Попрошу гражданских не вмешиваться, когда между военными идёт разбор операции!

Май-Маевский совсем повеселел и воспрял духом. Пот, катившийся с его лба, он, уже спокойнее и не стесняясь, вытирал рукавом и фуражкой. Он подошел ко мне.

– Уф, – раздалось тяжёлое дыхание у меня над ухом. – Пронесло, кажется. Думал, конец.

Мы обменялись рукопожатиями. Я отошел к Верховному и задал вопрос, мучивший меня всё время. Фразу свою я несколько раз прокрутил в голове, прежде чем её произнести.

– Скажите, Александр Васильевич, – мне показалось, он не ответит. – Александр Васильевич, неужели вы полагаете, путём нападения на красноармейцев и взрывом мавзолея можно изменить государственное устройство?

Адмирал на моё удивление ответил:

– Понимаю вас. Но надо же с чего-то начинать. А у нас и оружия-то нет. Вот и охотимся пока за одиночками. Когда наберём винтовок и пулеметов, пойдём дальше – наносить максимум вреда антинародному и безбожному государству, в котором мы живём.

– Но и заграницей хватает безбожников и буржуев. Наносить тогда следует и загранице вред, правильно я понимаю? – наивно осведомился я.

– Мы патриоты России, а не заграницы! – глядя на меня сверху вниз, отозвался адмирал.

Ответ Верховного Правителя меня, признаюсь, несколько обескуражил.

Тут Автору хочется прервать дневник Алексея Максимовича. Автор с тревогой и надеждой долгие годы вглядывался в лица людей, изображённых на почтовых миниатюрах с «русской страницы». И теперь спешит поделиться опытом занятий физиогномикой. Среди знакомых ему лиц он различает людей истинно благородных, людей науки и долга. Есть и другие. С серии «Золотого стандарта» на вас глядят рабочие, колхозницы и солдаты. Там открытые русские лица, в которых нет лукавства, а за строгостью скрыто прямодушие и чуть-чуть наивности.

Оставшиеся же на русских страницах смотрят немного устало и печально. И чего совсем не найти – романтиков и одиночек, готовых приносить себя в жертву идее. Именно того, о чём говорил Колчак, Автор не наблюдает. На страницах с русскими марками вообще очень немного свежих юных лиц. А ведь революции делают люди молодые. Зато старых болтунов в альбоме – хоть отбавляй.

Впрочем, не стоит слишком уж серьёзно воспринимать мнение Автора. Вернёмся к прерванному повествованию.

Развязка

Прошло дня два. Время текло медленно. Китайцы кормили нас жиденькой похлёбкой. Ставили на полу миски и захлопывали дверь сию же секунду. Колчак от приёма китайской пищи отказался, довольствуясь сыром и вином корзины Эйвазова. Поэтому мы с Май-Маевским получали двойные порции.

На второй день после ужина ко мне подошёл адмирал. Подошёл он вплотную. Лицо его осунулось, глаза горели нездоровым огнём голодного человека.

– Господин Горький, – сказал он торжественно. – У нас к вам предложение.

– Я вас слушаю.

– Вступайте в наши ряды.

– Куда? – не сразу понял я.

– В «Возрождённую Россию». Я посоветовался с боевым товарищем, – показал головой Колчак на Май-Маевского. – Он поддержал. Владимир Зенонович рекомендацию вам даст. Я самолично напишу поручительство.

Я до того растерялся, что не знал, как и ответить.

Сказать по совести, меня в последнее время интересовала криминалистика и всякие преступления.

– Скажите, можно в будущем правительстве получить место шефа полиции? – спросил я.

Хотел продолжать, но Правитель прервал меня на полуслове:

– Победим, тогда видно будет.

– А как же Попов? – снова задал я вопрос.

– Попова беру на себя, – сразу нашёлся Май-Маевский. – Уверен, и он не откажется, если мы с Алексеем Максимовичем вместе поднажмём.

Я представил себе Попова. Сомнение в уверенности Май-Маевского закралось в моё сердце.

– И вы, и ваш приятель Попов слишком много знаете, – заявил адмирал.

