Текст книги "Городской мальчик"

Клифф промолчал.

– Ну, что думаешь? – спросил Герби, выждав с полминуты.

– Да, легкий выход нашел, – ответил брат.

Герби страшно рассердился:

– Чем же он такой легкий? На четыре года остаться без леденцов и газировки! По-твоему, это легко?

– Да, но ведь ты же все это время не будешь сознаваться отцу, – возразил Клифф. – А тебе только этого и надо, так?

– Ладно, умник. Скажи мне вот что. Как бы ты поступил на моем месте?

Клифф поразмыслил:

– Не знаю. Может, наплевал бы и забыл.

– Ага! – с убийственным сарказмом воскликнул Герби. – Это, по-твоему, не легкий выход?

– Конечно. Гораздо легче твоего. Если б я трусил сознаться, зачем еще огород городить и лишать себя леденцов и газировки? Это дела не меняет.

– Но я же собираюсь рассказать – через четыре года, – сказал Герби вне себя, удивляясь глупости Клиффа.

– Хорошо, Герби. Если ты считаешь, что поступаешь правильно, может, так оно и есть. Я ничего этого не понимаю. По мне, лучше сказать сразу или вообще не говорить, вот и все.

– Честно, Клифф, если ты не понимаешь, что я поступаю правильно, значит, ты тупой. Просто совсем тупой. Тупица!

– А я никогда и не говорил, что я такой же умный, как ты, – беззлобно ответил Клифф.

– Противно слушать. Извини, я пересяду на другое место.

Герби встал, пробрался к пустовавшему узкому полусиденью в хвосте вагона, спихнул с него теннисную ракетку и уселся, негодуя по поводу твердолобости брата. Разработанный им план, казалось, обладал всеми мыслимыми достоинствами. Тут тебе и благородство. Тут тебе и самопожертвование. Ему предстояло четыре года монашеской праведности. И отпадала гибельная необходимость через час сознаться в краже. Если бы Клифф произнес вслух то, что в душе понимали оба мальчика, – то есть что после благополучного исхода первой встречи с отцом Герби понемногу забудет о своем четырехлетнем плане, – Герби сумел бы переспорить его. А Клифф взял и испортил всю прелесть замысла, оставив Герби лицом к лицу с вопросом, на который у него не было ответа. В этот час Герби почти ненавидел брата. Остаток пути он не разговаривал с ним.

За окном появились пригороды, сначала маленькие, разрозненные, потом побольше, покучнее. Все чаще мелькали многоквартирные дома, эти кирпичные ульи, по которым можно безошибочно найти горожан, как индейцев – по вигвамам. Настроение у Герби все ухудшалось. Вскоре перед глазами потянулись задворки Бронкса. Окрестности даже показались знакомыми, и он разглядел то, чего не заметил по пути в лагерь, так как тогда его отвлек своей речью дядя Сэнди: поезд шел вдоль их «ручья», по той самой железнодорожной ветке, через которую переходили они с Клиффом, когда братьям встретились двое оборванных речных гангстеров с мальками в бутылках. Он вгляделся пристальнее и успел ухватить взглядом Хозяйство с выцветшей красно-белой надписью по верхнему краю длинной стены: «Бронкс-ривер айс компани». Потом поезд нырнул в туннель, чтобы проскочить под Ист-Ривер, – из этого же туннеля в тот памятный день выполз товарняк и отрезал братьям путь к бегству от разбойников.

Необычайно странно было ощущать столкновение двух миров – «Маниту» и Бронкса. Живо вспомнилось, как он подслушал деловую встречу и узнал шифр сейфа. Дядя Сэнди начал выкрикивать распоряжения о выходе из вагона, но до Герби они едва доносились сквозь рой воспоминаний и сожалений. Сцена подслушивания предстала перед мысленным взором Герберта так явственно, словно все происходило сию минуту. Он видел, как отец вращает диск на сейфе и произносит с язвительной горечью: «Вам будет интересно узнать, мистер Пауэрс, что комбинация чисел составлена из даты рождения моего сына Герби: один-четырнадцать-семнадцать. Я оказал ему эту маленькую честь, потому что, когда ему было три года, он своими ручонками замешивал раствор под угловой камень…»

