Текст книги "Тест на ДНК. С чего все начиналось? О наследственности, изменчивости и эволюции"

Таким образом, как мы видим, есть много оснований заключить, что родственники Лордов Канцлеров являются людьми несравненно более одаренными, чем родственники других судей. Теперь я приведу другое доказательство в пользу наследственности способностей. Оно состояло в сравнении числа имен в столбцах 1-й таблицы. Если предположить, что родство не играет никакой роли и дарования являются делом случая, то числа эти должны бы распределиться сообразно с законами теории вероятностей. Напр., если для какого-нибудь семейства, всякого до известной степени родства, вероятность того случая, что один из его членов выиграет лотерейный приз, равняется одной сотой, то вероятность выигрыша для трех членов того же семейства равняется уже одной миллионной, а для шести членов – одной миллионной. Точно так же, если бы дарования были только делом случая, то 1-й столбец 1-й таблицы был бы несравненно длиннее 2-го, а второй – 3-го, но на деле это не так: мы видим столько же имен с двумя и тремя выдающимися родственниками, сколько и с одним; в 3-й же столбец вошло 15 имен, так что разница с 1-м, содержащим 39, не так велика, как этого следовало бы ожидать, допуская случайное распределение способностей. Итак, отсюда ясно, что способности распределяются не случайно, а обусловливаются принадлежностью к известному семейству.

Рассмотрим третье доказательство. Если, как я утверждаю, наследственность таланта есть несомненный факт, то отличительные качества судей должны часто переходить к их потомству. Большинство судей принадлежат к резко очерченному типу. Они не отличаются сентиментальностью, любовью к мечтам и уединению, а представляют собою выдающиеся личности того класса людей, который всего более уважается англичанами: это сильные, проницательные, практические и находчивые люди. Занимая блестящий пост, они деятельно участвуют в общественной жизни, обладают крепким телосложением, превосходным здоровьем, дорожат своим влиянием и положением в обществе, знают цену денег и склонны к семейной жизни. Душевная и телесная крепость судей подтверждается тем фактом, что средняя цифра возраста, в котором назначались судьи в три последние царствования, равняется 57 годам. Несмотря на тяжелый труд и громадную ответственность, соединенные с этой должностью, эти пожилые люди продолжают неутомимо работать еще долгие годы и часто умирают в судейской мантии, хотя средняя цифра их долговечности равна 75 годам. Посмотрим теперь, передаются ли их сыновьям эти замечательные дарования и качества. Часто ли сыновья заменяют своих отцов в такой должности, достижение которой немыслимо без тех исключительных дарований, которые отличали этих последних. Лучшим ответом на это будет список имен, который, я надеюсь, представит особенный интерес для юристов; другие же читатели могут перейти прямо к выводам.

Из 286 судей более чем один из девяти имеет отца, сына или брата судью, а число судей, родственники которых занимали какое-либо другое видное положение на юридическом поприще, еще значительнее. Таким образом, не остается сомнения, что особенный тип способностей, необходимый для судьи, часто передается по наследству.

Из того факта, что в родстве судей таких много юристов, читатель не должен заключать, что есть немало иных замечательных деятелей. Можно составить большой список, если привести имена судей, имевших епископов и архиепископов между своими родственниками. Не менее десяти судей (в том числе сэр Роберт Гайд, имя которого вошло в одну из приведенных таблиц) имеют брата епископа или архиепископа. Так, сэр Дольбен был братом архиепископа йоркского племянника (сын сестры) другого архиепископа, бывшего в то же время лордом хранителем печати при Иакове I. Кроме того, между родственниками судей мы находим имена поэтов (Коупер, Кольридж, Мильтон, сэр Томас Овербери и Валлер), беллетристов, врачей, генералов и адмиралов. Краткая таблица, помещенная мною в конце этой главы, содержит имена многих великих людей, описанию деятельности которых посвящены целые тома. При составлении этой книги меня очень огорчала мысль, что эти имена, всегда произносимые мною с чувством глубокого уважения к качествам лиц, их носивших, не будут иметь значения для большей части моих читателей, а именно для всех тех, которые не имели случая познакомиться с биографиями этих людей. Зная, как велико было до этого знакомства мое собственное неведение относительно характера великих людей предшествовавшего поколения, я вправе предполагать, что и многие из моих читателей имеют о нем столь же смутное представление. Поэтому группа лиц, возбуждающая во мне почти благоговейное чувство, в глазах большинства будет иметь значение простого перечня довольно замечательных людей, встречающихся между судьями. Имена Норта и Монтегю приводят нас к целой породе замечательных людей, как это можно видеть, проследив родословное дерево Монтегю и также Сиднеев (см. главу «Литераторы»), естественная история которых, если только можно так выразиться, заслуживала бы, по меньшей мере, нескольких страниц. В этих родословных трудно найти имя, принадлежащее человеку только выдающемуся: по большей части это имена людей знаменитых. Они состоят в близком родстве между собою и проходят через десять поколений. Главный корень этой столь распространенной даровитости надо искать в семействах Сиднеев и Монтегю и, в меньшей степени, в семействе Норта.

