Текст книги "Морская Дама"

Морального возмущения хватило моему троюродному брату на весь путь по Пиккадилли, по Роттен-Роу, по обсаженным цветами дорожкам парка почти до самой Кенсингтон-Хайстрит и обратно вдоль Серпентайна до дома, и от этого у него разыгрался такой аппетит, какого он уже давно не испытывал. Весь тот вечер жизнь представлялась ему прекрасной, и наконец, в третьем часу ночи, он уселся у себя перед разведенным без особой нужды и весело стреляющим огнем в камине, чтобы выкурить добрую сигару перед тем, как ложиться спать.

– Нет, – сказал он вдруг, – у меня нет никакой «патологии». Я принимаю те дары, что преподносят мне боги. Я стараюсь сделать счастливым себя и немногих других, добросовестно выполнить свой маленький долг, и этого с меня достаточно. Я не заглядываю в суть вещей слишком глубоко и не смотрю на них слишком широко. Немногие простые идеалы…

Хм…

Чаттерис – просто мечтатель, до невозможности требовательный и всем недовольный. О чем он мечтает?.. На три четверти мечтатель, на четверть – избалованный ребенок.

Мечтатель…

Мечты… Сны…

Другие сны…

О каких это других снах она говорила?..

И мой троюродный брат погрузился в глубокое раздумье.

Потом он вздрогнул и огляделся по сторонам. Его взгляд упал на стоячие часы. Он поспешно встал и отправился спать.

Глава VII
Кризис

I

Кризис разразился примерно через неделю – я говорю «примерно» из-за того, что Мелвил постоянно путается в датах. Однако, насколько дело касается кризиса, Мелвил оказался на высоте, проявив живую заинтересованность, острую наблюдательность и сохранив в своей отменной памяти немало ярких впечатлений. Во всяком случае, по меньшей мере две фигуры вырисовываются здесь передо мной полнее и убедительнее, чем в любом другом эпизоде этой с таким трудом воссозданной истории. Он представляет мне Эделин такой, что я, кажется, готов в нее поверить, а Чаттериса куда больше похожим на самого себя, чем во всех остальных отрывочных сценах, которые я до сих пор вынужден был дополнять воображением, чтобы кое-как слепить их воедино. Не сомневаюсь, что читатель вместе со мной возблагодарит небо за все подобные кратковременные просветы в этой таинственной истории.

Мелвил был вызван в Сандгейт, чтобы принять участие в кризисе, телеграммой от миссис Бантинг, а первым, кто ознакомил его с ситуацией, был Фред Бантинг.

«ПРИЕЗЖАЙТЕ. НЕМЕДЛЕННО. ПРОШУ ВАС», – говорилось в телеграфном послании миссис Бантинг. Мой троюродный брат успел на утренний поезд и прибыл в Сандгейт перед полуднем.

Миссис Бантинг, как ему сказали, была наверху с мисс Глендауэр и очень просила его дождаться, пока она не сможет оставить свою подопечную.

– Что, мисс Глендауэр заболела? – спросил Мелвил.

– Нет, сэр, ничуть, – ответила горничная и умолкла, очевидно ожидая следующего вопроса.

– А где все остальные? – спросил он как будто между прочим.

– Три молодые леди, что помоложе, уехали в Хайд, – сообщила горничная, подчеркнуто умолчав о Морской Даме. Мелвил терпеть не может расспрашивать о важных делах прислугу, поэтому о мисс Уотерс он не спросил. Обычно все здесь проводили время в гостиной, и то, что она так обезлюдела, полностью соответствовало ощущению кризиса, созданному телеграммой. Горничная, подождав еще мгновение, удалилась.

Некоторое время Мелвил постоял в гостиной, потом вышел на веранду и заметил приближающуюся фигуру в богатом уборе. Это был Фред Бантинг, который воспользовался всеобщим бегством, чтобы отправиться купаться прямо из дома. На нем была белая широкополая полотняная шляпа, он был закутан в полосатое одеяло, а из угла рта у него свисала такая вызывающе мужественная трубка, какую никогда не решился бы курить ни один вполне взрослый мужчина.

– Привет! – сказал он. – Это мать за вами послала?

Мелвил признался, что его догадка правильна.