Поезд замедлил ход. Началась толчея: ребята тянулись за свертками, надевали куртки, жали друг другу руки, обменивались на прощание подарками и шутками, доставали книги, ракетки, биты, флаги, самодельные трости из палок, миски, полоски бересты, мячи футбольные, баскетбольные, волейбольные, бейсбольные, теннисные, а также прочий летний хлам. Дядя Ирланд запел «Бульдог, бульдог», однако результат получился весьма плачевный: несколько нестройных голосов поддержали его собачий вой, а остальные нахально болтали во все горло или еще того хуже – улюлюкали. Дядя Сэнди свистнул в свой свисток и прокричал было последнюю команду, но тут как раз поезд с шипением, грохотом и рывками подполз к освещенному перрону, и никто не расслышал слов вожатого. Вагоны еще тихонько плыли, а двое самых отчаянных мальчишек открыли двери и с радостными воплями выпрыгнули на ходу. Дядя Сэнди ринулся вдогонку. Поезд остановился. Из одного вагона посыпались мальчики, из другого – девочки. Вожатые поспешили выстроить оцепление и направили ликующую толпу через ворота в огороженный канатами загончик на громадной вокзальной площадке, где вновь, как и два бесконечных месяца тому назад, виднелась вывеска: «ЛАГЕРЬ «МАНИТУ». При виде детей родители с горящими глазами подались к канатам, и воздух огласился окликами и приветствиями.

Только один мальчик не ликовал и не стремился душой туда, куда нес его с поезда неугомонный поток. Это был наш герой. Герби пробежал глазами по рядам встречающих и не нашел ни одного из тех знакомых лиц, по которым соскучился, но которые страшился увидеть. При этом он заметил нечто поразительное. Прямо под флагом мистера Гаусса обняла крупная, средних лет чернобровая блондинка в пелерине из черно-бурой лисы с приколотой к меху алой орхидеей. Она обвила шею мистера Гаусса, который был на полголовы ниже ее, одной рукой. Другой она придерживала за локоть высокую бледную девочку лет тринадцати. Герби слышал от Теда о легендарной миссис Гаусс. Первые два лета директорская жена обитала в «Маниту» и оба раза была причиной массовых увольнений вожатых женского лагеря «по собственному желанию». С тех пор миссис Гаусс каждое лето гостила у родителей в Калифорнии и дочь, Флору, брала с собой. О Флоре тоже ходили легенды; эти легенды были сродни тем, что возникли некогда вокруг темной личности Иуды Искариота. Между тем принадлежность и жены и дочери к роду человеческому была очевидной. Герби казалось странным, что мистер Гаусс поддерживает с кем-либо человеческие отношения. В глазах мальчика хозяин лагеря целиком состоял из величия, не допускавшего обычных между людьми отношений. Господин директор успел стать одним из семи чудес света, столпом зла, и наличие у него настоящих жены и ребенка сильно принижало его положение. Тем не менее отрицать существование жены и дочери у директора не приходилось. После этого случая Герби начал относиться к мистеру Гауссу совсем иначе. Тот оказался всего-навсего человеком. Не исключено даже, смутно почувствовал Герби, глядя на дюжую, боевитую миссис Гаусс и ее бледную, нервическую дочь, что мистер Гаусс, как и все мальчишки, которые ненавидели его, был способен страдать.

– Герби! Герби! Мы здесь, сюда! – Это сквозь гомон четырех десятков других родительских восклицаний прорвался мамин голос. Герберт обернулся и разглядел в конце толпы знакомую неказистую коричневую шляпку и привычный взмах руки над нею. Мальчик бросился навстречу этим домашним приметам. Потом были бурные объятия, поцелуи, Герби здоровался с родителями и в суматохе обнял и поцеловал Фелисию, хотя за несколько минут до того виделся с ней на перроне. На неоднократные мамины вопросы дети категорически заявили, что чувствуют себя классно, время провели классно и вообще все – классно. С вокзала семейство направилось к автомобилю, и на каждом шагу миссис Букбайндер одолевала Герби вопросами о его славных свершениях накануне отъезда из лагеря. Ответы доставляли ей неутолимую радость. Рассказывая, Герби то и дело косился на отца. Джейкоб Букбайндер как будто постарел и выглядел более усталым, чем раньше, а после первых минут встречи почти не обращал внимания на детей и шел рядом в глубокой задумчивости.