Кровь Сиднеев (я разумею потомков сэра Уильяма Сиднея и его жены) имела замечательно сильное влияние в двух различных комбинациях. От союза с Дудлеями произошел в первом поколении сэр Филип Сидней и его выдающиеся брат и сестра; во втором поколении мы найдем, по меньшей мере, одного выдающегося человека; в третьем – сэра Алджернона Сиднея, его замечательного брата и заслуживающую уважения сестру. От союза с Гаррингтонами произошел знаменитый писатель и Елизавета, мать обширного и весьма замечательного семейства, занимающего первое место в моей генеалогической таблице.

Кровь Монтегю, представителем которой является сэр Эдвард, умерший в Тауэре в 1644 году, имеет три различных источника. Его прадед (Ор.) был сэр Джон Финс, Верховный Судья Королевской Скамьи, его дед, Джон Ропер – Генерал Атторней при Генрихе VIII; его отец, человек еще гораздо более выдающийся, чем дед и прадед, – сэр Эдвард Монтегю, Верховный Судья Королевской Скамьи. Сын Верховного Судьи, сэр Эдвард Монтегю, женился на только что упомянутой мною Елизавете Гаррингтон и имел большое семейство, которое как само по себе, так и в происшедшем от него потомстве получило большую известность. Перечислим только почетные титулы, доставшиеся на долю его членов: в первом поколении они получили два пэрства – графство Манчестерское и баронство Монтегю; во втором – два других: графство Сандичское и баронство Капель; в третьем еще пять: графства Галифакс и Эссекс, баронство Гильфорд и новое баронство Капель (second creation), в четвертом прибавилось еще одно, герцогство Манчестер 1-й министр; в пятом – графство Гильфорд. Второй граф Гильдфорд, и-й министр Георга III (более известный под именем лорда Норта), приходится в шестом поколении.

Объем этой книги не позволяет привести здесь характеристики всех лиц, имена которых вошли в эту генеалогическою таблицу. Все, что я могу и должен сделать, – это привести ближайших родственников судей и показать, что все это – люди несомненно даровитые, что своим положением они обязаны не одним подкупам и что полученная ими известность не есть дело случая. Я сделаю это охотно, хотя, быть может, в настоящем случае моя гипотеза представится в невыгодном свете, потому что Фрэнсис Норт, лорд хранитель печати, 1-й барон Гильфорд, по своему значению равный или почти равный лорду канцлеру, в особенности представляет собою личность, подвергавшуюся сильным нападкам и осуждениям со стороны современных авторитетов. В опровержение моей теории могут сказать, что факт достижения Нортом почетного звания лорда хранителя печати показывает невозможность принимать это достижение высших должностей за критерии способностей, что при его избрании играли главную роль подкупы и что в наследство ему досталось только знатное имя, а не природные дарования; то же может быть сказано по отношению ко всем членам этого или другого семейства. Замечание это представляется настолько существенным, что на него нельзя ответить простыми опровержениями, и поэтому я должен заняться анализом характеров и войти в несколько большие подробности. Я уверен, что после этого многие читатели вернее оценят значение наследственности и убедятся, что часто природные дарования составляют неотъемлемую принадлежность известных семейств.

Фрэнсис Норт, лорд хранитель печати, имел пять братьев и одну сестру. Жизнь троих из братьев нам хорошо известна по превосходным биографиям, составленным четвертым братом, Роджером Нортом. В родословном дереве легко видеть место, занимаемое братьями Норт в семействе Монтегю. Они приходятся в третьем из тех поколений, о которых я только что говорил, именно в том поколении, в котором это семейство получило герцогство, два графства и два баронства. Предки их отца в пяти поколениях по восходящей линии были люди известные своею ученостью. Первый лорд Норт, живший при королеве Елизавете, был знаменитым законоведом. Сын его, бывший посланником, человек весьма способный, женился на дочери лорда канцлера Рича; сын этого сына, не доживший до пэрства, женился на дочери судьи, а его пра-пра-правнуками (промежуточные представители этой линии, люди более или менее замечательные, но мне мало известно об их браках) были вышеупомянутые братья Норт.

