Текст книги "Двое среди людей"

12. ТЕЛЕГРАММА

Воротников категорически отрицает знакомство Поповым Лаксом Юронисом тчк Литве никогда не бывал Москве был проездом два года назад.

Следователь Дзержинской прокуратуры Поляков

13. ЗИНАИДА ПОПОВА

Ну а теперь что делать? Начинать жить сначала? А как? Как без Кости жить? Начинать, продолжать… А какой смысл что-то начинать, если моего мужа больше нет? Если его убили?

Я вышла из прокуратуры, села на скамеечку в палисаднике. Куда идти? На работе участливые, сочувствующие глаза товарищей, плачущие подруги. А я плакать не могу. Засохло что-то во мне, спалилось. Нет больше Кости. Какие-то дураки бормочут: «Ах, как глупо! Какая нелепая смерть!» Смерть не бывает нелепой, а уж Костя-то глупо умереть не мог. Сволочные бандиты всадили в спину нож. Они говорят, что нож взяли, только чтобы попугать. Не-ет, нож по ночам не носят, чтобы пугать. Да и не испугался бы их Костя, не такой он человек. Значит, все равно конец был бы этот. Нет больше Кости…

И домой идти не хочется, там мать и ее громадное горе – без берегов. Ее надо бы поддержать, помочь ей. Но у меня самой нет больше сил. Я как мячик, из которого выпустили воздух. Никому я не могу быть поддержкой.

Как жить дальше? Как жить без Кости?

Мать говорит, что это Божья кара. Но ведь если бы даже Бог был, то нас не за что карать. За что Бог мог покарать Костю? Чепуха это. Если бы Бог был, Он мог нас покарать только из зависти. Но если бы Он был, Ему не надо было бы завидовать нам…

Стал накрапывать дождь, он становился все сильнее, а у меня не было сил встать и уйти. Да и зачем? Капли падали мне на лицо и стекали по подбородку, скатывались на грудь, платье постепенно намокало, прохладно липло к телу, а я все сидела, закинув голову, и капли больно били в глаза, а высоко надо мной неслись дымные рваные тучи. Пробежали мимо, накрывшись одним плащом, две девочки, и дождь барабанил по плащу, как по кровле. Одна задержалась, и плащ соскользнул с плеч второй, она тоненько взвизгнула, а первая спросила меня: «Вам плохо?» Я покачала головой, и они побежали дальше, и я услышала, как вторая, та, что намокла, сказала удивленно: «Пьяная, что ли?» Ах, девчушки, милые мои, разве вы можете понять, как мне плохо! Разве можно сказать об этом? Если бы я и стала вам рассказывать, вы бы этого не поняли. То есть поняли, наверняка поняли, только почувствовать не смогли бы. Надо, видимо, много пожить и перетерпеть, чтобы научиться чувствовать цену наших потерь. Какое счастье, что вы не понимаете: я не пьяная, а просто у меня похмелье. Страшное, мучительное похмелье после самого прекрасного, светлого, счастливого опьянения в моей жизни. Оно длилось ровно четыреста дней. Как же это несправедливо! Ведь даже у Шехерезады была тысяча ночей. И еще одна. Четыреста три дня назад мы познакомились, Костя. Помнишь? В Лужниках. Помнишь?

Три дня тебя уже нет. Но этого не может быть! Это неправильно, нехорошо, несправедливо. Четыреста раз ты говорил мне каждое утро: «Ну, здравствуй! Здравствуй, мой любимый, мой смешной, веселый человек!»

Любви с первого взгляда не бывает – это точно установлено. Значит, я тебя полюбила со второго. Ты же не сердишься на меня за это? Ты же ведь никогда на меня не сердился, не сердись на меня и за то, что я целых две секунды соображала, пока поняла, что пришла моя судьба. И каждое утро с тех пор ты говорил мне: «Ну, здравствуй!» Как будто огорчался, что мы с тобой несколько часов проспали, не думали друг о друге, не виделись, и ты соскучился, и теперь рад, что наконец увиделись вновь. И впервые три дня назад я говорила тебе сутки подряд: «Ну, здравствуй! Костик, здравствуй!» – а ты лежал равнодушный, холодный, безразличный, первый раз ты мне не ответил.