Когда они подошли к машине и отец отпер дверцу, Герби не вытерпел. Он прервал свой рассказ и спросил:

– Пап, а как дела в Хозяйстве?

Мистер Букбайндер помедлил, взявшись за ручку. Он взглянул на мальчика, сжал губы и поверх головы сына болезненно улыбнулся матери. Потом открыл дверцу и сел'за руль.

Герби в недоумении повернулся к матери. Та похлопала его по спине и вымученно усмехнулась:

– Давай, давай, полезай в машину.

Дети и миссис Букбайндер молча уселись, отец молча завел двигатель, и автомобиль влился в оживленное движение.

– А что все-таки с Хозяйством? – спросил Герби, похолодев от страха до кончиков пальцев на руках и ногах.

– Папа продает Хозяйство, – сказала миссис Букбайндер.

26. Правду не скроешь

После грянувшего известия поездка в Бронкс была невеселой. Мистер и миссис Букбайндер молчали. Фелисия, оправившись от первого волнения, мечтательно смотрела в окно на проезжающие машины, каменные мостовые, высокие грязные дома и воображала мужественную фигуру Йиши Гейблсона. В голове у Герби царила неразбериха; мальчику хотелось узнать подробности, а спросить было страшно.

– Мам, а почему папа продает Хозяйство? – после долгого молчания спросил мальчик, стараясь, чтобы вопрос прозвучал очень наивно и по-детски.

– Понимаешь, Герби, в Хозяйстве случилась кража.

– Ого, – широко раскрыл глаза Герби, – значит, воры украли все деньги и поэтому нам надо продавать его?

Миссис Букбайндер ласково покачала головой на несмышленость сына.

– Нет, мой мальчик, денег взяли немного. Но забрали очень важные бумаги, а без них… в общем, папа знает, что делает. Все будет хорошо.

Герби тотчас припомнил, как во время его ночной экспедиции Кригер и Пауэрс препирались из-за коробки с буквами «Дж. В.», в которой хранилось голубое письмо.

– А когда… когда папа продал Хозяйство?

– Это решилось вчера. В четверг к нам придут подписывать документы.

Мистер Букбайндер, нарушив молчание, желчно заметил:

– Давай доложи ребенку условия сделки, какое мне положили жалованье и прочее. Зачем обсуждать все это с детьми?

– Герби наш сын. Само собой, ему интересно, – с необычной запальчивостью возразила мать. – По-моему, это замечательно, что он выказывает пытливый интерес к твоим делам.

– Пап, – робко проговорил Герби, – а если воров поймают, что им будет?

– Их бы сжечь или повесить! – вскричал отец и яростно засигналил грузовику, который неожиданно выскочил перед ними из переулка. – Надеюсь, они получат, по крайней мере, десять лет тюрьмы.

– А если это дети?

Отец бросил быстрый испытующий взгляд на мальчика, сидевшего у него за спиной, и снова стал следить за дорогой.

– Дети? Хозяйство ограбили дети? Какие дети?

– Ну, знаешь, эти… из Речной шайки, – промямлил Герби. – У них пистолеты есть и ножи, и отмычки, наверно, тоже… и они все возле Хозяйства болтаются…

– Бабушкины сказки! – отрезал отец.

– А если все-таки дети, – не унимался Герби, чувствуя, что рискованно испытывать судьбу и продолжать этот разговор, – их тоже посадят в тюрьму на десять лет?

– Если дети маленькие, их отправят в исправительную колонию. Это то же самое, что тюрьма. Только в Хозяйстве орудовали не дети, – убежденно заключил отец.

– Знаешь, Джейк, а может, Герби не так уж ошибается, – сказала мать. – Это объяснило бы, почему воры поступили так глупо: коробку с голубой бумагой взяли, а почти все деньги оставили. Кто, кроме детей, стал бы…

– Ты у нас теперь что, полицейский? В полиции твердо сказали, что это сделали двое мужчин. Откуда там возьмутся дети в три часа ночи? Как дети могли взломать сейф?

– А может, ребята лет по шестнадцать, – вступила в разговор Фелисия. – Я знаю одного, он запросто может не спать всю ночь… и сил у него хватит взломать сейф голыми руками.

