Текст книги "Тест на ДНК. С чего все начиналось? О наследственности, изменчивости и эволюции"

Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно необходимо поднять настоящий уровень способностей. Цивилизация есть новое требование, наложенное на человека течением событий подобно тому, как в истории геологических изменений мы видим постоянно новые требования, налагаемые на различные породы животных. Эти требования действуют двояко: или они изменяют природные качества пород путем естественного отбора, когда перемены происходили довольно медленно, а порода была довольно восприимчива, или же истребляют породы совершенно, когда перемены были слишком резки, а порода упорна. Число человеческих пород, совершенно исчезнувших под гнетом требований новой цивилизации, служит страшным для нас уроком. Я думаю, что ни в какой период всемирной истории не было ни одной породы животных, которая истреблялась бы на таких огромных пространствах и с такой изумительной быстротой, как дикие народы. На Северо-Американском материке, на Вест-Индских островах, на мысе Доброй Надежды, в Австралии, Новой Зеландии и на Ван-Дименовой земле обитатели обширных стран были совершенно стерты с лица земли в короткое время трех столетий не столько натиском более сильной породы, сколько влиянием цивилизации, которая была им не по силам. Даже и мы, передовые работники в созидании этой цивилизации, начинаем чувствовать себя неспособными жить в мире с нашим собственным сознанием. Потребности централизации, сообщения, образование требуют от нашей породы более мозгу и умственных сил, чем сколько она имеет. Мы громко жалуемся на недостаток более способных людей во всех сферах жизни: ни государственные люди, ни философы, ни ремесленники, ни простые рабочие не стоят на высоте тех многосложных знаний, которых требует их профессия. Наша «широкая цивилизация обнимает множество различных интересов, с которыми государственные люди и философы нашей породы не могут справиться, а от наших обыкновенных ремесленников и рабочих она требует труда более разумного, чем тот, к которому они способны. Порода наша изнемогает от этих требований, превышающих ее силы, и может выродиться под их тяжестью. Если бы средний уровень ее способностей был поднят на одну или две степени, то новые классы F и G были бы способны вести сложные государственные дела, внутренние и внешние, с такой же легкостью, с какой владельцы поместий, принадлежащие к теперешним классам F и G, способны вести свои хозяйства. Тогда и все прочие классы общества возвысились бы до такой степени совершенства в работах, какая требуется в наш девятнадцатый век.

Когда трудности борьбы за жизнь не превышают сил известной породы, тогда они полезны и подкрепляют ее, – иначе причиняют смерть; так бедные и тонкие растения влачат жалкую жизнь подле линии летних снегов на Альпах, а немного выше совершенно вымирают. Нам нужен спинной хребет более крепкий для того, чтобы он мог выносить более тяжелую ношу, которую теперь на него взваливают, и нам нужен мозг более развитый для того, чтобы он мог приспособляться к потребностям современной жизни и исполнять свой задачу с большей легкостью, чем теперь. Мы могли бы, в известной мере, возвысить природу человека до уровня с новыми потребностями, стесняющими его существование; мы могли бы также, в известной мере, изменить самые потребности так, чтобы они как можно менее стесняли человека. Ясно, что нужно стремиться к тому и другому в одно время, с целью поставить природу человека и условия его жизни в самую полную гармонию.

