Текст книги "Бездна твоих страхов"

Служу советскому союзу!

По металлическому крыльцу барабанили тяжелые капли дождя. Унылое октябрьское небо висело низко, словно рискуя в любой момент свалиться на крыши сбившихся в кучу пятиэтажек. Из-под крыльца выскользнул крупный чернявый подросток, глубоко затянулся и выкинул бычок в весело струящийся у бордюра грязный поток. Тот, подобно торпеде, понесся по серой поверхности воды вниз по улице. Проследив за ним взглядом, пацан вернулся обратно под козырек, поежившись, когда капли попали ему под воротник куртки.

– И почему ты решил, что она не охраняется? – со скепсисом в голосе поинтересовался Чечен, сплюнув через щель между зубами, – На вид – обыкновенная военная часть!

– Да ее же Освенцим из окна каждый день видит! – убеждал Пуфик, круглый приземистый пацан года на два младше Чечена, тряся какими-то пожелтевшими распечатками. – Там никто не тусуется, только приезжают раз в неделю, вывозят всякое!

– Может, лучше не соваться? – трусовато предложил Освенцим – наголо бритый худосочный, будто узник концлагеря, паренек с печальными запавшими глазами. – А если спалят?

– Не ссы, не спалят, – принялся Пуфик убеждать уже второго товарища, – военные откомандированы, часть на ликвидации, кому палить?

– А вдруг кто-нибудь остался? – не унимался тощий, опасливо оглядываясь, – Сторож какой-нибудь или еще кто? Это воровство все-таки!

– Все воруют, чем мы хуже? Время такое! Тем более, у государства! – рассудительно добавил Пуфик, – Сам подумай, это же они нас здесь оставили – догнивать и спиваться. Завод закрыли, часть ликвидировали, когда госпиталь свернут – где твоя мамка работать будет, а? Тут остались-то одни алкаши да инвалиды! Валить отсюда надо!

– Ну-у-у…

– Сиськи мну! Эти суки семьдесят лет страну доили, потом свернули все в кучу и просрали! Мы свое берем, понял? Свое! Нынче время такое – теперь каждый сам за себя! Ты же сам видишь, городок вымирает! Они последнее вывозят!

– Так может там и не осталось нихера? – предположил Чечен.

– Осталось – смотри! – короткий толстый палец принялся бегать по распечаткам в поисках нужного места, – Во! Алюминиевые кабели, метров пятьсот, медь, нержавейка!

– Мелко, – сплюнул чернявый.

– Да погоди ты! Ага, вот – «для защитного контура использован сплав из тридцати процентов иридия и семидесяти – серебра»!

– Белье – это тема. А что за иридий? – заинтересованно спросил Чечен.

– Очень редкий металл. В десятки раз дороже золота, – монотонно, словно справочная, выдал Освенцим.

– А у нас его на лом примут?

– Нет, – покачал головой Пуфик, листая распечатки, – Но я уже договорился с одним мужиком, он метр этого контура возьмет по…

Порывшись в кармане ветровки, круглый пацан выудил замызганную бумажку с номером телефона и суммой. Развернув ее, продемонстрировал товарищам.

– Да ты гонишь! – выдохнул Чечен, силясь сосчитать нули на листке.

– И прям заплатит? – недоверчиво уточнил тощий.

– Он не первый раз у меня рыжье принимает, надежный мужик! У него свои каналы сбыта, – многозначительно добавил Пуфик.

– А если там… метров десять хотя бы – это же, считай «Жигули»! – возбужденно прошептал Освенцим – даже его обычная осторожность уступила место жажде наживы.

– Выше бери – «Мерс»! Ну что, значит, сегодня?

– Сегодня! – решительно кивнул Чечен, сплюнув сквозь зубы вновь – будто ставя точку в этом разговоре.

* * *

Вечером, перед тем, как идти на дело, Освенцим еще раз пробежался глазами по распечаткам, которые выудил из отцовского рабочего стола. Тот погиб шесть лет назад в результате какого-то несчастного случая – военные даже не сказали, что произошло. Хоронили его в закрытом гробу, так что ни сын, ни жена не могли даже предположить, что случилось с молодым офицером.

