Текст книги "Дети Снеговика"

Ветер выл не умолкая, временами переходя на крещендо, как будто над головой то и дело взлетали самолеты. Тереза стояла у высокой сосны во дворе перед домом. В белой шапочке, с бледным лицом, она была почти невидима в снежном вихре. Я закрыл дверь и зашагал к ней, пригнув голову и глядя, как подошвы надкусывают свежий хрустящий лед. Такие знакомые деревья казались в этот час какими-то приплюснутыми. Вдруг Тереза развернулась на каблуках и двинулась в сторону дороги на Сидровое озеро. Я бросился за ней. Мои незашнурованные башмаки захлопали о пятки.

– Эй! – окликнул я, нагнав ее.

Мне пришлось схватить ее за обе руки, чтобы не дать ей уйти, но стоило ей остановиться, и она словно вросла в землю, неподвижная как статуя. Вот мы и вместе. Я и Тереза Дорети. Одни в целом свете. Ни о чем другом я думать не мог. Это было именно то, чего я всегда хотел.

– Как тебе удалось выбраться? – спросил я.

Она явно улыбалась, хотя и едва уловимо. Потом улыбка пропала. Я смотрел на парок, идущий у нее изо рта. И тут меня прорвало, слова хлынули, как кровь из вскрытой артерии.

– Мы все время пытались с тобой увидеться. Твой отец нас не впустил. В школе все странно. Она кажется пустой, даже когда мы там. Как будто мы все исчезли. Мисс Эйр вообще не появляется. Где ты была?

Я мельком взглянул на дом Фоксов, мрачный и тихий. Тереза здесь. Спенсер здесь. Впервые в жизни я почувствовал себя могущественным. Я применил силу к миру, и мир отреагировал.

Тереза продолжала смотреть куда-то мимо меня.

– Спенсер совсем рядом, – сказал я. – С ним все хорошо. Он ждет нас у Фоксов.

Осознав, что все еще держу ее за руки, я их отпустил и увидел, как они задрожали на весу, прежде чем упали по швам. Ничто из того, что я сказал, похоже, не произвело на нее ни малейшего впечатления. У нее был такой вид, как будто она даже не понимала, где находится.

– Тереза, мы так перепугались! – От радости и возбуждения я говорил чересчур быстро. – И все-таки это сработало, понимаешь? Ты – здесь. Тереза? Понимаешь? Ладно, идем! – Я взял ее за правую руку, на этот раз бережно, и повел к дому Фоксов. Она не понимала меня, но, когда я ее потянул, послушно заскользила за мной, как салазки.

Улица была похожа на опустевшую сцену кукольного театра. Еще пара часов такого ветра, подумал я, и дома унесет в Сидровое озеро. Когда я потянул Терезу во двор Фоксов, она захныкала, но повиновалась. Я пробежался глазами по окнам, посмотреть, не выглядывает ли где Спенсер, но не увидел ни света, ни движения.

Ни луна, ни звезды не освещали нам путь, когда мы пробирались по узорчатым теням кустов и развесистых берез. Где-то дальше по улице протяжно и глухо зарычала собака, но вскоре затихла. Я нащупал ключ под скамьей у столика для пикников, где оставил его в прошлый раз, отпер дверь и толкнул ее внутрь. Ладошка Терезы оттаяла и выскользнула из моей руки; обернувшись, я увидел, что она смотрит на меня, качая головой. И поет:

– Frére Jacques. Frére Jacques. Dormez-Vous?[76]76
  Братец Яков, братец Яков, спишь ли ты? (фр.)


[Закрыть]

– Пойдем, – сказал я, но она не двинулась с места. Голос у нее заглох, но рот продолжал чертить в воздухе слова. – Тереза, пойдем к Спенсеру. Он здесь. Это дом Барбары, где она жила, пока не переехала к тебе, помнишь?

Она не отвечала, только пела.

В раздражении я снова схватил ее за руку.

– Давай поищем Спенсера. – С этими словами я втащил ее в дом и закрыл дверь.

– Спенсер! – позвал я, ожидая, что сейчас вспыхнет свет, выскочит Спенсер и с привычным спенсеровским озорством крикнет: «Сюрприз!» Потом мы все вместе сядем на пол. Я точно не знал, что будет дальше, но был уверен, что это будет здорово, потому что хоть какой-то поворот к лучшему уже наметился, и теперь улучшение будет постоянным. Никто не знает, где мы, подумал я и радостно запружинил на своих покатых подошвах.

