Текст книги "Пионеры Вселенной"

4

До Москвы ехали долго: стояли на полустанках, на разъездах, давая дорогу составам с войсками, эшелонам со снарядами, пушками, амуницией, хлебом, пропуская вперед санитарные поезда с красными крестами на вагонах. Путь был одноколейный, забитый до последней крайности.

Лишь на шестые сутки ночью вдали, на невысоких холмах, показалась усыпанная бисером огней Москва.

Разбуженный соседями Цандер быстро оделся, вышел в коридор к открытому окну. Там, дымя папиросами, уже стояли несколько человек.

– Вот она, матушка-Москва!

– Вот она, златоглавая!

Цандер глядел на проплывавшее мимо, похожее на Млечный Путь, созвездие желтых огней.

«Как-то встретит нас Первопрестольная! Где будем работать? Удастся ли снять хорошую квартиру, чтоб могла приехать Марта с матерью?.. Впрочем, приедет ли она – тоже вопрос… Ведь не обмолвились ни единым словом…»

Размышляя, Цандер не заметил, как поезд подошел к станции.

– Вставайте! Приехали! – закричал кондуктор, стуча железным ключом в двери. В коридор стали выскакивать заспанные, растрепанные люди.

– Где стоим?

– На месте! В тупик загнали…

Цандер вслед за другими вышел из вагона, спрыгнув на утоптанную дорожку. Справа стеной стоял черный дремучий лес, и конца ему не было видно.

– А где же Москва?

– До Москвы пятнадцать верст! А это Тушино – место нашего назначения.

Цандер между вагонами взглянул на другую сторону. В темноте мелькнули реденькие огоньки какого-то поселка.

– Что делать будем, господа? – спросил кто-то тоскливо.

– Велено до утра спать!

– «Вот тебе и Первопрестольная!» – вздохнул Цандер и, взобравшись на ступеньки вагона, побрел в свое купе…

Рижан разбудили паровозные гудки, грохот и тарахтенье телег, крики ямщиков, извозчиков, распорядителей и квартирных. Распорядители с красными повязками и квартирные посыльные с белыми стали выкрикивать по спискам приехавших рабочих и распределять их по подводам.

Господ инженеров усадили в извозчичьи коляски, а вещи уложили на ломовые дроги и по пыльной дороге поехали в Тушино – большое старинное село.

Цандеру отвели в новом пятистенке просторную светлую комнату с крашеными полами и городской мебелью. Хозяин – русобородый крепыш в жилетке поверх косоворотки, в добротных сапогах – сам встретил гостя, назвавшись Иваном Назарычем.

– Пожалуйста, барин, располагайтесь как дома. Ежели желаете столоваться с нами – милости просим. У нас хоть и попросту, зато будете сыты. А коли привыкли по-городскому – можно в трактире…

– Об этом после, Иван Назарыч. Сейчас я хотел бы разобрать вещи, обосноваться и написать письма.

– Это пожалуйста. Я сейчас распоряжусь. А если в Москву потребуется – никакого поезда не надо, у меня два рысака – за двадцать минут домчу. Мы с сыном – лихачи!

– Спасибо, Иван Назарыч, спасибо!

– Сейчас я скажу, чтобы несли вещи. А если чего потребуется по домашности, приказывайте жене и бабке – они завсегда на кухне…

Выехав из Риги, Фридрих не переставал думать о Марте. Досадовал на себя, что послушался матери и не разыскал ее накануне отъезда.

«Как теперь сложатся отношения? Захочет ли она приехать? Не подумает ли, что я пренебрег ею? Не оскорбится ли?..

Может, она и к поезду опоздала умышленно, не желая видеть меня, и показалась в последнюю минуту лишь для того, чтобы вывести из неловкости мать?.. О, женщины! Их так трудно понять!..»

Тем не менее Фридрих выходил на каждой большой станции и посылал Марте телеграммы, полные тоски, надежды, любви…

Прибыв в Тушино и обосновавшись у гостеприимного Ивана Назарыча, Фридрих тут же написал Марте теплое, взволнованное письмо: горячо говорил о своих чувствах и просил ее руки.