Четыреста дней. Как много дней, как много дней! Один миг, один миг. Ты подошел тогда, в Лужниках, картавый, веселый, со своими немодными светлыми кудрями, и сказал:

– Не правда ли, неудобно вот так, запросто, спрашивать имя у незнакомой девушки?

Я пожала плечами и сказала: «Наверное», – хотя и смотрела в твои глаза и знала, что тебе это удобно, и прилично, и хорошо, потому что с такими глазами нельзя сделать ничего плохого. А ты сказал:

– Тогда скажите мне, пожалуйста, как ваше отчество?

Я засмеялась и сказала:

– Зиной зовут меня. А отчество мое вам не нужно…

И началось это сладостное опьянение, прекрасный сон длиной в четыреста дней. Ах, Боже мой, если бы можно было вернуться на четыреста дней назад! Пускай бы потом ничего не изменилось, только бы прожить их вновь. Еще четыреста раз услышать «Ну, здравствуй!», четыреста раз ненадолго расстаться с тобой, чтобы бежать как сумасшедшая тебе навстречу, четыреста раз почувствовать вновь тепло твоих добрых сильных рук, которые я так любила, и целовала их, когда ты спал, чтобы ты не видел.

Меня некоторые подруги считали дурочкой. До того, как я вышла за тебя замуж, и после этого. Они смеялись надо мной, что я, мол, дикая, отсталая, несовременная, не умею жить в нашей жизни, которая прекрасна, но коротка. Они говорили, что я останусь старой девой, а черемуху в сентябре никто, мол, обрывать не захочет, и все волшебные принцы, мол, навсегда поселились в сказках и боятся оттуда отлучаться. А потом пришел ты в прекрасный вьюжный вечер седьмого февраля. Тебя привела судьба, потому что Нина, Васина жена, приказала тебе, когда ты собирался в Лужники: «Чтобы сегодня ты нашел наконец себе жену, а то из родственников уволю». Она сама мне потом рассказала. А через месяц мы поженились, и подруги снова стали хихикать: «Дождалась принца из таксомоторного парка. А сама инженер». Я никогда на них не сердилась, я их жалела. Если бы я сказала, что действительно встретила своего принца, они бы мне не поверили или испугались. Да и не нужно мне все это было – ведь я-то знала, что со мной самый настоящий принц. И мне было все равно, кем ты был – шофером, космонавтом, профессором или поэтом. Потому что в тебе было то, что не дается никакой профессией. Ты был настоящим мужчиной и человеком. Если бы ты сказал мне: «Пойдем сходим в Африку», – я бы только спросила, взять ли бутерброды или закусим по дороге. Я бы ни на секунду не задумалась, что это сложно, потому что с тобой все было просто.

А теперь тебя нет. Как же мы теперь будем гулять с тобой по ночным улицам? Кто будет летом воровать для меня цветы из соседних садиков? А зимой греть дыханием озябшие пальцы? Я боялась поднырнуть в туннельчик, который выходит в бассейн, и ты проплыл под водой с мужской половины и вытащил меня, а сам не высовывал лица из воды, чтобы женщины не подняли крик. И весна наша последняя кончилась, не будет у нас прошедшего мая, когда мы с тобой гуляли в Кузьминках на прудах. Дождь шел такой же, как сейчас, мы прятались под деревом, и по лицу твоему бежали крупные капли. Если бы я знала тогда, что отпущенные нам четыреста дней уже истекают!

Что же делать теперь, Костик? Бандитов этих посадят в тюрьму или, может быть, расстреляют. А ты? А я? С нами-то что теперь будет, Костенька?..