– Это ты небось про Йиши Гейблсона, – уточнил Герби.

– Неважно про кого. – При упоминании сокровенного имени Фелисия зарделась от удовольствия.

– Сделайте одолжение – это относится ко всем, – прекратите разговоры о краже и о Хозяйстве, – сказал отец.

Пассажиры приумолкли. Миссис Букбайндер снова завела было разговор о лагере, но дети отвечали на ее вопросы рассеянно и односложно. Немного погодя она оставила свои попытки. Остаток пути семейство провело в сумрачном безмолвии.

Как только приехали домой, все разошлись по спальням, а Герби кинулся на кухню, к телефону. Говорил он почти шепотом.

– Интервейл шестьдесят четыре шестьдесят пять… Алло, Клифф? Это Герби. Ты это, извини, я в поезде разорался… Ну ладно, спасибо, Клифф… Слушай, не поможешь мне, а? Можешь встретиться со мной через пятнадцать минут у дома Ленни?… Да, очень важно, Клифф. – Герби совсем понизил голос и едва выдохнул последние слова: – Это насчет денег… Ага. Пока.

Герби на цыпочках вышел из кухни и тихонько отворил входную дверь.

– Куда это ты собрался?

Традиционный оклик всех матерей прозвенел над самым ухом. Герби не успел переступить порог, поэтому не мог быстро улизнуть на том основании, будто не слыхал вопроса. Его задержали по всем правилам. Мама с недоверчивым видом стояла в коридоре.

– Я на минутку к Ленни.

– К Ленни? Две минуты, как дома, и уже убегаешь! Неужели не рад возвращению?

– Конечно, рад. Дома здорово. Классно, мам. Просто я кое-что забыл у Ленни и хочу забрать. Сейчас вернусь. – Он рискнул юркнуть за дверь и был таков.

Ленни жил на улице Гомера, на два квартала дальше от школы, чем Герби, в многоквартирном доме, который по размеру, форме, возрасту и обшарпанности ничем не отличался от дома Букбайндеров. Герби запыхался и взмок, пробежав два квартала. Клиффа не было на месте. Толстяк принялся вышагивать взад-вперед у подъезда. Спустя две минуты из-за угла появился брат, и Герби поспешил ему навстречу.

– Елки-палки, чего так долго-то? Слушай… – Герби одним духом выпалил новости про Хозяйство. Клифф оторопел.

– Надо ж, Герб, ведь это мы виноваты. Теперь из-за нас твой отец продаст Хозяйство!

– Знаю, – в отчаянии проговорил Герби. – Идем, быстро! – Он за руку потянул брата в дом и взбежал по лестнице.

– Чего мы тут забыли? – Клифф, тяжело дыша, шел за ним по пятам.

– Сначала посмотрим, кто у них дома.

Мальчики вскарабкались на третий этаж, и Герби позвонил. Дверь открыл Ленни. Увидев, кто к нему пожаловал, атлет грозно нахмурился:

– Вам чего надо?

– Да по лагерю соскучились, – заговорил Герби. – Шли мимо, дай, думаем, зайдем поговорить про наш родной «Маниту».

Лицо у Ленни сразу подобрело, и он посторонился, пропуская братьев в квартиру.

– Надо же, и вы соскучились? – сказал он. – Я тут чуть не плачу. Проходите в гостиную. – Он вошел следом за ними и добавил: – Подумать только, целую зиму торчать в этой конуре! Эхма, а помните наши спортивные площадочки и озеро? Вот жить бы в лагере круглый год.

– Это точно, – поддакнул Герби. Он внимательно оглядел жилище Кригеров, где был нечастым гостем. По размерам и обстановке оно почти не отличалось от его собственной квартиры, только повсюду валялись одежда, газеты, журналы, а на столах и подлокотниках кресел слоями лежала пыль. (Миссис Букбайндер терпеть не могла этих особенностей кригеровского быта и не упускала случая осудить их.)

– Ленни, твои старики дома? – спросил Клифф.

– Не-а. Мать меня привезла и сразу пошла по магазинам. Герби, а ты знаешь про кражу и что Хозяйство продают?

– Ага, кошмар, да?