– Тут все вверх дном, – сказал Фред и вынул трубку изо рта, продемонстрировав таким образом желание вступить в разговор.

– А где мисс Уотерс?

– Отбыла.

– Обратно?

– Что вы, нет! И не подумала. Переехала в отель Ламмиджа. Со своей горничной. Заняла там люкс.

– Но почему…

– Мать с ней поругалась.

– Из-за чего?

– Из-за Гарри.

Мой троюродный брат посмотрел на него с удивлением.

– Тут все и началось, – сказал Фред.

– Что началось?

– Скандал. Эдди говорит, Гарри в нее втюрился.

– В мисс Уотерс?

– А в кого же еще? Совсем рехнулся. Махнул рукой на свою избирательную кампанию, на все. Окончательно потерял голову. Эделин он ничего не говорил, но она начала догадываться. Задавать вопросы. На следующий день он отбыл. В Лондон. Она написала ему и спросила, в чем дело. Три дня он молчал. Потом… Написал ей.

Все это Фред сопровождал поднятием бровей, поджиманием губ и многозначительными кивками.

– Как вам это нравится? – спросил он и добавил в виде объяснения:

– Письмо ей написал.

– Неужели он написал ей про мисс Уотерс?

– Не знаю, про что он написал. Не думаю, чтобы там шла речь о ней, но, должно быть, высказался он ясно. Я знаю только одно – целых два дня весь дом был как резинка, если ее натянуть туже, чем надо, и все были как в узел завязаны, – а потом резинка лопнула. Все это время Эдди писала ему письмо за письмом и тут же их рвала, и никто ничего не мог понять. Все ходили как в воду опущенные, кроме мисс Уотерс. Она была мила и румяна, как всегда. В конце концов мать начала задавать вопросы, Эделин бросила писать и кое о чем намекнула матери, она в одно мгновение все поняла, и тут началось.

– А мисс Глендауэр не…

– Нет, это мать сделала. И прямо в лоб – она это умеет. Та отпираться не стала. Сказала, что ничего не могла с собой поделать и что имеет на него не меньше прав, чем Эделин. Я это сам слышал, – добавил Фред, не проявив ни малейших угрызений совести. – Ничего себе, а? А ведь они помолвлены. И мать все ей выложила. «Вы меня, – говорит, – очень обманули, мисс Уотерс, очень обманули». Я это тоже сам слышал.

– А потом?

– Попросила ее уехать. Сказала, что она отплатила нам злом за то, что мы ее приняли, когда ни один рыбак не стал бы на нее и смотреть.

– Так и сказала?

– Ну, в этом роде.

– И мисс Уотерс уехала?

– В шикарном кебе, горничная и вещи в другом, все как полагается. Настоящая дама… Я бы ни за что не поверил, если бы не видел своими глазами – хвост то есть.

– А мисс Глендауэр?

– Эдли? О, наслаждается вовсю. Спускается вниз и изображает этакую бледную, но героическую жертву, потом поднимается наверх и изображает разбитое сердце. Мне-то это прекрасно знакомо. У вас сестер не было. Знаете ли…

Фред тщательно отрепетированным движением вынул трубку изо рта и придвинулся поближе к Мелвилу.

– По-моему, им это даже нравится, – сообщил он доверительным полушепотом. – Понимаете, вся эта шумиха. Мэйбл тоже немногим лучше. И девчонки. Все наслаждаются этим, как могут. Послушать их, так можно подумать, что, кроме Чаттериса, мужчин на свете и нет больше. Да меня хоть палками по пяткам колоти, я бы так раскипятиться не смог. Веселенький дом, а? Прекрасные выдались каникулы, лучше не придумаешь.

– А где… главный герой? – спросил Мел-вил немного мрачно. – В Лондоне?

– Бесславный он герой, а не главный, – сказал Фред. – Живет здесь, в «Метрополе». Так и застрял там.

– Застрял?

– Ну да. Застрял, влопался. Мой троюродный брат попытался выяснить какие-нибудь еще подробности. – А как он к этому относится?

– Сидит в луже, – произнес Фред с ударением. – Никак не ожидал такого скандала. Когда он написал, что эти выборы его нисколько не интересуют, но что он надеется собраться с силами…

– Вы же говорили, что не знаете, о чем он писал.