Дождь все шел и шел, капли текли по щекам горячие, и я поняла, что это слезы, и удивилась, что я плачу, потому что о Косте плакать не надо, он очень не любил слез. Но все равно не могла остановиться и плакала долго и бессильно, зная, что больше некому мне сказать: «Ну, здравствуй!..»

14. ТЕЛЕГРАММА

Прокурору гор. Дзержинска следственное

Прошу организовать проверку возможности знакомства родных и друзей Воротникова с Поповым или убийцами.

Старший следователь Курбатова

15. ЕВГЕНИЯ КУРБАТОВА

Да, Зинаида Попова права: конец бы скорее всего был именно такой. Судьба скрестила пути Константина Попова и убийц именно в тот момент, когда они были готовы для выполнения своего страшного плана. Нелепого, дурацкого плана. Это же надо придумать такое: в наших условиях построить себе «на кончике ножа» фантастические виллы, разъезжать в роскошных лимузинах, сорить деньгами в кафе и ресторанах, зажить «сладкой жизнью».

Интересно, что свою будущую разбойную деятельность они представляли себе еще меньше, чем эту «сладкую жизнь». Ведь со своей скудной фантазией, со своими хлебными ножиками дальше нападения на таких «богатых» клиентов, как таксист или женщина в темном переулке с десяткой в сумочке, они не шли.

Не утруждая себя долгими размышлениями, они беззаботно заключили: «Э, главное – начать, а там покатится само собой, судьба дорогу укажет».

Даже когда Лакс и Юронис садились в такси, твердое намерение отнять деньги перемешивалось у них с сомнениями: хватит ли духа напасть на человека, получится ли, и вообще спор между ними – «культурно обработать» таксиста или «прихлопнуть» его – еще не был решен.

Но через два часа, когда на счетчике было шесть рублей, а в кармане только пятачок, положение стало безвыходным: или напасть, или оказаться в милиции. И они побоялись угрожать Попову – молодому здоровому парню, который явно не испугался бы их и с которым им было не справиться, потому что он-то их не боялся. Вот Юронис и нанес неожиданный, предательский удар.

Но судьба посмеялась над ними до конца – они не смогли отнять деньги даже у мертвого Кости Попова…

Мне казалось, что я знаю жизнь Юрониса и Лакса в последние дни не хуже их самих. И тут всплыл этот загадочный Воротников из Дзержинска, где закончился маршрут убийц. Они оба категорически и как-то испуганно отказываются от знакомства с ним; Воротников, в свою очередь, говорит, что не знает ни их, ни Костю Попова. Подозрительная личность этот Воротников – опустившийся пьянчуга.

Родные Попова никогда не слышали о Воротникове, но сразу же и без сомнений опознали Костин почерк в записной книжке. Сам Костя уже никогда ничего объяснить не сможет. Поэтому придется копать глубже – я не могу позволить себе роскошь посчитать случайным совпадением то, что убийцы приехали в маленький районный городок, где проживает никому не известный Воротников, с записью адреса этого Воротникова в книжке убитого.

И замелькали, побежали дни, и в торопливой своей спешке они будто настигали время, остановившееся 21 июня. Разбухала папка уголовного дела от новых документов, потом я завела второй том, а бумаги все прибывали…

16. ДОКУМЕНТЫ ВТОРОГО ТОМА

ЛИЧНАЯ КАРТОЧКА

Попов К. М., 1937 года рождения, беспартийный, категория учета – первая, состав – солдат, рядовой. Правительственных наград не имеет.

Общий стаж работы – с 1952 года – 15 лет.

Назначения и перемещения:

1. Шофер – 2-я автоколонна.

2. Исключен из списка в связи со смертью…

ТРУДОВАЯ КНИЖКА (ВЫПИСКА)

Лакс В. И., 1951 года рождения, беспартийный.

