Текст книги "Тест на ДНК. С чего все начиналось? О наследственности, изменчивости и эволюции"

Исходя из этого опыта, я считаю весьма вероятным, что оплодотворение чужеродной пыльцой происходит только тогда, когда собственная пыльца почему-либо не попадает, в то время как восприимчивость пестика сохраняется, что не так редко встречается у этого рода.

Известно, что неблагоприятные изменения жизненных условий у людей и животных вызывают уменьшение продолжаемости рода, а также половую слабость, а иногда и полное бесплодие, причем в первую очередь всегда страдает мужская часть (как у животных в неволе). У растений не может быть иначе. Н. Pilosella incanum не смогла приспособиться к здешнему климату. Летний воздух для этого растения слишком сухой, а может быть, и слишком теплый. В 1870 г. майские и июньские цветки были совершенно стерильны, в следующем году частично они стали плодоносными, а отдельные головки, появившиеся осенью, совершенно плодоносны. Возможно, причиной стерильности летних цветков явилось плохое качество собственной пыльцы, так как мне не удалось этой пыльцой опылить и Н. Auricula, в то время как опыление пыльцой других разновидностей Pilosella не вызывало никаких затруднений. Однако в конце августа оплодотворение пыльцой от Н. Pilosella incanum удалось. Гэртнер на основании своих опытов также пришел к выводу, что мужской принцип (как он выражается) затрагивается в первую очередь.

Если бы дело обстояло действительно так, то свободное образование бастардов у Hieracium следовало бы отнести за счет временных нарушений, которые, если они часто повторяются или сохраняются, в конце концов приведут к исчезновению данного вида, в то время как тому или иному поколению бастардов, более счастливо организованному, для которого существующие земные и космические условия благоприятны, удастся успешно выдержать борьбу за существование и прожить длительное время, пока и его, наконец, не постигнет та же участь.

Я полагаю, что виды, от которых существуют многочисленные бастарды, очень старые или, по крайней мере, превысили свой жизненный срок (Н. Auricula, Н. praealtum).

Я ничего не могу сообщить по поводу успешности собранных проф. Нисслем бастардов моравских ястребинок. Посылка от иногородних членов Общества ожидается только зимой.

Выражаю почтительное уважение,

всецело преданный Вам Грегор Мендель.

Ф. Гальтон
Наследственность таланта, ее законы и последствия

Предисловие

Мысль об исследовании наследственности таланта явилась у меня при изучении умственных особенностей различных рас с чисто этнологической точки зрения; во время этих работ, беспрестанно встречаясь мне, факт, что некоторые характерные особенности присущи известным семействам, побудил меня обратить особое внимание на этот предмет. Я начал с того, что перебрал в памяти природные наклонности и успехи моих товарищей в школе, в университете и в позднейшей жизни, и был поражен, увидев, как часто способности, по-видимому, переходят по наследству. Затем я бегло проследил родство почти четырехсот знаменитых людей различных периодов истории, и результаты этого исследования были таковы, что в моих глазах они несомненно устанавливали теорию наследственности таланта, с известными ограничениями, которые оставалось изучить. Тогда я приступил к собиранию в обширном количестве тщательно избранных биографических данных и в это время написал две статьи, появившиеся в Macmillan’s Magazine в июне и августе 1865 г. Я подходил к этому вопросу с весьма различных сторон, часто вдаваясь при этом в самые мелочные изыскания, и должно было пройти много времени прежде, чем были выработаны методы, на которых я окончательно остановился. Обо всем этом я упоминаю с целью показать, что основание моих теорий гораздо шире, чем оно представляется в настоящей книге, а также, чтобы отчасти оправдать себя в глазах читателей, если они найдут, что местами я изменяю себе и говорю с большею уверенностью, чем приводимые мною доказательства дают мне право.

Я надеюсь, что читатель извинит небольшой процент ошибок и неточностей, если только он настолько незначителен, что не может отзываться на общем значении добытых мною результатов. Более, чем кто-либо, я ненавижу неаккуратность, строже, чем кто-либо я смотрю на обязательства быть точным, лежащие на авторе перед читателями; но в таком предмете, как настоящее исследование, чрезвычайно трудно исправить каждый промах и еще труднее избежать недомолвок. Мне нередко приходилось прочитать многие страницы объемистых биографических словарей и целые тома мемуаров для того только, чтобы отыскать несколько данных, которым предстояло занять пять-шесть строчек в примечаниях к одной из многочисленных глав моего сочинения.