По мере того, как род человеческий умножается, общественные отношения необходимо усложняются и кочевые привычки варварских народов не могут долее уживаться с новыми потребностями. Все писатели совершенно согласны между собой в том, от каких причин происходит неспособность диких к цивилизации и почему эти блуждающие, живущие охотой племена вымирают, как только приходят в соприкосновение с подвигающейся вперед колонизацией. Труд этих людей не имеет ни постоянства, ни последовательности, а вследствие наклонности своей к бродячей, независимой жизни они нигде не поселяются для работы иначе как на короткое время, и то если их принуждает к тому нужда или если их поощряют к тому ласковым обращением. Мидау говорит, что китайцы называют варваров, живущих на границах империи, фразой, которая значит: «здесь, там, нигде». Можно привести сколько хотите доказательств того, как глубоко была проникнута кочевыми привычками природа людей, населявших те земли, которые теперь покрыты англосаксонской и другими цивилизованными породами. К счастью для любителя приключений, ему и у нас есть довольно места, и если он не в силах устоять против желания пошататься, то находит себе занятие в колониях, в армии или на борту корабля. Такая наклонность вообще бывает наследственная, она причиняет беспокойную неугомонность, похожую на ту, когда птица хлопает крыльями по решеткам клетки; но для людей с характером более цивилизованным она непонятна и совершенно противна той доле наших нравственных понятий, которая самая современная. Если человек принадлежит по рождению к кочевому племени, то ему стоит только переходить с места на место и наклонность его будет удовлетворена; но англичанин девятнадцатого столетия не мог бы этим довольствоваться, он унаследовал много потребностей цивилизованного человека, которые необходимо должны вымереть при скитальческой жизни, точно так, как скитальческие наклонности вымирают при постоянной жизни на одном месте. Стало быть, в его натуре есть противоположные потребности, которые могут быть удовлетворены только случайно, вследствие каких-нибудь необыкновенно сложившихся обстоятельств. Существование таких наклонностей в нашей породе есть большое несчастье, но так как им суждено погибнуть, то чем скорее это случится, тем лучше для человечества; впрочем, они уже постоянно исчезают перед общественными условиями английской жизни. В наше время никто не приобретет средств к жизни, если будет работать только урывками, потому что не выдержит соперничества с теми, кто трудится постоянно. Если его натура возмущается против монотонности ежедневного труда, то он будет искать развлечения в трактирах, в разгульной жизни, даже будет воровать или совершать другие более важные преступления, иначе добровольно покинет отечество. В первом случае он едва ли оставит после себя столько детей, сколько обыкновенно оставляют женатые люди, привыкшие к семейной жизни, а во втором случае его потомство совершенно потеряно для Англии. Наш ремесленный класс мало-помалу отвыкает от бродячих наклонностей нашей породы и приобретает те способности, которые необходимы ему для исполнения его обязанностей, так что главные типические качества современного британского работника совершенно уже противоположны качествам кочующих народов. Г. Хадвик говорит, что эти качества состоят из большой телесной силы, руководимой твердой, настойчивой волей, из умственного самодовольства и из равнодушия к внешним посторонним впечатлениям, с помощью которого они исполняют однообразный тяжелый труд, оставаясь «непоколебимыми как время».

Любопытно заметить, как сделался неважным для современной цивилизации когда-то знаменитый и с виду чистокровный норманн. Его тип, выработавшийся, вероятно, под влиянием его наклонностей к удальству, не встречается более между нашими монархами, и только изредка – между современными знаменитостями; его скорее можно встретить между незамечательными членами некоторых аристократических семейств и в особенности между самыми незначительными офицерами армии. Современные передовые люди принадлежат к породе более грубой и более сильной, в чем легко убедиться, взглянув на коллекцию фотографических портретов; они менее впечатлительны и запальчивы, но в них более суровости и настоящего мужества. То же можно заметить о немцах, входящих в состав Австрийской империи; они с виду принадлежат к высшей породе, чем пруссаки, которых грубая наружность неприятно поражает путешественника, душою к северу от Вены; а между тем пруссаки обладают большей нравственной и физической силой.