Но свет все не зажигался, и никакого движения не наблюдалось. Под ложечкой у меня зашевелились новые страхи. Руки судорожно задергались. Тереза прошествовала вглубь дома мимо стены с фотографиями, у которой я сам стоял несколько часов назад. Он спит, подумал я, и руки перестали дергаться. Должно быть, Спенсер спит.

– Стой, – сказал я в спину Терезе.

Она остановилась, как дрессированная собака, уставилась на стену с фотографиями и опять запела «Frиre Jacques».

– Спенсер! – окликнул я снова. – Ты где? Мы пришли.

Дверь в дальней ванной была открыта, и оттуда исходило слабое сияние. Ночник, мелькнуло в голове. Я в три прыжка преодолел коридор, распахнул дверь ближайшей спальни, и в скулу мне врезался кулак Спенсера, сбив меня с ног.

– Что ты… – начал я, но Спенсер уже подмял меня под себя, кулаки так и мелькали в воздухе.

Я прикрыл голову руками. Сдавив мне коленями грудь, он колотил меня по ребрам и по плечам. Ладно бы только бил, но он еще и молчал, а это было стократ хуже. Он не говорил, не бухтел, не орал – просто бил. Экзекуция продолжалась так долго, что я больше не мог на ней фокусироваться. Я думал о припухлостях в середине синяков, о том, что чернота и боль скорее всего будут сгущаться к центру, а не расплываться, как свет взорвавшейся звезды. Мне вдруг стало интересно, какую фотографию сейчас рассматривает Тереза и почему. Прошло несколько секунд, прежде чем я осознал, что Спенсер меня уже не бьет.

Но слезть с меня он все-таки не слез. И по-прежнему хранил молчание. Не меняя оборонительной позы, я нерешительно развел руки и открыл лицо. Когда я вздохнул, легкие заскребли по моим распухшим ребрам, и я чуть не вскрикнул. Хруста я, однако, не почувствовал. Кости были целы.

С опаской взглянув на Спенсера и увидев выражение его лица, я понял, что избиение закончено. Он больше не злился. Он был до смерти перепуган.

– Я смотрел телик, Мэтти, – сказал он. – Я видел мэра. Видел – у-у! – тысячи полицейских. Видел себя – эту блядскую классную фотографию, там, на четвертом канале. Здесь были копы. Они колотили в дверь, звонили. Я думал, меня посадят в тюрьму. Потом подумал: может, рвануть автостопом в Ферндейл и вообще больше никогда сюда не возвращаться? Никогда. Ну и жопа же ты, Мэтти! Что ты наделал? – Он замахнулся напоследок, но без всякой злобы, кулак отскочил от моей груди, потом мягко уперся в нее.

– Спенсер, это сработало, – сказал я и поморщился от боли, пытаясь из-под него вылезти.

– «Твоя мама даже ничего не узнает»! – передразнил он меня. – Кто-нибудь хоть попытался найти ее и рассказать правду до того, как она посмотрела телевизор?

– Она едет домой, – сказал я. – Она не знает, что это неправда.

– Вот черт! Наверное, она думает, что я умер. Так оно и будет, когда она до меня доберется.

– Спенсер, ты не слушаешь.

– Нас убьют. И мы это заслужили. Как я тебя ненавижу! Как ненавижу!

Я понимал, что это идиотизм, но меня стала разбирать злость.

– Это ты во всем виноват, Мэтти. Вообще во всем, что случилось за этот год. Ты пристал ко мне с этими твоими завиральными идеями, а я по глупости тебя послушал, и теперь у нас будут неприятности, а моя мама думает, что со мной что-то случилось…

– Ты ведь на нее все время орешь…

– Видел того мужика, который поджег машины?

Я подумал о своей маме, рыдающей сидя на корточках у кухонной двери, подумал о матери Спенсера, одиноко стоящей на углу в развевающемся золотом плаще, и сказал:

– В гостиной Тереза.

– Что? – Губы у него вздулись, и он захлопал глазами.

– Слезь с меня.

Съехав на один бок, Спенсер дал мне перекатиться в сидячее положение. Как только я поднялся на ноги, острые боли в грудной клетке утихли, осталась лишь легкая ломота. Дрожащими пальцами я ощупал для верности несколько ребер.