Парень из раза в раз перелистывал страницы бесчисленных технических документаций, доставшихся ему в «наследство», пытаясь понять, что же произошло в тот роковой день на объекте. Именно так он и обнаружил данные о брошенном «сокровище» в подземельях военной части. В основном, текст пестрил техническими терминами и схемами электроцепей. Целый параграф, показавшийся подростку совершеннейшей бессмыслицей, был посвящен какому-то «электросудорожному нейропрограммированию». Дальше шли какие-то маршруты, схемы, карты местности, изрытой бесконечными котлованами и прочая белиберда.

Куда больше его интересовала глава, посвященная неким «протоплазменным боевым единицам», которые в дальнейшем упоминались просто как ПБЕ – именно для их содержания использовался «защитный контур» из драгоценного кабеля. Было что-то беспокойное в затее снять эту «защиту» с неведомых ПБЕ – кто знает, вдруг это какие-нибудь крайне нестабильные «единицы», которые тут же взорвутся после снятия «контура» или случится еще что похуже.

В холодильнике одиноко стояла кастрюлька с серым неаппетитным супом. Судя по количеству, мама, похоже, опять все оставила «для растущего организма», решив перебиваться перекусами на работе. Идти на кражу Освенциму не хотелось категорически, но, заглянув в комнату матери, которая спала после двойной смены в госпитале, он утвердился в своем решении.

Новостная телепередача знаменовала сигнал к началу операции. Диктор вещал со скорбным лицом о каком-то путче, случившемся месяц назад, но подростка это совсем не интересовало. Все это происходило где-то там, далеко, в Москве и скорее всего, никак бы не отразилось на жизни маленького полуликвидированного военного городка за Уралом.

Когда передача подошла к концу, Освенцим схватил болторез, распечатки, накинул старую камуфляжную куртку и осторожно, чтобы не разбудить мать, выскользнул из квартиры.

* * *

– Ну что, взял? – спросил Пуфик из темноты, заставив Освенцима вздрогнуть от неожиданности.

– Придурок, блин, напугал! – притворно схватился за сердце тощий, шагая в узкий проем между гаражами, где его поджидал приятель. Тот сменил приметную красную югославскую куртку на изодранный бушлат. С запястья у толстого свисал массивный черный фонарик на шнурке.

– Так взял или нет? – нервно переспросил Пуфик, и Освенцим продемонстрировал ему большой, слегка тронутый ржавчиной болторез, – А перчатки?

– Зачем? Тут же вот, прорезинено!

– Пвовезинено! – передразнил его похожий на колобка пацан, – Сам будешь контакты резать, раз у тебя тут все «пвовезинено»!

– Шухер! – черная длинная тень сиганула с крыши одного из гаражей, заставив теперь уже обоих приятелей вздрогнуть.

– Я это, не ссыте! – белозубо ухмыльнулся Чечен, закуривая и протягивая пачку друзьям.

– Ща, погодите! – Освенцим куда-то отошел, и вернулся с двумя палочками. Только зажав между ними сигарету, он, наконец, под смешки товарищей позволил себе закурить, – Че ржете? Меня мамка дома запрет, если учует, будете потом сами лом таскать!

Прокурив и перекинувшись дежурными остротами, ребята вспомнили о деле. Пуфик, неожиданно посерьезнев, принялся проводить инвентаризацию.

– Так, проходка есть – вот на плечах, – перечислял он их нехитрый арсенал, похожий в бушлате на настоящего прапорщика, – Свет у меня тоже есть. Чех?

Носатый Чечен, который на самом деле приехал с семьей из Азербайджана, продемонстрировал тонкий, размером с ручку фонарик, какие носили полицейские в американских фильмах.

– Освенцим?

– А чего я? Я болторез принес! – жалобно принялся оправдываться тощий, который обычно представлялся всем Владом, искренне ненавидя свое настоящее имя и фамилию – Владлен Октябрьский. Особенно нелепо эти осколки ушедшей эпохи смотрелись сейчас – когда Союз скорчился и издох в агонии Перестройки.

– Ну, болторезом и будешь светить! – заключил Пуфик, – Хомуты взяли?

– Вот, у меня! – отозвался Чечен, показывая два мотка бечевки.

