Текст книги "Картер побеждает дьявола"

Картер помотал головой.

– Мне нужен совет.

– Так давай поговорим.

Через несколько минут Картер увидел Фебу – она возвращалась от лодочной станции под руку с его матерью. На подходе к столу их перехватил Ледок: он учил Лили Марлен переворачиваться на спину по команде «плоц».[56]56
  Здесь: падать (от полноты чувств) (идиш).


[Закрыть]

– Что вы делаете с моей собакой? – опасливо спросила Феба.

– Это очень умная собака, – несколько виновато отвечал Ледок. – Ей полезно выучить второй язык. – Он протянул поводок притворно раздосадованной Фебе, и женщины подошли к своим мужьям.

Картер смотрел на мать, которая по-прежнему без малейших усилий заставляла его вновь почувствовать себя семилетним. Она улыбнулась. «Феба – замечательная». Потом принялась расписывать достоинства Фебы и то, какой чудесной будет их семейная жизнь. Картер ждал, когда мать начнет актерствовать или свернет на психоанализ, но она, к его изумлению, только широко улыбалась.

Удивительно, но последним из гостей прибыл не кто иной, как Гудини, вернее, посыльный с подарком от него. В прилагающейся записке Гудини просил, чтобы подарок вскрыли немедленно. Поэтому молодые ненадолго отвлеклись и разрезали ленточку. Под бумагой оказалась – фотография Гудини! Подпись гласила: «Счастливым жениху и невесте! Да хранит вас этот портрет долгие годы!»

– Потрясающе, – вздохнул Картер, бросая фотографию на стол с подарками.

Джеймс взял ее в руки.

– Потрясающе другое: он потратился на рамку. Мама родная! – Глаза у него полезли на лоб. – Том, иди сюда!

Том подошел, увидел фотографию и завопил:

– Нет!

На Гудини был ярко-алый галстук.

Эта тема не сходила с уст до конца вечера. Стоило двум или трем гостям замолчать, как Том или Джеймс спрашивал, видели ли они красный галстук Гудини. Мало кто понимал, о чем речь, но те, кто понимал – например, джазисты, – соглашались, что человек, которому нравится, чтобы его заковывали и бросали голым в тюремную камеру, вызывает определенные подозрения.

По счастью для Картера, которого раздражал этот разговор, Феба объявила, что пришло время бросить букет. Она попросила двух женщин – жен фокусников из сан-францисской ассамблеи – подержать ей руки и повернулась спиной к толпе. Сосчитав: «Раз! Два! Три!», – она со всей силы подбросила букет высоко в воздух, и он превратился в град букетов, так что каждая женщина поймала по меньшей мере один.

Когда разрезали торт, молодой человек набросил на него покрывало, сдернул – торт оказался целым. Послышался смех. Попытку повторили с тем же результатом. Наконец Феба сама торжественно разрезала торт, вынула кусок и отступила – оттуда выпорхнула белая голубка.

Картер смотрел, открыв рот – для него это было полной неожиданностью. Он сказал: «Я в надежных руках». Наградой ему стала стотысячедолларовая улыбка Фебы.

Выпивки было много – французское шампанское. Одну бутылку мэр Дэви изъял «как вещественную улику» и спрятал для надежности в кустах. День сменился вечером, на деревья легли полосы цветного света, музыка плыла над озером, в сторону Восточного Окленда и Бруклина. И словно на сигнальный костер, невесть откуда начали стекаться друзья СидаЛеп-ротти, с саксофонами и барабанами. «Сид, я понял, что это ты, тебя было слышно с Четвертой авеню», – говорили они и начинали наигрывать медленные, мечтательные вальсы, или классику вроде «Пиковой дамы», или что-нибудь современное, синкопированное, из творчества самого Сида. Пары исполняли танцы, изобретенные в Сан-Франциско: тексастом-ми, терки-трот и банни-хаг.

Танцевали не все. Порядком утомившись, Картер вручил Фебу – которая не желала пропустить ни одного танца вдень своей свадьбы – Джеймсу. Он приметил человека, который сидел в сторонке, и, хотя не отказывался от второй порции ростбифа или торта, выглядел так, будто не веселится, а исполняет тягостный долг.