– Кто его знает. Мать говорит, воры стянули всего пятьдесят долларов. А за Хозяйство, она говорит, нам отвалят целую кучу денег, и, мол, очень даже хорошо, что мы его продаем. Ты как думаешь, сколько мы отхватим? Миллионов пять?

– Скорей миллионов десять, – ответил Герби. – Хозяйство-то вон какое большое.

– Еще бы. Так мы станем богачами, Герб. Когда отцы поумирают, можно накупить катеров, переехать во Флориду и вообще жить припеваючи. Эх, вот чего мне хочется, так это катер.

– Скажешь тоже, – проговорил Клифф. – Смерти, что ли, желаешь своему отцу?

– Не будь дубиной, – огрызнулся Ленни. – Но вечно-то никто не живет, правда? Тебе просто завидно, что нам с Герби столько монет обломится, а тебе – шиш.

– Ладно вам, ребята, а то опять подеретесь, – вмешался Герби. И коварно добавил: – Может, вам, конечно, хочется устроить состязание по индейской борьбе ногами. Ленни, спорим, Клифф победит.

– Спорим, не победит!

Ленни еще не простил Клиффу своего поражения в лагере. Он знал, что его противник одержал верх только благодаря ярости, удесятерившей его силы, и был уверен, что в уравновешенном состоянии Клифф ему в подметки не годится.

– Давай, Клифф, садись, – начал напирать он. – Кто победит два раза из трех в индейской борьбе ногами.

Клифф взглянул вопросительно на брата и понял, что Герби только этого и ждет.

– Ну ладно, – согласился он, опускаясь на пол посреди комнаты. – Только спорить не надо, Герби. В лагере с ним почти никто не мог тягаться в индейской борьбе ногами.

– Слушай, Ленни, я пойду налью себе стакан воды. – Герби встал со стула, а Ленни с готовностью устроился на полу рядом со своим недавним обидчиком.

– Валяй, иди, – разрешил атлет. Когда Герби выходил из комнаты, соперники, по обычаю, поднимали и опускали ноги и считали: «Раз, два…»

Герби отправился рыскать по квартире: заглядывал под кровати, в шкафы, шарил по ящикам и вставал на стулья, чтобы осмотреть полки. Из гостиной доносились возня и сопение поединщиков. Обыск длился минут пять, затем Герби внезапно прервал свои поиски и вернулся в гостиную. Там двое мальчиков стояли нос к носу, раскрасневшись и тяжело дыша, обхватив друг друга по правилам индейской борьбы руками. При появлении Герби Ленни резко дернул Клиффа вбок и бросил на пол. Он победно засмеялся и сказал Герби:

– Вот так вот! Три победы из трех в борьбе ногами и три из трех в борьбе руками!

– Да, эти приемчики у меня не очень-то получаются, – благодушно заметил Клифф, вставая на ноги.

– Ну, Ленни, ты силен, – похвалил его Герби. – Эй, Клифф, пошли, нам пора.

– Куда спешить-то? – проговорил Ленни, чрезвычайно довольный жизнью. – Побудьте еще. У нас в холодильнике желе есть. Полакомимся.

– Не, спасибо, меня дома ждут, – ответил Герби. – Мы же просто мимо шли.

Герби подхватил под руку Клиффа и увлек его из комнаты. Ленни проводил их до дверей.

– Ну, заходите еще. А то после лагеря здесь скукота.

– Обязательно зайдем, Ленни, – пообещал Герби. Когда братья спускались по лестнице, Ленни крикнул им вдогонку:

– Пока, Герб Миллионщик!

– Пока, Ленни Катерный Гонщик! – отозвался Герби. Братья услышали, как атлет рассмеялся и захлопнул дверь.

– Ну, Герби, нашел чего? – нетерпеливо спросил Клифф.

– Клифф, она там. Та коробка с надписью «Дж. Б.» лежит у них в шкафу.

Клифф присвистнул. Мальчики вышли на улицу и направились в сторону дома Герби. Толстяк побледнел, и брови у него сошлись на переносице.

– Клифф, отец сказал, если это своровали дети, их посадят на десять лет в исправительную колонию. Так называется тюрьма для детей.

– Ara, a если мы сознаемся, нас все равно посадят в колонию? – Клифф был явно встревожен не меньше брата.