– Красава! – удовлетворенно кивнул Митя, – Значит так, съезд партии объявляется открытым! Тощий, давай сюда бумажки!

Открыв распечатку на странице, где был схематично набросан план главного корпуса, Пуфик как будто получил повышение и теперь походил на генерала.

– Заходим отсюда, – махнул он рукой себе за спину, где стоял бетонный забор, увенчанный колючей проволокой, – это в задней части, так что, если в сторожке даже кто-то и есть…

– А кто-то может быть? – дрогнувшим голосом уточнил Влад.

– Не должно! – отрезал Пуфик, – Не первый день наблюдаем же. Ни собак, ни сторожа. Медь срезаем по всем этажам, где видим. А вот контур должен быть на минус третьем, туда пойдем в последнюю очередь.

– Дурак что ли? – изумился Чечен, – Нахрена нам медь, если там этот, как его… эриний?

– Иридий, – поправил Освенцим, – А нам обязательно нужно спускаться в подвал? Может, медью…

– Все заберем! – твердо заявил Пуфик, сворачивая распечатки и засовывая их в карман, – Выдвигаемся!

Бросив бушлат на полоску колючей проволоки, венчавшей забор, пацаны один за другим перелезли на ту сторону. Оказавшись на территории военной части, Освенцим весь обратился в слух. Сознание параноидально фиксировало получаемые сигналы, расставляя их по степени тревожности – их собственные шаги по мокрому потрескавшемуся асфальту, доносившийся из окрестных дворов лай собак, еле слышное гудение электрички где-то вдали.

Приземистый красный корпус главного здания встретил пацанов черными провалами окон и тяжелой цепью с навесным замком на двери.

– Видите, закрыто! Значит, все-таки она еще функционирует, – заныл Освенцим, – Пойдем отсюда, а?

– А болторез тебе, придурок, на что? – продырявленной шиной зашипел Пуфик, – Режь давай!

Влад попытался раскусить толстые звенья, но те не поддавались.

– Отойди, рохля! – оттолкнул его Чечен и с легкостью надрезал цепь. Та с грохотом осыпалась на крыльцо главного корпуса, и мальчишки замерли, напряженно вслушиваясь в ночную тишину. Ничего не происходило – кажется, на территории военной части и правда никого не было.

– Придурок! – одними губами произнес Пуфик, – Пошли!

Дверь за их спинами захлопнулась, и пацаны оказались в абсолютной темноте. Щелкнули кнопки фонариков, и по длинному коридору поползли круглые бледно-желтые пятна. Внутри здание производило гнетущее впечатление – обшарпанные болотно-зеленые стены, вздувшийся линолеум и разбитые лампы создавали ощущение заброшенности.

Освенцим помнил это место совсем другим – по тем далеким временам, когда отец был жив. Воспоминание непрошеным гостем ворвалось в сознание – вот папа, огромный, мощный, с капитанскими погонами несет его на плечах по этим самым коридорам. В голове, будто эхо, раздался голос из далекого прошлого: «Именно здесь, Владленушка, рождается будущее нашей великой страны. Герои, воины и ученые объединяют свои усилия, трудясь, не покладая рук, над общим делом – самым важным делом во всем мире. Делом победы социализма и Советов!»

Как смешно сейчас звучат эти слова! Нет больше ни страны, ни общего дела, и нет отца, который беззаветно верил во всю эту ерунду. Влад с досадой пнул какую-то железную скамейку, и та загрохотала на все здание, что колокол.

Чечен и Пуфик резко оглянулись на Освенцима, вжав головы в плечи.

– Мудак! – ядовито шепнул толстяк, посветив мощным фонариком в лицо Влада, – Ты специально, да?

– Извини!

– Ну что, где ваш контур? – не таясь, в полный голос спросил Чечен, поймав на себе удивленные и напуганные взгляды товарищей, – Чего пялитесь, нет здесь никого!

– А медь? – алчно спросил Пуфик.

– Сначала контур! Освенцим, показывай, где оно тут!

– Должен быть в подвале, – все еще шепотом ответил Влад, – Тут лестница где-то.

Вход на нижние этажи они отыскали быстро – черный провал дверного проема будто еле дышал, втягивая в себя потоки пыльного застоявшегося воздуха.