Общий стаж работы – 9 месяцев 8 дней.

Паневежисский автокомпрессорный завод.

ХАРАКТЕРИСТИКА

1-й паневежисской восьмилетней школы на Юрониса А. Н.

Ученик прибыл в 1963 году после отчисления из школы-интерната. За два года отличился очень плохим поведением, был нечестным.

Не выполнял указаний учителей, пропускал уроки, плохо учился.

Занимался воровством: отнимал у детей деньги, авторучки. Воровал в магазинах и на улицах.

Альбинас с матерью не считался и совсем ее не слушал…

ХАРАКТЕРИСТИКА

училища на воспитанника Лакса В. И.

…В училище находился в течение четырех лет.

Владимир – ученик слабоуспевающий, неряшливый, рассеянный. Замкнут, обособлен, ничем в училище не увлекался…

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

шофера 5-го таксомоторного парка

Колесовой Анны Андреевны

…Костя работал в нашем парке еще до ухода в армию, в токарном цехе, и одновременно учился на водителя. Он так много сил потратил на оборудование пионерлагеря нашего парка, хотя своих детей не имел.

Вся жизнь Попова Кости прошла на наших глазах. Это была хорошая, честная, рабочая жизнь. Мы все требуем сурового наказания преступникам…

ХАРАКТЕРИСТИКА

Паневежисского завода автокомпрессоров на ученика Лакса В. И.

…Дело осваивал без усердия, работал вяло. Нарушал трудовую дисциплину. Замкнут. В общественной жизни не участвовал.

Обсуждался на товарищеском суде за хулиганство в городе…

СПРАВКА

Осужденный к исправительным работам Юронис А. Н. наказания отбыл 23 рабочих дня.

Начальник Паневежисской инспекции исправработ

ХАРАКТЕРИСТИКА

на водителя 5-го т/моторного парка

Попова К. М.

…За время работы хорошо относился к вверенной ему технике, систематически выполнял государственный план. Участвовал в общественной жизни парка и колонны, являлся членом редколлегии стенгазеты, был общественным контролером…

17. ВЛАДИМИР ЛАКС

Я никак не могу сообразить сейчас – чем это мы так сильно были недовольны в Паневежисе? Зарабатывал я семьдесят пять – восемьдесят рублей. Конечно, это не сундук пиастров. Но ведь если честно говорить, то я же и этих денег ни разу не отработал. Я ведь и делать-то ничего, совсем ничего не умею. К сожалению, это факт.

Я тысячу раз давал себе клятву: проявить волю и побороть свою лень. И тысячу раз мне что-то помешало, пока я не махнул на все это рукой, решив, что каким человек родился, таким он и помрет. Да и меняться не очень хотелось, потому что в конечном счете жилось-то нам не так уж плохо! Я часто вспоминаю здесь, как мы целыми вечерами сидели в кафе «Анжелюкас», потом шли в «Линялис», а когда были деньги, то отправлялись и в ресторан «Васерас». Какие это были прекрасные, шикарные кафе! С цветными светящимися витражами, бронзовыми чеканками на деревянных темных стенах. Если в Москве и есть роскошная жизнь, то она, наверное, проходит по какому-то другому счету. Здесь я не видел таких кафе. Во всяком случае, глядя в окна московских кафе, я не заметил, чтобы они были лучше тех, что в Паневежисе. Внутри-то мы не были, денег не хватило. Мы только пили водку с этими унылыми пьяницами, друзьями Баулина. В его грязной, паршивой комнате. И это было скучно и совсем неинтересно. А сейчас я все время раздумываю – в чем же она состоит, интересная и веселая жизнь? Вот если бы я был на свободе и у меня оказалось очень много денег, то я бы построил себе роскошный каменный особняк в Ниде. Или в Паланге, мне все равно. И купил бы «кадиллак» «эльдорадо Брогам». А потом женился на Валде. Если бы я к ней приехал на «эльдорадо», то она бы мне не влепила по морде, как в тот раз, когда я прижал ее на лестнице. Да-а, здорово было бы, конечно… Только все это дома надо бы; здесь, в Москве, скучно и люди какие-то неинтересные – и Баулин, и дружки его – Серафим, Толька, Сашка, Николай…

