Текст книги "Откровенные романы. Или исповедь от первого лица"

Варя нагнулась и поцеловала мою руку, и я почувствовал, как совершенно неожиданные горячие слезы потекли на тыльную сторону моей ладони.

– Что ты делаешь, Варя?! Прекрати сейчас же! Немедленно прекрати! – возмутился я.

Я поднял ее лицо и поцеловал в глаза и лоб. Она вся как росточек потянулась ко мне.

– Иди! У тебя все впереди…

Девушка нехотя отпустила мою руку и, понуро, ушла, на ходу, торопливо размазывая и утирая слезы.

Вечером, как только длинные тени легли на дорожки, я вновь разжег самовар. Мне определенно стало нравиться это занятие. Труба дымила. Звенели цикады, предвещая завтра жаркий день. Сумерки заволокли окрестности и теплый июльский вечер заплывал в окно. Света я не зажигал. Чая не хотелось. Просто было хорошо подбрасывать шишки в огонь и в щелку видеть, как они скукоживаются, и их пожирает огонь. Вдруг до ушей моих донесся шорох и легкая поступь шагов по дорожке. Перегнувшись через подоконник, я увидел Варю.

– Ничего себе! У вас такой огонь! И кипит уже вовсю, – замечательно улыбаясь воскликнула она. – А я вам тетрадку принесла. Там заложила, до куда можно читать. Будете?

– Конечно! – обрадовался я.

Она положила клеенчатую тетрадь на подоконник и убрала руки за спину.

– Ты не хочешь зайти? – предложил я Варе.

– Посижу вон там, пока вы читаете, – она показала на обрезанную вполовину кадушку, приспособленную для отдыха.

– Боишься? – удивился я, притворно нахмурив брови.

– Просто посижу, – уточнила девушка.

– Хорошо! – согласился я, не пытаясь больше настаивать.

Я зажег лампу и углубился в чтение. Ровные старательно выведенные строчки с каллиграфическим нажимом сменились на торопливо небрежные, написанные второпях.

«1909 год. 13 апреля.

Клеенчатая тетрадка в косую линеечку. Этой моей книжке я доверю самое дорогое и тайное. Может, потом дам почитать Дашке, а может, и нет. Я ее так сильно люблю. Милые, милые мои листочки-странички! Мне уже скоро 13 лет, а я такая глупая и никчемная. Мне нравится в нашем классе Таня Козина. Она такая строгая и все знает, и у нее есть цель, хотя она почти на полгода моложе меня. Я ей завтра предложу дружить.

25 апреля.

Две недели я не писала ни строчки, хотя писать думала каждый день. У меня нет силы воли. Папка стал первым подмастерьем у Архипыча, и ему доверяют самую сложную и ответственную работу. Они делают дорогую мебель для богатых домов, и мама радуется. У нас будет больше денег, нам с Дашкой пообещали купить новые сапожки с мехом. Маме обещана большая шаль из козьего пуха. Сашке еще ничего не надо, он маленький.

7 мая.

Здравствуй моя тетрадка. Я соскучилась по тебе. Появились первые клейкие листочки на деревьях и вчера с Дашкой мы наловили майских жуков. Вон шуршат в коробках. У меня их больше! Я ловкая! Пацаны вставляют им соломинки в задницы и отпускают. Варвары! Утром гремел гром, и все ждали дождя, а его так и не было. Сашка подрастает и маме легче. Она белошвейка, швея-модистка берет много заказов. Иногда работает у заказчиков на дому, и мы ее почти не видим. Когда ничего не стрекочет в доме, совсем пусто и одиноко.

14 мая.

Мы поругались с Дашкой. Она совсем жадная. Забрала все цветные бутылочки, остатки атласных лент, что мы вместе собирали, серебристый герб с буквами «А. Н», и три медных копейки, что мы нашли у ворот церкви. Все схоронила в тайном месте и не говорит где.

11 июня.

Милая и сокровенная моя тетрадка. Наступило настоящее лето. Солнышко обнимает землю. Все растения тянутся к нему. В том месяце некогда было писать. День рождения. Сдавала экзамены. У меня все оценки отличные, а у Дашки есть четверки. Она злится. Ох, уж эта Дашка! Не хочет как следует готовиться и кто в этом виноват! Мне дали грамоту за усердие. Мама плакала и гладила меня по голове. Дашке дали только поощрительную грамоту. Столько трудов, столько ждали и вот, закончилось наше обучение в женском начальном городском училище. Хоть Дашка и старше меня на год, мы поступили вместе, только она пошла с 10, а я с 9 лет. К осени надо готовиться к сдаче экзаменов для поступления в женскую гимназию. Учить иностранный и древние языки. Как то это у нас с Дашкой получится?