– Пошли, – бросил Чечен, первым устремившись вниз. Следом, подобно резиновому мячику, по ступенькам покатился Пуфик. Освенциму приходилось поспевать за удивительно ловким для своей комплекции подростком, перепрыгивая через ступени и рискуя разбить нос – своего фонарика у него не было.

Спуск казался бесконечным, нарушаемая лишь дыханием и стуком подошв о бетон тишина давила на сознание, мешаясь с густой тягучей темнотой. Освенциму казалось, будто он погружается в батискафе на дно океанской впадины – в лучах фонарей кружилась какая-то пыльная взвесь, словно планктон. Приходилось предпринимать усилия, чтобы вдыхать застоявшийся затхлый воздух, и это лишь увеличивало иллюзию подводного погружения. Он ожидал, что в любой момент пучок света выхватит из мрака что-то скользкое, невообразимое, со щупальцами и злыми горизонтальными зрачками.

– Здесь точно не три этажа! – одышливо пожаловался Пуфик, пуча глаза от изнеможения.

Наконец, лестница кончилась, и подростки уперлись в тяжелую железную дверь. Металл матово поблескивал в желтоватых лучах, кричали красными рамками многочисленные предупреждения, нанесенные масляной краской прямо на металл. Многочисленные заклепки на двери придавали той вид неких врат, хранящих путь в непознанное, неведомое.

«Так могли бы выглядеть современные врата ада» – почему-то подумалось Владу.

Чечен с силой вцепился в хромированную, как у холодильника ручку и потянул на себя, но дверь не поддалась. Подергав еще немного, он даже уперся ногой в бетонную стену, но все было безрезультатно.

– Заперто, – с досадой заключил он.

– Вижу, не слепой! – огрызнулся Пуфик, все еще пытаясь отдышаться, – Освенцим, есть идеи?

Влад же тем временем осматривал пыльные предупреждающие знаки на двери. Один из них по виду напоминал трехлопастный пропеллер.

– Ребят, – с опаской позвал он, – Похоже, здесь радиация. Может, не стоит?

– Да тут все выветрилось давно! – махнул рукой Пуфик.

– Ты дурак что ли? – с искренним удивлением воскликнул Освенцим – Период полураспада может длиться две тысячи лет, а эта часть здесь с шестидесятых!

– Это сколько ж лет прошло? – глупо заморгал Пуфик, пытаясь подсчитать.

– Неважно! – перебил их Чечен, – Водки потом выпьем, и нормально, деактивируемся. У меня дядька на ликвидации Чернобыля был. Ходит, здоровый, как бык. С дверью что?

Влад напряг память. Был ли он здесь с отцом? Вряд ли. Да и откровенно говоря, ничего вспоминать не хотелось – вместо этого он желал вернуться домой, к до боли знакомым стенам и уткнуться носом в страницы так любимого им «Пикника на обочине». Вдруг непрошеным гостем в мозг прорвалось еще одно воспоминание. Даже не воспоминание, а так, обрывок фразы, который он тут же произнес вслух.

– Магнитные двери!

– Чего? – не понял Чечен.

– Дверь на магните. Нужно отключить ток, и можно будет ее открыть.

– Какой ток? – продолжал допрашивать носатый Чечен.

– Тетеревиный, блин! Где-то здесь должен быть щиток. Если отключить электричество – дверь откроется.

– И где он? – Пуфик нетерпеливо завертел головой, но увидел лишь толстые кабели, идущие к двери и крупными черными пиявками впивающиеся в бетон.

– На той стороне, – одновременно обреченно и с облегчением протянул Освенцим. Его бы обрадовало столь бесславное завершение этой вылазки, но Чечен был непреклонен.

– Ну, и чего стоишь? Режь давай!

– А ну как долбанет? – опасливо взвесил Влад болторез на руке.

– Он же прорезиненный! – ехидно напомнил Пуфик.

Вдохнув поглубже, Освенцим занес лезвия болтореза над первым из кабелей. Спустил на всякий случай рукава ветровки на кисти рук и зажмурился. Медленно, по миллиметру, он принялся смыкать «ножницы». Почувствовал легкое сопротивление резины и остановился – духу не хватало.

– Ребят, вы же меня из цепи вытащите, если что?