18. СВИДЕТЕЛИ ПО УГОЛОВНОМУ ДЕЛУ № 41092
^{(К ответственности по делу не привлечены)}

Макаркин Серафим (из протокола допроса):

…Я Макаркин Серафим. Мне двадцать четыре года, и я работаю грузчиком пятьдесят третьей базы…

(Я даю показания как свидетель и еще ничего не знаю о том, что через два месяца, в сентябре, сам буду сидеть в тюрьме за ограбление женщины.)

…Я приятель Баулина и ничего плохого о нем сказать не могу.

…Числа 18–20 июня, вечером, я гулял по улице и встретил Баулина с двумя какими-то ребятами. Помню, что я уже был пьян. Но с Баулиным я решил выпить еще. Выпил. Водки. Поэтому все, что происходило потом, я помню смутно. Как в тумане.

Я не помню:

– кто платил за водку;

– кто такие эти двое ребят;

– что они говорили;

– зачем они приехали;

– были ли у них деньги и сколько;

– чем они занимаются;

– какие у них планы;

– выпивал ли с нами еще кто-нибудь.

Все это мне было неинтересно.

Записано с моих слов верно – свидетель Макаркин.

Алпатов Анатолий (из протокола допроса):

…Я Алпатов Анатолий. Мне двадцать семь лет, и я работаю токарем Карачаровского механического завода.

…Я знаю Баулина, но в дружбе с ним не состою.

…За несколько дней до убийства я встретил Баулина на улице с двумя ребятами, которые жили у него в комнате. Я к тому времени уже был пьян. Но с Баулиным согласился выпить еще. У них была бутылка водки. Мы вошли в подъезд дома двадцать девять и там выпили…

Кто покупал водку и на чьи деньги – не помню.

Ничего о ребятах-литовцах – не знаю.

Выпивал ли с нами кто-нибудь еще – понятия не имею.

Записано с моих слов верно – свидетель Алпатов.

Андрюшин Александр (из протокола допроса):

…Я Андрюшин Александр. Мне двадцать девять лет. Я не работаю.

…Я знаю Баулина, но ничего сказать о нем не могу.

…В июне я пришел к Баулину. У него было двое ребят – приезжих из Литвы, которые были выпивши. Они угостили меня водкой. Я, конечно, выпил. Потом дал денег – купили еще вина. Затем выпили.

…Ничего о литовцах – кто они, зачем приехали, какие имели планы – знать не могу.

Записано с моих слов верно – свидетель Андрюшин.

Гусев Николай (из протокола допроса):

…Я Гусев Николай. Мне тридцать девять лет. Я не работаю.

Я знаю Баулина, потому что он мой сосед.

У Баулина были чужие ребята.

20 июня в четыре часа дня меня вызвал Баулин и велел сходить купить красненького. Дал три рубля. Я сходил.

Вино распили мы все вчетвером.

Но как зовут гостей Баулина, я не знаю. Они сами не сказали, а я не спрашивал.

Потом разошлись.

Вечером встретились на улице. Опять договорились. Выпить.

Баулин дал три рубля. Купили две бутылки вина и распили его у Баулина в комнате. Разошлись. Я еще хотел выпить, но денег нет. Пошел по соседям. Не дали. Пришел к баулинским ребятам. Дали сорок пять копеек. Я собрал пустые бутылки – семь штук, – пошел в магазин. Баулин – со мной. Мы с ним пили… Потом спал, очень крепко. Даже милиционеры, когда пришли, еле меня разбудили…

По именам я их не знаю.