Картер подошел к столику, за которым тот сидел в одиночестве, ковыряя вилкой последний кусок малинового торта.

– Мистер Гриффин, – сказал Картер.

Гриффин поднял голову.

– Как вы себя сегодня чувствуете? Всё время молчите.

– Вас не обрадует то, что я могу сказать.

– Напротив.

Гриффин сощурился.

– Отлично. Почему вы не в тюрьме?

– А-а. – Картер почесал нос. – Вы не заметили, что сегодня моя свадьба? Вы хотя бы невесту поздравили?

– Не такой уж я дуб, – проворчал Гриффин. – И потом…

– Ваша приятельница вам напомнила?

Гриффин пожал плечами и вонзил вилку в торт.

– Скажите мне, мистер Гриффин, разве вы не получили повышение? Я не знаю, как работает Секретная служба, но слышал, вы продвинулись в должности.

– Теперь я начальник отдела, – сказал он. – Небольшая должность, в Лос-Анджелесе.

– Но вас внезапно оценили.

Оркестр заиграл «Джин Ботл Блюз», и пары заспешили на танцплощадку. Картер слушал музыку, Гриффин смотрел на него.

– Новая должность не заставит меня забыть то, что я знаю. – Он перевел глаза на свои руки, вертящие вилку.

– Позволите? – Картер положил на ладонь серебряный доллар. Сжал кулак, дважды по нему постучал, снова раскрыл ладонь. На ней лежал… серебряный доллар.

Гриффин взглянул ему в глаза, словно подтверждая: «Да, вижу».

– А теперь смотрите снова. Смотрите внимательно.

На этот раз Гриффин увидел. Доллар, лежащий на ладони, был выпущен в Сан-Франциско. Когда Картер разжал кулак, в его руке был доллар, выпущенный в Денвере.

– Вот, – заключил фокусник.

– Вы – псих, – пробормотал Гриффин.

Картер рассмеялся.

– Я просто хотел показать, что некоторые фокусы очень хитрые. Слишком хитрые. Мне, как исполнителю, обидно, когда я что-то делаю, и никто этого не замечает. Так что, должен сказать, я вам признателен. Когда я принес в номер президента бутылку вина, я был уверен, что все увидят ее в газете и пойдут разговоры. При этом никто ничего не докажет, сколько ни старайся. Но фотографию обрезали, поэтому никто не потребовал расследования. Я был очень разочарован. Вы – единственный, кто знает про фокус.

Хлоп! Гриффин так стукнул кулаком по столу, что серебро подпрыгнуло.

– Я мог бы просто застрелить вас – посмотрели бы, что за фокус.

– Ой, мистер Гриффин, но я не убивал президента.

– Значит, вы кому-то помогли его убить.

– Я хочу сказать, никто его не убивал.

– Так что? Самоубийство? – Гриффин уставился на танцплощадку. Олив Уайт потрясающе танцевала фокстрот, и с кем – с Максом Фрицем!

– Видите этого человека с обвислыми усами?

– Немец, – отвечал Гриффин тоном, в котором звучала разом жалость к Максу Фрицу и осуждение Картера за такое знакомство.

– Он не такой уж поклонник танцев и тем не менее танцует. Его мотоцикл пользуется успехом.

– И?

– И он танцует с вашей девушкой вместо вас.

При упоминании Олив Гриффин оттаял градусов на пять, но не больше. Картер положил оба серебряных доллара на стол. Развернул свободный стул и сел верхом.

– Позвольте всё-таки рассказать, что произошло. Когда я познакомился с президентом Гардингом, он был очень встревожен. Постоянно спрашивал, что бы я сделал, если…

– Знали бы про ужасный скандал.

Картер с искренней гордостью улыбнулся.

– Разумеется, вам известно. Вокруг президента происходили одни сплошные скандалы, и он хотел рассказать мне о них, рассказать о них всем. Он по-настоящему боялся, что его убьют люди из собственного окружения. А если не они, то жена. – Картер замялся. – Вы знаете, что у него были интрижки?

– Дальше.