– Заземлим, не ссы! – успокоил Пуфик.

Резко, будто сдирая пластырь, Освенцим свел вместе рога болтореза. Осторожно он открыл сначала один глаз, потом второй. Ничего не случилось. Кабель повис разрубленной надвое змеей.

– Теперь остальные! – скомандовал Чечен.

Когда с проводами было покончено, чернявый, хрипя от натуги, снова попробовал отворить дверь. Теперь та поддалась. Тяжелая, в добрые четверть метра толщиной, она медленно отползала в сторону, поднимая клубы пыли, щедро укрывавшей бетонный пол открывшегося им коридора.

– Ну? Вперед? – как-то вопросительно предложил Пуфик. Чувствовалось, что и ему, обычно невозмутимому, стало не по себе от распахнувшегося черного зева неизвестности.

Чечен же, не говоря ни слова, шагнул во мрак первым. Лучи фонаря выхватили из темноты стол вахтера и бесконечный, теряющийся во тьме, тоннель. Следом за ним шагнули и Пуфик с Владом.

Посветив фонариком на широкую деревянную столешницу, Пуфик удивленно присвистнул – последняя запись в распахнутом гроссбухе датировалась аж восемьдесят седьмым годом.

– Шесть лет прошло! Небось, все уже растащили!

– Проверим! – уверенно отозвался Чечен, двигаясь вглубь по длинному, прямому как палка, тоннелю.

Освенцим шагал следом за ним, будто на казнь. В воздухе висело почти физическое ощущение заброшенности. Почему-то не возникало ни малейших сомнений, что люди здесь очень давно не бывали. Тем не менее, прислушавшись, Влад выловил какой-то тонкий, еле заметный гул или писк, словно находился ровно под линией электропередач.

«Может, это и есть радиация?» – предположил он и попытался сдерживать дыхание, стараясь вдохнуть как можно меньше зараженного воздуха, но вскоре бросил эту затею. Вдруг в луче фонаря ярко блеснули какие-то окна, тянущиеся вдоль стены на добрые двадцать метров.

– Нихера себе, у них тут комната отдыха! Собственный кинотеатр отгрохали! – завистливо протянул Пуфик, направляя луч фонарика через стекло на огромный зал с креслами и белым экраном во всю стену.

– Так на народные деньги же! – сплюнул Чечен, – Пока наши родаки на заводах вкалывали, эти тут кино смотрели. Слышь, Освенцим, а тебе батя про кинотеатр рассказывал?

Влад внимательно вгляделся в огромный пустой зал, рассчитанный, наверное, сотни на три человек и ему невольно стало не по себе. Кресла казались какими-то неправильными – с их боков свисали ремни и трубки, а над каждым подголовником было расположено металлическое кольцо, опутанное проводами. Почему-то вспомнился фильм «Заводной Апельсин», который он как-то раз посмотрел в подпольном видеосалоне. Неприятное ощущение усилилось, перед мысленным взором встала та сцена, где главного героя, связанного по рукам и ногам заставляют смотреть на экран, где демонстрировались ужасные вещи, а его глаза насильно распахнуты металлическими фиксаторами. Что же такое показывали в этом видеозале, что зрителей приходилось против воли удерживать в креслах? В голове всплыло встреченное в распечатках упоминание какого-то «электросудорожного нейропрограммирования».

– Ребят, может все же уйдем? – голос у Влада дрожал, панику усиливал еще и странный металлический привкус во рту – будто лижешь батарейку, – Мне как-то не по себе.

– Ссыкло! – бросил Чечен, отправляясь дальше по коридору.

– Слушай, ты можешь, конечно, пойти домой, к мамочке под юбку, – принялся цинично рассуждать Пуфик, – а мы здесь, чтобы взять то, что наше по праву. А на что ты валить собрался? Бутылки сдавать? Так ты их будешь сдавать, пока из всего нашего Хрущевска только ты с матерью не останешься. Я вон, к дядьке в Югославию свинчу – он меня уже звал, мне только деньги нужны, капитал начальный. Чех, вон… Ты чего будешь делать?

– Видеосалон открою в Москве. Куплю магнитофонов, кассет, порнухи – бабки рекой потекут.

– Вот, видишь! А ты здесь останешься, локти кусать!