Теория наследственности таланта, хотя к ней обыкновенно относятся с недоверием, находила себе защитников и между прежними писателями, и между новейшими. Но я объявляю притязание на то, что я первый пытался разработать этот предмет статистически, пришел к таким результатам, которые могут быть выражены цифрами, и применил к изучению наследственности «закон уклонения от средних величин».

В настоящем исследовании я касаюсь многих предметов, лежащих за пределами первоначального вопроса, из которого я исхожу, именно: должен ли талант считаться наследственным, или нет? Но я не мог уклониться от рассмотрения их, так как выводы, вытекающие из той теории, которую я защищаю, слишком важны, чтобы их можно было обойти.

Вступительная глава

В настоящей книге я намереваюсь показать, что природные способности человека являются у него путем унаследования, при таких же точно ограничениях, как и внешняя форма и физические признаки во всем органическом мире. Следовательно, подобно тому как, несмотря на эти ограничения, с помощью тщательного подбора нетрудно получить такую народу лошадей или собак, в которой быстрота бега представляла бы качество не случайное, а постоянное, или добиться какого-либо иного результата в том же роде, – точно так же было бы делом вполне осуществимым произвести высокодаровитую расу людей, посредством соответственных браков в течение нескольких поколений. Мне предстоит показать, что весьма обыкновенные общественные факторы, влияние которых почти не замечается, ведут в настоящее время к вырождению человеческой природы, тогда как другие, наоборот, заставляют ее совершенствоваться. Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений, и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния, и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к наибольшей пользе будущих обитателей Земли.

Я знаю, что мои воззрения, впервые высказанные печатно шесть лет тому назад в Macmillan’s Magazine (в июне и в августе 1865), не вполне согласны с общепринятым мнением; но доводы, приведенные мною в то время, были с тех пор, к немалому моему удовольствию, признаны многими из наиболее компетентных авторитетов в вопросах о наследственности. Воспроизводя эти доводы в настоящем моем труде в гораздо более разработанном виде и на более широком индуктивном осваивании, я убежден, что если написанное мною тогда оказалось настолько состоятельным, что было принято г. Дарвином («Изменение животных и растений под влиянием одомашнения»), то значительно большая масса доказательств, предлагаемая в настоящей книге, тем более не встретит недоверия.

В расположении моих доказательств я придерживаюсь следующей общей системы: прежде всего я стираюсь показать, что высокая репутация составляет довольно верное мерило высокой даровитости; затем я рассматриваю родственные связи значительного числа несомненно выдающихся личностей, а именно: английских судей с 1660 по 1868, государственных людей времени Георга III и премьеров за последние 100 лет, и таким образом представляю общие указания законов наследственности по отношению к таланту. Вслед за тем я перехожу по порядку к рассмотрению родства наиболее знаменитых полководцев, литературных и ученых деятелей, поэтов, живописцев и музыкантов, о которых упоминает история. Я коснусь также родословной некоторых духовных лиц и современных ученых. Затем последует краткая глава, в которой, ввиду сравнения, говорится о наследственной передаче физических способностей, насколько подобная передача обнаруживается в исследовании родословной некоторых разрядов борцов и гребцов. В заключение я подведу итоги всем этим данным и представлю свои выводы.

Читатель может заметить, что мы имеем дело более, нежели с одною известною степенью даровитости. Те личности, которым посвящена большая часть настоящего исследования и родословные которых служат наиболее твердым основанием моей аргументации, считались вообще людьми, одаренными от природы необычайною гениальностью. Число этих личностей так незначительно, что хотя они и рассеяны по всему историческому периоду жизни человечества, но их можно насчитать не более четырехсот, и при этом еще значительный процент личностей этого разряда оказывается, как мы увидим ниже, в родстве между собою.

Следующая затем степень даровитости, которой я касаюсь, заключает в себе многие значительные, выдающиеся имена и все знаменитые личности новейшей английской истории; прямые и ближайшие потомки этих лиц живут между нами, история их всем известна и родословные их без труда можно проследить при помощи биографических словарей, списков пэров и т. п. справочных книг.

Наконец, третий и низший разряд составляют английские судьи, собранные в одно целое ввиду того предварительного статистического исследования, о котором я уже упоминал. Никто не сомневается, что между английскими судьями можно встретить множество лиц, принадлежащих к числу наиболее способных из нашей расы; тем не менее средний уровень даровитости судьи не может считаться равным среднему уровню даровитости даже низшего из двух прежде упомянутых мною разрядов.