«В случае, если над Ригой нависнет опасность оккупации – выезжай ко мне вместе с мамой. Сегодня же я отправлю письмо своему другу Стрешневу, который будет эвакуироваться с заводом «Мотор», и попрошу его позаботиться о вас».

Написав оба письма, Фридрих отнес их на почту и одновременно отправил в Ригу телеграммы с новым адресом Марте, отцу и Стрешневу.

Прошло дней десять. Еще письма Фридриха застряли где-то в военной цензуре, а уж от Марты пришла первая весточка:

«Дорогой, любимый Фридрих! Получила телеграмму из Тушина. Рада, что у тебя все хорошо. А я целую неделю плакала и не находила себе места из-за того, что опоздала к поезду.

Я сердцем с тобой! Я в любую минуту готова бы выехать к тебе, но пока это невозможно. Я, как сестра милосердия, считаюсь мобилизованной и не имею права покинуть госпиталь…

Однако у нас в Риге стали упорно говорить, что последние поражения немцев на западе и австрийцев у нас предвещают скорое окончание войны. Может быть, не так уж долго ждать? Любимый, как бы я хотела быть с тобой! Не тоскуй, пиши мне чаще. Я буду ждать тебя, мой дорогой. Я буду тебе верна.

Целую и обнимаю.

Твоя Марта».

5

На заводе сидели представители военного ведомства, а шинное производство налаживалось медленно.

Рабочие и инженеры трудились без всякого энтузиазма. В народе ходили слухи о предательстве среди высших генералов, о шпионах, засевших чуть ли не в Зимнем дворце, и о покровительстве им самой царицы…

Фридрих Цандер, с увлечением взявшийся за новое дело в прошлом году, теперь совершенно охладел к нему. Он изучил процесс вулканизации, узнал, как изготовляется различная резина и прорезиненные ткани, и больше это производство его не занимало. Он служил на заводе, честно выполняя свои обязанности, но мысли его были заняты другим…

Когда от Марты было наконец получено так много значившее для него письмо, он успокоился и опять вернулся к своей давнишней мечте – мечте о межпланетных перелетах.

Так как в условиях захолустного Тушина, где не оказалось даже приличной библиотеки, невозможно было заниматься научными исследованиями в области разработки реактивного двигателя или аэродинамики, он решил проводить самые простейшие опыты, которые могли пригодиться в будущем.

«Я не сомневаюсь, что межпланетный корабль будет построен, – говорил Фридрих себе, – я не сомневаюсь, что аэронавты полетят на Марс и другие планеты. Но чем они будут питаться в пути – этого никто не знает. Консервы едва ли сгодятся. Тут будет нужна легкая, калорийная пища. И прежде всего – свежие овощи. А где их взять, если корабль долгие месяцы будет летать в безвоздушном пространстве, за многие миллионы километров от Земли?..

А ведь в корабле будет много солнца! Оно будет светить сквозь иллюминаторы днем и ночью! Что, если б овощи выращивать прямо на межпланетном корабле? Нельзя ли создать легкую оранжерею без грядок, без земли с самым минимальным орошением? Может быть, найдутся неприхотливые сорта овощей и плодов?..

Конечно, этим делом следовало бы заняться агроному, но ведь никому же не придет в голову такая мысль. А если сказать зачем – будут смеяться, еще объявят сумасшедшим. Нет, я сам изучу имеющуюся литературу и попробую создать «невесомую» оранжерею.

Загоревшись новой мыслью, Цандер съездил в Москву, запасся книгами, глиняными горшочками, семенами и заказал на заводе полки, которые можно было разместить на окнах…

6

Осень пришла неприветливая, дождливая, с холодными сердитыми ветрами.

В одно из воскресений, когда Цандер, по обыкновению, сидел за книгами, под окном в липкой грязи зачавкали копыта, послышался храп лошадей и глуховатый голос извозчика:

– Приехали, барин. Это и есть дом Ивана Назарыча – его каждый знает.

Цандер было хотел встать, взглянуть в окно, но махнул рукой: «Ко мне некому»… Гость затопал на крыльце, отряхивая ошметки грязи, и вошел в переднюю.

– Здесь, здесь проживают… раздевайтеся, вот ихняя комната, – пропела хозяйка.