– Скорее, хер сосать! – откликнулся Чечен.

– Ну, или хер, – согласился круглый, – Нам-то в общем-то фиолетово, на двоих больше достанется. Только болторез оставь, он еще пригодится. Давай его сюда, ну?

Влад застыл в нерешительности, взвешивая и размышляя. Перед мысленным взором пронеслись картины того, как его мать плачет на кухне с пузырьком валерьянки, как он сам шарится по урнам, собирая бутылки, как учителя презрительно называют его «малоимущим», выдавая талоны на бесплатное питание в столовой. Наконец, Освенцим прижал болторез к груди и двинулся за Чеченом.

– Наш человек! – удовлетворенно хлопнул его по плечу товарищ.

Гул усиливался. По мере продвижения по коридору он становился все более интенсивным и объемным, словно само подземелье протестовало против незваных гостей, жужжа разворошенным ульем. Невпопад вспомнилось школьное стихотворение «Идёт-гудёт зеленый шум…» Только этот шум был красным.

По пути им встречались кабинеты, набитые столами и шкафчиками, целые огромные жилые помещения, с кроватями в три яруса, почему-то забранные решетками.

– Да здесь, похоже, целый бункер, – восхищенно комментировал Пуфик увиденное, водя фонариком из стороны в сторону, – Смотри-ка, кухни, столовые, душевые… Тысячи две человек спокойно жить могут! Готовились-готовились к войне с Америкой, и что? Не бомбами они нас победили, а самим образом жизни. Не нашим, ущербным и рабским, а человеческим – можешь много заработать, так и иметь будешь много. А если ты лох, то и живи, как лох, все честно! Ух ты! Генераторные! Айда?

– Сначала контур! – упрямо шагая вперед, отрезал Чечен, и Пуфик, сокрушенно вздохнув, поплелся за ним следом.

Влад же о добыче думать не мог – все его мысли затмевал вездесущий гул, который теперь начал делиться на отдельные тона и элементы. На секунду Освенциму даже показалось, что он различает отдельные голоса и стоны.

– Ребят, вы ничего не слышите? – робко спросил он, больше всего боясь, что эти звуки воспринимает он один, что его разум раскалывается, разлагается прямо сейчас, погружая Влада в пучину безумия.

– Ну гудит и гудит! – отозвался Пуфик, – Тебе-то что?

– Трансформаторы это! – спокойно рассудил Чечен.

Наконец, коридор закончился, стены разошлись в стороны, и луч фонарика сразу затерялся где-то на далеких стенах циклопического помещения. Гул усилился до предела, превратившись в какое-то сводящее с ума многоголосье, похожее на монотонное хоровое пение, будто кто-то вырезал и зациклил кусочек знаменитой «Вставай, страна огромная!»

– Так, что тут у нас? – Пуфик деловито подошел к огромной панели, усеянной бесконечными кнопками и рычагами, после чего прочел вслух надпись, выгравированную на металлической табличке, – «Главный пульт управления ПБЕ». Слышь, Освенцим, а ПБЕ это что?

– Протоплазменные боевые единицы, – расшифровал Влад надпись, – Какие-нибудь ракеты или что-то в этом роде.

– Или роботы, – предположил Пуфик.

– ПБЕ, – задумчиво повторил Чечен, – Это ж значит, контур где-то здесь?

– Похоже. Только… может не надо его срезать? – нерешительно предположил Влад, – Что если они взорвутся, или газ какой-нибудь ядовитый выпустят? Или вирус?

– Ну мы же не будем их активировать!! – успокоил его Пуфик, – Смотри – отключено все давно! Тут наверняка все либо обезврежено, либо сгнило само давным-давно!

Влад хотел возразить, что шесть лет – не такой уж большой срок, но запнулся, увидев на углу панели папку, на обложке которой вместе с какими-то латинскими цифрами и буквами соседствовала так ненавидимая им фамилия – «Октябрьский». Неизвестно зачем, он воровато оглянулся, и засунул папку себе под кофту.

– Здесь лестница, – деловито отрапортовал Чечен, направляя фонарик в огромную черную яму, занимавшую всю середину помещения, – Наверняка, контур где-то внизу. Идем?