Я надеюсь, читатель простит те многочисленные и иногда весьма важные опущения, которые я счел себя вынужденным делать, говоря о выдающихся личностях новейшего времени. Чувство приличия не позволяло мне говорить о них из-за живущих родственников их, которые не имеют общественной известности, хотя дарования их и ценятся высоко в частной жизни. Еще менее совместно с приличием было бы вводить имена их родственниц, принадлежащих к той же категории. Но моя теория опирается на такие твердые основания, что я имею полную возможность доказать свои положения, не прибегая к этому разряду указаний. Тем не менее необходимо помнить, что разряд этот существует, и я просил бы читателя поверить мне, что я не упустил из виду все те доказательства, которые не являются на настоящих страницах. Я глубоко сознаю все несовершенство моего труда; но погрешности мои скорее состоят в опущении, нежели в насиловании фактов. Если у меня и вкрались такого рода ошибки, которые являются сомнительными опорами моих воззрений, то количество их, я убежден, несравненно ничтожнее, чем опущения такого рода фактов, которые придали бы моим положениям еще большую убедительность.

В настоящей книге я редко имел в виду выдающихся людей нашего времени не английского происхождения, или мало известных в Англии. Я опасался включать в свои исследования слишком много иностранцев, чтобы не впасть в грубые ошибки. Для того, чтобы выследить различные степени родства, требуется громадное количество труда, даже и при тех выгодных условиях, в которых стоит соотечественник, имеющей возможность получить доступ к личностям, знакомым с известными семействами; проследить же родословную иностранцев было бы еще труднее. Мне особенно было бы желательно исследовать биографии итальянцев и евреев, так как обе эти национальности, по-видимому, богаты семействами с наследственными умственными дарованиями. Германия и Америка также представляют много интереса. Несколько беднее в этом отношении Франция, в которой революция и гильотина произвели столько опустошений среди потомства наиболее даровитых ее родов.

Впрочем, то обстоятельство, что я оставил такую обширную область исследования нетронутой, делает мое положение весьма выгодным пред добросовестной критикой: обстоятельство это дает мне возможность предложить следующий способ проверки моей теории, доступный для всякого основательно образованного читателя, который усомнится в доказательности приводимых мною примеров. Такой читатель имеет полное основание подозревать, что я бессознательно поддался влиянию своих воззрений и под этим влиянием выбирал таких людей, родословные которых наиболее благоприятны для моей теории. Но в таком случае я прошу его подвергнуть мое беспристрастие следующему испытанию: пусть он выберет по произволу несколько имен наиболее выдающихся деятелей какой-либо профессии и такой страны, которая ему наиболее известна, и проследит их родословную. При этом необходимо, как я убедился собственным опытом, по возможности тщательно удостовериться, что ни один из ближайших родственников, как по мужской, так и по женской линии, не был пропущен. Если читатель сделает так, как я говорю, я убежден, что его поразит полное совпадение добытых таким образом результатов с моей теорией. Я позволяю себе говорить с такою уверенностью потому, что мне не раз случалось предлагать подобное испытание моим знакомым, относившимся недоверчиво к моей теории, и каждый раз, сколько я помню, оказывалось, что из называемых при этом имен процент личностей, имевших выдающихся родственников, был именно настолько велик, насколько я и предполагал, основываясь на своих воззрениях на наследственность.

Классификация людей по репутации

Доводы, которыми я пытаюсь доказать, что талант наследственен, состоят в том, что я показываю, насколько велико число случаев, в которых более или менее знаменитые личности имеют родственниками людей, выдающихся из общего уровня. Для того чтобы подвергнуть мою аргументацию надлежащей оценке, необходимо предварительно вполне уяснить себя два понятия. Первое из них есть степень превосходства, заключающаяся в словах «выдающийся» и «знаменитый». Означает ли слово «выдающийся» человека, наиболее даровитого из сотни, из тысячи или из другого какого-либо числа людей? Второе, в какой степени репутация может быть принята за мерило даровитости?

Для меня, пишущего эти строки, строго определенный минимум известных качеств необходимо иметь перед глазами каждый раз, как я употребляю выражение «выдающийся» или другое ему подобное; и для читателя необходимо иметь такое же ясное понимание того значения, которое я придаю этим определениям. Поэтому я предполагаю посвятить настоящую главу объяснению этих слов. В следующей главе я займусь обсуждением вопроса о том, насколько возвышение человека над общим уровнем других людей может считаться мерилом природной даровитости. Едва ли нужно прибавлять, что предметы этих двух глав представляют нечто существенно различное между собою.