Отец этих братьев был четвертый барон Норт. Он был литератором и в числе других сочинений оставил жизнеописание родоначальника своей фамилии, о котором говорит, что это был человек замечательно добродетельный, бережливый и воздержанный. Сочинения его не отличаются таким блестящим слогом, как сочинения его отца, человека, судя по описанию, весьма пылкого и остроумного, поэта и прозаика вместе. Поэмы его удостоились похвалы Вальполя. Мать этих братьев, Анна Монтегю, описана своим сыном как образец добродетели и мудрости. По моему мнению, те непохвальные качества, которыми отличались трое из братьев Норт, т. е. бесчестность лорда хранителя печати, мелочная бережливость и склонность к торгашеству, проявлявшиеся в различных формах в лорде хранителе, известном финансисте и начальнике коллегии Св. Троицы, – перешли к ним от четвертого барона Норт. Я не могу не обратить внимания на эти качества, так как они представляют собой выдающиеся черты характеров братьев Норт и играют важную роль в их жизнеописаниях.

Говоря о лорде хранителе печати, я хочу сперва заняться темными сторонами его характера, так как следующий после разбора этих сторон труд будет приятнее и интереснее. В качестве общественного деятеля лорд хранитель подвергался беспощадным осуждениям. Лорд Кэмпбелл называет его самым ненавистным из людей, когда-либо державших в своих руках Большую Печать, и говорит, что он в течение всей своей жизни старался добиться повышений самыми низкими средствами. Епископ Бернетт называет его хитрым и лукавым, лорд Маколей обвиняет его в эгоизме, трусости и низости. Я не знаю ни одного писателя, который отозвался бы с похвалою о его общественной деятельности, за исключением его брата, питавшего к нему самую нежную привязанность. Но далее лорд Кэмпбелл признает за лордом хранителем необыкновенную любезность в близком домашнем кругу и соглашается, что та горячая, никогда не ослабевавшая привязанность, которая существовала между ним и его братом (пережившим его, чтобы стать впоследствии его биографом), отличается самым трогательным характером. При разборе его общественной деятельности моя главная цель – показать, что, несмотря на его недостойные поступки с целью достичь повышений, несмотря на то, что сильные связи, который были у него в высших сферах, сильно облегчали для него доступ к этим повышениям, – лорд хранитель, так же как и его брат, были люди замечательно даровитые. Епископ Бернетт говорит, что он не имел добродетелей своего предшественника (лорда Ноттингэма), но стоял выше его но своим способностями. Лорд Кэмпбелл не согласен с этим мнением и замечает, что «Ноттингемы родятся веками». (Я прошу читателя припомнить необыкновенные дарования, переходившая по наследству в семействах Ноттингема и Финча.) Маколэй говорит, что он обладал ясным умом, отличался большим трудолюбием, начитанностью, замечательными познаниями вообще, и более чем замечательным знанием законов. Брат лорда хранителя, Роджер, описывая его юность, говорит следующее:

«В нем в особенности достойно замечания то, что вместе с изучением права, которое обыкновенно считают поглощающим все время молодого человека, он продолжал заниматься и многими другими науками: историей, словесностью, языками. Поэтому из него вышел не только отличный правовед, но хороший историк, политик, математик, философ и, кроме всего этого, превосходный музыкант».

Младший брат его, сэр Дудлей Норт, быль человек чрезвычайно даровитый и сильный. Еще в юности он уехал в Смирну, где еще до сих пор добрые дела его не забыты и где он приобрел большое состояние; по возвращении же в Англии имел большое влияние в парламенте, будучи замечательным финансистом. В первой молодости в его характере была одна черта, достойная внимания, а именно: он еще в школе впервые показал страсть к барышничеству и плутням; впоследствии он запутался и попал в долга, которые принуждены были уплатить его родители; но наконец, сделав над собою громадное усилие, он до такой степени преобразился, что брат его заканчивает его биографию следующими словами:

«Если мне будет позволено высказать мое мнение о нравственной стороне его характера, то я скажу, что, несмотря на те уловки и ухищрения, который он употреблял в торговых сделках с целью выманить деньги от лиц, имевших с ним дело, я все-таки не считаю его скрягою. Что же касается до плутовства, в этом отношении он является уже вполне безупречным».