Пуфик с сожалением поглядел на панель и зашагал вниз по ступенькам, следом за Чеченом. Владу, не желающему оставаться без фонаря в темноте одному, ничего не осталось, кроме как последовать за пацанами.

– Освенцим, а чем занимался твой батя? – вдруг с любопытством спросил Пуфик.

– Он не рассказывал. Совершенная секретность, – отозвался Влад, – Знаю только, что он принимал на вокзале какие-то теплушки из тайги.

– А я видел грузовики, – вдруг поделился Чечен, – Крытые кунги, штук по десять, выезжали отсюда и куда-то за город.

– Наверное, землю вывозили, – безразлично предположил Пуфик, весело прыгая по железным ступеням.

Наконец, очередной спуск был преодолен, и троица оказалась на бетонном пятачке размером с футбольное поле.

– Вот он! – радостно воскликнул Пуфик, указывая на блестящие серебристые нити, опутывающие огромную черную пирамиду.

Камень казался бесконечно древним – глянцевый смолянистый материал без единой прожилки был покрыт многочисленными выщербленками и царапинами, а на боку неуместным вычурным украшением красовалась аляповатая блямба – герб СССР. Казалось, из бетона торчит лишь самая верхушка пирамиды, в то время как ее бесконечная громада уходит вниз под землю, расширяясь до размеров экватора. Наконец, Владу удалось установить точный источник гула – его издавал этот черный, будто вырезанный из куска темноты треугольник.

– На ракету это не похоже, – заключил Пуфик, обходя неведомый объект по кругу. К вершине пирамиды по полу тянулись толстые, с питона размером кабели, сходясь у герба. Отследив их путь, даже невозмутимый толстяк охнул, – Да что они здесь вытворяли?

Влад без энтузиазма посмотрел туда, куда указывал луч фонарика – кабели впивались в расположенные рядами стеклянные капсулы высотой в человеческий рост. Пустые, они жадно раззявили свои ощерившиеся иглами и трубками внутренности, словно какие-то футуристические «железные девы».

– Пацаны, мне это вообще не нравится! – вспылил Освенцим, раздраженный непрекращающимся гулом, резонирующим в черепной коробке, – Мы не знаем, что делает этот контур! Он же защитный, а от чего он защищает мы вообще не в курсе! Это не похоже ни на роботов, ни на ракеты! Пуфик, давай срежем медь и вернемся, я прошу тебя!

Толстяк замер в нерешительности, переводя взгляд то на Освенцима, то на Чечена. Тот, злобно сверкнув глазами, резко подошел к Владу и вырвал у него из руки болторез.

– Сопляки! – презрительно бросил он и направился к пирамиде. Освенцим, напряженно следя за его движениями, вдруг на долю секунды заметил, как на черном, будто поверхность мутного озера камне проступил бледный отпечаток человеческой ладони. Появился и тут же пропал, точно рисунок на запотевшем стекле.

– Чечен! Не надо, я прошу тебя! – скорее провыл, чем прокричал Влад, но чернявый его не слушал и уже занес болторез над одним из мотков драгоценной проволоки.

– Учись, пока батя жив! – насмешливо бросил подросток и перекусил провод.

Влад и Пуфик застыли в ужасе, ожидая чего угодно – что в дерзкого нарушителя ударит молния, что заорет сигнализация, что все здесь взлетит на воздух. В абсолютной тишине, затаив дыхание, Освенцим болезненно всматривался в ухмыляющееся лицо приятеля, но ничего не происходило.

– Вот и все, а ты боялась! – с облегчением прокомментировал Чечен, наматывая кабель из иридия и серебра себе на локоть. В этот момент мозг Влада все же зафиксировал некое изменение – гул исчез.

Смотав проволоку в несколько довольно увесистых колец, он с довольным выражением лица направился обратно к ребятам.

– Таскай, ссыкло! – сбросил Чечен свою ношу на плечо Освенцима, – Хоть какая-то от тебя поль…

Чернявый пацан осекся. Его взгляд направился куда-то выше, поверх голов товарищей, губы беззвучно шевелились, точно он вспоминал забытое слово или читал молитву. Все его тело задрожало, словно беднягу било током, а по подбородку потекла ниточка слюны.