Я смотрю на общественную и на профессиональную жизнь как на непрерывный экзамен. Все выступают кандидатами на хорошее мнение своих ближних и на успех в своей профессии; этого успеха они достигают в той мере, в какой общее мнение оценивает их совокупные достоинства. На обыкновенных школьных экзаменах по различным предметам выставляются баллы в определенных количествах – столько-то за латинский язык, столько-то за греческий, столько-то за английскую историю и т. д. Свет точно так же, не замечая этого, определяет людям подобные отметки. Он ценит таким образом оригинальность мысли, предприимчивость, деятельность и энергию, административное искусство, различные таланты, силу литературного выражения, ораторское красноречие и многие другие качества, имеющие общее жизненное значение или применяемые к какой-нибудь специальности. Эти аттестации не выражаются какими-либо числами, которые могут быть выговорены; здесь является нечто вроде безмолвного общего соглашения, которое действует в этом случае с приблизительным постоянством. Получившие наибольшее число этих неписаных отметок возводятся людьми, стоящими во главе общественного мнения, в разряд наиболее заметных личностей своего времени.

Это сравнение с экзаменом может быть проведено еще далее. Подобно тому, как в школе бывают различные группы предметов, в каждой из которых кандидату предоставляется домогаться отличий, то же мы видим и в деле общественных репутаций: они составляются на поприще юриспруденции, литературы, науки, искусства и множества других специальностей. И далее: подобно тому, как достижение удовлетворительного среднего уровня еще не дается на школьных экзаменах, его также недостаточно и в борьбе за выдающееся положение среди современников. Для того, чтобы упрочить за собою громкую репутацию, человек должен выказать заметные дарования по крайней мере в одной специальности.

Посмотрим же теперь, как свет распределяет людей по разрядам, подвергая каждого из них постоянному, долговременному испытанию в годы их возмужалости. Много ли вообще существует людей «выдающихся», и в каком отношении число их приходится ко всей массе общества?

Я начну с разбора весьма тщательно составленного биографического словаря, недавно изданного Ротледжем и Ко под заглавием «Современники» (Men of the Time). Задачей этого издания, которую оно исполнило весьма добросовестно, было – представить биографии лишь таких людей, которым дарования их приобрели общее почтение. Список содержит 2500 имен, из которых целая половина принадлежит американским и континентальным знаменитостям. Я счел нелишним поместить примечания внизу страницы перечня содержания словаря; из этого перечня видно, что словарь действительно исчерпывает все, что могло войти в пределы его задачи. Цифры, выставленные мною против каждого разряда, не вполне точны; я брал их приблизительно, но, впрочем, те уклонения, которые они представляют, крайне незначительны. В словаре одно и то же имя нередко появляется под различными рубриками.

Просматривая эту книгу, я был поражен, заметив, какой значительный процент современников составляют люди, уже перешедшие за средний возраст; по-видимому, для того, чтобы человек высокого (но, конечно, не наивысшего) достоинства приобрел обширную известность, необходимо, чтобы ему было более пятидесяти лет. Для человека, рожденного в скромном общественном положении, нужно много времени, чтобы подняться из него и занять то место, которое ему подобает. А потому мы впали бы в ошибку, если бы вздумали сравнивать число англичан, упоминаемых в этой книге, с числом всего взрослого мужского населения Соединенного Королевства; мы должны ограничиться в нашем рассмотрении лишь теми знаменитостями, которым более пятидесяти лет от роду, и сличить количество их с той частью мужского населения, которая достигла того же возраста. Я полагаю, основываясь на просмотре значительной части словаря, что число знаменитостей, имеющих более пятидесяти лет, простирается приблизительно до 850, и из этого числа около 500 имен хорошо известны всем тем, кто вращается в сфере литераторов и ученых. Всех же мужчин, имеющих более пятидесяти лет от роду, в Соединенном Королевстве насчитывают около двух миллионов. Следовательно, число всех знаменитых «современников» относится ко всему населению как 425 к миллиону, наиболее же избранной части их – как 250 к миллиону.