Цандер вскочил, распахпул дверь и попятился, впуская нежданного гостя.

– Даже не верится, что это ты, Андрюша! Ишь какую бороду отпустил.

– Сейчас мода такая, – улыбнулся Стрешнев, обнимая друга, – да и солиднее с бородой. Только эвакуировался и – женюсь, и приехал звать тебя на свадьбу.

– Женишься? На ком же?

– На дочке московского архитектора Сушкова – Юленьке. Приедешь?

– Как же иначе? Но все так неожиданно…

– Мы познакомились с Юленькой еще в тринадцатом году в Калуге. Там ее отец что-то строил, и вся семья на лето приехала к нему.

– Ну что же мы стоим? Присаживайся, Андрюша, – сказал Фридрих, подавая ему стул и садясь рядом. – Рассказывай, когда вы приехали и где обосновались?

– Прикатили в сентябре, – потирая покрасневшие от холода руки, продолжал Стрешнев, – обосновались в Москве. Однако сегодня до костей пробирает…

– Сейчас чайком согреемся. А может, водочки выпьешь?

– Не откажусь! Стужа лютая и ветрище!..

Цандер на минутку вышел и тут же вернулся. Стрешнев в это время оглядел комнату.

– А ты устроился прилично. Светло, тепло, уютно. Можно выписывать Марту.

– Ее же не отпускают из госпиталя.

– Знаю. Я заходил к ним, звал с собой… Если эвакуируют госпиталь, тогда и она приедет.

– Кажется, сейчас на фронтах затишье?

– Да, вроде бы так… Похоже, война зашла в тупик…

– А вы самолеты строите?

– Хотели нас объединить с заводом «Дукс», но эти разговоры заглохли. Пока корпим над моторами старых марок… А ты, вижу, цветник развел? – кивнул он на горшочки с зеленью на окнах и полках.

– Нет, не совсем… Пытаюсь создать «невесомую» оранжерею для будущих аэронавтов.

– Неужели? – Стрешнев встал, подошел к одному из окон.

– Горох! А это что за волосатое чудо? – указал он на шарообразный плод.

– Это разновидность цветной капусты – очень калорийная овощь.

Стрешнев присмотрелся к черной массе в горшочке и даже потрогал ее пальцем.

– Что это за земля в горшочках?

– Не земля, а древесный уголь.

– Вот уж не предполагал… Как же на угле растут плоды?

– Делаю увлажнение, подкормку различными солями.

Стрешнев пощупал стручки гороха, ткнул пальцем в капусту.

– Поздравляю, Фридрих. Находчиво! Ведь такая оранжерея не только даст аэронавтам свежие плоды и овощи, но и избавит их от углекислоты. Браво! Молодчина ты, Фридрих. А главное – упорно добиваешься своего. А я немного отвлекся. Погряз в насущных делах… Ну-ка рассказывай, что ты еще сделал в последнее время?

– Больше ничего. Правда, подружился с рабочими, и они мне обещают сделать небольшой тигель и форсунную печку. Хочу научиться плавить легкие металлы и в расплавленном виде сжигать их как топливо.

– Значит, ты не оставил свою мысль об использовании крыльев ракеты, как дополнительного топлива?

– Да, эта мысль меня не оставляет. Но для утверждения ее нужны доказательства.

– Я рад, Фридрих, что ты упорно работаешь, думаешь над своей идеей.

– Иначе ничего не достигнешь… А чем занят Циолковский? Ты был у него в Калуге?

– Был. Он по-прежнему увлечен дирижаблями. Ездил в позапрошлом году в Петербург, возил свои модели, но, кажется, опять не встретил поддержки.

– Подожди, подожди, Андрюша, – поднялся Цандер. – Я, разбирая корзину с книгами, нашел старый журнал «Природа и люди», там пишут о его дирижаблях… Да вот этот журнал. Сейчас… Тут даже снимок с моделей помещен…

Цандер стал листать.

– Вот, нашел… Тут вначале о Ползунове… А вот и о нем. Слушай: «… Вероятно, лет через сто вспомнят и другого нашего соотечественника, живущего в данный момент между нами и тщетно старающегося заинтересовать современников своей идеей дирижабля с жесткой оболочкой из волнистого железа».