В доказательство слов Колчака Владимир Зенонович два раза с силой провел себе ребром ладони по шее.

От меня хотели мгновенного ответа, который я не собирался им давать.

– Мне надо подумать, – отвертелся я. – И скажите, кстати, почему на плакате, который висит в доме Эйвазова, стоит «Возрождбннах Россих»? Неужели нельзя было написать правильно? Я спрашиваю исключительно как литератор.

– Когда столько лет живёшь с этим, невольно свыкаешься, – ответил адмирал. – К чему условности? И потом сколько уже было всяких организаций и названий, и где они все? Так что думайте скорее.

Внезапно со скрежетом отворилась дверь нашей темницы. В глаза ударил свет.

На вошедших были длинные тулупы, подпоясанные разноцветными поясами и широкими кушаками цветов от бордово-красных до лимонных. Нам связали руки за спиной и вывели на двор. Вечернее солнце совсем уже почти село, но и без всякого солнца нам приходилось поминутно щуриться. Я разглядывал своих спутников. Май-Маевский, страдавший одышкой, представлял собой тяжёлое зрелище. Китель висел какими-то жалкими клоками, плечи упали, живот сдулся, кальсоны тоже. Лучше всех смотрелся Александр Васильевич. Глаза его горели, самообладания он не терял. Не будь его руки связаны, он, вне всякого сомнения, набросился бы на наших мучителей.

– Давайте прощаться. Боюсь, потом не успеем, – чётко выговаривая каждое слово, произнёс Верховный. – Только без театральных эффектов.

Видимо, разум несчастного Май-Маевского помутился. Он повернул ко мне дикий взгляд и произнес.

– Отговорила роща золотая… Грязные собачьи самки! …

Мы стояли в оцепенении. Слёзы невольно покатились из моих глаз. Я вспомнил Попова. Ах, зачем мы только ввязались в эту авантюру!

– Похоже, нас поведут на шаманскую церемонию, – сказал адмирал.

Люди в остроконечных шапках и бараньих тулупах молчали. Цветные кушаки их развевались на ветру, сплющенные гнусные лица не изображали никакого чувства. Ни злорадства, ни ярости – ничего! Я невольно сглотнул и отвернулся.

Вдруг на приличном расстоянии мы увидели прохаживающегося в тени медленным шагом Чингисхана. Главный террорист стоял в полумраке за деревьями и улыбался, глядя в нашу сторону с видом победителя.

«Вот он, предатель – мелькнуло в моей голове, – Напоивший меня сонным напитком и бросивший в тюрьму». К сожалению, прозрение наступает слишком поздно.

– Ехидна! – крикнул Май-Маевский китайцу. – Женщина недостойного поведения! Содомит!

Май-Маевский так и сыпал разного рода ругательствами. Он впал в странное исступление. Пенсне повисло на цепочке, упав с носа. Неумолимо приближалась развязка.

Потом Колчак и Май-Маевский запели «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», а я заплакал. Но не от слабости, а единственно от того, что последняя в моей жизни песня была замечательная. Слёз я не стеснялся. «Скорее бы уже это закончилось», – думал я.

Дикари, одетые кто во что горазд: кто в длинный халат, кто в шубу и шапку, кто в короткую рубаху, отошли в разные стороны.

Но не успели они сделать и пяти шагов, как вдруг поляна наполнилась людьми, криками. Китайцы забегали, будто ошпаренные кипятком тараканы, бросились от нас врассыпную, но никто не проронил ни звука.

Что это, что это было? Произошедшее слишком захватило, а ум отказывался воспринимать увиденное.

Тут на поляну с громким лаем выкатился пес. Это был поповский Цербер! Цербер бросился к нам, взвизгнул и с громким лаем стал кидаться мне на грудь! И тогда мы увидели, как из зарослей на поляну вышли люди в форме красноармейцев с винтовками. Наши мучители, разумеется, в ту же секунду оказались связанными. Чингисхан же, как кошка, проскочил через оцепление, в мгновение ока оказался в седле, лошадь его проскакала через ряды опешивших от неожиданности людей, и он выскочил на ту самую дорогу, по которой мы шли с Поповым в первый наш день пребывания в этих местах.