– А как же? Полиция разыскивает не нас, Клифф. Они думают, что там были два взрослых мужика. Кто его знает, может, если рассказать, тогда нам дадут только пять лет.

– Герб, я сделаю, как скажешь.

Они приближались к кондитерской мистера Боровского. Герби выудил из кармана две десятицентовые монетки.

– В колонии-то небось фрапом не кормят, – с нарочитой лихостью рассмеялся он. – Поешь со мной фрап в последний раз?

– Хочешь сознаться? – ахнул Клифф.

– Про тебя я не скажу. Все равно же ты мне просто помогал. Скажу, что все сделал сам.

– Ладно, Герб. Ты молоток.

Герби немного разочаровал ответ Клиффа. Он ожидал от брата каких-нибудь возражений, геройского порыва разделить наказание, однако ничего подобного не произошло. Клифф считал, что Герби следует повиниться, а также что вся ответственность за кражу лежит на нем. Поэтому он с благодарностью одобрил решение брата.

Мальчики ели фрап, не говоря ни слова. Герби напустил на себя выражение величавой скорби, точь-в-точь как у Робина Гуда в исполнении Дугласа Фэрбенкса в сцене перед повешением. Теперь, когда решение было принято, он чувствовал себя мучеником. Его даже разобрало любопытство и захотелось поскорее попасть в исправительную колонию. Воображение нарисовало волнующую и трагическую картину: массивные железные ворота с решеткой смыкаются за его спиной, чтобы открыться только через пять лет. Это было падение, но падение грандиозное, яркое. Он будет исправно писать своим родным и Люсиль. Она будет ждать его. Через пять лет Герберт вернется и станет великим человеком: генералом или сенатором. Он всему свету покажет, на что способен Герби Букбайндер после колонии!

– Герб, зря скребешь свою посудину, – сказал Клифф. – В ней пусто.

Герби сообразил, что пока он витал в облаках, его ложка без всякой пользы царапала по дну мелкой железной вазочки.

– Ладно. Поехали. – Он встал и вышел из кондитерской. Его походка не отличалась бодростью.

– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил Клифф.

– Без разницы, – ответил самоосужденный. Ему снова почудилось, будто все это происходит не с ним, совсем как той лунной ночью, когда они с Клиффом взгромоздились на ветхого старика Умного Сэма, чтобы отправиться в Нью-Йорк.

– Ну, тогда я не пойду, – сказал Клифф.

– Мне одному даже лучше, – рассеянно обронил он.

Клифф протянул ему руку:

– Ни пуха ни пера, Герби. Может, еще все обойдется.

Толстяк сжал ладонь брата. Впервые на своей памяти мальчики обменялись рукопожатием; вообще-то они были чересчур близки для такого жеста. Оба смутились.

– Пока, друг, – промолвил Герби. – Мне нисколечко не страшно. Будь что будет, прорвусь. Да ты не тревожься о старине Герби. Уж как-нибудь сдюжу. Спасибо, что помог, и вообще. Пока, друг.

Ему хотелось сказать «кореш», что вроде бы соответствовало стилю всего монолога, но он почувствовал неуместность этого слова среди камня и кирпича улицы Гомера, поэтому удовлетворился обращением «друг». Клифф далеко не столь искусно, как Герби, выдумывал с ходу эффектные реплики. Он ответил: «Ага. Ну, покеда», – выпустил руку брата и, немного торопясь от смущения, пошел прочь.

На крыльях праведности и решимости Герби взлетел по лестнице к квартире Букбайндеров. В гостиной он застал отца и мать, погруженных в обсуждение финансовых дел, повсюду на полу и на мебели были разложены бухгалтерские книги, блокноты, желтые банковские балансовые отчеты и внушительные гравированные сертификаты. Отец, стоя на коленях, делал запись в блокноте. Он поднял глаза на вошедшего сына.

– Чего тебе? – спросил он. – Мы заняты.

Стоило один раз взглянуть на исчерченное глубокими морщинами, серое, удрученное отцовское лицо, как решимость Герби сгорела дотла и потухла.

– А, прости, пап, я хотел побренчать на пианино. Извини, – и убрался восвояси.