– Раньше он предлагал другие металлы, – поправил Стрешнев, – медь или алюминий.

– Не в этом суть, Андрюша. Речь идет об отношении к изобретателю. Послушай, что пишется дальше:

«… Немцы собрали для Цеппелина миллионы, а мы не можем дать г. Циолковскому каких-нибудь двухсот тысяч. Между тем аэронавты последнего много практичнее цеппелиновских дирижаблей».

– А, что ты скажешь? Это же крик души! Это касается каждого из нас.

– Да, Фридрих, ты прав. Россия расшаркивается перед Западом, а своих талантов не видит… Может быть, ее война научит чему-нибудь?

– Я уверен, что война скажется на развитии техники, особенно военной. Но изменится ли отношение к изобретателям – не знаю. Думаю, что нам, осененным мирными идеями, нужно приготовиться к жесточайшей борьбе.

– А может быть, война внесет коррективы в государственное устройство? – шепотом спросил Стрешнев. – У нас на заводе открыто говорят о распутинщине, о разложении самодержавия.

– Мы можем об этом лишь гадать. Поживем – увидим. Главное, чтоб кончилась война. А второе – чтоб мы не охладели к нашим идеям.

– Ты прав, Фридрих, надо жить, гореть идеями!

– Да, гореть! И тогда мы обязательно, обязательно полетим на Марс!

Глава шестая

1

«28 февраля 1917 года. Тушино.

Милая, милая Марта! Вот уже полтора года и 12 дней, как я не вижу тебя! Это жестокая война исковеркала всю нашу жизнь. Ужасно!.. А если подумать о миллионах убитых, изуродованных, контуженных – становится жутко… Мы – слава богу! – живы и целы!.. Это должно нас утешать и обнадеживать… А что с Янисом, Паулем, моими братьями? Если они живы, то ведь им стократ тяжелей… Мы должны верить друг в друга и тогда сумеем преодолеть и пережить невзгоды.

Я стараюсь занять себя так, чтобы не оставалось времени для тоски. Дни провожу на заводе, а вечера – за книгами и расчетами. Опять возобновил вычисление траекторий полета межпланетных кораблей на Марс и Венеру. Дело невероятно трудное, потому что приходится учитывать силу притяжения Солнца и влияние на полет кораблей гравитационных полей близлежащих планет; вращательное движение планет и многое другое. Однако за этим занятием я отдыхаю. Практической работой над ракетой здесь, на заводе, заниматься невозможно. Это никому не нужно. Администрация не даст ни помещения, ни средств.

Единственное, что мне удалось сделать за последний год, – это «невесомая» оранжерея. У себя дома, в обыкновенных глиняных горшочках, наполненных вместо земли толченым древесным углем, я вырастил некоторые овощи и плоды. Этим я доказал возможность выращивания свежих овощей для питания аэронавтов, непосредственно на межпланетных кораблях…

Еще делал опыты по расплавлению в тигле легких металлов и сжиганию их, как топлива для ракеты. Но все эти опыты так далеки от главной задачи, что о них даже стыдно писать… А главным – строительством межпланетной ракеты – сейчас никого нельзя заинтересовать. Все поглощены войной. Заводы и фабрики работают на войну! Вот если бы я предложил строить боевые ракеты, способные поражать вражеские укрепления или промышленные центры, – тогда другое дело! Тогда бы нашлись и деньги и материалы! Может быть, кто-то на Западе уже выдвинул такую идею и, возможно, работает над созданием мощных боевых ракет. Бог с ними. Я буду трудиться только на благо человечества, для его процветания, а не для его уничтожения…

Милая! Тебя, наверное, утомляют мои длинные письма, наполненные несбыточными прожектами и фантастическими мечтами? Но мне они, право, скрашивают теперешнюю реальную жизнь!

У нас стало очень плохо с продовольствием – рабочие семьи голодают. В Москве вспыхнули забастовки. Завод работает с перебоями из-за нехватки топлива и сырья. Возможно, скоро и совсем остановится… А когда кончится война – никто не знает…»

За окном, в морозной тьме взвизгнули полозья кованых сапок, щелкнула щеколда калитки и заскрипели ворота.