12 сентября.

Идет дождь, а еще и ветер. Струйки по стеклам. Все лето не писала. Летом совсем мало времени. Мы с Дашкой поступили в гимназию, я легко, а Дашка с трудом. Папка стал много времени проводить в трактире. Не все деньги приносит. Нам придется больше помогать маме. Мы растем, средств не хватает. В Петербурге все дорого, но работа есть только тут.

19 декабря.

Здравствуй дорогая моя тетрадка. Так много страниц и так мало написано. Мне совсем грустно, хотя скоро Новый год. Папка принес больше денег. Не пьет. Хмурый. Мама спрятала их на черный день, и они поругались. Мама много шьет, иногда всю ночь. Мы с Дашкой помогаем как можем. Стали отставать по учебе, даже у меня появились четверки.

1910 г. 24 января.

Здравствуй моя тетрадка. Видишь, какие у меня слезы. Все расплывается. Случилось ужасное. Когда никого не было дома, упал с печки Сашка. У него пошла горлом кровь и он умер на второй день. Папка сделал ему очень красивый маленький гробик на работе, а потом, очень сильно напился. Таким пьяным мы его еще не видели.

16 февраля.

Не хочу об этом писать, не хочу об этом говорить. Опять случилось несчастье. Маму обвиняют в воровстве. Это неслыханно. Уму непостижимо. Может даже, возьмут под стражу, но думаю, разберутся. Произошла чудовищная ошибка. Этого не может быть. Мама не плачет, только шьет и шьет. Когда мы с Дашкой принимаемся реветь, выгоняет нас на улицу. Все на улице показывают на нас и шепчутся. Дети даже обзываются. Это очень неприятно. Мы стараемся не выходить лишний раз. Перестали гулять. В гимназии еще ничего не знают.

25 февраля.

Дорогая моя тетрадка, наверно не нужно ничего записывать про этот день на твои странички. Я и так его запомню на всю жизнь. Вчера маму увезли стражники!!! Она была такая красивая, когда ее увозили. Она вообще очень, очень красивая. Ее обвиняют в краже денег и документов в доме Головлевых. Этого не может быть! Сам г-н Головлев приставал к маме. Она пообещала сказать отцу, и тут случилось, что пропало все из секретного ящичка в зале, где она делала примерки г-же Головлевой. Вызвали полицию. Денег не нашли, а документы оказались в ее швейной машинке вместе с нитками. Зачем ей чужие документы? Что она могла с ними сделать? И где деньги? Полиция еще ищет, а мама в каталажке. Дай бог все образуется. Я не верю в то, что она могла это сделать. Пресвятая Богородица спаси нас!

27 марта.

Случилось совсем ужасное! Никто оказывается, ничего не ищет! Полиции все ясно, что мама стащила деньги и документы, а помог ей, подсказал, как это сделать, папка. Он знает мебель и все секретки, так как сам их делает для богатых людей. Это все так ужасно, что больше писать не могу. Папка пьет. Архипыч говорит, что выгонит его, хоть у него и золотые руки. С замиранием сердца, думаю, что будет дальше. Господь кого любит, того и испытывает. Боже Милостивый! За что нам все это!

14 апреля.

Дорогая и милая моя тетрадка! Только ты одна видишь как я непрестанно плачу. Бог отвернулся от нашей семьи. В полиции отцу сказали, чтобы он поговорил с мамой. Пусть она сознается по-хорошему, иначе посадят обоих и добавят срок за сговор. Тогда пощады не видать. Дети будут сироты. Отец опять напился. Когда он вспомнит о нас, что нам тоже очень тяжело. Мы переживаем не меньше его, но он совсем не обращает на нас внимание. Договорились с Дашкой, что когда он будет трезвый, сесть вместе и поговорить.

24 апреля.

Моя милая тайная тетрадка! Уже и страницы твои покоробились и расплываются. Скоро ничего наверно будет не разобрать. Зачем мне тогда писать. Пришлось маме сознаваться ради нас. Суд состоялся вчера. Милая дорогая мамочка, неужели мы тебя не увидим еще очень долго, наши подушки с Дашкой совсем мокрые от слез.