Натура диких людей, необузданная и повинующаяся первому побуждению, еще более чужда духа просвещенной цивилизации, чем привычка к кочевой жизни. Цивилизованный человек должен уметь выносить и терпеть, он должен постоянно иметь в уме как задачу завтрашнего дня, так и задачу настоящей минуты, как то, что видел вчера, так и то, что теперь имеет перед глазами. Это – одно из самых тяжелых требований цивилизации, с которыми может ужиться только тот дикий человек, который выходит из общего ряда. Инстинкт дикого человека совершенно приспособлен к его житейским нуждам; жизни его угрожают ежедневно такие опасности, которых нельзя предвидеть; он живет со дня на день только для настоящей минуты, не думая о прошедшем и не заботясь о будущем; но такой инстинкт совершенно недостаточен для цивилизованной жизни. Полуразвитый дикарь способен сообразить только те предметы, которые находятся непосредственно перед его глазами, а потому постоянно делает, по неловкости и неумению, такие ошибки, которые впоследствии его очень беспокоят и огорчают. Он не имеет понятия об умственной перспективе, а потому ближайшие причины всегда кажутся ему гораздо важнее отдаленных; а когда, уступив первому порыву увлечения, он видит горькие его плоды, то начинает сожалеть и удивляться своей слабости. Ему не верится, чтобы он мог сделать вчера то, что сегодня находит глупым, несправедливым и вредным. Но если он, при своей увлекающейся непостоянной натуре, одарен великодушием и чувствительностью, то он более чем кто-нибудь другой страдает от сознания своих заблуждений.

Очень верно замечание, которое обыкновенно служит темой для моралистов разных вероисповеданий, что человек родился с натурой несовершенной. У него есть высокие стремления, но в его характере есть слабости, которые делают его неспособным привести в исполнение самые благородные его замыслы. Он видит, что ему следует направить свои действия на известный путь и что через это он будет счастливее, но его наклонности шатки и низки и портят его лучшие намерения. Вся нравственная природа человека заметена грехом, который мешает ему делать то, что приказывает его ум.

Я предлагаю такое объяснение этой очевидной аномалии, которое, думаю, будет совершенно удовлетворительно с научной точки зрения. Я утверждаю, что развитие нашей натуры, совершается ли оно путем Дарвинова закона о естественном подборе или путем изменения привычек наших предков, еще не достигло высоты развития нашей нравственной цивилизации. Человек вчера еще был варваром, а потому природные способности его породы не успели еще развиться соразмерно с его недавним прогрессом. Мы, люди настоящего века, похожи на животных, которые внезапно перенесены в среду новых условий климата и пищи; наши инстинкты оказываются недостаточными при новой обстановке.

Моя теория подтверждается следующим фактом: новообращенные из варварства, более чем люди старых цивилизаций, сознают, что их натура не в силах удовлетворять их нравственных нужд. Негр приходит в ужас, сознавая всю дикость и необузданность своей собственной натуры, и легко поддается влиянию проповедника; но не думаю, чтобы можно было поколебать самодовольство важно выступающего китайца.

По моей теории смысл первородного греха состоит не в том, что человек пал с прежней высоты, но в том, что он возвышался в нравственном образовании с такой быстротой, за которой не могла поспеть натура его породы. Мое мнение подкрепляется тем выводом, который мы находим в конце всех независимых этнологических исследований, что человеческая порода вначале состояла из людей совершенно диких и что после бесчисленного множества лет варварства человек только очень недавно вступил на путь нравственности и цивилизации.

Прежде чем мы будем говорить о влияниях, которые действуют на естественные силы и интеллигенцию нации и рас, я должен просить читателя представить себе ясно, до какой степени разумно ожидать существования подобных влияний и до какой степени согласно с аналогией и опытом ожидать, чтоб контроль характера будущих поколений настолько же лежал во власти живущих, насколько здоровье и благосостояние отдельных личностей лежит во власти хранителей их детства.

Наше незнание целей нашего существования чрезвычайно велико; мы верим только, что индивидуальная жизнь составляет часть какой-то более обширной системы, которая борется и стремится вперед к целям, смутно видимым или совершенно неизвестным для нас, в силу разнородных притяжений – чувств, ума, вкусов и наклонностей – бесконечного числа отдельных личностей, которые беспрерывно сменяют друг друга на сцене жизни.