«Хозяин приехал», – догадался Цандер и встал, чтоб пройтись, согреться. Было слышно, как хозяин сбросил на крыльце хомут и седелку, побил заснеженными валенками о порог и вошел в дом.

Он долго кряхтел, разматывая длинный кушак, потом снял тяжелый, синего сукна чепан и, бросив его на сундук, подошел к комнате Цандера, негромко постучал согнутым пальцем.

– Не спите, Фридрих Артурович?

– Не сплю, заходите, Иван Назарыч.

Хозяин, тяжело ступая, вошел и, обирая сосульки с бороды в широкую ладонь, присел на стул.

– Ну и дела творятся, Фридрих Артурович… Я чуть рысака не загнал, торопимшись.

– А что случилось, Иван Назарыч?

– Часов около восьми на Тверской ко мне сел господин и приказал гнать к Николаевскому вокзалу – спешил к поезду.

– Так что же?

– Сказал, будто в Петербурге революция, власть захватил народ… До царя добираются…

– Что вы? Это удивительная новость! Но как же не знают в Москве?

– Об этом я не скажу, может, кто и знает… А вот беспокоит меня, Фридрих Артурович, как же теперь, если у кого капиталы в банках?

– Вы беспокоитесь? Разве у вас большой капитал?

– Какое! Сыну на домишко скопил самую малость…

– Этот капитал не пропадет, Иван Назарыч… А вот у кого фабрики, заводы, именья – те могут пострадать.

– Их распушить и надоть, чтобы не грабили простой народ… – Запальчиво крикнул хозяин и осекся. – А у меня, примерно, лошадей не отберут?

– Нет, не должны…

– Ишь, революция… Важно! – поглаживая бороду, продолжал хозяин. – Если будет послабление простому народу – революции спасибо! А что царя спихнуть собираются – это хорошо! Туда ему и дорога, царю-то… Совсем никудышным стал…

2

Цандер вскочил, разбуженный выстрелами. За окном было темно и пустынно. Стреляли где-то около станции. Он накинул плед, прислушался: хозяева тоже проснулись, но не зажигали огня, выжидали…

Мимо проскакали всадники. Промчались двое саней, и стало тихо… Цандер закрыл глаза и неожиданно задремал…

Проснулся, когда совсем рассвело. Почудилось, что кто-то стучал в дверь. Стук повторился.

– Кто тут? – глухо спросил он.

– Это я, Фридрих Артурович, – бойко заговорил хозяин, – решил разбудить, может, вам на завод надо?

– Спасибо, Иван Назарыч, а что происходит?

– Ночью на станции взбунтовался воинский эшелон: солдаты убили коменданта и жандармского офицера. А утром арестовали земского начальника и пристава. Сейчас митинг.

– Спасибо! Я сейчас выйду…

Цандер быстро оделся и, не завтракая, поспешил на завод.

Там шел митинг. Рабочие, служащие, солдаты, многие с красными бантиками в петлицах, толпились у высокого крыльца конторы, где выступали ораторы.

Цандер, стоявший далеко, улавливал лишь отдельные слова: «Свобода», «Равенство», «Братство», «Долой царя!», «Долой войну!»

Он вернулся домой к обеду, в приподнятом настроении, с красной ленточкой в петлице пальто…

На другой день Иван Назарович отвез Цандера в Москву. Разыскав Стрешнева, Цандер вместе с ним ходил по улицам в ликующей толпе, что-то кричал и, опьяненный всеобщим радостным возбуждением, пел «Марсельезу»…

Вечером стало известно, что царь отрекся от престола, что власть перешла в руки Временного правительства.

Опять ликующие толпы на улицах, опять будоражащие песни и звонкий девичий смех. Ночевал он у Стрешнева. Много говорили. Много спорили. Вернулся домой полный радужных надежд. Он был уверен, что на днях Россия выйдет из войны и вернется к мирной свободной жизни.

Даже металл, раскаленный добела, – остывает. Так и людские страсти…

После бесчисленных митингов, собраний с выборами в Советы; демонстраций с красными флагами и песнями, люди опять пришли на завод и стали работать. Правда, уже не двенадцать часов, как прежде, а только восемь. Заметно изменилось отношение администрации. Понимая, что с революцией шутить опасно, администрация заигрывала с рабочими: мастера стали предельно вежливы. Однако очереди за хлебом не прекратились. Рабочие по-прежнему жили впроголодь: цены на рынке росли изо дня в день…

Цандер, внимательно следивший за газетами, стал терять надежду на скорое примирение с немцами.