– Чех, ты чего? – с опаской спросил его Пуфик, все еще надеясь, что приятель придуривается, – Хорош, не смешно. Пошли уже отсюда.

Глотка Чечена издала страшный, нечеловеческий рев, похожий на предсмертный крик животного на бойне, а руки взметнулись к лицу. Грязные пальцы с обгрызенными до основания ногтями впились в глазные яблоки и принялись ожесточенно выковыривать их из глазниц. С негромким «чпок» кровь брызнула во все стороны, и пальцы Чечена ушли внутрь на всю глубину. Все это время несчастный выл на одной ноте, трясясь, будто в припадке.

– Валим! – выдохнул Пуфик, выводя Влада из оцепенения. Толстяк рванул первым, и тощему пришлось последовать за ним – у того был единственный фонарик. Вой Чечена за их спинами прервался, вместо этого раздался какой-то хруст – будто десятки челюстей жуют гравий.

Подъем по крутой металлической лестнице давался нелегко. Тяжелая проволока на плече мешалась, тянула к земле, но, попытавшись ее сбросить, Влад запутался еще больше – теперь она обмоталась вокруг шеи и душила на бегу, но Освенцим даже не помышлял о том, чтобы остановиться. Тьма за спиной, казалось, наступала прямо на пятки, пожирая пространство перед собой, словно вне маленького пятачка света от фонаря Пуфика было лишь всепоглощающее ничто.

Толстяк быстро выдохся, и теперь Освенцим вырвался вперед. Из-за того, что впереди больше не было никакого света, Владу на какое-то мгновение показалось, что он потерял направление и бежит обратно, но тяжелое дыхание Пуфика за спиной помогало сориентироваться.

– Освенц… – раздалось вдруг сдавленное шипение из-за спины, вынуждая мальчика обернуться. Пуфик стоял на месте, выпучив глаза и как-то неестественно растопырив конечности, похожий на знаменитый рисунок Да Винчи, – Не… бросай меня!

С влажным хрустом одна из коротких ног толстяка выгнулась под немыслимым углом и принялась закручиваться. Пуфик при этом не упал, продолжая как будто бы висеть в воздухе, словно кто-то невидимый поддерживал его в таком положении. Оцепеневший от ужаса, Влад смотрел, как одна за другой конечности Пуфика принимаются выкручиваться сами по себе, собирая кожу в бугристые складки, точно на выжимаемом белье. Кровь крупными каплями собиралась на этих складках и с громкими шлепками лилась на бетонный пол. Вот к чудовищному танцу плоти присоединилась рука, сжимающая фонарик, и окружающий мир превратился для Освенцима в безумную дискотеку без верха и низа. Он слышал, как бедняга сдавленно сипит, будто пытаясь выдавить из себя крик, но неведомая сила предпочитала забирать чужие жизни в тишине.

– Не броса… – в очередной вспышке Влад успел увидеть, как круглощекая голова нехотя ползет куда-то за плечо, точно Пуфик пожелал заглянуть себе за спину.

Фонарик с грохотом упал на бетонный пол, и мир погрузился во тьму. Абсолютно дезориентированный, Влад застыл, будто прикипев подошвами к бетону, боясь сдвинуться с места. Перед глазами его все еще стояло изображение того, как его лучший друг за секунды превращается из жизнерадостного толстячка в выжатую насухо окровавленную тряпку. Освенцим не знал, как долго он пробыл в таком положении, не смея пошевелиться и раз за разом прокручивая в голове кошмарную картину, когда вдруг услышал над самым ухом тихий, похожий на шелестение ветерка голос:

– Владленушка… Вла-а-адик, сынок…

В этот момент его разум сдал позиции и отпустил вожжи, предоставив управление самым первобытным инстинктам. И они сказали: «Беги!»

Развернувшись на носках – он ведь точно помнил, что обернулся – Освенцим рванул вперед изо всех сил, на которые только был способен. Все, что он слышал были лишь шлепки кроссовок по бетону и собственное надрывное дыхание.

Вдруг что-то ударило его под ногу. Не удержав равновесия, Влад полетел вперед и пребольно врезался во что-то носом. Раздался влажный хруст, в рот хлынула кровь, но радости пацана не было предела – он грохнулся на ступеньки.