2 мая.

Наверно это мои последние экзамены. Мои пятерки уже никому не нужны. Дашка вообще не хочет допускаться. Все равно уходить. Хорошо, что весна. Кончились дрова. Мы мерзнем. Папка почти не пьет, но ходит черный и молчит все время. Что ему не скажешь, он как глухой по три раза переспрашивает. У него все валится из рук. Мы для него как пустое место, а глаза у него страшные. Хозяину дома уже трижды обещано, но платить нечем. Он пока терпит. Архипыч грозится выгнать папку, не смотря ни на что, так как он не хочет работать, а прикрывается нами.

16 мая.

Здравствуйте мои милые сокровенные листочки. Снова пришла к вам. Полистала, почитала вас, вот сижу и совсем не знаю, что писать. Пропал папка. Приходили вчера из полиции. Спрашивали где он? Мы не знаем. Говорят, еще кто-то убил г-на Головлева. Может, он и сам упал и проломил себе голову на мостовой. Все гадают несчастный случай или убийство.

27 мая.

Мы думали, уже будем голодать, но кто-то ночью принес полмешка ржаной муки и поставил на крыльцо. Думаем что это папка, полиции ничего не говорим, а они ходят каждый день. Противная бабка Агафья, с которой мама ругалась по зиме, принесла нам подсолнечного масла. Мы печем оладьи и делаем затирку. Очень вкусные, едим горячие, только быстро кончаются. Мамину машинку не продаем. Это единственное, что напоминает о ней. Посмотришь на нее, и, кажется мама рядом. Но она не придет. Нам очень страшно ночевать вдвоем. Прежде чем заснуть, долго читаем молитвы и прислушиваемся.

10 июня.

Мы с Дашкой ждали худшего, и оно случилось, но не с той стороны, откуда ждали. Когда мы шли мимо дома госпожи Петровской, нас позвал Яшка Косой. Он знал о нашем положении и предложил забрать у него мешок сухарей за ненадобностью. Мы согласились, но, подойдя к его двери, испугались и решили: «Пусть сам несет». В итоге он схватил нас за волосы и потащил к себе. Это было так страшно, что мы кричали как полоумные. Сбежались люди и Аида Петровская. Яшку Косого били и пинали все дворовые и мастеровые. Нам отворачивали головы, чтобы мы не смотрели, но мы все равно все видели. А потом его за ноги оттащили в ямщицкую. Три дня он лежал, и харкался кровью, а потом куда-то исчез. Нас взяла Аида Петровская. Мы целовали ей ноги в благодарность за спасение и доброту.

12 октября.

Здравствуй моя старая добрая тетрадка! Уголки у тебя обтрепались. Я тебя не бросила в доме, и очень этому рада. Как грустно жить в чужом доме. Мамы нет, папки нет, приходится управляться по хозяйству, но мы с Дашкой шустрые, об учебе, конечно, забыли и вспоминаем как светлые солнечные дни. Правда раз в неделю тетя Ада нас учит жизни и хорошим манерам. Арифметика говорит она, это не главное. Мы все равно очень благодарны ей по гроб жизни и не забудем ее доброты и благосклонности».

Дальше шла страничная закладка, скрепленная шпилькой для волос. Я посмотрел в ночь. Девушка сидела на перевернутой бочке, отмахиваясь от комаров. Я позвал ее, подал дневник в окно.

– Зайдешь Варя? У меня есть пастила. Правда, чай немного остыл. Ты можешь меня не бояться.

– Я зайду. Я не боюсь, – сказала она просто, как само собой разумеющееся.

Мы сели за стол. Помимо пастилы, я поставил блюдце с фисташками и жареным миндалем с солью. Отдельно вазочку с колотым сахаром. Она пила чуть теплый чай. Я себе не налил, смотрел на нее.

– Белая, розовая, голубая пастила! – с интересом промолвила Варя, пытаясь рассматривать пластинки на свет.

– Что ты говоришь? – не понял я, пребывая в легкой задумчивости.

– Пастила говорю вкусная, раньше не пробовала.

– А-а? Что не съешь, заверни, возьми сестре, – предложил я, с удовольствием наблюдая, как она аппетитно управляется с угощением.

– Завтра вы уезжаете? – видимо из вежливости, осведомилась Варя.