– Ну, это-то я знаю, – ответил Фред. – Ему и в голову не приходило, что они сразу же сообразят – все дело тут в мисс Уотерс. Только женщины, знаете ли, ужасно хитрые. Это у них в крови. И чем все кончится…

– Но почему он остановился в «Метрополе»?

– Чтобы оставаться в центре событий, я полагаю, – ответил Фред.

– Как же он к этому относится?

– Говорит, что собирается повидаться с Эделин и все объяснить, только не делает этого… Все откладывает. А Эделин, насколько я знаю, говорит, что, если он не явится в самом скором времени, она лучше повесится, чем согласится его видеть, даже если из-за этого сердце у нее будет разбито и все такое. Вы же понимаете.

– Естественно, – отозвался Мелвил несколько неожиданно. – А он?

– Носа не кажет.

– А видится он… ну, с той, другой дамой?

– Неизвестно. Не можем же мы за ним следить. Но если и видится, то это ему не так уж просто устроить…

– ?

– Тут понаехало не меньше сотни всяких его родственников – как вороны на падаль. Никогда еще столько не видел. А еще говорят – он из хорошего старинного рода. Этот род уже разлагается от старости! Никогда еще не видел такого старинного рода. Тетки, главным образом.

– Тетки?

– Тетки. Прямо-таки все как одна. Откуда они пронюхали, не знаю. Словно стервятники. Разве что мать… В общем, все они тут. И все накинулись на него – влияют изо всех сил, грозят лишить наследства и все такое. Там есть одна старушка, она остановилась у Бейтса – леди Пойнтинг-Маллоу, немного на пугало похожа, а в остальном ничуть не хуже их всех, – так она уже два раза сюда приезжала. Кажется, Эделин ее малость разочаровала. Еще две тетки остановились у Уомпака – вы же знаете, какая публика останавливается у Уомпака. Такие натуральные тепличные цветочки, вылей на них лейку холодной воды, тут им обеим и крышка. А еще одна приехала с континента – короткая стрижка, короткие юбки, ужас просто, – эта живет в «Павильоне». И все так и вьются вокруг. «Где эта женщина? Дайте на нее взглянуть!» В общем, в этом роде.

– Вся сотня?

– Практически да. Те, что у Уомпака, послали за епископом, который был директором школы, где он учился…

– Не жалеют сил, да?

– Это точно.

– А он уже знает?…

– Что она русалка? Не думаю. Отец отправился, чтобы ему об этом сообщить. Конечно, он совсем запыхался и растерялся. А Чаттерис ему и говорить не дал. «Во всяком случае, ничего плохого я о ней слышать не желаю», – говорит. Отец утерся и ушел. Как вам это нравится?

– А тетки?

– До них понемногу доходит. Их главным образом волнует, что он собирается бросить Эделин, как бросил ту американку. А вся эта история с русалкой их, кажется, только пугает. Таким старикам нелегко свыкнуться с какой-то новой мыслью. Те, что у Уомпака, шокированы – но сгорают от любопытства. Они и на грош не верят, что она русалка, но хотят все об этом знать. А та, что в «Павильоне», просто сказала: «Чушь! Как она может дышать под водой? Скажите-ка мне, миссис Бантинг. Это просто какая-то особа, которую вы подобрали, не знаю уж как, но никакая не русалка». Все они, по-моему, ужасно настроены против матери за то, что она ее подобрала, только не могут без ее помощи привести в чувство Эдли. Ничего себе история, а?

– Я полагаю, тетки ему про это сообщат?

– Про что?

– Про хвост.

– Наверно.

– И что будет потом?

– Это один Бог знает. А может, и не сообщат.

Мой троюродный брат еще некоторое время стоял на веранде, погруженный в размышления.

– Занятная история, – сказал Фред Бантинг.

– Послушайте, – сказал Мелвил. – А что предстоит делать мне? Зачем меня сюда вызвали?

– Представления не имею. Чтобы веселее было, наверное. Всякий вносит свой вклад – как в рождественский пудинг.

– Но… – начал Мелвил.