Нет ничего, что бы придавало более исключительный или священный характер рас, чем семейству или личностям, составляющим последнее. Мы знаем, насколько мало заботится природа о жизни отдельных лиц; мы видели, как небрежна она относительно знаменитых семейств, которые то и дело поднимаются, цветут и гибнут.

То же самое можно сказать о целых расах и даже о целом мире, а по аналогии и о других аренах существования, кроме Земли, этой отдельной планеты одного из бесчисленных миров. Отсюда нам кажется, что мир развился только под влиянием неосмысленных средств или притяжений, но в недавнее время на сцене жизни появился человек и, сделавшись мало-помалу разумным, человечным и способным, глубоко видоизменил ее условия. Уже теперь он способен заботиться о собственных интересах с несравненно большей предусмотрительностью, чем в древние, доисторические времена варварства и кремневых ножей; уже теперь он способен действовать на основании прошлого опыта, образовывать тесные союзы с отдаленными сродниками и принимать меры против будущих нужд, известных только по соображению, задолго до того, как почувствуется их действительный гнет. Он внес в свою жизнь большую долю цивилизации и внешнего благоустройства, которые влияют в значительной степени на его собственное благосостояние и благосостояние его детей; ему остается пустить в ход еще другие меры, который отразятся на естественных дарованиях его племени.

Я не достиг бы никакого практически полезного результата, если б стал разбирать влияние на народонаселение таких общественных учреждений, какие существовали в Спарте. Они так чужды и противны современному чувству, что упоминать о них совершенно бесполезно. Поэтому я ограничусь разбором лишь таких влияний, который действуют в наше время и о которых можно говорить не колеблясь.

Я буду иметь случай показать, что некоторые моменты замедляют средний возраст вступления в брак, тогда как другие ускоряют его; в то же время общий характер моих доводов покажет, что эти моменты оказывают громадное влияние на средний уровень естественных сил расы. Я покажу, что самые мудрые меры суть те, которые ведут к замедлению среднего возраста брака между слабыми и ускоряют его между сильными классами. Между тем, к несчастью для нас, влияние многочисленных общественных фактов действовало сильно и губительно прямо в противоположном направлении.

Определение влияния среднего возраста брака на нарастание какого-нибудь отдела населения составляет, следовательно, первый предмет, подлежащий исследованию.

Каждый легко допустит, что это момент, имеющий большое влияние, но немногие догадаются о настоящих размерах последнего и немногие поверят, что результаты его имеют настолько важное и неотразимое влияние на естественные силы расы, как я буду иметь возможность показать.

Средний возраст брака действует на население трояким образом. Во-первых, те, которые женятся молодыми, имеют наибольшие семейства. Во-вторых, они производят большее число поколений в течение данного периода; на этом основании нарастание плодовитой расы, идущее в геометрической прогрессии, в значительной степени увеличивается под конец продолжительного периода вследствие обычая ранних браков. В-третьих, у рас, которые вступают в брак в раннем возрасте, в данное время находится в живых большее число поколений.

Для объяснения сложного эффекта этих трех влияний будет всего лучше взять два примера, очень, но не чрезвычайно далеких друг от друга. Возьмем двух мужчин М и N 22 лет от роду, из которых каждый может рассчитывать прожить до 55 лет, следовательно еще 33 года. Предположим, что М женится немедленно и что его потомки, достигнув того же возраста, последуют его примеру, тогда как N откладывает брак до того времени, пока накопит себе денег и женится не ранее 33 лет, другими словами 11 годами позже М, и что его потомки тоже последуют его примеру. Позволим себе далее два крайне умеренных предположения, что ранние браки племени М дадут в течение поколения нарастание в 1/2, и произведут следовательно 3/4 поколения в столетие; тогда как поздние браки племени N дают в течение поколения нарастание только в 1 1/4 или 2,5 поколения в столетие.