– Уезжаю, – тяжело вздохнул я. – Начальство требует, будь оно неладно.

– Жа-а-а-лко, – сказала она задумчиво, опустив глаза.

– Не понял.

– Погода хорошая, а вы уезжаете, – проговорила она едва слышно, и быстро обожгла меня взглядом.

– Я и сам не хочу. Куда деваться. Служба! Военное ведомство, – подтвердил я и развел руками.

– Это ваш пистолет? – перевела она разговор, в другое русло, кивая на желтую кобуру, висящую на спинке свободного стула.

– Это наган. Вот достал. Хотел почистить. Руки не дошли.

Она осторожно приподняла за ремешок и опустила его на место.

– Тяжелый! – с уважением и почтением промолвила моя гостья и криво усмехнулась. – Никогда не стреляла.

– Хочешь попробовать? – неожиданно предложил я. – Завтра утром сходим.

– А у меня получится?

– Ты мне будешь часто писать?

– Я это раньше не делала.

– А мне будешь?

– Вам не знаю, наверно.

– Говоришь, не делала? А в тетрадке писала? Разговаривала с ней. Мне понравился твой дневник, – сказал я искренне и с признательностью.

– Может, скоро мамку выпустят, и мы вернемся к ней, – сделала предположение девушка.

– Дай бог. Если выпустят, у вас все изменится. А в тетрадке там все очень доверительно. Очень лично. Спасибо, что не побоялась мне показать. И вообще спасибо, – добавил я.

– Если ее выпустят, мы возможно, заживем как раньше, я пойду учиться. Но ее так рано не выпустят.

– Досталось вам с Дашей. И маме вашей. Ты мне так же откровенно будешь писать? Как и тетрадке?

– Постараюсь, если получится, – она пожала плечами, как бы поеживаясь.

– Зимой же вы будете жить в Петербурге? – спросил я, припоминая, что мне по этому поводу говорила Аделаида.

– Если тетя Ада на нас не прогневается, наверное, да.

– Там недалеко живет моя мама. На Поварской. Знаешь, где это? – я внимательно посмотрел на девушку.

– Это к центру, далеко идти, – очевидно, припоминая маршрут, заметила она.

– Не так далеко.

– На извозчике недалеко.

– Ну, может быть, – согласился я, представляя ее щупленькую фигурку, бредущую зимой по заснеженным улицам Санкт-Петербурга.

– А мама ваша наверно строгая? – предположила Варя. – Я не видела ее, но уже боюсь, – с почтением добавила она.

– А меня?

– Еще недавно боялась и вас, – сказала она без улыбки.

– А почему сейчас не боишься?

– Не могу объяснить.

– Так хочешь познакомиться с моей мамой? Я тебе потом адрес напишу.

– Нет. Просто много буду писать вам. А что ваша Маша сегодня не придет?

– Обещала, – с сомнением в голосе сказал я.

– Значит придет. Сегодня последний день. Она вас любит?

– Это у нее надо спрашивать, – улыбнулся я.

– А вы ее?

– Что чай совсем холодный? – поинтересовался я. – Сушки же еще есть.

– Вы ее любите? – настойчиво повторила она, обжигая меня взглядом из-под вздрогнувших ресниц.

Я встал из-за стола, прошел по коридору, плотнее закрыл дверь на веранду, в которую пробирались комары.

– У нас нет будущего, – заверил я ее, возвращаясь.

Девушка, потупив глаза, что-то чертила носком на полу. Я достал плотную серую бумагу. Сложил аккуратно оставшуюся пастилу в два ряда, запаковал конвертиком и подвинул ближе к ней. Бумага разошлась, я не стал поправлять. Она даже не взглянула.

– А зачем тогда с ней…? – промолвила она тихо и оборвала фразу.

– Не все можно объяснить. Нам очень хорошо вдвоем. У нее это наверно отдушина. Знаешь, как в комнате спертый воздух, а открыл форточку и свежая струя, и жить легче.

– А потом закроете.

– Кого?

– Форточку?

Разговор принимал не шуточный оборот. Я немного растерялся и уже не улыбался, глядя в серьезное лицо девушки. Она задавала такие простые и одновременно сложные вопросы, от которых я мысленно старался абстрагироваться.

– Ты что хочешь?

– Честно?

– А зачем врать?

– Не хочу, чтобы она приходила.