– Она правда там? – прошептал Спенсер.

Когда боль отступила, по коже снова поползли мурашки. Посмотрев на Спенсера, я увидел в его лице сомнение, потом проблеск надежды. И чуть не бросился его обнимать.

– Спенсер, у нас все получилось.

Он вдруг ни с того ни с сего рассмеялся. В этом доме смех зазвучал жутко – как осквернение царившего здесь мрака и уныния. Я пихнул его в бок.

– Заткнись. Ты ее спугнешь.

Спенсер продолжал ухмыляться. Я вдруг тоже ухмыльнулся. Все, что он сказал, было правдой. Нам действительно грозили неприятности. Мы сделали страшную вещь – предали всех, кого знали. И главным образом, по моей вине. Но она была здесь. Все остальное роли не играло.

– А что полиция? – спросил он.

Я пожал плечами:

– Они еще вернутся.

Оттолкнув меня, Спенсер выскочил из спальни. Я погнался за ним. Мы добежали до гостиной в мертвом гите,[77]77
  «Мертвый гит» – одновременный приход к финишу участников состязания.


[Закрыть] Спенсер – с ходу приземляясь на колени рядом с Терезой. И тут я увидел ее лицо.

Оно словно застыло в крике: губы – большое красное «О», кожа такая белая, что было видно вены, глаза так широко распахнуты, что веки чуть не целиком ушли в глазницы. Из горла вырывалось мерное басовое бульканье, похожее на звук воды, тоненькой струйкой стекающей по стене в глубине пещеры.

– Это идея Мэтти. Мы… – начал было Спенсер и тут же умолк, словно кто-то высосал у него изо рта все слова. Время, речь – все застыло.

Тереза сняла одну фотографию со стены и положила ее на кофейный столик. На фотографии были осенние березы, кольцом окружавшие Сидровое озеро. Красно-бурые листья плавали на поверхности воды, словно флотилия крошечных бумажных корабликов. Казалось, они вот-вот выплывут из рамки и закружат вокруг нас.

– Красивые деревья, – сказала она. – Приятно полежать на этих мертвых листьях.

Ни Спенсеру, ни мне не нашлось, что ответить, и мы смолчали. Так мы и стояли – компания друзей, которых я всегда мечтал иметь: равносторонний треугольник, как учила нас мисс Эйр, – неподвижные, не соприкасающиеся, но сомкнутые вместе, в «прицепинге» через всю жизнь. Я давно уже не загорался никакими идеями. И вдруг свежая безумная мысль засемафорила у меня в мозгу, как сигнальные огни. Я подумал: почему бы нам всем не остаться здесь навсегда? Тереза могла бы разглядывать фотографии и читать книги. Мы со Спенсером делали бы уборку, заправляли постели, задергивали шторы, прячась от света, и каждый день приносили бы ей еду и питье, ухаживали бы за ней, как за цветком.

– Мэтти, – сказал Спенсер таким скрипучим, надтреснутым голосом, как будто он не пользовался им несколько дней, – сделай что-нибудь.

Я выглянул в окно. Белый рассвет лавой разливался по деревьям, парализуя все вокруг. И тут я понял, что это было самое худшее, самое страшное, что мы могли сделать. Если на то пошло, мы только глубже загнали Терезу в ту узкую нору, которую она в себе прокопала, и теперь не могли ни пробраться к ней, ни выманить ее оттуда.

– Кое-что я уже сделал, – сказал я в надежде, что Тереза способна хотя бы меня услышать, а может, и понять, что я имел в виду. – Помнишь?

Медленно, словно астронавт, отрывающийся от поверхности Луны, Тереза приподнялась на носки. Мы со Спенсером могли протянуть руки и подхватить ее, но ни он, ни я этого не сделали. С минуту она раскачивалась между нами, а когда подняла глаза, в их глубине словно что-то вспыхнуло.

Не переставая раскачиваться взад-вперед, она свела руки на талии. Потом посмотрела на меня. И теперь это была та Тереза – или коллаж из нескольких Терез, – которая хитро улыбалась мне в разгар «Битвы умов», которая игнорировала меня, обставляя меня на уроках, которая была не в себе и которая все время мечтала.

– Привет, мои гномы! – сказала она и захихикала.

Я остолбенел.