В тот вечер Клифф позвонил, чтобы удостовериться, что Герби на пути в исправительную колонию. Герби с некоторой долей стыда объяснил, что ему «пока не представилась возможность» сделать признание. На следующий вечер и еще на следующий он был вынужден давать своему недоумевающему брату такой же ответ. Само собой, это была неправда; он имел десятки возможностей. Однако всякий раз, как Герби собирался с духом, чтобы подойти к отцу, тот отпугивал его своим угрюмым видом.

Наступил четверг, вторая половина дня, а Герби так и не пришел с повинной, и Джейкоб Букбайндер был по-прежнему в неведении. Отец, облаченный в лучший костюм, вышагивал по гостиной из угла в угол, то и дело останавливался возле пианино и выбивал из него омерзительно фальшивые звуки. Его сын стоял в столовой, взирая на стол, накрытый для чая и уставленный вазочками с печеньем и слоеными пирожными. Мальчик не был голоден. Взгляд его блуждал далеко-далеко. Он, видите ли, пытался уговорить себя, что, может, оно и к лучшему, если Хозяйство продадут за пять миллионов; что, может, и вмешиваться ему уже поздно, только навредит. И почти уверовал в это.

Вошла мама. На ней был широкий зеленый фартук поверх черного шелкового платья, предназначенного для особо торжественных случаев. Лицо ее выглядело совсем не таким блеклым, как обычно, а на фартук спускалась двойная нитка янтаря – верный предвестник волнующих событий.

– Так, не вздумай хватать со стола. С минуты на минуту к нам придут важные люди. Выйди на улицу, поиграй часок.

– Мам, а важные люди придут насчет продажи Хозяйства?

Мистер Букбайндер рявкнул из гостиной:

– Скажи мальцу, чтоб духу его не было в доме! – и грохнул кулаком по клавишам.

Миссис Букбайндер с тревогой взглянула на Герби:

– Сам слышал, что сказал папа. Марш бегом.

– А где Фелисия? – В опасной близости к роковому часу Герби вдруг захотелось еще немного поупрямиться.

– Она у Эмили. Ступай, говорю. Не время тебе сидеть дома.

Герби медленно прошел по коридору к входной двери. Взялся за дверную ручку. Потом развернулся и так же медленно прошел в гостиную:

– Пап.

Отец смотрел в окно. Он в бешенстве оглянулся на детский голос.

– Слушай, ты выйдешь на улицу?

– Пап, ты ищешь зеленую железную коробку с надписью «Дж. Б.»?

Отец оторопело уставился на него. Потом бросился к мальчику и грубо схватил его за плечи:

– Что ты такое говоришь? Да, я ищу такую коробку. Ее украли.

У Герби больно заныли плечи. Ему в жизни еще не приходилось испытывать такого страха. Однако он собрался с духом и сказал:

– В понедельник я видел ее в доме мистера Кригера. В спальне, в шкафу. Под грудой старых башмаков. Я догадался, что она там, потому что сам…

– Ты в своем уме, сын? Ты понимаешь, что говоришь?

Зазвенел дверной звонок. Отец и сын услыхали, как тотчас открылась дверь и донеслись голоса миссис Букбайндер, встречающей гостей, и нескольких мужчин. Отец схватил Герби за правую руку и перетащил его в столовую. Туда вошла миссис Букбайндер с Пауэрсом, Кригером и юристом Глассом. С ними вошел также незнакомый высокий, широкоплечий, лысый господин. Он смотрел маленькими припухшими глазками и был затянут во все темное. При входе мистер Гласс, державший под мышкой объемистый портфель, объявил: «Мистер Берлингейм, прошу знакомиться: мистер Букбайндер, главный управляющий «Бронкс-ривер».

Незнакомец протянул руку и с холодной улыбкой вымолвил:

– Польщен. У вас отличная репутация в нашей отрасли.

Букбайндер пожал протянутую руку. При этом он не отрывал глаз от своего компаньона. Кригер избегал его взгляда.

– Господа, если вы извините нас на одну минуту, я хотел бы переговорить наедине с мистером Кригером в соседней комнате.

Пауэрс с напряженным, в морщинах, лицом быстро проговорил:

– Надеюсь, мистер Букбайндер, теперь нет ничего такого, о чем нельзя было бы сказать в нашем присутствии. Мы заключили сделку с мистером Берлингеймом, и на попятный идти нельзя. Нам осталось лишь исполнить формальность. Вы понимаете, что фактически «Бронкс-ривер» уже является собственностью мистера Берлингейма.