К тому, что я называю «наиболее избранной частью», я причисляю лишь таких людей, которые достаточно часто заявляли себя или совершенно самостоятельными трудами, или же в качестве деятелей, руководящих общественным мнением. Известность, приобретенная одним каким-нибудь действием, не входит здесь в мое рассмотрение. Таким образом заявляется вполне определенная граница, за которой помещаются только немногие. Каждое стремление, каждая идея имеет свой живой орган, и человек, который достиг и может удержать за собою положение руководителя какой-нибудь партии или представителя идеи, естественным образом становится более на виду, чем его единомышленники, почти равные, но все-таки уступающие ему в даровитости. Замечание это в особенности применимо ко всем тем положениям, в которых репутация выдающейся личности приобретается путем официальной деятельности. Нередко самого ничтожного преимущества бывает достаточно, чтобы перетянуть чашу весов в пользу А, В или С – и решить, который из них займет вакантное место. И тот, кому это место досталось, имеет такие случаи отличиться, какие недоступны для остальных. Впрочем, я не придаю особенной важности официальному положению. Люди, оставлявшие после себя наиболее славные имена, большей частью обязаны своей славой таким трудам, которые не имели ничего общего с их официальной профессией. В мой список избранных выдающихся личностей я, конечно, не включил бы людей, выдававшихся только тем, что они занимали известное официальное положение; исключение я сделал бы только для официальных деятелей самого высшего разряда и притом подвизавшихся в таких профессиях, доступ к которым ни для кого не прегражден.

Другое вычисление отношения выдающихся личностей ко всей массе населения было сделано на ином основании, но дало приблизительно те же результаты. Я взял общий некролог за 1868 г. напечатанный в «Times» 1-го января 1869, и нашел в нем около пятидесяти имен людей, принадлежащих к более отборной категории. Выбор, произведенный таким образом, был в одном смысле шире, в другом же, напротив, строже, нежели описанный выше. Он был шире, потому что я включил сюда имена многих личностей, обладавших высокими дарованиями, но умерших слишком рано, а потому не успевших приобрести ту громкую репутацию, которую они заслуживали; он был строже потому, что я откинул стариков, заслуживших известность прежней своей деятельностью, но оказавшихся потом неспособными удержать свое положение в ряду первоклассных деятелей. На основании первого соображения мне необходимо было понизить предел возраста для населения, с которым мне предстояло сравнивать этих людей. Сорок пять лет показались мне наиболее подходящим пределом, полагая в том же числе год или два на болезненное состояние, предшествующее смерти. Число всех лиц мужского пола, умирающих ежегодно в Британском королевстве в возрасте свыше сорока пяти лет, простирается до 210 000; следовательно, наиболее избранная часть знаменитых современников относится к этому числу как 50 к 210 000, или же как 238 к миллиону.

В виде третьего способа проверки я брал собрания некрологов за давно прошедший год, когда население Англии и Ирландии было далеко не так густо, как теперь; все эти справки, насколько я мог убедиться, приводили к одному заключению, а именно, что принятая мною пропорция 250 к миллиону представляется достаточно верною.

Из личностей, степень даровитости которых я определил таким образом, нетрудно было бы произвести дальнейшую выборку, повышая критерий до каких угодно пределов. Можно бы было без особенной неопределенности между этими 250 личностями выбрать 200, или 100, или 50 имен наиболее выдающихся. Но в нисходящем направлении я уже не вижу никакого верного способа оценки. Если бы от меня потребовали, чтобы я выбрал тысячу лучших людей из миллиона, я почувствовал бы, что мы спустились до такого уровня, где уже не существует никаких верных руководящих данных, где случайность и благоприятные внешние сочетания обстоятельств оказывают слишком большое влияние и где нет никакой возможности отличить человека, действительно выдающегося, от такого, который пользуется лишь местной репутацией или даже только просто известностью.

Вышеизложенными соображениями определяется тот смысл, в котором я предполагаю употреблять слово «выдающийся». Когда я говорю о выдающемся человеке, я подразумеваю такого, который успел занять положение, достигаемое лишь 250 из целого миллиона людей, или, другими словами, одним человеком из 4000. Четыре тысячи – число очень крупное, и для людей, не привыкших иметь дело с большими собратьями единиц, трудно составить себе о нем ясное представление. В самую ясную звездную ночь число звезд, видимых одновременно невооруженным глазом, никогда не достигает четырех тысяч; а между тем мы считаем необычайным отличием для звезды, если про нее можно сказать, что она самая яркая из всех звезд небосклона. Необходимо помнить, что это самый низкий критерий из всех, употребляемых мною. В мой перечень родственников я не предполагал вводить ни одного имени, представляющего меньшую степень отличия (если же такие имена и попадутся, то я буду отделять их от остальных скобками).