– Как правило, я стараюсь не связываться с лидерами держав. У них у всех проблемы. Но он соглашался отдать мне чертежи телевидения, только если я помогу ему выпутаться. Всё твердил: «Мистер Картер, наверняка вы можете сделать так, чтобы президент исчез». – Картер потер изувеченную руку и продолжил: – «Или я обращусь к Тёрстону, он-то сумеет». Очень настойчивый человек.

– Я не верю во всю эту бодягу.

– Замечательно. Все представление я думал, как сделать, чтобы человек, которого народ так любит и который при этом в такой опасности, исчез с лица Земли. И я нашел замечательный выход: столкнуть стороны между собой. Он у стольких спрашивал, «что бы вы сделали» по поводу своих проблем, что настроил против себя кабинет. Я понял: если он умрет, они не станут задавать вопросы.

– Они поручили мне задавать вопросы, – сказал Гриффин.

Синие глаза Картера блеснули сочувствием.

– Именно так, мистер Гриффин. Вы, безусловно, самый квалифицированный агент, которого они готовы были допустить к расследованию.

– Ой. – Слова застряли у Гриффина в горле.

– После представления я отправился в гостиницу. Мой план требовал, чтобы Гардинг во всем признался жене. Разумеется, Герцогиня всё знала – она не дура. По моей просьбе он внес в дневник некую запись – вы видели дневник? Не важно. После полуночи она позвонила полковнику Старлингу и – вам нравится полковник Старлинг?

– Не ваше дело.

– Опасный человек. Я его не понимаю, но вижу, что он опасен. Впрочем, речь не о том. Она холодно сказала Старлингу, что Уоррен перестал дышать, и пусть он пришлет доктора, когда сможет. Этими словами. «Когда сможет». Блеск, правда? Он сразу понял, что она отравила мужа. И знаете, как поступил? Послал за доктором через двадцать минут! А когда доктора пришли, она не подпустила их к телу. Сказала, что ее Уоррен мертв, она в горе, и захлопнула дверь.

– Картер, вы хотите меня уверить, что врачи не осмотрели тело? Врачебный кодекс…

– Когда они – робко – спросили дозволения осмотреть тело, она ответила, что уже договорилась о кремации, и хлопнула дверью у них перед носом! Они больше ни о чем не спрашивали. Разумеется, они решили, что она его отравила. Семейное дело – дело первой семьи государства. Лучше держаться в сторонке и не задавать вопросов. Я наблюдал из шкафа.

– Так вы говорите, что все – включая моего босса – желали смерти президента.

– Чтобы он не разоблачил скандалы.

– Так почему столько наших людей преследовали вас до самой Греции?

– Потому что я сбежал.

– А если вы не убивали президента, то зачем сбежали?

Блистательная улыбка – улыбка человека, получившего чек на крупную сумму.

– Для отвода глаз.

Гриффин промолчал. Он не знал, что сказать об этой дикой истории. Оркестр доиграл мелодию, все на лужайке от души захлопали.

– Так это добровольное признание или что?

– На следующее утро я отвез мистера Гардинга в мою квартиру. Здесь он должен был подождать, пока я закончу некоторые приготовления. Я знал место, куда он мог отправиться. Не поверите, но он искренне любил жену. От всей души. И уж совсем невероятно, как она любит его. Она согласилась отправиться в Мэрион и в Вашингтон и сжечь все дискредитирующие его бумаги. В памяти людей Герцогиня навсегда останется отравительницей, но она пошла на риск, чтобы присоединиться к нему позже.

Гриффин решил, что ослышался.

– Позже?

– Вскоре Герцогиня умрет. Она выберет день, когда газеты будут увлечены какой-нибудь сенсацией. Потом тихо присоединится к мужу, чтобы вместе прожить остаток дней. Это наименьшее, что я могу сделать для человека, подарившему мне интереснейшую иллюзию. Две иллюзии, если считать его смерть. – Картер вытащил конверт и похлопал им по губам. – Слыхали про запечатанные конверты, которые человек оставляет на случай своей смерти? Ну, разумеется. Когда я согласился сделать так, чтобы президент исчез, я составил такое письмо – просто для подстраховки. Некий человек, якобы торговец цветами, оказывает мне мелкие услуги, и конверт хранился у него. Если бы со мной что-нибудь случилось, письмо отправилось бы к Херсту. Или к кому-нибудь другому, если Херст не заинтересуется. Хотите взглянуть?