Я опять встал. Березовой лучиной покопал угли в самоваре, но они уже безнадежно погасли, только в двух или трех угольках слабо теплился рубиновый свет. Впрочем, разжигать вновь я его и не собирался.

– Вы же сами просили сказать правду, – добавила девушка с обидой в голосе.

Я перевернул стул и сел напротив нее, облокотившись на спинку.

– Мы с тобой только друзья, коллеги по литературным делам, не так ли? А с Машей отношения сложились раньше, до этого.

– Конечно, это я так сказала, мне все равно, просто последний вечер, а завтра вы уедете.

– Вот и отлично! – сказал я, а на душе у меня почему-то скребли кошки.

Я встал, подошел к ней со спины, поднял ее головку, чуть откинув назад, поцеловал в лоб.

– Так только покойников целуют, – сказала она с обидой в голосе.

Я зашел спереди, поцеловал ее в глаза, в обе ладошки и сомкнул их лодочкой, как бы оставив там поцелуй.

Я думал она улыбнется, но девушка не улыбалась и была очень спокойна.

– Иди спать Жанна д Арк, – сказал я со вздохом, немного устав.

– Это кто?

– Так! Была одна такая девушка. Сожгли ее на костре.

– Зачем? За что?

– Это длинная история, … иди Варя, иди, пока тебя не хватились.

– Сейчас, сейчас, я уже иду, а это…?

– Что еще?

– Да ладно я пошла, – передумала она задать какой-то еще вопрос. Она неохотно слезла со стула, обиженно оглянулась у двери и скрылась в ночи.

Я все убрал со стола. Обнаружил, что Варя забыла приготовленную пастилу, а я не напомнил. «Жаль! И жаль, ничего то хорошего в жизни она не видела. И что ждет ее впереди? – промелькнули у меня не веселые мысли. У меня не выходил из головы ее дневник. – Сирота при живых родителях. Еще не жила, а уже досталось. Наше Российское государство! А девочка просто клад!»

Вторая ночная гостья

Расстелив тряпицу, я неторопливо разобрал и почистил наган. Посмотрел на свет вороненый ствол. Нагану были свойственны запахи железа, кожи и смазки и чего-то еще необъяснимо мужского. Я любил запах оружия.

Маши все не было. «Ну и к лучшему!» пронеслось у меня в голове. Будет спокойный вечер. Все что ни делается – делается к лучшему. Именно в эту секунду, без предварительного стука, открылась дверь, и я увидел Машу всю сияющую и нарядную. На ней был тот же черный с капюшоном плащ, а под ним строгое платье из синего бархата без выреза. Его оживляли три короткие нитки перламутрового белого жемчуга.

– Приветик! – сказала она шепотом, показав пальцем на соседнюю стену, и подставила щеку для поцелуя.

– Вы как всегда очаровательны сударыня! – невольно сорвались у меня слова восхищения.

Я повернул ее головку, слегка обхватив за скулы и нашел ее губы. Они вздрогнули от прикосновения. Я почувствовал сладкий привкус виноградной помады с молочком.

– Ну, все-все! Не увлекайтесь Михаил, я вас чисто покормить пришла, по дружбе, как одинокого холостяка и не более. Вам тут есть, кому голову кружить. … Зашла в наш буфет вот взяла немножко. Что было: говяжью лопатку, кролика в белом соусе и сыр Верещагинский в одну ноздрю. Не проголодались?

– Маша ты чудо! А я тут на сухой колбасе и сладком! Чтобы я без тебя делал?! – ответил я тихо, улыбаясь в ответ.

– Кокур-то, мой, жив еще надеюсь, – с поддевкой спросила она шепотом как заговорщица, – доставайте милейший!

– Ну а как же. Как же! – заверил я ее, нащупывая в темном углу шифоньера заветную бутылку.

Я открыл бутылку. Маша ловко порезала принесенное на стол. Получилось неплохо. Золотистое вино хорошо было закусывать остро-душистым сладковатым сыром.

– Ну, рассказывай Миша, чем ты тут без меня занимался?! Верно, и не ждал ночную гостью? – прошептала она с хитринкой в глазах. – А я – как снег на голову!

– За такую еду душу отдам, – чуть не поперхнувшись, проговорил я вполголоса.

– Отдашь! Куда ты денешься! И не только душу, мне обратной дороги нет. Скоро ворота закроют, не достучишься.