Из того же источника мы узнаем, что он был очень живым, развитым и красивым ребенком. В школе, при своем живом темпераменте, он мало сидел над книгами, но благодаря своим способностям окончил курс одним из порядочных учеников. Кроме того, он превосходно плавал и мог пробыть в воде очень долго. (Я нарочно упоминаю об этом, так как далее буду говорить о частом совпадении физических и интеллектуальных способностей.) Иногда он оставлял свое платье какому-нибудь носильщику у Лондонского моста и бежал нагой по тинистому берегу Темзы, почти до самого Челси, чтоб иметь удовольствие доплыть до того места, где оставил платье, вниз по течению реки, и он любил заканчивать купанье, бросаясь в каскад ниже старого Лондонского моста. Я часто удивлялся его штукам, когда мне случалось видеть их с парохода.

Я приведу слова Маколея о первом появлении лорда Норта на политической сцене. В своей «Истории Англии», описывая период, непосредственно следовавший за восшествием на престол Иакова II, Маколэй говорит:

«Человек, которому пришлось принять на себя труд изыскания средств и способов, был сэр Дудлей Норт, младший брат лорда хранителя печати. Это был один из даровитейших людей своего времени. В молодости он был послан на Восток, где долгое время принужден был заниматься торговыми делами. Многие, находясь в подобном положении, могли бы остановиться в своем развитии, потому что в Смирне и Константинополе существовал полный недостаток в книгах и умных товарищах. Но молодой приказчик обладал одним из тех сильных умов, которые не нуждаются в посторонней помощи. В своем уединении он занимался обсуждением философской стороны торговли, и результатом его измышлений была целая превосходная теория, в своих основных положениях совершенно сходная с тeopией Адама Смита, явившейся целым столетием позже. При вступлении в парламент, несмотря на то, что он был там новым членом, лорд казначей преимущественно ему предоставил заведывание финансовой частью в нижней палате».

Способности Норта и его превосходное знание торгового дела восторжествовали над всеми оппозициями, как в казначействе, так и в парламенте. Старые члены с удивлением видели, с какою ловкостью и уверенностью человек, не успевший пробыть и двух недель в палате и проведший большую часть жизни в чужих краях, исполнял все обязанности Канцлера Шахматной Доски. В это время ему было сорок четыре года.

Роджер Норт излагает финансовую теорию своего брата следующим образом: в разных государствах, у различных народов нет отдельной, независимой торговли, подобно тому, как у них есть отдельные правительства; торговля одна для всего мира. Она подобна океану, который не может высохнуть или пополниться в одной из своих частей без того, чтобы это не отразилось на всех других. Относительно денег он говорит: «Ни один народ не может терпеть недостатка в деньгах и не должен иметь их в избытке. Если ему нужны деньги, то он предложит за них какую-либо ценность и купцы, из собственных выгод, поспешат их ему доставить их». Далее Роджер Норт говорит о сэре Дудлее и о лорде хранителе печати: «Эти братья очень любили общество друг друга; они в совершенстве изучили свои различные профессии, и каждый из них находил в другом неистощимый запас новых сведений, до которых всегда так жадны недюжинные умы».

Доктор Джон Норт, начальник коллегии Св. Троицы в Кембридже, в некоторых чертах своего характера сходен со своим братом, в других же отличается от него. В ранней молодости и даже в совершенном возрасте он далеко не был так силен и крепок, как большая часть его братьев, но отличался слабым телосложением. Если что поражало в нем неприятно, так это его неестественная серьезность, которая в юноше редко бывает хорошим признаком и часто является следствием физического или умственного бессилия; но в нем эта серьезность могла зависеть только от физической слабости, так как сила его умственных способностей не подлежит никакому сомнению.

Таким образом, он пристрастился к умственным знаниям, и все его траты шли на книги; в других отношениях он был бережлив до скупости. Но он или уже слишком много предавался мышлению, говорит его брат, или эта умственная работа обходилась ему дороже, чем другим людям, потому что он посвящал ей более труда и отдавался ей с большим напряжением, чем это обыкновенно делается. Одним словом, это был самый сосредоточенный и страстный из всех мыслителей, когда-либо живших и не утративших при подобной работе своих умственных способностей. Это разрушило его здоровье. У него было чрезвычайно слабое телосложение, походка – вялая, нетвердая: ноги его часто путались, как у пьяного. Отдыхал он не подолгу и только урывками, так как сон его редко бывал спокойным, а всегда прерывался тяжелыми грезами; его жаждущий деятельности ум постоянно находился в возбужденном состоянии.