Гриффин мотнул головой. Нет, он не хотел смотреть. Картер встал и похлопал конвертом по столу.

– Так вот, я отдаю его вам. Старлинг сказал мне однажды, что вы изо всех сил старались защитить президента, мистера Маккинли, и не преуспели. Представляю, как это больно.

– Не представляете.

– Если бы мы встретились при других обстоятельствах, я бы мог кое-что вам рассказать. Но сегодня день моей свадьбы. Оставляю конверт вам. Может быть, вы воспользуетесь им, чтобы защитить президента. Выбор за вами.

Картер положил конверт рядом с композицией из белых роз со свечою посередине. Гриффин провожал его взглядом, пока Картер не подошел к жене.

Конверт был заклеен. Играла музыка, пары танцевали под фонарями. Гриффин разорвал конверт и вынул кусок пленки и снимок. Здесь, перед домом, который он узнал, на фоне озера Мерритт стоял Уоррен Гамалиэль Гардинг в одежде рабочего. Он держал газету, «Экзаминер» за пятницу третьего августа, с огромным заголовком о своей смерти. Выражение у него было такое, будто он только что спасся и не уверен, что заслужил спасение.

Гриффин поднял глаза. Картер танцевал с Фебой, оркестр играл, гости стояли в очереди за шампанским. Он не знал, что делать.

Олив поманила его рукой – не в первый раз за сегодняшний вечер. Она не сомневалась, что Гриффин отлично танцует, к тому же он обещал ей, что будет вести себя хорошо. Гриффин взглянул на фотографию. Кивнул Олив. Та закричала через толпу: «Отлично!»

Прежде чем встать из-за стола, Гриффин вложил фотографию и негативы в конверт и поднес его к свече. Эмульсия пленки вспыхнула занятными зеленовато-лиловыми искрами. Когда конверт полностью догорел, Джек Гриффин повесил пиджак на спинку стула, потому что праздничная ночь только-только началась.

Ровно в восемь Говард Тёрстон шепнул Картеру и Фебе, что им пора уезжать. Картеру затея не нравилась, и он проворчал:

– Я надеялся вести тихую, приличную жизнь.

Феба отвечала:

– Это то, что ты получил взамен – привыкай.

Под звуки фанфар молодоженов отвели на платформу, воздвигнутую на краю луга. Тёрстон и младшие члены сан-францисской ассамблеи фокусников сковали их вместе.

– Брак! – вскричал Тёрстон. – Единственные оковы, которые нельзя сбросить!

Молодых обмотали цепями, превратив их в подобие скобяной лавки, потом усадили в черно-красный лаковый кабинет, украшенный драконами и китайскими мудрецами, следом вкатили чугунное ядро и еще раз окрутили их цепью.

– Маэстро! – крикнул Тёрстон. Забил барабан. Тёрстон закрыл кабинет и запер на щеколду. Поднялся клуб дыма. Тёрстон открыл дверцу. Громко лязгнули падающие оковы. Феба и Картер исчезли!

Тёрстон закатал рукава и указал волшебной палочкой на дорогу рядом с лужайкой. Послышались звуки мотора, и на дорогу выехал новенький «уиллиц-оверленд» с открытым верхом, обклеенный пожеланиями счастья и шутливыми надписями. За рулем сидел шофер, на заднем сиденье – три пассажира: Лили Марлен, держащая нос по ветру, и, за ней, Чарльз и Феба Картер. Прощально размахивая руками, они мчались прочь, чтобы исполнить величайший фокус в истории – жить долго и счастливо.

Здесь история Чарльза Картера заканчивается, за исключением одной подробности.

22 ноября, когда газеты взахлеб обсуждали переизбрание Кулиджа, скончалась Флоренс Гардинг по прозвищу Герцогиня.

Мало кто обратил на это внимание. Она была женщина по всем параметрам незаметная, и сочинители некрологов не нашли, что сказать. Ее уход ознаменовал еще одно прощание с недоброй памяти президентством Гардин га – чем скорее расстаться с этой эпохой, тем лучше. Не было погребального поезда, незнакомые люди не пели гимнов. Служба прошла в скромной обстановке и длилась недолго.