– Я ходил купаться, – сказал Фред. – Меня никто не просил ничего делать, и я ничего не делал. Конечно, без меня хорошего пудинга не получится, но что поделаешь? На мой взгляд, можно сделать только одно…

– Может быть, это и есть то, что надо? Что же?

– Дать Чаттерису по физиономии.

– Не вижу, как это может помочь.

– Да нет, помочь-то это не поможет, – сказал Фред и добавил, словно подводя итог:

– Вот и все!

Потом, важно расправив складки своего одеяла и снова сунув в зубы огромную давно погасшую трубку, он пошел своей дорогой. Угол одеяла тащился за ним по полу. Некоторое время из холла доносилось шлепанье босых ног, которое стихло, когда он стал подниматься по устланной ковром лестнице.

– Фред! – позвал Мелвил, двинувшись в сторону двери: ему вдруг пришло в голову, что надо бы выяснить побольше подробностей.

Но Фреда уже не было видно.

II

Вместо Фреда появилась миссис Бантинг. На лице ее были заметны следы недавних переживаний.

– Это я дала вам телеграмму, – сказала она. – Мы в крайне трудном положении.

– Мисс Уотерс, насколько я понимаю…

– Она уехала.

Миссис Вантинг двинулась было к звонку, но остановилась.

– Обед подадут, как обычно, – сказала она – Вам надо подкрепиться.

Она направилась к нему, в отчаянии заламывая руки.

– Вы не можете себе представить, – сказала она. – Бедное дитя!

– Вы должны мне все рассказать, – сказал Мелвил.

– Просто не знаю, что делать. Куда мне кинуться. – Она подошла ближе и воскликнула:

– Что бы я ни делала, мистер Мелвил, я старалась, чтобы было как лучше! Я видела – что-то неладно. Я понимала, что меня обманули, и терпела, сколько могла. Но в конце концов я должна была высказаться.

С помощью наводящих вопросов и выжидательных пауз моему троюродному брату удалось выяснить кое-какие подробности.

– И все считают, что виновата я, – закончила она. – Все до единого.

– В таких делах все считают, что виноват тот, кто пытается хоть что-то сделать, – сказал Мелвил. – Не обращайте внимания.

– Постараюсь, – мужественно ответила она. – Вы же понимаете, мистер Мелвил… Он слегка дотронулся до ее плеча.

– Да, – сказал он весьма внушительно, и я думаю, что миссис Бантинг сразу стало легче.

– Мы все надеемся на вас, – сказала она. – Не знаю, что бы я без вас делала.

– Правильно, – сказал Мелвил. – Как же обстоят дела? Что я должен предпринять?

– Отправиться к нему, – сказала миссис Бантинг, – и все уладить.

– Но представьте себе… – начал Мелвил с сомнением в голосе.

– Отправиться к ней. Заставить ее понять, что означало бы это для него и для всех нас.

Он попытался получить более определенные инструкции.

– Не создавайте лишних трудностей, – взмолилась миссис Бантинг. – Подумайте об этой несчастной девушке, что сейчас сидит наверху. Подумайте обо всех нас.

– Я думаю… – сказал Мелвил, думая о Чаттерисе и уныло глядя в окно. – Насколько я знаю, мистер Бантинг…

– Или вы, или никто, – перебила миссис Бантинг, не дав ему закончить фразу. – Фред слишком молод, а Рандолф… Он не дипломат. Он… он сразу начинает грубить.

– Неужели?! – воскликнул Мелвил.

– Видели бы вы его за границей. Часто… не раз мне приходилось вмешиваться. Нет, только вы. Вы так хорошо знакомы с Гарри. Он вам доверяет. Вы можете сказать ему… то, что никто другой не может.

– Да, кстати, ему известно?…

– Мы этого не знаем. Откуда мы можем знать? Мы знаем, что она вскружила ему голову, вот и все. Он там, в Фолкстоне, и она там, в Фолкстоне, и они, может быть, встречаются…

Мой троюродный брат задумался.

– Значит, вы пойдете? – спросила миссис Бантинг.

– Пойду, – сказал Мелвил. – Только не вижу, что я могу тут сделать.