Большинство тех, о ком я упоминаю, выбраны еще с гораздо большею строгостью: многие представляют отношение одного к миллиону; есть и такие имена, которых приходится не более одного на несколько миллионов. Говоря об этих последних, я употребляю выражение «знаменитый». Это люди, которых оплакивает вся интеллигенция данного народа, когда они умирают; люди, на долю которых достаются, или по крайней мере должны бы были доставаться, почести общественных похорон, и имена которых переходят к позднейшему потомству, как имена исторических личностей.

Я позволю себе прибавить здесь несколько слов о значении числа миллион, так как число это слишком велико, чтобы о нем можно было составить себе сразу ясное представление. Не мешает иметь какое-нибудь мерило, при посредстве которого легче было бы воспроизвести это число в своем воображении. Мой прием, избранный для этой цели будет понятен для тех, кто живал в Лондоне; вот он:

Однажды летом я провел послеобеденные часы в Буши-Парке, любуясь великолепным зрелищем аллеи этого парка из непрерывного ряда цветущих каштанов на целую милю в длину. В это время мне пришло в голову попробовать счесть кисти цветов, видневшиеся, при ярком солнечном свете, по одну сторону длинной аллеи. Я взял дерево средней величины и среднего изобилия цветов. И стал проводить поперек него воображаемые линии: сначала я разделил его пополам, потом на четыре части и продолжал деление до тех пор, пока не дошел до такой доли, которая, по незначительности своих размеров, позволяла мне сосчитать все заключавшиеся в ней цветы. Ту же операцию я произвел с тремя различными деревьями, и результат был приблизительно одинаковый: насколько я помню, три добытых мною таким образом числа относились одно к другому как девять, десять и одиннадцать. Тогда я сосчитал деревья аллеи и, помножив все эти числа между собою, получил около 100 000 кистей цветов. С тех пор каждый раз, как я слышу слово «миллион», я вспоминаю длинную перспективу аллеи в Буши-Парке с ее статными каштанами, покрытыми сверху донизу цветами, ярко выдающимися на солнечном свете, и представляю себе такую непрерывную цветочную полосу, продолженную на десять миль.

Чтобы показать, насколько строг тот выбор, который выделяет лишь одну личность из целого миллиона, я возьму следующий пример. Гонки лодок, происходящие в Оксфорде и в Кембридже, привлекают к себе внимание почти целой Англии, и те, которые являются соревнователями на этих гонках в качестве представителей своих университетов, имеют полное право гордиться выбором, отличившим их из среды таких обширных корпораций. Экипаж каждой лодки состоит из восьми человек, которые выбираются приблизительно из восьмисот студентов, именно, из всех годных в дело молодых людей, находящихся на двух последующих курсах. Другими словами, этот выбор, который по общему признанию считается таким строгим, выделяет не более одного человека из сотни. Предположим теперь, что было бы так много университетов, что явилась бы возможность собрать 800 человек, из которых каждый перед тем уже состязался в числе избранных восьми гребцов от каждого университета; предположим далее, что из собранных таким образом восьмисот человек выбраны бы были восемь лучших гребцов для образования новой группы, сравнительно редкого достоинства; тогда каждый из гребцов, вошедших в состав этой группы, относился бы к людям обыкновенной силы как один относится к десяти тысячам. Повторите этот процесс еще раз, и только тогда вы получите отборную группу такого превосходного достоинства, что каждый из ее членов будет представлять выбор одного из миллиона. На такой вывод мы имеем полное право, такт как университетская молодежь в отношении физической силы представляет совершенно случайное собрание людей: никто не поступает в университет ради своего усиленного мышечного развития. Или, выражая тот же факт другими словами, не менее двухсот лет должно бы было пройти, прежде чем в каждом из университетов набралось бы восемь настолько искусных гребцов, чтобы занять место в средней из упомянутых нами групп. Что же касается третьей группы, высшего достоинства, то для образования ее понадобилось бы 20 000 лет.

В деле умственного превосходства мы видим совершенно другое; как я покажу ниже, университеты привлекают к себе значительную часть выдающихся научных дарований целой Англии. Около четверти миллиона великобританского населения мужского пола достигает ежегодно возраста, требуемого для поступления в университет. Следовательно, если бы, например, в кембриджский университет поступил лишь один из пяти человек, наиболее способных к научным занятиям, то университет этот в каждое десятилетие имел бы право гордиться поступлением одного такого студента, который по степени своего умственного превосходства представлял бы выбор одного из полумиллиона.