Как и покойного мужа, ее кремировали; как и в его случае, вскрытие не производилось. В свидетельстве о смерти стояло, что она скончалась от сердечной недостаточности и хронического нефрита. Урну поместили в склеп в городе Мэрион, штат Огайо, рядом с урной, на которой было выгравировано «Гардинг, Уоррен Гамалиэль» и которую по-прежнему, согласно протоколу, охранял десятый пехотный отряд.

Вскоре рабочие выбили на мраморной плите дату ее смерти – так тихо завершилась публичная история семьи Гардингов.

Согласно источникам, в 1925 году архипелаг Мергуи в восточной части Андаманского моря служил прибежищем пирата Туланга. Это был не тот человек, который в свое время нагнал страху на Чарльза Картера. От сифилиса кожа его съежилась, словно за каждый год старела на десять лет. Редкие проблески чередовались у него с периодами помрачения. Команда устала. В конце января 1925 года грузовое океанское судно собиралось бросить якорь с подветренной стороны крошечного островка неподалеку от Таиланда, и тут его захватили пираты. Туланг приставил палаш к горлу капитана и на мгновение почувствовал себя молодым, но вдруг в голове снова помутилось, и он вынужден был дважды прочесть грузовую декларацию, прежде чем вспомнил, зачем поднялся на борт.

– Ваш груз! – закричал Туланг. – Мы заберем всё, что вы привезли продавать.

Поскольку корабль был издалека – из самой Америки, – пираты волновались: кто знает, какие сокровища окажутся на борту? Они согнали на палубу всю команду, включая старуху, которая направлялась из Америки к каким-то дальним родственникам.

Тут помощник Туланга, недавно окрещенный таец по имени Самуил, искренне преданный главарю, взялся за дело: схватил капитана за шиворот и пинками погнал вниз, мимо пышущих жаром машин и котлов в прохладу грузового трюма. Капитан нехотя показал ящики, составлявшие большую часть груза: пятьдесят гроссов наконечников для грабель.

Самуил вскрыл ломом ящик. Он не знал, что такое грабли. Капитан показал: когда наТаиланде изготовят подходящие черенки, их надо будет вставить вот сюда, а потом сгребать листья вот так.

– Это всё, что у вас есть? Господи! – воскликнул Самуил. – Ваши грабли даже не готовые? Только железяки?

– Только они.

– Господи! Что еще у вас есть? Ружья?

Капитан пожал плечами.

– Мы должны были взять пятьдесят гроссов наконечников для мотыг, но их не успели подвезти.

– Что здесь? – Самуил указал на отгороженную и запертую часть трюма.

Капитан позвенел ключами.

Когда он открыл металлическую дверь, Самуил сморщился от вони. За дверью стоял слон.

– Вы везете на Таиланд слона?

Капитан кивнул.

– Кто возит слонов на Таиланд? Здесь своих хватает.

Капитан объяснил: эта слониха принадлежала фокуснику, а теперь состарилась и не может больше выступать. Они и к острову подошли, чтобы высадить здесь слона. Слона и старуху.

Самуил осторожно оглядел слониху, впрочем, не подходя близко – кто знает, насколько хорошо она выдрессирована? Бивней, то есть слоновой кости, нет. Слониха старая, значит, не может работать. Какой от нее прок?

Он взялся за пистолет. Если застрелить слониху, капитанам впредь будет урок: брать на борт что-нибудь получше грабель и слонов.

Слониха подняла одну ногу на всю длину цепи и топнула о палубу. Вытаскивать мертвого слона из трюма – тяжелая работа. Команда разозлится. К следующему рейсу они могут вооружить судно.

Однако пальнуть хотелось – Самуил не помнил, когда последний раз стрелял из пистолета, да и Тулангу это понравилось бы.

– Еще есть вино, – нехотя сознался капитан.

– Что?

– Ящик вина. Но оно американское, не французское.

Самуил задумался.

– Что за вино?

Капитан подвел его к ящику, на котором, как на всяком вине из Америки, было по трафарету написано: «Только для ритуального использования».