И миссис Бантинг, сжимая его руку в обеих своих изящных пухлых ручках, сказала, что с самого начала не сомневалась в его готовности помочь и что до последнего вздоха будет благодарна ему за то, что он приехал сразу же, получив ее телеграмму, а потом добавила, в виде естественного продолжения сказанного, что он, наверное, проголодался и хочет обедать.

Без долгих разговоров приняв приглашение, он снова вернулся к делу.

– Вы не знаете, как он относится…

– Он написал только Эдли.

– Значит, не он был причиной всего этого кризиса?

– Нет, это Эдли. Он уехал, и что-то в его поведении заставило ее написать ему и спросить, в чем дело. Как только она получила его письмо, где говорилось, что он хочет немного отдохнуть от занятий политикой и что та жизнь, какой, по его мнению, требуют подобные занятия, его почему-то не привлекает, – она сразу поняла все.

– Все? Да, но что такое это «все»?

– Что та его завлекла.

– Мисс Уотерс?

– Да.

Мой троюродный брат погрузился в раздумье. Так вот что такое для них «все»!

– Хотел бы я знать, как он к этому относится, – сказал он наконец и последовал за миссис Бантинг обедать. В ходе трапезы, за которой они сидели наедине, с очевидностью выяснилось, каким облегчением для миссис Бантинг стало его согласие поговорить с Ваттерисом, что немало его обеспокоило. Она, по-видимому, сочла, что это снимает с нее изрядную часть ответственности, которую теперь принимает на себя Мелвил. Она вкратце изложила ему все доводы в свою защиту от тех обвинений, которые, несомненно, ей предъявлялись – и открыто, и намеками.

– Откуда я могла знать?! – воскликнула она и еще раз пересказала ему историю памятного появления Морской Дамы, добавив новые смягчающие ее вину обстоятельства. Эделин сама первой закричала: «Ее нужно спасти!» – миссис Бантинг это особо подчеркнула.

– И что еще мне оставалось делать? – спросила она.

Она говорила и говорила, а тем временем проблема, стоявшая перед моим троюродным братом, приобретала в его глазах все более серьезные размеры. Перед ним все отчетливее вырисовывалась сложность ситуации, в которой на него возлагались такие надежды. Прежде всего, было совершенно неясно, согласна ли мисс Глендауэр на возвращение своего возлюбленного без каких-либо условий; кроме того, он был уверен, что Морская Дама отнюдь не намерена отпустить его восвояси, раз уж ей удалось им завладеть. Здесь шла борьба стихий, а они вели дело так, словно это всего лишь частный случай. Ему становилось все очевиднее, что миссис Бантинг совершенно упускает из виду стихийное начало в Морской Даме, рассматривая эту историю исключительно как обычное проявление непостоянства, заурядную демонстрацию той ветрености, которая, пусть скрытая, но неискоренимая, живет в душе каждого мужчины, и что, по ее убеждению, ему достаточно будет нескольких тактичных упреков и легкого нажима, чтобы восстановить прежнюю гармонию.

Что же до Чаттериса… Мелвил покачал головой, отказываясь от предложенного ему сыра, и что-то рассеянно ответил миссис Бантинг.

III

– Она хочет поговорить с вами, – сказала миссис Бантинг, и Мелвил не без некоторого трепета поднялся наверх, на просторную лестничную площадку со стоявшими там стульями, чтобы избавить Эделин от необходимости спускаться вниз. Она вышла к нему в черно-фиолетовом платье с богатой отделкой, причесанная просто, но аккуратно. Лицо ее было бледно, покрасневшие глаза свидетельствовали о недавних слезах, но держалась она с каким-то внутренним достоинством, в отличие от ее обычной нарочитой манеры совершенно бессознательным.

Она вяло протянула ему руку и заговорила измученным голосом:

– Вы знаете… все?

– Ну, во всяком случае, в общих чертах.

– Почему он это со мной сделал? Мелвил не ответил, но всем своим видом выразил глубокое сочувствие.

– Мне кажется, – сказала она, – что это не простая бесчувственность.

– Безусловно, – подтвердил Мелвил.

– Это какая-то загадочная фантазия, которой я не могу понять. Я думала… хотя бы его политическая карьера… могла бы заставить его…

Она покачала головой и некоторое время пристально смотрела на папоротник в горшке.