«Уйдёт! Уйдёт!» – раздались крики со всех сторон. И тогда красноармеец с марки «Будь героем!», тот самый, не убитый, на счастье, Май-Маевским, вскинул винтовку и прицелился.

Раздался выстрел. Все в ужасе глядели на лошадь и удалявшегося седока.

В тот момент я подумал, что красноармеец не попал. Лошадь продолжала нестись, но седок едва накренился в седле. Он кренился всё более, пока тело его не начало волочиться по земле.

Одна его нога оставалась в стремени. Потом лошадь скрылась из глаз.

Роли поменялись местами. Китайцев взяли под охрану, их предводитель был убит или ранен, мы, напротив – освобождены. Колчак посмотрел на Май-Маевского удивлённо.

– Ваш красноармеец, кажется, только что произвёл выстрел?

– Так ведь попал! – ликующе вскричал Май-Маевский.

– В отличие от вас, сударь, – с горькой усмешкой отвечал адмирал.

Кем же был наш таинственный и грозный спаситель? Внезапно я увидел идущего по краю поляны Попова и понял, что без него здесь не обошлось. Попов тоже посмотрел в мою сторону и вдруг побежал к нам, размахивая какой-то белой тряпицей и что-то крича. Голоса его я уже не слышал.

Конец «Возрождбннах Россих»

– …и когда я увидел росу на металле, меня осенила догадка, – заканчивал своё объяснение Александр Степанович. – Под камнем, куда спускал на верёвке Эйвазов корзину, должна была находиться полость. Гигантский подземный холодильник! Такое явление случается, когда внутри горы постоянно циркулирует воздушный поток.

– Сила Лоренца! – вскричал я.

Попов поглядел строго:

– Не сыпьте терминами, в которых не разбираетесь, Буревестник. Ну, что же вы опять чепуху несете!

Лицо моего друга смотрело нестрого, скорее сочувственно. Я же и впрямь плохо соображал.

– Благородный старик Эйвазов вас кормил… – укорил Попов. – Вы же его подвели, рассказав Чингисхану про его хождения с корзиной в горы. К счастью, старик не робкого десятка и угроз не испугался.

– Иногда мы резко о нём отзывались, но кто же знал? – потирал я затекшие запястья.

– Благородство и жизнь по справедливости – это ли не настоящий рецепт долголетия! – воскликнул Попов.

– Ваша правда, Александр Степанович. Но как вы устроили поимку бандитов?

– Самое тяжелое было угадать момент, когда вас станут выводить, чтобы взять бандитов с поличным. Признаюсь, без помощи старика Эйвазова мне бы вас было не найти, – признал Попов.

– Эйвазова я, чего греха таить, держал за преступника. Но как вам удалось напасть на след китайцев? – спросил я, возвращаясь к произошедшему только что с нами.

– Эйвазов, – отвечал Попов, – привёл меня к хорошо замаскированному и ничем не примечательному входу в пещеру, который охраняли “длинные тулупы”. Что ваше похищение организовал Чингисхан, я сразу понял. И поэтому я установил слежку за ним.

Повествование произвело на меня сильное впечатление. Теперь я спешил поделиться своими впечатлениями и наблюдениями, давал отчёт своей работе. Наконец, и я замолк.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – вторично в течение этого дня произнёс я, направляясь на кухню за чаем.

Профессор о чём-то размышлял. Я решился нарушить неловкое молчание.

– Никогда не думал, что в нашем альбоме так много развелось террористов.

– Вас похитили вовсе не местные талыши-азербайджанцы, Алексей Максимович. Чингисхан совсем не тот, за кого себя выдаёт.

– Тогда я ничего не понимаю, – не дойдя до кухни, я плюхнулся обратно в кресло с широко открытыми глазами.

– Китайские дикари – вовсе не китайцы.

– Но лица бандитов китайские! – закричал я

– И вас, дорогой Буревестник, и ваших генералов подвело одно. У нас, в России власть предержащие, да, чего греха таить, и простые люди, совершенно незнакомы с собственным народом. Чан Кай Ши на самом деле – глава Тувинской Народной Республики Сат Чурмит-Дажи. Его репрессировали в 1937-м, но на одной тувинской марке его изображение осталось.