– Господи! Это… это для причастия?

– Не знаю. Оно тоже от фокусника.

– Тут написано ритуальное. Это святое вино.

В душе у Самуила разлился свет. Со всей осторожностью он вскрыл ящик и разгреб солому, словно в яслях. Блеснуло стекло. Самуил вытащил бутылку, увидел странные каббалистические знаки и почувствовал на себе Божью руку. Есть мир грабежа и насилия, и вдруг за ним открывается другой мир. Каков шанс случайно наткнуться на ящик с церковным вином? В воздухе распространилось благоухание. Это не просто удача, это благодать, которую нужно разделить со всеми. Теперь Самуил хотел сохранить жизнь слонихе и всему, кому только может.

– Помоги мне, – сказал он капитану, присаживаясь на корточки, чтобы лучше ухватиться за ящик.

Туланг дремал на солнце. Пираты и команда, разбившись на кучки, обсуждали свои горести. Старуха, отыскав тень, очистила и съела яблоко.

Когда Самуил принес вино, пираты обрадовались – они давно не держали во рту спиртного. Самуил пытался объяснить, что вино особенное, его нельзя просто выхлестать, но пираты хватали из соломы бутылку за бутылкой, откупоривали и пили, а захмелев, принялись горланить старые песни. Неисповедимы пути Господни: самое загадочное – радость – порой входит в жизнь через грубое и низменное.

Вскоре пираты настолько подобрели, что принялись угощать команду захваченного парохода. К тому времени, как распухшее красное солнце коснулось горизонта, началось хождение с корабля на корабль в гости. На обеих палубах новые друзья затевали шуточные потасовки или резались в карты. Пираты достали гитары, баяны и барабаны, зазвучали старые песни. Корабли стояли на якорях бок о бок, шел отлив, вода в заливе голубела с каждой минутой. Еще никогда крохотный Ко Пхеун Тхаин не видел такой гулянки.

Что до самих зрителей – сперва за весельем наблюдали только козы, собаки и свиньи, выбежавшие из-за пальм и высокой травы, чтобы почесаться и с изумлением поглазеть на непривычную суету. Следом появились и люди: супружеская чета и пожилой мужчина, все белые, но загорелые до черноты.

Наконец, когда жару сменил освежающий бриз и на острове зажгли факелы, пираты и команда парохода дружно решили, что пришло время отправить слониху на берег.

Спустить ее с корабля оказалось на удивление простым делом. Корабельный лоцман был в юности погонщиком слонов: он вывел слониху из трюма, поставил ее на нос, залез ей на спину и дождался большой волны. Потом ткнул слониху стрекалом, и она с человеком на спине прыгнула в океан. Людей на палубе окатило водой, с острова донеслись радостные возгласы.

Оставшиеся несколько сотен ярдов слониха проплыла. Тем временем с корабля спустили шлюпку, и несколько матросов на веслах доставили старуху к берегу. Получилось веселое соревнование: кто доберется первым? На берегу царила суматоха: собаки и свиньи скакали, как очумелые. Горел костерок, муж играл на гитаре, жена хлопала в ладоши под немудреную мелодию «Трех слепых мышек». Был на берегу и еще один человек, пузатый, загорелый и счастливый, с густой копной седых волос. Забежав по пояс в прибойную полосу, он принялся махать пиратам и команде парохода, старухе в шлюпке и слону, махать всему, что открывалось его взгляду.

В то же самое время, на корабле, Туланг спал. Усталого до беспамятства, его отнесли в койку, рядом любовно положили бутылку с вином.

Он проснулся от привычного рокота машин. Внезапно сознание вернулось с той четкостью, какую в юности приносил алкоголь. Туланг не знал, какой сейчас год. Взгляд остановился на бутылке, и с этого угла была отчетливо видна фраза: Чарльз Картер, фокусник.

Великий Картер, подумал пират, уплывая из ясности в прошлое. «Багаж на палубу! – сказал он вслух, потом ухмыльнулся. – В Джакарте ей придется несладко». Туланг хохотнул и вновь погрузился в сон, который повторялся почти каждую ночь: ему снилось магическое представление, виденное много лет назад, величайшее магическое представление в его жизни.