– Он писал вам? – спросил Мелвил.

– Три раза, – ответила она, поднимая глаза.

Мелвил не решился спросить о содержании этой переписки, но она избавила его от такой необходимости.

– Мне пришлось спросить его, – сказала она. – Он все от меня скрыл и не хотел говорить, мне пришлось его заставить.

– Не хотел говорить? – переспросил Мел-вил. – О чем говорить?

– Что он чувствует к ней и что он чувствует ко мне.

– Но разве он…

– Кое-что он прояснил. Но все равно, даже сейчас… Нет, не понимаю.

Она медленно повернулась к Мелвилу и, не спуская глаз с его лица, заговорила:

– Знаете, мистер Мелвил, это было для меня страшным потрясением. Вероятно, до сих пор я его просто не знала как следует. Вероятно, я… я его идеализировала. Я думала, что он любит… хотя бы нашу работу. Он действительно любил нашу работу. Он в нее верил. Я убеждена, что он в нее верил.

– Он и сейчас верит, – сказал Мелвил.

– А потом… Но как он мог?

– Он… он человек с довольно сильным воображением.

– Или со слабой волей?

– Сравнительно – да.

– Все это так странно, – вздохнула она. – Так непоследовательно. Словно ребенок, который тянется к новой игрушке. Знаете, мистер Мелвил, – она заколебалась, – из-за всего этого я почувствовала себя старой. Намного старше и намного умнее его. Я ничего не могу поделать. Боюсь, что всякой женщине… доводится когда-нибудь это почувствовать.

Она глубоко задумалась.

– Всякой женщине… «Ребенок мужеского пола» – теперь я понимаю, что хотела этим сказать Сара Гранд!

Она слабо улыбнулась.

– Мне все кажется, что он просто непослушный ребенок. А я… я преклонялась перед ним! – сказала она дрогнувшим голосом.

Мой троюродный брат кашлянул, отвернулся и стал смотреть в окно. Ему пришло в голову, что он, оказывается, еще менее пригоден для таких разговоров, чем считал до сих пор.

– Если бы я думала, что она может сделать его счастливым… – сказала она через некоторое время, и, хотя фраза осталась неоконченной, было ясно, что за этим последовали бы слова, полные великодушия и самопожертвования.

– Да, дело… непростое, – сказал Мелвил.

Она продолжала – звонким, немного напряженным голосом, в котором звучали покорность судьбе и непоколебимая уверенность:

– Но она на это неспособна. Все, что есть в нем лучшего, серьезного… Она не может этого видеть и все погубит.

– А он… – начал Мелвил и сам испугался безрассудной смелости собственного вопроса.

– Да?

– Он… просил расторгнуть помолвку?

– Нет… Он хочет вернуться ко мне.

– А вы?

– Он не возвращается.

– А вы… хотите, чтобы он вернулся?

– Как я могу знать, мистер Мелвил? Он даже не говорит определенно, что хочет вернуться.

Мой троюродный брат Мелвил озадаченно посмотрел на нее. Он всю жизнь скользил по поверхности чувств и, когда столкнулся с подобными сложностями в делах, которые всегда считал простыми, оказался в тупике.

– Иногда, – сказала она, – мне кажется, что моя любовь к нему окончательно умерла… Подумайте только, какое разочарование, какое потрясение я испытала, обнаружив в нем такую слабость.

Мой троюродный брат поднял брови и кивнул головой в знак согласия.

– Убедиться, что он стоит на глиняных ногах!

Наступила пауза.

– По-видимому, я никогда его не любила. Но потом… Потом я начинаю думать о том, кем он все-таки мог бы стать…

Что-то в ее голосе заставило его поднять глаза, и он увидел, что губы у нее крепко стиснуты, а по щекам катятся слезы.

Как рассказывает мой троюродный брат, сначала ему пришло в голову, что надо бы сочувственно коснуться ее руки, а потом – что этого делать не следует. Ее слова не выходили у него из головы. Потом он с некоторым опозданием сказал:

– Это еще возможно.

– Может быть, – медленно, неуверенно произнесла она. Больше она не плакала. – Кто она такая? – вдруг сказала Эделин совсем другим тоном. – Кто это существо, которое встало между ним и всеми реальностями жизни? Что в ней такого… И почему я должна соперничать с ней из-за того, что он… что он сам не знает, чего хочет?