Мы поговорили еще о каких-то пустяках, пока не опустошили бутылку.

Маша смотрела на меня лукаво, слегка прикрывая веки, и казалась расслабленно-напряженная, как пантера перед прыжком.

– Сколько можно есть тем более на ночь! Миша! – прошептала она горячо и нетерпеливо.

– Если бы вы знали сударыня, какой я был голодный – вы бы меня не торопили! – увещевал я ее, с шуткой в голосе.

– Давай уж скорей, – недовольно брюзжала она, легонько ложкой ударяя по пальцам, когда я хватался за новые куски.

– Однако вы соскучились?

– Нет! На тебя жующего, доставляет радость смотреть! – продолжала пилить меня ночная гостья, пряча искры сладострастия в глазах.

– Вкусно же все! – убеждал я ее. – Сама принесла, а мужчины народ слабый.

– Вкусно… вкусно, – подергивая плечиком, язвительно продолжала шипеть она.

Маша, убавила огонь в лампе, сняла бусы, расколола прическу на голове. Волосы тяжело упали ей на плечи, рассыпались по спине.

– Неужели закончил обжора? – бросила она и прыснула в кулачок.

– Почти! Раб желудка. Люблю повеселиться, особенно насчет еды, – пошутил я, ополаскивая руки и рот в небольшом тазике, принесенном для мытья посуды.

– Я пошла, ложиться, туши свет милый. Господи, у тебя тут еще крошки, дай, стряхну простыню.

– Это я печенье в постели жевал с голодухи, – оправдывался я и в тайне улыбался. Нетерпение Маши мне очень льстило.

– Холостяки, холостяки! Как вы живете?! Ну, вот теперь порядок. Туши.

– Не буду. Посмотрю.

– Нравится, как я раздеваюсь? – посмотрела она на меня через зеркало, и смущенная улыбка тронула ее губы. – Увольте от этого.

– Надо!

Я обнял ее за плечи сзади, поцеловал и отпустил.

Она, вывернув чулком, сняла через голову платье. Осталась в нижней юбке с воланами, до колен из легкого, отделанного кружевом и лентами полотна. На плечах у нее покоилась блузка из полупрозрачного батиста

– Ничего себе! Как и не снимала Маша! – удивился я.

– Это первая! У меня там и вторая нижняя юбка имеется.

– Ты не с Георгием Седовым на Северный полюс собралась? Он команду набирает, – прошептал я с лукавством.

– А что женщин тоже берут? – усомнилась моя гостья.

– Тебя непременно! Не сомневайся! Будешь королевой на «Мученике Фоке». Все матросы будут падать ниц перед вашим величеством.

– Ах-ха-ха. И ты меня запросто так отпустишь? – засмеялась Маша.

– Подумать надо!

– Не долго!

– Да уж! Нет уж! Лучше помучаюсь с твоими нарядами сам!

– Не спеши! Ты смешной! Дай я сама! Ну, дай – ты не знаешь как. Иди лучше туши свет. Сегодня у тебя в гостях полярная королева и ей нужна полярная ночь.

Я задул лампу. Ослепленный ее яркими бликами, потерялся в пространстве, пошел на ощупь. Рядом слышал шорох снимаемых юбок. Щелкали застежки, натужно освобождались крючки. И я незримо ощущал ее желанное молодое тело. Понимал, что она снимает с себя последние одежды.

– Я даже ночную сорочку прихватила! Видишь, какая я заботливая, – прошептала она со счастливым смехом. – Мы прямо как муж и жена. Хоть один вечер, но наш, без остатка.

– Сорочка! Это пока не пригодится. До нее далеко. Ну, где ты? Я уже лег! – нетерпеливо и горячо бросил я в темноту.

– Уже все милый, носочки только остались, – извинялась моя гостья.

– Не снимай, – торопил я ее.

– Они коротенькие.

– Я и говорю: они нам не помешают. В них будет даже лучше.

– Ну, тогда я все! Ты лег? – со счастливым смехом сказала она, наклоняясь надо мной.

– Да.

– Я к вам сударь, держите свою полярную королеву. Уу-х-х!

– Бог мой! Маша! – воскликнул я громко, забыв про осторожность.

– Какая скрипучая кровать! Ужас! На ней ничего нельзя будет делать, мы раскачаем и завалим весь дом, – горячо зашептала Маша, продолжая смеяться.

– Прямо он так и рухнет?!