– Тереза? – проговорил я в нерешительности. Я не был уверен. И не хотел ее спугнуть. Неужели… может, просто…

– Гномы? – переспросил Спенсер и наклонился вперед, чуть не схватив ее за руки.

– Прелестно! – сказала она. – Просто изумительно! Этот дом в лесу. Мы хорошо спрятались.

Не знаю, но казалось, говоря с нами, Тереза была совсем нормальной, такой как всегда. До этого. Я не понимал, но хотел понять. Она поднесла руку к лицу Спенсера, и, по-моему, в ее глазах блеснули слезы.

– Ты исчез, – сказала Тереза.

– Прости, – ответил он. – Я не хотел тебя напугать. Просто я…

– Белая половинка тебе, – прошептала Тереза и улыбнулась. Печальной, тревожной улыбкой. – Красная – мне. Чтобы загадать желание.

– Тереза! – выпалили мы почти в один голос. Она вздрогнула и замерла. – Тереза, – повторил я как можно мягче.

Но Тереза больше не улыбалась, не смотрела на нас и снова принялась раскачиваться.

– Кортни Грив. Эми Ардел. Шейн-парк. Ясно? Спенсер в ужасе посмотрел на меня.

– Что это с ней? – спросил он. – С чего вдруг она о них заговорила?

– Не знаю.

– Кори. «Эврис» – и тишина.

– Мэтти, останови ее.

Новая волна зачахшей ледяной печали захлестнула меня с головой. Наступающий день грозно маячил впереди, окутанный саваном тумана, и я даже представить себе не мог, чем он обернется.

– Это ничего не даст. Давай отведем ее домой.

– Ты серьезно?

– Спенсер, – сказал я, чувствуя, что иду ко дну, обращаюсь в ничто. – Взгляни на нее.

Мы смотрели, как Тереза раскачивается между нами. Потом смотрели, как она скользит к задней двери, как поворачивает ручку, как выплывает во двор и как ее заметает снегом. Разумеется, мы последовали за ней. Но держались на приличном расстоянии, глядя, как ее белый помпон подрагивает в темноте, словно ее затягивало в море. Я ожидал, что, выйдя на улицу, мы услышим голоса полицейских, репортеров, крики родителей, но все было тихо и спокойно, даже тени исчезли в этом плоском, бесформенном свете. Мы остановились в торце ее двора, глядя, как она проходит сквозь деревья, похожая на снежный призрак. Когда она дошла до задней двери, мы молча развернулись и зашагали назад.

У дома Фоксов я жестом остановил Спенсера. Он стоял рядом со мной в распахнутой холоду куртке, с отвисшей нижней губой. И все-таки он выглядел куда живее Терезы.

– Давай я пойду первым, – сказал я.

– Ох, Мэтти, что это изменит?

Мне трудно было объяснить. Скорее всего, я просто хотел сказать все родителям наедине.

– Я все расскажу родителям. Потом приду за тобой, и они помогут нам придумать, что делать дальше.

Спенсер расплакался. Я знал, что тоже заплакал бы. Но в том месте, которое всегда занимала Тереза Дорети, образовалась ужасающая новая дыра. И что бы я туда ни закинул, оно никогда не долетит до дна.

– Дай мне все закончить. Я нас в это втравил. Я и вытащу. Всю вину я возьму на себя.

Спенсер похлопал себя по лицу и плотно запахнул куртку на шее, но молнию не застегнул.

– Меня снова переведут в Ферндейл, – сказал он. – Или мать меня туда отправит. Операция «Спасение» сорвалась.

Я остолбенел. Об этом я как-то не подумал. Похоже, за одну ночь я потерял сразу двух своих лучших друзей.

Выражение моего лица, должно быть, удовлетворило Спенсера, потому что он расправил плечи и кивнул. Я смотрел ему вслед, пока он, сгорбившись и понурив голову, шагал к дому Фоксов. Снег все валил, по небу разливался свет и утверждался на нем. Я в последний раз оглянулся на дом Дорети, нацелив взгляд против ветра. Одиночество забилось у меня под ребрами, словно какой-то новый жуткий орган.