– Когда человек знает, чего он хочет, – сказал Мелвил, – это значит, что он исчерпал один из главных интересов в жизни. Тогда он становится… чем-то вроде потухшего, заросшего и возделанного вулкана. Если это вообще был вулкан.

Он некоторое время размышлял, забыв о ней, потом, вдруг спохватившись, очнулся.

– Что в ней такого? – спросила она с тем сознательным стремлением внести во все ясность, которое так не нравилось в ней Мелвилу. – Что она может предложить, чего я…

Этот прямой призыв заняться щекотливыми сопоставлениями заставил Мелвила поморщиться. Но тут ему на помощь пришли все кошачьи свойства его натуры – он принялся пятиться, ходить вокруг да около и всячески уклоняться от сути дела.

– Ну что вы, дорогая мисс Глендауэр! – начал он и попытался сделать вид, что это вполне удовлетворительный ответ.

– В чем разница? – настаивала она.

– Существуют вещи неосязаемые, – уклончиво отвечал Мелвил. – Они не подчиняются рассудку и не поддаются точному определению.

– Но вы все же как-то к ней относитесь? – не унималась она. – У вас должно было сложиться какое-то впечатление. Почему вы не… Разве вы не понимаете, мистер Мелвил, это очень… – голос ее на мгновение осекся, – очень важно для меня. Это просто бессердечно с вашей стороны, если свое впечатление вы… Простите меня, мистер Мелвил, если я добиваюсь от вас слишком многого. Я… я хочу знать.

На мгновение Мелвилу пришло в голову, что в этой девушке, пожалуй, есть что-то такое, что немного выходит за пределы его прежнего представления о ней.

– Должен признаться, что у меня сложилось некоторое впечатление, – ответил он.

– Вы мужчина, вы знаете его, вы много чего знаете, вы можете смотреть на вещи с разных точек зрения. Если бы вы только позволили себе… позволили себе быть откровенным…

– Ну, хорошо, – сказал Мелвил и умолк. Она жадно вслушивалась. Наступило напряженное молчание.

– Различие есть, – признал он и, не дождавшись поддержки, продолжал:

– Как бы это выразить? Я думаю, в некотором смысле это различие облегчает ей дело. Он наделен… я знаю, это звучит пошло, но ведь он не ссылается на это в свою защиту – он наделен определенным темпераментом, в силу которого его иногда, может быть, влечет к ней сильнее, чем к вам.

– Да, я знаю, но почему?

– Ну, понимаете…

– Говорите.

– Вы строги. Вы сдержанны. Для такого человека, как Чаттерис, жизнь… жизнь – это суровая школа. В нем есть что-то такое – что-то, пожалуй, завидное, чего нет в большинстве из нас, – но мне кажется, что из-за этого временами жизнь дается ему труднее, чем нам, остальным. Жизнь для него – это самоограничение, это следование определенным правилам. Он прекрасно сознает свой долг. А вы… Не придавайте слишком большого значения моим словам, мисс Глендауэр, я могу ошибаться.

– Продолжайте, – сказала она. – Продолжайте.

– Вы слишком напоминаете… генерального представителя этого долга.

– Ну, конечно! А что же еще…

– Я говорил с ним в Лондоне, и тогда я думал, что он во всем не прав. Но с тех пор мне много чего приходило в голову – в том числе даже и то, что, возможно, не правы вы. В некоторых мелочах.

– Да не старайтесь вы после всего этого щадить мое самолюбие! – воскликнула она. – Говорите!

– Видите ли, для вас все четко и определенно. Вы ясно дали ему понять, кем он должен, по вашему мнению, стать и что должен делать. Вы как будто построили дом, в котором он должен жить. Для него уйти к ней – то же самое, что выйти из этого дома – из прекрасного, достойного дома, я этого не отрицаю, – в нечто большее, в нечто рискованное и непредсказуемое. Она… она как сама природа. Она так же свободна от всех законов и обязательств, как закат солнца, так же раскованна и бесцеремонна, как ветер. Если можно так сказать, она не понимает, как можно любить и уважать человека, когда он делает то-то, и не одобрять его, когда он делает то-то, – она принимает его таким, каков он есть. Она как чистое небо, как подводная чаща водорослей, как полет птиц, как пенная волна. Вот что она такое, по-моему, для него – сама Природа. А вы – вы как…

Он в смущении замолчал.