– Так он не китаец! – воскликнул я.

– Я пытаюсь вам это втолковать уже битых четверть часа! Как вы думаете, откуда на страницах с русскими марками, взяться Чан Кай Ши, если у нас отродясь не бывало марок Поднебесной?

Мне ничего не оставалось, как пожать плечами.

– Да мало ли кто у нас тут шляется?

– Вот именно! Мало ли, кто. Боюсь, страна окончательно развалится, покуда Верховный Правитель России и его генералы принимают тувинцев за китайцев!

– Верховный Правитель России – не правительство страны. И причем тут тувинцы?

Профессор посмотрел на меня с сожалением, как на школьника, не выучившего урок.

– Слушайте. Тува была независимым государством вплоть до тысяча девятьсот сорок четвертого года, участвовала вместе с Монголией в войне против Германии. А потом внезапно оказалась оккупирована советскими войсками. Вам известен этот факт из новейшей истории?

– Нет, признаться.

– Вот именно. Тува – самое закрытое место в России. И сейчас туда просто так не въедешь. А до 60-х годов двадцатого века туда вовсе не пускали иностранцев. Зато почтовые марки независимой Тувы до 1944-го года выходили огромными тиражами. Их в любом альбоме найти несложно. Теперь представьте себе, что должен был делать глава независимой Тувы, сидящий в альбоме на далёкой странице, зная, что где-то за двадцать страниц отсюда преспокойно поживают русские и советские марки?

Я молчал и не знал, что и сказать. Профессор продолжал:

– Председатель Верховного Совета Тувы – это и есть тот, кого вы посчитали Чан Кай Ши. Он решил бороться с теми, кто, по его мнению, хочет воссоздать единую и могучую империю. То бишь, с белыми генералами. Сат Чурмит-Дажи выдал себя за Чан Кай Ши и с азиатской хитростью втёрся к господину Колчаку в доверие. Верных людей он нашёл на соседних марках. Тувинцы– пастухи – часто встречающийся мотив. Вы в буквальном смысле, на своей шкуре убедились, дорогой Алексей Максимович, какие они прекрасные стрелки из лука. И вас, мой дорогой, Сат Чурмит опоил сонным напитком.

– Как, вы сказали, имя их предводителя?

– Сат Чурмит-Дажи.

– Но зачем ему всё это?

– Тувинцы ненавидят империю белого царя. Страна белого царя – так в Туве звалась русская Империя до революции. Сат Чурмит-Дажи вступил в схватку с Империей, а, значит, с её генералами. А они наивно полагали, что сами ведут борьбу с нынешней властью. Только он оказался похитрее и решил извести их собственными же руками.

– У меня нет слов. А дальше?

– Знаете, я посмотрел на календарь. Это был день лунного затмения. У шаманов, коими так богата Тува, небесные знамения играют большую роль. Лунное затмение, согласитесь, непростое явление природы.

– Я так благодарен вам, Александр Степанович. Но… как вы смогли догадаться именно про Туву? Ведь… Ведь вы в глаза не видели Чингисхана!

– Очень просто. «Колесо счастья».

– А что с колесом?

– Помните ту чёрную метку? Ту, что Чингисхан выдавал своим жертвам?

– Конечно.

– «Колесо счастья» – очень известная тувинская марка из первого выпуска. Я тувинца сразу по ней и вычислил. Наших господ генералов и к маркам-то можно отнести с большой натяжкой. А уж про Туву им и по рангу знать не положено. Они, быть может, слышали про Урянхайский край и про город Белоцарск. Так до революции называлась Тува и её столица. А теперь они про этот отдаленный угол вспомнят разве что, если там война начнётся.

– Ну, это вряд ли, – отмахнулся я.

– Это вы сейчас так говорите. Откуда вы знаете, что думает Китай по поводу Тувы?

– Подождём – увидим, как гласит пословица, – подвёл я итог.

– «Поживём – увидим». Впрочем, всё едино.

– В лице тувинского председателя вы имели достойного соперника, Александр Степанович, – сказал я. – Теперь он мёртв.