1977

Я стоял в снежном вихре, глядя, как ускользает от меня моя тень. Если бы мне было куда идти, я ускользнул бы вместе с ней. Репортеры напишут обо мне в газетах, родители придут в бешенство, полицейские наденут на меня наручники и бросят в тюрьму. Миссис Джапп, может, даже выгонит меня из школы. Но самое худшее, думал я, уже позади, или почти позади. Пройдя несколько шагов от подъездной аллеи Фоксов в сторону дома, я увидел на нашем парадном крыльце какую-то женщину в черном пальто.

Она стояла сгорбившись, спиной ко мне, но по легкому покачиванию головы я понял, что она разговаривает. Парадная дверь была открыта, и до меня вдруг дошло, что я вовсе не хочу, чтобы меня здесь застали. Я должен быть там, где положено, чтобы, когда я расскажу обо всем родителям, это больше походило бы на скверную идею, чем на заранее спланированную акцию.

Я отступил за живую изгородь Фоксов и прошмыгнул через двор к заднему крыльцу. Ключ мы держали под ржавой железной лейкой, которую мать использовала для садовых работ. Лейка была тяжелая, наполовину заполнена снегом, и сдвинуть ее оказалось не так-то просто. Я осторожно ее наклонил, отодрал примерзший ключ ото дна, отпер дверь веранды и чуть приоткрыл. Потом прошмыгнул мимо стола, за которым все лето играл в «стратоматиковский» бейсбол, и вошел в дом. С опаской заглянув в гостиную, я мельком увидел мать. Она стояла у парадной двери, теребя пояс линяло-синего махрового халата, и загораживала мне вид на гостью. Рядом притулился отец, желтый, обвислый, как застиранная марля у него в мастерской. Я выждал пару секунд и проскользнул мимо них в заднюю прихожую, а оттуда в свою спальню.

Сбросив пальто, но не потрудившись его повесить, я уселся на постель и стал ждать. Ожидание было недолгим. Щеки у меня еще пылали от холода, сердце еще бухало от этих перебежек, когда в дверях появился отец.

– Ты уже одет? Хорошо. – Он жестом пригласил меня следовать за ним.

– Пап! – крикнул я ему в удаляющуюся спину, спрыгнув с кровати. Я хотел с этим покончить. Я хотел признаться теперь же и немедленно. Он не обернулся. – Подожди, пап! – крикнул я громче, чем хотел, но он уже входил в гостиную. При моем появлении женщина в пальто обернулась.

Я сразу ее узнал. На щеках миссис Кори были все те же необычайно глубокие впадины, которые чуть не весь Детройт лицезрел в тот вечер, когда она с экрана телевизора прощалась со своими сыновьями. Едва ли миссис Кори была намного старше моей матери, но она постоянно горбилась и никогда не разгибала скрюченные пальцы.

Мне захотелось убежать. Я чувствовал, как у меня плавится кожа: еще немного, и она начнет стекать с костей. Откуда люди знают, мелькнуло у меня в голове, что то, что они чувствуют, – это настоящее, а не то, что они просто себе напридумывали? В тот момент меня обуревали самые разные чувства, но ни одного из них я не испытывал в полную силу.

Миссис Кори двинулась ко мне, судорожно подергиваясь – как человек на ранней стадии мышечного расстройства. Интересно, слышали ли ее сыновья, как она с ними прощалась? Может, Снеговик разрешил им посмотреть?

– Она сказала, что не могла не прийти, – пробормотал отец.

Миссис Кори взяла меня за подбородок. Она так в него вцепилась, что я почувствовал биение своего пульса о шершавую кожу ее большого пальца.

– Малыш, – сказала она гораздо более властным тоном, чем тогда в спецвыпуске.

«Это ложь», – произнес я одними губами, всей душой желая, чтобы она поняла то, чего мне было уже никак не выговорить. Она должна была это заметить. Но миссис Кори продолжала сдавливать мой подбородок, как будто подводила меня к палачу. Тут по стене за ее спиной забегали красно-синие блики, с улицы донеслись голоса и захлопали дверцы автомобилей.

– Малыш, – повторила миссис Кори, – радуйся, что ты здесь, в этом доме, с этими любящими людьми. – Она говорила с немецким акцентом и беззвучно плакала. От нее пахло кофе и коричной жевательной резинкой. Такие же запахи приносил с собой мистер Фокс. Камуфляжные запахи. – Мой муж, вот глупый какой, считал, что я не должна сюда приходить. Он сказал, что я только причиню боль себе и другим. Представляешь? – Она погладила меня по щеке, потом нагнулась и поцеловала в лоб; я почувствовал характерные позывы в животе и изо всех сил стиснул зубы, чтобы меня не вырвало. Наконец она развернулась и засеменила к родителям.