Задавая такую тяжкую и непрерывную работу своему мозгу, он, очевидно, не рассчитал своих сил, и следствием этого был удар, после которого он не мог уже оправиться и разрушался все более и более как умственно, так и физически, пока, наконец, смерть не прекратила его страдания на 39-м году от рождения.

Без сомнения доктор Джон Норт заслужил бы более громкую репутацию, если бы этому не помешали отчасти его ранняя смерть, отчасти же та чрезвычайная щекотливость, с которой он относился к посмертной критике, приказав сжечь после своей смерти все свои рукописи. По-видимому, он в особенности отличался превосходным знанием греческого и еврейского языков.

В характерах лорда хранителя печати и начальника Троицкой коллегии было много сходного: оба они были очень застенчивы и любили научные занятия. Бережливостью, доходившею до странности, отличались все три брата. Ленивые наклонности начальника Троицкой коллегии проявлялись также в сэре Дудлее, который после своего возвращения из Англии не любил никакого движения и по целым дням сидел дома или катался по Темзе, управляя маленьким парусным судном. Лорд хранитель печати был всегда очень мнителен относительно своего здоровья.

Мэри Норт, впоследствии лэди Спринг, сестра этих братьев, отличалась не меньшей даровитостью.

Кроме привлекательной наружности, говорит Роджер Норт, она обладала высоким умом, необыкновенной памятью и была замечательно приятной собеседницей. У нее было обыкновение заучивать наизусть длинные романы, и я до сих пор не могу без удивления вспомнить, с какой точностью она, почти без запинки, повторяла как разговоры и письма, так и описательные места из этих романов.

Она умерла вскоре после рождения своего первого ребенка, немногим ее пережившего.

Роджер Норт, биограф своих братьев, на которого я так часто ссылался, оставил много других сочинений, в том числе одно о музыке, показывающее, что он был одарен музыкальными способностями, так же как и лорд хранитель печати, у которого эти способности достигли замечательного развития. Частная жизнь его мало известна. Роджер Норт был генерал-атторнеем при супруге Иакова II, нет сомнения, что он был человек даровитый. «Жизнеописания Нортов» не могли выйти из-под пера посредственного писателя: они носят несомненные признаки таланта и показывают в авторе способность замечательно верного понимания характеров. Кроме того, Роджер Норт, по-видимому, был человек с теплой душой и пользовался любовью всех его окружающих.

Чарльз, пятый лорд Норт, был старшим братом в семействе и наследовал титул. В этой личности, против моего ожидания, я не мог найти признаков особенной даровитости, но его дочь, Дудлея Норт, литературные вкусы которой до странности совпадали со вкусами ее дяди – доктора Джона, является уже замечательной личностью. По словам Роджера, «она изнурила себя занятиями, но зато ознакомилась в совершенстве не только с латинским и греческим, но и с восточными языками». Дудлея Норт умерла рано и оставила после себя ею самою составленную прекрасную библиотеку восточных писателей.

Я закончу описание членов этого семейства следующими словами из предисловия их биографа: «Действительно достойный замечания факт, что в столь многочисленном, широко рассеявшемся стаде, как семейство Дудлея лорда Норта, не было ни одной худой овцы».

Ближайшим родственником Нортов по боковой линии, со стороны Монтегю, был Чарлз Гэттон (Hatton), их двоюродный брат (first cousin). Роджер Норт три раза упоминает о нем в своих «Жизнеописаниях» и всякий раз называет его «несравненный Чарльз Гэттон». Мы не знаем, что подало повод к такому отличию, но думаем, что то уважение, с каким Роджер Норт относится к заслугам Гэттона, дает нам право поместить его в числе других даровитых членов семейства Монтегю.