– Хорошо, – спокойно согласился Джейкоб Букбайндер. Но Герби знал, что отец не спокоен, потому что тот до хруста сжал ему руку и чуть-чуть дрожал.

– Кригер, коробка с голубой бумагой у тебя?

У Кригера отвисла челюсть. Но из открытого рта не вылетело ни единого слова.

– С какой стати вы задаете подобный вопрос? – поспешил вмешаться Пауэрс. – Вы же прекрасно знаете, что коробку украли.

– А вот мой сын Герби говорит, что видел эту коробку у Кригера дома, в шкафу.

Тут присутствующие стали восклицать наперебой.

Мистер Пауэрс. Он не в своем уме. Займемся делом.

Миссис Букбайндер. Герби, я велела тебе идти на улицу.

Мистер Кригер. Герби… ошибка. У меня есть коробка… совсем не похожа на коробку с голубой бумагой.

Юрист Гласс. Между прочим, а что мальчик вообще знает об этом деле?

Герби. Это правда. Я точно видел ее.

Все приведенные выше реплики были произнесены разом, громкими голосами, и никто ничего не понял.

Над общим гомоном возвысился глубокий и сердитый голос мистера Берлингейма:

– Позвольте, господа, вчера я получил от вас безусловное заверение в том, что дело о так называемой голубой бумаге полюбовно улажено и что все готовы к продаже. Если же по поводу этой сделки остается хотя бы тень сомнения, ну, тогда я…

– Нет никаких сомнений, – перебил его Пауэрс. – Мистер Гласс, может, мы займемся контрактами? Голубую бумагу украли, ее нет.

– Нет, не украли, – громко возразил Герби.

Тут все взрослые уставились на него.

– И откуда вы столько знаете, молодой человек? – нетерпеливо спросил юрист.

– Потому что это я украл из Хозяйства те пятьдесят долларов. А коробки я никакой не брал!

Масло было выплеснуто в огонь. Под залпы вопросов и возгласов миссис Букбайндер бросилась к мальчику и взяла его под свое крыло.

Сначала запинаясь, а потом все свободнее при виде смолкших от изумления взрослых Герби описал историю своего ночного приключения. Он сознался в подслушивании, которое натолкнуло его на замысел. Объяснил, что деньги понадобились ему на строительство горки. Особо подчеркнул свое намерение вернуть деньги, пересказал записку, которую составил, но забыл подбросить, и поведал о коварстве мистера Гаусса, не пытаясь обелить себя за его счет. Он умолчал о роли, сыгранной Клиффом и Умным Сэмом, и скрыл сцену, которая разыгралась между Кригером и Пауэрсом и которую он наблюдал из холодильной камеры. Ему понадобилось немало минут, чтобы облегчить душу. В середине рассказа отец выпустил его потную ладонь и оперся обоими локтями на стоявший позади сервант, смерив сына вместе растерянным и гневным взглядом, что не прибавило мальчику присутствия духа. Остальные слушали с разнообразно недоуменными лицами, то и дело прерывая рассказчика короткими вопросами. Больше всех вопросы задавал юрист Гласс. Наконец, Герби завершил исповедь, заключив на последнем издыхании:

– Вот так я это сделал и рад, что все рассказал, пусть даже теперь меня отправят в исправительную колонию. Но я не брал никакой коробки!

Миссис Букбайндер, с увлажненными глазами и пунцовыми щеками, притянула его к себе:

– Тебя не отправят в исправительную колонию.

Мужчины озадаченно переглянулись.

Первым заговорил Пауэрс.

– Полагаю, мальчик все выдумал. Считает себя героем. Совершенно неправдоподобная история.

Все это время Джейкоб Букбайндер не сводил глаз с сына. Тут он вымолвил суровым, сиплым голосом:

– Герби, ты всегда был самым отъявленным лентяем во всем Бронксе. Если ты вправду совершил все эти безумства, скажи – зачем?

Герби покосился на юриста, залился краской и опустил глаза.

– Смелее, смелее, юноша, – подбодрил его мистер Гласс, – никто не причинит вам вреда, если вы скажете правду… скажете правду. Зачем вы все это проделали?