Внешность их запомнил плохо. Я на них особо и не смотрел: мне-то что? Я с ними выпил – и пошел… Узнать я их, может быть, смогу.

Записано с моих слов верно – свидетель Гусев.

19. ЕВГЕНИЯ КУРБАТОВА

Девятого августа я вызвала Юрониса, чтобы допросить его и сообщить о результатах криминалистической экспертизы. Эксперт дал заключение, что их ножи не являются холодным оружием «…и относятся к хозяйственным ножам общего применения (для резки мяса, овощей, хлеба…)».

– Что же ты, Юронис, не резал своим ножом овощи или хлеб? – спросила я его, заполняя бланк «Протокола допроса несовершеннолетнего обвиняемого».

Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:

– А у меня завтра день рождения…

Я отложила ручку в сторону:

– Ну что ж, поздравляю тебя. Хотя и не стоило бы…

– Я знаю, – сказал он. – Но все-таки… Правда, такое совершеннолетие не у всех бывает?

– Да, к счастью. А ты что, гордишься этим, что ли? Я что-то не пойму…

– Нет. Тоскливо мне сегодня. Поговорить совсем не с кем.

– А о чем ты хотел поговорить?

– Не знаю. Я ведь молчу все время. И думаю.

– Ну?

– У меня в Паневежисе друг был. Звали его Иван Морозов. Он в нашем доме жил. Намного он старше меня. Пять раз уже сидел, за разное – хулиганство, кражи, грабеж.

– И что?

– Он очень весело про тюрьму рассказывал, здорово.

– Похоже?

Юронис покачал головой:

– Нет. Совсем в тюрьме не так. Врал Ванька. В тюрьме люди не должны жить.

– А если эти люди убивают других людей? Где же им жить – на курорте?

Он снова покачал головой:

– Надо, чтобы не убивали.

– Но ведь ты же убил?

– Да, убил. Поэтому я в тюрьме, я понимаю. И я все время думаю о другом…

– О чем же?

– Зачем врал Ванька Морозов? Ну зачем, например, говорить, что лучше всего фраера ограбить и убить – будет наверняка молчать? Теперь-то я знаю, что с убийством в сто раз быстрее попадешь, всю милицию на ноги поднимают, как на войну… И все, что он про тюрьму рассказывал, – вранье, подлое вранье… Все, что он рассказывал…

– А он тебе рассказывал, что здесь хорошо?

– Не в этом дело. – Он досадливо махнул рукой. – Не говорил он, что здесь хорошо. Но так получалось у него, что сюда самые смелые попадают. Просто им немного не повезло. Но здесь их уважают. И среди заключенных есть свой закон.

– Ну и как, нашел ты уважение в камере? Закон воровской понравился?

– А-а, мне их уважение не нужно. Я и сам их не уважаю. Понимаете, не уважаю. Не за что уважать. Как животные: кто сильнее – тот умнее. А закона никакого воровского нет. Ерунда это, выдумки. Может, и был когда, а сейчас нет. Каждый за себя – вот и весь закон в камере…

– Тебя что, в камере не любят?

– Да нет, не в этом дело. Я еще не привык помнить, кто я такой. Я ведь относился к ним как к уголовникам, шпане. И медленно привыкаю, что я их не лучше. Они – воры, хулиганы, а я человека убил…

Я подчеркнула в бланке протокола слово «несовершеннолетнего». С завтрашнего дня он просто обвиняемый. Я сказала:

– Завтра ты пойдешь на психиатрическую экспертизу.

Он кивнул, потом сказал, криво улыбнувшись:

– В день совершеннолетия полезно узнать, сумасшедший ты или еще на что-то годишься. Это вообще не мешает. Даже тем, кто людей не убивает…

Уж не гордится ли Юронис, что он не уголовник, шпана, хулиган, что он человека убил? Что-то легко очень он эти слова повторяет…