Я приведу еще только четырех родственников семейства Норт. Во-первых, дед их (great uncle), сэр Генри Монтегю, верховный судья Королевской Скамьи, получивший титул графа Манчестерского и приходившийся прадедом Джемсу Монтегю, канцлеру Шахматной Доски при Георге III, и дядей Уильяму канцл. Ш. Д. при Иакове II. Лорд Кларендон говорит о нем следующее: «Это был человек чрезвычайно трудолюбивый и способный к делу, сохранивший до самой смерти такую крепость духа, что многие из тех, которые знали его в более молодых годах, находили, что с годами способности его становились еще живее. Лорд Брум говорит, что, по признанию всех современников, дарования его являлись с тем же ярким и неизменным блеском в продолжение всего этого трудного времени. Он говорит также об остроумии, которое никогда не изменяло ему, и о мягкости характера, которой ничто не могло нарушить, как о качествах, одинаково свойственных и ему, и всему его семейству (в непосредственном смысле), которыми он значительно превосходил других людей. Замечательная характеристика лорда Норта, принадлежащая его дочери, лэди Шарлотте Линдсей и приложенная к биографическому труду лорда Брума, может служить достаточным доказательством высокой даровитости этой женщины.

Можно указать еще одно замечательное семейство юристов, состоящее в родстве с Нортами, но место которого в родословной последних мне неизвестно, именно семейство Гайдов, заключающее в себе знаменитого первого графа Кларендона. По-видимому, лорд верховный судья Гайд дружески интересовался лордом хранителем печати Фрэнсисом Нортом, когда этот последний был еще только начинающим адвокатом и давал понять о своем родстве с ним, называя его «cousin».

Недостаток места, но никак не материала, вынуждает меня закончить этот перечень даровитых родственников семейств Нортов и Монтегю. Но я уверен, что и сказанного мною достаточно для подтверждения моего мнения, приведенного выше, что природные дарования чрезвычайно высокого разряда наследовались значительным числом членов этого семейства, которые таким образом своей репутацией были обязаны именно этим дарованиям, а не поддержке своих родственников.

Другой способ убеждения в наследственности даровитости заключается в наблюдении того, насколько ближайшие родственники весьма выдающихся людей являются более выдающимися, нежели родственники более отдаленные. Таблица II отчетливо решает этот вопрос уже объясненным мною путем. Она показывает, что близкие родственники судей гораздо даровитее дальних, и даже настолько, что родство в четвертой степени не имеет уже никакого заметного влияния на даровитость. Столбец С моей таблицы составлен на основании следующих данных: оказывается, что 23-м из числа упомянутых судей приписываются многочисленные семейства, в которых средним числом было по четыре взрослых сына; об этих 11 судьях говорится только, что они «имели потомство» – допустим, средним числом по 1,5 сына в каждом семействе; а у остальных общее число сыновей принимается приблизительно до 128; таким образом, общий итог будет равняться 294. К этому надо прибавить, что в 9 случаях говорится только, что судьи были женаты, но не упоминается о том, были ли у них дети; наконец, про 31 судью нам остается неизвестным – были ли они в браке. Я полагаю, эти данные дают право заключить, что судья, в среднем итоге, имел по крайней мере одного сына, достигавшего такого возраста, в котором он мог бы сделаться заметным, если бы обладал достаточной для этого даровитостью. Можно увидать также, что каждое взрослое семейство состоит средним числом не менее, как из 2,5 сыновей и из 2,5 дочерей, следовательно, каждый судья имеет средним числом 1,5 брата и 2,5 сестры.

Из этих данных легко определить число родственников в каждом порядке. Так, племянники состоят из сыновей братьев и сыновей сестер, а мы предположили, что у 100 судей должно быть 150 братьев и 250 сестер, из которых каждый брат и каждая сестра средним числом имеют по одному сыну, – следовательно 100 судей будут иметь 150 + 250, или 400 племянников.

Я не стану утруждать читателя дальнейшими расчетами. Достаточно сказать, что я разделил общее число выдающихся родственников 100 судей на число родственников в каждой степени, и это деление дало мне столбец Д таблицы II; тот же столбец я изображаю в генеалогическом порядке на таблице III.

Следует заметить при этом, что таблица III относится только к прославившим себя семействам. Если бы мы привели ее в соответствие со столбцом Е таблицы II, в котором рассматриваются все судьи, независимо от того, имели ли они замечательных родственников или нет, тогда отношение между выдающимися родственниками в различных степенях родства осталось бы неизмененным, хотя абсолютное число уменьшилось бы приблизительно на одну треть.