– Ты же у меня старательный Миша! Даже чрезвычайно! – запела она дифирамбы.

– Не преувеличивайте Мария Александровна мои возможности, – скромно отнекивался я.

– Не завалим, но разбудим непременно. Может все отменим?! Или рискнем? – шутила она, пропуская руки мне за шею.

– Неужели это ты! И совсем без ничего, а это что?

– Объяснять нужно моему милому?

– А вот тут у вас, что такое ласковое, прямо само в рот просится?

Теплая упругая грудь молочно утонула, щекоча мне язык, а там и вторая.

– Тише не кусай, не упорствуй, ну что ты, в самом деле как младенец! Я же тебе говорила про молоко?

– А я ничего и не забыл, – прошептал я, переводя дыхание, – а где наши ножки?

– Где и всегда!

– А что между ними?

– Ничего новенького! Ну что ты сразу туда полез, давай немножко полежим. Вот так хорошо, правильно. Неужели ты завтра уедешь?

– Не надо об этом!

– Я молчу, молчу, дорогой так вырвалось, не обращай. Поцелуй меня или давай я тебя, – шептала Маша самозабвенно.

Наши губы слились. Близость женского тела становилась нестерпима. Винные пары, сладкий вкус помады, запахи молодой разгоряченной женщины кружили голову. … И в этот самый момент – я ясно услышал звук открываемой двери. Мы, как по команде, замерли в оцепенении. Кто-то очень осторожно, видать, ступая на носочках, крался по комнате. Я разглядел белое длинное одеяние почти до пола. Когда фигура спроецировалась на фоне окна, я ясно различил девичий силуэт в ночной рубашке. Фигурка подошла к кровати и замерла. Она слушала наше дыхание, мы ждали что будет дальше.

– Вы спите? – тихо и дрожащим от волнения голосом промолвила девушка.

Я узнал голос Вари. Маша крепко сжала под одеялом мое плечо. Я понял ее жест. Мы лежали замерев, не зная что предпринять. Девушка постояла без движения еще несколько секунд и не дождавшись ответа протянула руку вперед, пока не достигла моей головы.

– Проснитесь! Проснитесь, пожалуйста! Не бойтесь это Варя. Я просто пришла поговорить – раздался тихий взволнованно-подрагивающий голос девушки.

Мы молчали.

– Проснитесь же! Какой вы право соня оказывается! – говорила девушка слегка взбивая мне волосы.

Больше молчать было нельзя. Я перевернулся в ее сторону.

– Варя ты? – спросил я сухо, хотя и так было понятно, что это она.

– Да. Не бойтесь! – понижая голос, шепнула она.

Ее тень висела надо мной. Я даже чувствовал ее горячее дыхание и что-то еще необъяснимо девичье молодое, что исходило от нее.

– Ты зачем здесь? – недоуменно спросил я.

– Не знаю… – голос девушки перешел на шепот. – Пришла.

Я легонько убрал ее пальцы со своей головы.

– Ты же видишь ночь уже! Все улеглись!

– Я знаю.

– Так не делается. Не присаживайся, не надо. Как ты зашла?

– Так открыто у вас.

– Иди сейчас же спать! – сказал я как можно строже, пытаясь придать металлических ноток в голосе.

– Не гоните меня! Я только посижу с вами часок.

– Не выдумывай! Это не хорошо. Так не делается – иди!

– Меня не хватятся, не бойтесь! Никто не знает что я к вам пошла. Я через окно вылезла, все спят.

– Все равно иди. Утром придешь, – попытался сказать я так же твердо, но мой голос отчего-то непроизвольно дрогнул.

– Ну, можно я посижу?! – упрямо сказала девушка. – Я с краешку!

– Разве ты не понимаешь?! – уже не приказал, а по-доброму попросил я ее.

– Я не буду вам мешать. Правда! Мы просто поговорим, и я уйду. Честно говорю, – умоляющим голосом произнесла девушка.

– Варя! – вздохнул я. – Ты же очень миленькая и послушная девочка. Последний раз говорю. Заклинаю. Уходи.

Девушка заплакала, но не сдвинулась с места.