Мы найдем, что нарастание на 0,5 в каждом поколении, суммируясь по правилу сложных процентов, в течение 3,75 поколений, дадут увеличение населения более чем на 18/4 против первоначального. С другой стороны нарастание в 1/4 в течение 2,5 поколений составит не более 0,25 против первоначального. Отсюда нарастание племени и в конце столетия будет превосходить племя N в отношении 18 к 7, т. е. будет более чем в 2,5 раза больше. Во втором столетии поколение будет более чем в 6 раз, а в третьем столетии – более чем в 15 раз многочисленнее племени N.

Процент, который поколение М будет в каждое данное время придавать к сумме живущего населения, будет еще выше благодаря тому, что число поколений, находящихся в данное время в живых, больше соответствующего числа у N. Читатель не встретит никаких затруднений в оценке результатов подобных условий, если он сначала оставит без внимания детей и всех других неделимых ниже 22 лет и предположит, что население остается постоянным по числу в последовательных поколениях. Мы приняли в случае М 3–4 поколений на столетие, что составляет около 27 лет для каждого поколения; следовательно, когда кто-нибудь в этом племени достигнет 22-летнего возраста, его отец будет (мы берем среднее число из многих случаев) 27 годами старше его, или 49 лет от роду; а так как отец живет до 55 лет, то он переживет достижение возмужалости своего сына на 6 лет. Отсюда в течение 27 лет, лежащих между каждыми двумя поколениями, мы найдем одну зрелую жизнь в течение целого периода и другую зрелую жизнь в течение 6-летнего периода, что дает для суммы зрелой жизни в племени М число, которое может быть выражено дробью.

Со временем придет пора, когда население земного шара будет держаться в определенных границах относительно численности и качества расы так же строго, как овцы в хорошо организованном стаде или растение во фруктовом саду. Но в ожидании этого времени посмотрим, чем мы можем содействовать размножению рас, наиболее способных мыслить и подниматься по ступеням высокой, благотворной цивилизации вместо того, чтобы по ложному инстинкту оказывать помощь слабым и задерживать размножение сильных и энергичных личностей.

Долгий период темных веков, налегших на Европу, стоит, по моему мнению, в значительной зависимости от безбрачия, которого религиозные учреждения требовали от своих адептов. Общественные условия того времени были таковы, что когда появлялись мужчины или женщины с нежной, кроткой натурой, делавшей их наклонными к добрым делам, размышлениям о литературе или искусствам, – у них не оставалось другого пристанища, кроме недр церкви; церковь же вздумала проповедовать и вынуждать безбрачие. Следствием этого было то, что эти нежные, кроткие натуры не имели потомков, и таким образом, благодаря порядку, до такой степени неразумному и губительному, что я едва могу говорить о нем без негодования, католическая церковь унизила породу наших предков. Она действовала так, как будто ее целью было выбрать самую грубую часть населения исключительной родоначальницей будущих поколений; и она принимала меры, которыми пользовался бы скотовод, желавший образовать дикую, тупоумную и злобную породу. Неудивительно, что кулачное право господствовало целое столетие в Европе; нужно только удивляться, что в крови европейцев осталось еще довольно путного, чтобы дать им возможность подняться до настоящего весьма умеренного уровня нравственности.

Остатки этого монашеского духа встречаются еще в наших университетах, которые говорят каждому человеку, проявляющему умственные способности той категории, которая уважается ими: «Вот доход от 100–200 фунтов в год, с даровой квартирой и разнообразными удобствами жизни. Вам дается все это за способности, пользуйтесь этими преимуществами всю жизнь, если вы пожелаете, мы не требуем от вас никаких условий, исключая одного: вы не должны жениться».