– Не то слово. Вы знаете, что самое интересное для меня лично во всей этой истории?

– Расскажите.

– Самое интересное то, о чём проболтался Сат Чурмит в разговоре с вами. Это его взгляд на события предреволюционных лет, на партию эсеров. Согласитесь, управлять террором невозможно. По крайней мере, никому это ещё не удавалось.

Мы вновь помолчали.

– А что же теперь генералы? – спросил я.

– В ближайшее время им не захочется заниматься политикой, – ответил профессор с улыбкой. – У нас есть даже бумага с их обязательствами. Я выбил бумагу с каждого участника заговора.

– Колчак – ваш знакомый? – не мог не спросить я. – Он про вас говорил.

– Колчак – незаурядная личность. Это точно. Я его неоднократно предупреждал, что добром его деятельность не кончится. Признаюсь вам, из-за него я и взялся снова за это дело.

– И о чём же вы сумели договориться?

Профессор вновь улыбнулся.

– Верховный Правитель России снял с себя все полномочия, – произнёс он. – Александр Васильевич согласился помогать мне в работе. Колчак ведь – учёный-океанограф и по морскому ведомству, как и ваш покорный слуга. Коллега, как ни крути.

Я допил чай и пошёл домой. Дело, которому я дал название «ВОЗРОЖДБННАХ РОССИХ», было раскрыто.

Прежде чем отправить Алексея Максимовича домой и завершить главу, Автору хочется поделиться с читателями своими размышлениями. Что случилось, читатель? Почему у Вас такое лицо? Вы не хотите узнать о некоторых мыслях Автора? Нет? Тогда слушайте.

Всё последнее время Автора мучает совесть. Дело в том, что взявшись за перо, Автор ставил перед собой цель показать, наконец, характеры, достойные подражания. Иными словами, людей отважных, милосердных, чистых помыслами и благородных в поступках. Кого же мы видим? Попов держался хорошо, но он и есть персонаж положительный. Колчак – наивен, как ребёнок. Горький почти что вступает в террористическую организацию, польстившись на пустые обещания и пытаясь угодить и «вашим, и нашим». Май-Маевский выходил поначалу более или менее прилично, но под конец предстал всё-таки во всей красе, какой-то пародией на генерала. И вот так всегда: стоит начать поподробнее расписывать характер героя, так вылезают на свет одни гадости. Смельчаки только бахвалятся своей смелостью, люди добросердечные и добропорядочные торгуют убеждениями, а романтики и идеалисты на поверку оказываются циниками и человеконенавистниками.

У Автора просто опускаются руки. Зачем он тогда писал всё это? Хотел он кого-то высмеять? Нет, если только немного. А может, вся его писанина – дело рук британской разведки? Да нет же! Читатель, Автор хотел правдивого описания просит о снисхождении. Сам же он всегда надеется на лучшее и верит в чудо преображения человека. Никогда не теряйте надежды на чудо. Иной раз это – единственное, что нам остаётся.

Окончание записей

Ветер стал выть за моей спиной. Мне показалось, Цербер стоит на крыльце и виляет мне хвостом. Я обернулся. Никого. Впечатление такое, будто мне всё случившееся за эти дни попросту приснилось. Засунул руку в карман и нащупал картонку. Достал её, вгляделся. В моей ладони лежало колесо счастья, переливавшееся непонятными значками и иероглифами.

Над головой моей раздалось урчание. Я поднял голову кверху и оцепенел. Похожая на огромный огурец тёмная махина двигалась неумолимо вперёд и закрыла уже собой половину небосвода. Ноги мои отнялись на короткое время. Под огурцом висела кабина, мерцая огнями. Рот мой сам собою раскрылся.

Зрелище было потрясающее и грозное одновременно. Надо мной проплывал гигантский цеппелин.

Налетевший ветер выхватил из моей руки метку Чингисхана и подхватил колесо. Порыв оказался столь стремительным и неожиданным, что я не удержал колесо в руке. Я бросился было за ним – да куда там! Таинственный знак исчез в мгновение ока. Теперь и никаких доказательств происшедшего со мной более не осталось.