«Господи! За что мне все это!» – пронеслось у меня в голове. Я осторожно вытащил руку из-под тела Маши и сел на кровати. Варя протянула ладошки ко мне, они коснулись моего лица, затрепетали и это девичье волнение и страх передались мне. Я душой понимал, как ей нелегко в этот момент, какие душевные силы, чувства, желания борются в этом юном девичьем тельце. Мне не хотелось быть черствым, не хотелось причинять ей боль, но как выйти из этой ситуации я тоже не знал. Мой мозг взрывался от неопределенности и отсутствия выхода. Я аккуратно взял ее ладошки, отвел от своего лица, сложил лодочкой и сказал как можно проникновенней, мягче.

– Прошу тебя, пожалуйста Варя, ну, пожалуйста, … иди спать… я обещаю, как только проснусь, выслушаю тебя и мы обо всем поговорим. Так будет лучше.

Она еще сильней заплакала, почти заревела и присев, уткнулась мне в грудь лицом. Горячие слезы стали стекать по моему телу. Она, шмыгая носом, заговорила вдруг быстро, быстро.

– Вы ничего не подумайте! Я так просто пришла! Просто чуть-чуть маленько поговорить и уйти! Не гоните меня! Что вам стоит меня послушать!!

Я совсем растерялся. Никаких слов у меня не находилось. На груди у меня плакала девушка, а другая лежала в полуметре и все слушала. Невольно выходило, будто мы с Машей это делали намеренно. Но это было совсем не так. Мы все были жертвы стечения обстоятельств. Я попытался отстранить ее голову, посмотреть на нее, найти какие-то нужные и правильные слова, но она вдруг начала осыпать мое лицо короткими нежными поцелуями и приговаривать:

– Не гоните, я уйду… я сейчас уйду… скажу и уйду…

– А завтра нельзя Варя? – слабо пытался сопротивляться я, с ужасом и одновременно со сладострастным томлением, ощущая на своем лице ее влажные горячие губы, маленькие пальчики, крепко сжавшие мои уши, ее мокрый подбородок, мечущиеся по щекам волосы.

– Нет, я завтра ничего не смогу сказать. Я возможно еще и сегодня не скажу… я наверно как последняя дура … – обдавала она меня воспаленным дыханием и шепот ее проникал в меня, полностью парализуя волю и сознание. Но все же кто как не я, должен был попытаться остановить это безумие сегодняшней ночи.

– Вот сейчас остановись девочка! – прошептал я звонким свистящим шепотом и прижал ей губы ладонью! – То, что ты хочешь сказать – не нужно!! Не сегодня не сейчас!! Поверь! Так будет лучше!

Тело девочки сотрясалось, дрожало, как у маленького зверька загнанного в западню, сердце билось, и я это чувствовал через тонкий батист, через ее маленькие грудки, а горячие губы трепетали, с ресниц текли слезы. Она маленькими пальчиками оторвала мою ладонь от своего рта и начала говорить быстро и запальчиво:

– Я все равно скажу!!! Я хотела, идя сюда, предложить вам настоящую дружбу!!! Вот совсем настоящую, а поняла, … поняла другое. Я влюбилась в вас, в вас… без памяти! Вы теперь можете как угодно ко мне относиться, но это правда! Я никого никогда не любила! Да что там! Я даже смеялась над этим! А вот так случилось!

Моя голова не выдержав откровенных признаний девушки, безжизненно повисла. Не каждому в жизни доводится услышать такие слова идущие из самой глубины души. Я готов был провалиться сквозь землю от счастья, от благодарности и одновременно от безысходности, от этой чудовищной несправедливости мира. Все и всегда в нем совершалось не так как я бы хотел, как хотела бы эта девочка. Мир был сильно жесток для нас. Я точно был не достоин и сотой доли этих признаний, чистого ангела, небесной души почти ребенка. Нежной девочки, ее фантазий относительно меня. Мне даже хотелось заплакать и возможно я бы расчувствовался если бы не присутствие Маши. Надо отдать ей должное она ни одним звуком или жестом не обозначила себя и я уже думал как встать, увести Варю и как-то, более или менее благополучно, закончить этот неожиданный ночной эксцесс, как все неожиданно изменилось.

Глаза у Вари видать привыкли к темноте, и она вдруг испуганно уставилась не на меня, а за меня, протянула туда руку и вдруг как обожглась, отдернула ее, видать, нащупав Машу.

– Кто здесь?!!!! А?! Боже мой!!! – вскричала она, пребывая в ужасе от увиденного. – Кто тут?! Ой! Мамочки! Кто это?! Она затрясла меня за плечи. Моя голова моталась. Но я молчал.