Во всех этих случаях потеря для потомства была весьма значительна. Таким образом, католическая церковь, забрав в свои руки все более благородные натуры и осудив их на безбрачие, еще раз забросила свои сети. Но на этот раз ей пришлось ловить в проточной воде и захватывать людей наиболее бесстрашных, любящих правду, наиболее талантливых мыслителей, словом, наилучших родоначальников высокой цивилизации, и задержать таким образом в значительной степени, если не совершенно остановить, развитие их потомства. Те, которых она оставила для образования будущих поколений, были рабы или равнодушные ко всему и опять-таки ограниченные люди. Ясно, что она, я повторяю мое выражение, с одной стороны унизила человеческую природу приложением своей системы безбрачия к нежным и кротким натурам, а с другой стороны деморализовала общество своей системой преследования всего, что было умного, искреннего и свободного. Кровь кипит при мысли о слепом безумии, вследствие которого передовые нации стремящегося вперед человечества сделались потомками столь ненавистных предков и благодаря которому наши инстинкты направлены таким образом, что должны стоять в совершенно излишнем и упорном антагонизме с самыми насущными требованиями постоянно движущейся вперед цивилизации.

Вследствие этого врожденного несовершенства нашей природы по отношению к условиям, в которых мы должны жить, нас до сих пор еще настолько же преследует сознание нашей нравственной неспособности, как и новообращенных варваров, и мы прячемся за полусознательный обман и лицемерие, как за некоторое убежище против настойчивости этого сознания. Наши признанные верования стоят в громком разладе с нашим настоящим образом действий, и мы живем в дуализме высокой религиозной сентиментальности и грубых материалистических привычек.

Степень, в которой преследования должны были влиять на европейские расы, может быть легко измерена несколькими хорошо известными статистическими фактами. Так, что касается казней и заключений, испанская нация была очищаема от свободных мыслителей в размере тысячи человек в год. В течение трех столетий, между 1471 и 1781 гг., средним числом было казнено ежегодно по 100 человек и 900 брошено в тюрьму. Действительные цифры за эти три столетия следующие: 32 тысячи человек сожжено, 17 тысяч человек казнено (я полагаю, что большая часть из них умерла в тюрьме или бежала из Испании) и 291 тысяча была присуждена к различно долгому заключению или другим наказаниям. Невозможно, чтобы страна выдержала подобный порядок вещей, не искупив его дорогой ценой деморализации своего племени, как это видно на суеверном и ограниченном испанском племени настоящих дней.

Италия была тоже страшно преследуема в древние времена. В одной провинции Комо в течение долгих лет более 1000 человек были ежегодно пытаемы инквизиторами и 300 человек было сожжено в одном 1416 году.

Французские преследования, от которых англичане столько выиграли, принимая у себя талантливых эмигрантов, имели приблизительно те же размеры. В XVII столетии 300 или 400 тысяч протестантов погибло в тюрьмах, на галерах, в попытках бегства, на эшафоте, и такое же число должно было покинуть родину. М-р Смайлс в своем превосходном сочинении о гугенотах разобрал влияние этих и фламандских эмигрантов на Англию и показал ясно, что она обязана им почти всей своей промышленностью и даже самой благородной кровью своего современного населения. Подобная же эмиграция из Франции и в неменьшем числе, но с совсем другими результатами, совершилась в великую революцию 1789 года. Крайне назидательно сопоставить результаты обеих эмиграций. Протестантские эмигранты были способные люди и имели весьма благодетельное влияние как на нашу породу, так и на нашу историю. С другой стороны, политические эмигранты по большей части не заключали в себе солидных элементов и не оставили после себя почти никаких следов.

Весьма замечательно, какой громадный процент талантливых людей во всех странах носит иностранные имена и представляет потомков политических эмигрантов, людей, которые были вполне способны внести в народ благородную кровь. Мы не можем не думать о славной участи страны, которая в течение многих поколений будет держаться умной политики привлекать к себе талантливых эмигрантов, но только таких, и содействовать их оседлости и натурализации их детей.