– Продолжайте, – настаивала она. – Мне нужно это понять.

– Вы – как величественное здание… Я с ним не согласен, – продолжал Мелвил. – Я домашняя кошка, и стоит мне оказаться на улице, как я тут же начну царапаться в дверь и проситься в дом. Я не рвусь наружу. Мысль об этом меня пугает. Но он не такой.

– Да, – сказала она, – он не такой.

Мелвилу показалось, что его интерпретация убедила ее. Некоторое время она стояла в задумчивости. Но понемногу он начал понимать, что это можно истолковать и иначе.

– Конечно, – сказала она, задумчиво глядя на него. – Да. Да, так может показаться. Так это может выглядеть. Но на самом деле… Существует не только видимость, не только впечатление. В конце концов, здесь есть аналогия. Приятно время от времени выйти из дома на воздух, но большинство из нас, почти все мы должны жить в домах.

– Безусловно, – согласился Мелвил.

– Не может же он… Что будет он с ней делать? Как может он с ней жить? Что может быть у них общего?

– Здесь речь идет о влечении, – сказал Мелвил, – а не о продуманных планах.

– Рано или поздно, – сказала она, – он вернется – если я разрешу ему вернуться. Даже если сейчас он все испортит, даже если проиграет свои выборы, так что придется начинать сначала, с нуля и с куда меньшими шансами на успех, даже если потом будет терзаться…

Она всхлипнула.

– Мисс Глендауэр, – сказал внезапно Мелвил, – мне кажется, вы не совсем понимаете.

– Что я не понимаю?

– Вы считаете, что он не может жениться на этой… на этом существе, появившемся среди нас?

– Как может он это сделать?

– Да, не может. Вы считаете, что воображение увело его от вас и заставило гнаться за несбыточным. Что он необдуманно, бессмысленно и без всякой пользы губит себя, совершает колоссальную глупость и что теперь нужно просто снова поставить все на свои места.

Он замолчал. Она ничего не ответила, но продолжала внимательно слушать.

– Вы не понимаете одного, – продолжал он. – И кажется, никто этого не понимает. Ведь она пришла…

– Из моря.

– Из другого мира. Она пришла и нашептывает нам, что вся наша жизнь призрачна и нереальна, убога и ограниченна, она разрушает своими чарами все иллюзии…

– Так что он…

– Да, и тут она шепчет ему: «Бывают сны лучше!»

Она смотрела на него с нескрываемым недоумением.

– Она намекает на эти неясные лучшие сны, она шепчет, что есть путь…

– Какой же путь?

– Не знаю какой. Но это нечто такое… что подрывает сами основы этой нашей жизни.

– Вы хотите сказать…

– Она русалка, существо, сотканное из грез и желаний, сирена, шепот, соблазн. Она завлечет его своими…

Он умолк.

– Куда? – прошептала она.

– В пучину.

– В пучину?

Наступила долгая пауза. Охваченный бесконечным сочувствием, Мелвил пытался подобрать как можно более туманные выражения, но не мог ничего придумать. Наконец он выпалил:

– Вы прекрасно знаете, что может существовать только один путь из того сна, в который мы все погружены.

– И этот путь?

– Этот путь… – начал Мелвил и не решился продолжать.

– Вы хотите сказать, – сказала она, побледнев, – что этот путь…

Мелвил не нашел в себе сил произнести это слово. Он только посмотрел ей прямо в глаза и едва заметно кивнул.

– Но как?… – спросила она.

– Во всяком случае… – поспешно сказал он, стараясь выразиться как-нибудь помягче, – во всяком случае, если она его заполучит, этот ваш крохотный мирок… Понимаете, ему в него уже не вернуться.

– Не вернуться, – повторила она.

– Не вернуться, – подтвердил Мелвил.

– А вы уверены? – усомнилась она.

– В чем уверен?

– Что это так.

– Что влечение есть влечение, а пучина есть пучина? Да.