Таблица III показывает несомненно, какое громадное влияние имеет близкий родственник для унаследования даровитости сравнительно с отдаленным. Говоря вообще, процентные отношения уменьшаются вчетверо с каждой отдаляющеюся степенью, как в нисходящей линии, так и в боковых. Так, если в первой степени родства процентное отношение было около 28, то во второй степени оно будет около 7, а в третьей 1,5.

Эта таблица удостоверяет еще другой факт, который обыкновенно считается маловероятным. Она показывает, что если мы обратим внимание на средние выводы из многих примеров, тогда частые капризы природы, при создании исключительных гениев, явятся скорее кажущимися, нежели действительно существующими. Талантливость обыкновенно не возникает внезапно и точно так же не исчезает разом; напротив того, она развивается постепенным и правильным отклонением от обычного жизненного уровня известной семьи. Статистика показывает, что существует правильное среднее повышение даровитости в поколениях, предшествующих высшей степени ее развития, и такое же правильное понижение в поколениях, последующих за этим моментом. В первом случае браки способствовали произведению талантливости, во втором же они были не способны поддержать ее.

После трех последовательных сочетаний с посторонними элементами потомство судей, по-видимому, утрачивает способность возвыситься до выдающегося положения. Эти результаты не удивительны, если их сравнить с более продолжительною родственною передачею черт лица или болезней. Для даровитости необходимо тройное основание, каждая опора которого должна быть прочно утверждена. Для того чтобы человек унаследовал даровитость в конкретном ее виде, он должен унаследовать три качества, отдельные и независимые одно от другого: именно, известную способность, энергию и силу. Если он не соединяет в себе всех этих трех качеств, или, по крайней мере, двух из них, он не может надеяться занять видное положение в свете. Вероятность, что человек наследует сочетание трех качеств, не имеющих никакой связи между собою, естественным образом втрое меньше вероятности, что он наследует одно из них.

Процент даровитости внуков судей представляет заметную разницу в тех случаях, когда сыновья судей (отцы этих внуков) были выдающимися личностями сравнительно с теми случаями, когда этого не было. Предположим, что сын судьи желает вступить в брак; спрашивается, какие он имеет шансы надеяться, что сыновья его сделаются впоследствии выдающимися людьми, опорою, а не обузою своей семьи?

Рассматривая те случаи, когда сын судьи сам был выдающимся человеком, я нахожу, что из 226 судей, живших до настоящего царствования, у 22 сыновья были замечательными людьми. Я не ввожу сюда примеров из настоящего царствования, так как внуки этих судей большею частью еще слишком молоды и не могли еще достигнуть известности. 22 на 226 представляет отношение 10 на 100 в виде процентного количества судей, имеющих выдающихся сыновей. (Читатель заметит, как близко этот результат подходит к числу 9,5, находящемуся в моей таблице, что одинаково говорит за общую верность обоих расчетов.) Из этих 22 я насчитываю следующие тройные сочетания. Семейство Аткинсов я считаю за две таких группы. Правда, дед их был только Главным судьей (chief justice) в северном Уэльсе, а не английским судьей; но сила крови в этом семействе сказалась не только в том факте, что сын его и двое внуков были английскими судьями, но и в том, что внук одного из них по женской линии также был английским судьей. Подобный же ряд представляете семейство Праттов, т. е. верховный судья, его сын, лорд канцлер, граф Кэмден, и внук, сын графа, первый маркиз Кэмден; последний был канцлером кембриджского университета и человеком замечательным во многих отношениях. Третий пример представляет семейство Йорков: сын лорда канцлера, графа Гардвика, Чарльз Йорк, был сам лордом канцлером. Сыновья его были даровитыми людьми: один из них был первым лордом адмиралтейства, другой – епископом Элским, третий отличился в военной службе и был пожалован бароном Дуврским, четвертый был замечательным адмиралом. Я не стану включать в свой счет всех этих примеров, но указываю на них, как на три удобные примера. Итак, в общей сложности мы имеем шесть благоприятных случаев; к ним мы имели бы полное право присоединить некоторых представителей замечательного семейства Монтегю, членами которого были многие из судей, как до восшествия на престол Карла I, так и после того. Но я желаю строго держаться указанных мною пределов, и потому из 22 примеров принимаю только шесть случаев успеха (на каждого судью я, как и прежде, полагаю только по одному сыну), или 1 случай на 4. Даже и при этих ограничениях вероятность того, что каждый из сыновей выдающегося сына судьи сделается замечательным человеком, есть не больше как 1 против 4.