Теперь я не просто хотел, чтобы все это кончилось. Я хотел, чтобы меня наказали, и наказали со всей жестокостью. Я хотел, чтобы меня заставили заплатить.

На улице кто-то вскрикнул. Голоса загудели громче, поднялась беготня, и вдруг все разом стихло, словно на всей планете выключили звук. Я уставился на отцовские динамики. Из левого торчали перепутанные провода – словно кишки из брюха вспоротой рыбины.

– О господи, что там опять? – пробормотал отец, ковыляя к двери. Потом сказал: – Алина, по-моему, тебе лучше подойти сюда.

Мать, щурясь, вышла из кухни с чашкой кофе в руках, которую она приготовила для миссис Кори. Вид у нее был такой, как будто ее вырвали из глубокого сна. Я потащился за ней, и в итоге мы оказались на парадном крыльце. Мне вспомнилась сцена с беснующейся толпой в конце «Франкенштейна». Но тут мне стало не до воспоминаний.

По нашей подъездной аллее шагала миссис Франклин в своем золотом плаще, репортеры отскакивали от нее, как пшеничные зерна от молотилки. Когда она приблизилась, я увидел большие черные круги у нее под глазами. Из-под зеленой вязаной шапочки на висках выбивались рыжие волосы.

– Посмотри-ка, что я нашла! – крикнула она моей матери.

– О боже, Сьюзен… – проквакала мать и разрыдалась.

Миссис Франклин так крепко держала Спенсера, что казалось, пальцы ее впились ему в кожу. Но вид у нее был отнюдь не ошеломленный, как у моего отца, не пришибленный, как у матери, и не перепуганный, как у ее сына. Просто печальный, побитый, озабоченный.

– Еду сюда и вижу – он! Стоит себе на подъездной аллее вон там, – сказала она, махнув рукой в сторону дома Фоксов.

Спенсер запаниковал. Я видел, как он корчится и извивается, пытаясь вырваться из цепких рук матери. Я ринулся было к нему, но отец меня удержал. Позади Франклинов сгущалась толпа. Снова защелкали и зажужжали ожившие камеры. Спенсеру удалось выдернуть одну руку, и он хватался ею за воздух, как утопающий.

– Пусти! – вопил он.

– Как же так, Алина? – проговорила миссис Франклин таким тоном, словно собиралась либо наорать на мою мать, либо наброситься на нее с кулаками, либо просто расплакаться. – Как ты могла это допустить?

Спенсера так трясло, что казалось, он пляшет на ветру, как бумажный скелет на крыльце его бабушки. Отцовская рука соскользнула с моего плеча, и, подняв на него глаза, я увидел, что он смотрит на меня без всякого выражения.

– Пап, – сказал я, желая все объяснить. Но у него было такое странное лицо, словно он меня не узнает. – Мы просто пытались помочь Терезе. – Тут Спенсер ударился в слезы.

– Это все его идея! – ревел он, но я не мог на него посмотреть, я даже не хотел видеть, что делает моя мать.

В конце улицы завыли сирены, и через мгновение у нашего двора, взвизгнув тормозами, остановились три полицейские машины.

– Они ждали меня у моего дома, – сказала миссис Франклин. – И сейчас снова поедут туда вместе со мной. Мы никогда от этого не избавимся. Никто из нас. Никогда.

– Иди к себе, Мэтти, – прошипел отец.

Это показалось мне таким нелепым наказанием, что я чуть было не рассмеялся. Но до меня вдруг дошло, что, возможно, я очень долго не увижу Спенсера.

– Можно я побуду с ним? – спросил я.

– Домой!

– Пожалуйста, пап. Ты должен понять. Есть причина.

– Спенсер сейчас поедет домой. А ты делай, что тебе говорят, и чтоб духу твоего тут не было, – сказал отец, не повышая голоса.