«Собственно, что же произошло? Что дала революция народу? – спрашивал себя Цандер. – Прогнали ненавистного, бесталанного царя и его министров. Но их места заняли другие министры – министры-князья, министры-капиталисты. Те самые люди, которые обогащаются на войне, которые еще прочнее, чем царь, связаны с союзниками и их финансовыми магнатами.

Может ли народ от них ждать свободы и равенства? Разве могут они отдать народу свои земли, свои богатства?..

Нет, напрасно я писал Марте восторженные письма, рассказывал о ликовании в Москве, говорил о скорой встрече. Революция началась пафосом, а кончилась провалом. Народ, сбросив одно ярмо, оказался в другом…»

Придя к такому выводу, Цандер затосковал… Но прошло несколько дней, и он опять занялся своими вычислениями. Его влекли другие миры, где не было ни войн, ни страданий…

3

Двадцатого августа старый доктор Артур Константинович Цандер встал, по обыкновению, рано. Погуляв полчаса в саду, он позавтракал и поехал к себе в госпиталь. Сытая лошадь бежала рысью, но на повороте к мосту, кучер резко натянул вожжи, закричал: «Тпру! Тпру!» Дорогу преградил солдат с красным флажком – через мост двигались артиллерийские части.

«Что такое? Наши отступают? Неужели немцы прорвали фронт?» – подумал старый доктор. Он привстал в коляске и окинул взглядом колонну войск – конца ее не было видно…

Прождав больше двух часов, Артур Константинович наконец добрался до госпиталя. Там весь двор был заполнен ранеными. Они лежали прямо на траве – их не успевали увозить: не хватало фургонов.

Догадавшись, что идет эвакуация, Артур Константинович поспешил к начальнику.

– Как, вы только явились? – недовольно спросил главный врач.

– На мосту пробка – пропускали отступающие войска… да я и не знал…

– Потрудитесь проследить за упаковкой и отправкой инструментария операционных.

– Слушаюсь! – сказал Цандер и пошел на второй этаж…

К вечеру, когда все раненые, имущество и обслуживающий персонал были отправлены, старый доктор вдвоем со сторожем Акимом осмотрели пустое помещение и присели покурить.

– Значит, вы решили остаться, Артур Константинович?

– Куда мне? Я не перенесу переезда.

– Плохо нам, старикам, – вздохнул Аким, поглаживая лысину. – Я вот дочку с внуками отправил, а сам с больной старухой здесь. Будь что будет. Двум смертям не бывать, одной не миновать.

– У моего сына невеста в Александровском госпитале, – задумчиво продолжал Цандер. – Не слышал, они не эвакуируются?

– Должны после нас. Я слышал, что фургонщики собирались ехать с ними.

– Тогда я поеду, – может, застану… Ты не забывай обо мне, Аким, наведывайся.

– Спасибо, Артур Константинович. Непременно проведаю, если буду жив.

Марта, вызванная санитаром, увидев в вестибюле старого Цандера, остановилась, схватившись за косяк – у нее не повиновались ноги:

– Артур Константинович! Что? Что-нибудь с Фридрихом? – упавшим голосом спросила она.

– Нет, все слава богу… Но вот немцы подходят… Вы едете?

– Да, готовимся, но еще нет вагонов… Мама не знает, я не могла ее предупредить… А послать некого.

– Марта! Сестра Марта! – закричали сверху. – Скорее в седьмую палату.

– Сей-час! – Марта шагнула к будущему свекру. – Не знаю, как и быть…

– Я зайду к ней. А вы, как эвакуируетесь, спишитесь с Фридрихом. И не покидайте его. Ведь он там в России совсем один.

– Я буду с ним. Я не оставлю его…

– Сес-тра Мар-та! – повторился крик.

– Бе-гу! – крикнула Марта и протянула руку старому доктору. – Прощайте!

– Мы еще увидимся, Марта. Я привезу вашу матушку сюда…