Ни одна нация не расставалась с таким громадным числом переселенцев, как Англия, но выиграла ли она или потеряла через это – я не могу решить. Нет сомнения, она потеряла огромное число семейств несомненного достоинства, в особенности между земледельцами и ремесленниками, но можно принять за общее правило, что самые талантливые люди не имеют наклонности выселяться: они чувствуют, что их судьба обеспечена дома, и если любовь к приключениям у них не особенно сильна, они предпочитают жить в высокой интеллектуальной атмосфере интеллигентных кружков английского общества самовольному изгнанию в среду народа, представляющего низшую ступень развития по уму и своим интересам. Страна без сомнения освободилась от большой массы негодного люда благодаря эмиграции. Она нашла исток для людей с цыганской беспокойной натурой, которые чрезвычайно пригодны для колонизации новой страны, но совсем не нужны в старой цивилизации. Далее, она освободилась от огромного числа беспокойных радикалов и тому подобных людей, которые, конечно, принадлежат к способным, но далеко не выдаются из толпы по своим талантам, притом их горячность, самоуверенность и неуважение к существующему порядку далеко перевешивают прочие качества.

Быстрое возникновение новых колоний и падение древней цивилизации обязаны, мне кажется, своим происхождением тем социальным влияниям, которые в одном случае ускоряют, а в другом – задерживают брак наиболее способных пород. В молодой колонии энергические руки и предприимчивый ум – лучшее приданое для брачного кандидата, а так как с другой стороны женщины малочисленны, то менее одаренные мужчины имеют весьма мало шансов для женитьбы. В древней цивилизации условия гораздо сложнее; у деятельных, честолюбивых наций никто, кроме наследников больших богатств, не имеет шансов жениться рано. Общество всего более против людей классов С, D и U, – я разумею тех, состояние которых не обеспечено ничем кроме значительного самоотвержения и труда. Почти невозможно, чтобы они могли иметь успех и подняться высоко в обществе, если затормозят себя женитьбой в раннем возрасте. Мужчины классов F и G более независимы, но они далеко не так многочисленны, и потому их порода, хотя сама по себе более даровитая, чем порода, имеет в общем итоге гораздо менее влияния на общий уровень нации. Но даже если б мужчины классов F и G женились рано и под конец обогатились бы и приобрели высокое общественное положение, они все-таки заразились бы стремлением общим всей старой цивилизации – основывать семейства. Отсюда проистекает зло, которое я уже описал, говоря о браках старших сыновей с наследницами имуществ и о задержании браков младших сыновей. Далее, существует постоянное стремление лучших людей в стране – селиться в большие города, где браки менее плодовиты и дети имеют менее шансов жить. Благодаря этим многочисленным условиям, в старой цивилизации существует противодействие плодовитости способных классов; один только непредусмотрительный и непредприимчивый элемент содействует главным образом увеличению населения. Таким образом, раса постепенно падает, становясь с каждым последовательным поколением менее способной к высокой цивилизации, хотя она и сохраняет внешнюю форму последней до тех пор, пока не придет время, когда вся политическая и общественная машина рушится и в обществе проявится более или менее резкий возврат к варварству, в течение которого раса, быть может, снова обновится.

Лучшая форма цивилизации по отношению к усовершенствованию расы та, при которой жизнь не стоила бы слишком дорого и доходы проистекали бы преимущественно из источников работы, а не через наследство, где каждый молодой человек имел бы шансы выказать свои способности, а в случае больших дарований имел бы возможность получить высшее образование и доступ к какой-нибудь специальности, при посредстве открытых для него в молодости выставок и школ; где брак стоял бы в таком же почете, как в древнееврейские времена; где поддерживалась бы национальная гордость (конечно, я не говорю здесь о неразумном чувстве настоящего времени, которое украшается этим именем), где слабые встречали бы убежище и привет в монастырях, приютах, и, наконец, где лучшая часть переселенцев и эмигрантов из других стран была бы радушно принимаема, а их потомки приобретали бы права гражданства.