Я помчался в свою комнату. Там я присел на корточки у окна и осторожно выглянул из-за подоконника. Сначала я увидел только репортеров и полицейских, толкавшихся у нашего крыльца, но потом толпа расступилась и Франклины двинулись к машине. Миссис Франклин шла с гордо поднятой головой, буравя взглядом линзы направленных на нее объективов, пока репортеры не догадывались отойти. Один из них даже опустил свою камеру. Голова Спенсера терялась в складках ее плаща, и я не мог рассмотреть его лица, но видел, как он лупил себя кулаками по бокам, пока мать то ли вела, то ли тащила его к машине.

– Миссис Франклин, как бы вы охарактеризовали поступок вашего сына, учитывая, что ему были даны такие возможности? – выкрикнул из толпы какой-то репортер. Дальше вопросы посыпались на нее, как снежки, но она шагала вперед, даже не поворачивая головы.

– Миссис Франклин, а где отец Спенсера?

– Не хотите ли вы сказать несколько слов семьям тех детей, которые на самом деле были убиты?

Последний вопрос заставил ее остановиться. Вид у нее был изумленный, словно она вглядывалась в ослепляющий закат. Все вокруг нее умолкли. Даже из дома я услышал, как она сказала:

– А вы? То есть… О господи…

И тут ее и Спенсера окружили трое полицейских. Один из них – сержант Росс. Он дал отмашку своим сослуживцам и, наклонившись, что-то тихо сказал миссис Франклин. Потом он сопроводил их к машине. Спенсер юркнул на заднее сиденье и исчез из виду. Мигнули хвостовые огни, и я смотрел на них, пока они не скрылись за поворотом.

Толпа хлынула к дороге. Во дворе я заметил главу нашего района мистера Ветцеля; он стоял у березы, застегивая пальто, и смотрел на наш дом, как баран на новые ворота. К нему подошла миссис Маклин, и, когда они разом повернулись в мою сторону, я нагнулся к полу. Через несколько минут пророкотал еще один голос, и я в конце концов догадался, что принадлежал он миссис Уилкинз, женщине, занимавшей участок между нашим и Фоксовым домами; она жила с двумя угрюмыми взрослыми сыновьями, которых, кажется, никто не знал, и тремя черными лабрадорами, которых она держала под замком на заваленной щепками выгульной площадке рядом с домом. Насколько я знаю, миссис Уилкинз никогда не бывала в нашем дворе – я только слышал ее голос, когда она рычала на своих собак. Я снова выглянул в окно и увидел, как она жестикулирует перед мистером Ветцелем и миссис Маклин. В своем наряде – черный плащ, черные мокасины и красные носки – она была вылитая Злая Колдунья с Востока.[78]78
  Персонаж из «Волшебника страны Оз» Л. Ф. Баума.


[Закрыть]

– Я знала, что это не может быть тот же самый человек, – изрекла она. – У него очень специфические вкусы, у нашего Снеговика.

– Господь с тобой, Патриция, – сказала миссис Маклин, сдвигая плечи, как будто пыталась сжаться и закрыться.

Я облокотился на трубу отопления и сдавил руками виски. Дверь прихожей один раз хлопнула, и кто-то, войдя в ванную, сразу вышел. Потом снова открылась входная дверь, и, услышав беспорядочный топот, я понял, что родители вошли в дом.

Отец говорил тихим, спокойным голосом.

– Все кончено, Алина. Худшее, во всяком случае, позади. Теперь нам надо только постараться все исправить.

– Каким образом? – рявкнула мать. – Или ты знаешь лекарство от его заебонов? Ты хоть понимаешь, насколько это…

– Тсс, Алина!

– И пусть слышит, плевать! – она перешла на крик. – Ты слушаешь, Мэтти?

Я не ответил. Только уткнулся подбородком в грудь и обхватил руками колени.

– Ладно, хватит, – сказал отец.

– Нет, ну о чем он думал, черт побери? Помочь Терезе! – фыркнула она с издевкой. – Что это вообще значит?

– Черт его знает. – Теперь отец говорил так тихо, что я его едва слышал.

– Ох, Джо!

После этого я услышал, что мать плачет, а потом, в течение нескольких блаженных секунд, не слышал ничего вообще, пока с улицы не донесся рев очередного взрыва активности. Я снова подкрался к окну и увидел доктора Дорети, который разгонял соседей, как голубей. На ресницах у него лежал иней, на лысой макушке плавились снежинки. «Эни-бени-лук-морковь, человечью чую кровь», – подумал я. Его оцепили полицейские, но путь ему они не преграждали. Я услышал, как отец чертыхнулся и побежал к парадной двери. Именно в этот момент меня заметил доктор Дорети. Он выставил указательный палец, нацелив его на меня, как ружье, и быстро взбежал по ступеням. Моей первой мыслью было юркнуть в шкаф. Но потом перед глазами всплыло лицо Терезы, застывшее в крике, и я, сам того не ожидая, вылетел из своей комнаты и помчался вниз, чтобы оказаться рядом с отцом, когда он откроет дверь.

Увидев меня, отец скорчил недовольную мину, но прогнать не прогнал. Он положил руку мне на плечо и развернулся таким образом, чтобы загородить собой проход, когда будет разговаривать с доктором через сетчатую дверь.

– Что ты хотел, Колин? – спросил он твердо.

– Отойди, Джо. Я пришел поговорить с твоим сыном, – с костяным скрипом выдавил из себя доктор.

– Все нормально, пап, – пролепетал я, чуть не плача.

Отец мельком взглянул на меня, пока доктор Дорети протискивался мимо него.

– Слезы тебе не помогут, – сказал доктор. – И если с ней что-то случилось, то, клянусь могилой ее матери, тебе уже ничто не поможет. Ничто. Ты понял? А теперь говори, где она?

Я вылупился на него в изумлении. Но прежде чем я успел что-либо сказать, он рухнул на колени, как марионеточный тролль с перерезанными нитями, и его конечности судорожно задергались.

– Где она? – проскулил он. – Она знала об этом – о тебе и Спенсере? Она тоже в этом участвовала? – Голова его наклонилась вперед, как будто он молился. – Что она знала?

Я представил себе Терезино лицо за моим окном, представил, как она выплывает из дома Фоксов навстречу поджидающему ее снежному вихрю.

– Понятия не имею, – сказал я. – Она знает, что со Спенсером все в порядке.

Тут ко мне подскочила мать и, пытаясь отпихнуть доктора коленом, повалила его на пол. Она вцепилась в меня обеими руками и завопила:

– Где она, Мэтти? – Слова искрами сыпались у нее изо рта. Она принялась меня трясти. – Как Тереза узнала, что со Спенсером все в порядке?

Я не мог говорить. Единственная мысль в голове – что матери скоро снова придется красить волосы. Наконец она перестала меня трясти, выпустила мои руки и принялась буравить меня взглядом глаза в глаза, пока между нами не установился контакт, – раньше она всегда так делала, чтобы я перестал плакать.

– Она приходила к моему окну, – сказал я. – Вчера вечером, совсем поздно. Мы просто хотели ее увидеть, мам. Ее так долго не было. Мы хотели убедиться, что с ней все в порядке. Я вышел на улицу и повел ее к Спенсеру…

– Куда повел? – переспросила мать. Я никогда не видел ее такой испуганной.

– В дом Фоксов. Спенсер прятался в доме Фоксов. Я повел Терезу с ним повидаться, но она почти ничего не говорила, а если и говорила, то какую-то бессмыслицу, и тогда мы отвели ее домой. – Ужас, охвативший меня в тот момент, был совершенно мне не знаком – он ледником расползался по спине, по рукам и ногам, по глазницам, пока не накрыл весь мир белым куполом.

– Она пропала, – промямлил доктор вяло, как будто этот ледник дополз и до него. Он все никак не мог принять сидячее положение на синевато-сером плиточном полу.

– Нет, нет! Мы расстались с ней у вас на заднем дворе. Мы проводили ее до самых дверей.

– В котором часу? – спросил сержант Росс, чье огромное туловище перекрывало дверной проем. Я даже не заметил, как он вошел.

– Не знаю, – сказал я. Мне становилось трудно проталкивать воздух сквозь зубы.

– Очередной твой закидон? – спросил доктор.

Мать в страхе отшатнулась.

– Кто ты, Мэтти Родс? – пробормотала она. Во всем этом было что-то странное.

– Но должна же она где-нибудь быть! – не выдержал я. – Может, в лесу. Или на школьном дворе. Она запросто могла пойти туда, если хотела побыть одна.

– Она оставила записку на кухонном столе. Там сказано: «В лесу у гномов». Тебе это ничего не говорит?

Ледник заполз в легкие.

– Она что-то такое говорила вчера ночью. Но я не знаю, что это значит. Может, она имела в виду лес за школой?