Текст книги "Откровенные романы. Или исповедь от первого лица"

– Господи!!! – она вдруг упала на колени, воздев руки к потолку.

Ее трясло. Я быстро встал. Торопливо натянул штаны, пиджак на голое тело, и вовремя: девушка бросилась бежать, но я перехватил ее у выхода, быструю, извивающуюся в моих руках; поднял на руки и вынес из дома. Она билась у меня на руках, но я крепко держал ее. Скоро мы оказались за калиткой. Я нес ее на руках, а она колотила меня маленькими кулачками в грудь, что-то вскрикивала, шептала, просила отпустить, но я шел твердо и уверенно неся ее перед собой. Я не мог отпустить ее в таком состоянии! Я вообще не допускал такого, хотя и не представлял, что будет дальше.

Я шел и шел, не зная, куда и зачем! Только подальше от этого несчастливого дома. Он, как черный монстр, темная гора, остался у меня за спиной. Кончилась улица, последние дома, я повернул к заливу. Страдания девушки стали тише, переходя на всхлипывания и стон. Наконец, она совсем затихла, продолжая крепко обнимать меня за шею. Показалась гладь залива, зашуршал песок под ногами.

Из-за туч мутным пятном пробился неполный месяц. Он осветил на миг окрестности и опять оделся в полупрозрачные шубы. Серебром блеснувшая дорожка на воде, тоже подернулась сизой тенью, но не исчезла совсем. Временами свет луны озарял пятнами море, песок, темный лес и струился вдаль.

– Посмотри Варя как красиво! Посмотри! Возможно ты никогда не видела ночного моря, – сказал я, немного театрально и возвышенно стараясь отвлечь ее от обуревавших мыслей, и чуть сильнее прижимая девушку к себе. – Ну, посмотри, пожалуйста. – Я показывал головой на воду. Она молчала. Только испуганно льнула ко мне и сопела еще влажным носиком.

– Нет! Ты совсем не хочешь смотреть!

Вдруг, не зная почему, я со своей драгоценной ношей, безотчетно пошел в море. Черная как ртуть, маслянисто блестящая, поверхность моря хлюпала, разбиваясь кругами. Вода холодила, пронизывала иголочками ноги, а я шел и шел. Я прошел не менее 50 метров, прежде чем она дошла мне до колен. Идти стало тяжелей, песок стал проваливаться сильней, мешала ступать вода, да и ноша стала тянуть не на шутку. Тем не менее я упорно следовал по серебряному лучу в открытое безбрежное пространство. Когда вода скрыла почти полностью мои ноги, я остановился.

– Устали? – сказала она вдруг.

– Устал Варя, – честно признался я, тяжело дыша.

– Кругом море! Страшно! Ничего кроме моря, – она оглянулась, чуть ослабив сцепленные у меня на шее руки.

– Ничего Варя! Ничего не бойся. Представь! Мы совсем одни в этом мире. Мир только народился. Нет еще ни суши, ни людей, ни зверей, ни птиц. Бог еще не создал этого! Ему еще предстоит потрудиться. А сейчас мы одни на этой земле, на этом пустом пространстве. Ты меня понимаешь?

– Да! Очень хорошо. От ваших слов мне спокойней. Ничего не было.

– Оглянись еще разок, посмотри направо, налево. Темно. Мира нет. Одинокая планета. Только ты и я! Луна, вода и бесконечное пространство. Сколько не иди – только мы вдвоем.

– Вы и я! – прошептала она тихо! – Как здорово.

– Нет! Лучше так. Я и прижавшаяся у меня на груди маленькая птичка, подранок, птенчик, выпавший случайно из гнезда. Этот птенчик ждет тепла, ласки, заботы, он еще такой слабый и неприспособленный. Его может каждый обидеть, и он не сможет ответить, постоять за себя.

– Я не птенчик. Совсем не птенчик хотя иногда… – сказала она и оборвала фразу.

Часть моря в глубине залива, посветлела, потом сильней, и свет, накатываясь, добежал до нас. Море показалось уже не таким беспросветно черным и тревожным. Ярче вспыхнула золотистая дорожка разбиваясь на дробные сегменты. Волны качали ее как колыбель с младенцем, но она стойко держала линию.

– Не молчите, я боюсь! – тревожно сказала Варя.

– А что говорить? … Ладно, скажу. Не было сегодняшнего дурацкого вечера, и ты никуда не приходила, и вообще нет… ни страшного дома, ни тети Ады, ни Маши и совсем ничего не было, а ты просто спишь. Ты маленькая девочка, которую носят на руках.

– Так хочется в это верить, но я боюсь.

– Верь мне!

Девушка крепче обняла меня, и вдруг стала тыкаться, подставлять свои губки. Я первый раз по-настоящему поцеловал ее.

– Как голова закружилась! – сказала она. – Так всегда будет кружиться?

– Нет наверно, ты наплакалась, … наверно от этого.

– Не-ееееееет не от этого! – заулыбалась она, вы обманываете меня.

– Ну, чуть-чуть. Пойдем обратно?

– Давайте я сама пойду?

– Нет! Мне приятно тебя нести, ощущать твое тельце у себя на руках.

– Не тяжело?

– Устал немножко, но думаю, до берега дотяну. Что бы ты не замочилась!

С двумя остановками, мы добрались до суши. Я, в изнеможении, поставил ее, как солдатика, на песок и мы, взявшись за руки, пошли дальше, в сторону санаториев и лодочной станции. Обувь у меня противно хлюпала.

– Подожди маленько.

Я, ухватившись за ее плечо, вылил по очереди воду из мокасинов. Она очень аккуратно и старательно придерживала меня, не давая потерять равновесие.

– Порядок! Идем дальше моя Афродита.

– Афродита?

– Ну, да! Богиня любви и красоты.

– Любви… красоты. И все ей одной? – удивилась моя спутница.

– Она была рождена из морской пены и капель крови Урана. Хочешь быть богиней?

– Ну, какая я богиня, – искренне смутилась она. – Скажете тоже!

Песок опять хрустел под нашими ногами. Пустынный берег полз длинными тенями. Где-то совсем далеко проснулась ночная птица, не то тревожно, не то весело известила о себе. Стали попадаться редкие грибки, кабинки-раздевалки, но потом и они пропали, но за мысом засветились редкие фонари мола и черные коробки складов. Мы просто шагали, куда глаза глядят.

Так хорошо мне еще не было, как с этой маленькой девочкой идти вдоль моря и держать в своей руке ее узкую ладошку.

Мы больше молчали. Наверно боялись спугнуть ночную тишину и чувства, которые овладели нами и еще что-то хорошее, что наверно должно было быть у нас впереди.

В дом мы вернулись под утро. Уставшие изможденные, но довольные. Я чувствовал, что она много хочет сказать и наверно еще больше я ей. Но это мы отложили на потом. Мы свято верили, что это время еще наступит.

Я подсадил девушку в окно, но она вдруг передумала и обхватила мою шею руками. Она целовалась неумело, как могла, но старалась, и я вновь почувствовал, что маленький птенчик выпал из гнезда и я его держу в руках. По-детски пухлые губы целовали меня коротко, но нежно и быстро. Она как пулемет за секунды покрыла все мое лицо поцелуями и, схватившись за подоконник, исчезла в проеме окна. Я прикрыл створки и, обойдя дом, зашел к себе.

19 июля 1912 года

Когда я лег, Маша проснулась, но сделала вид, что спит. Это было удобно нам обоим, избавляло от ненужных разговоров. И все-таки, как мы не пытались уснуть, это нам не удалось. Я думал, что сказать, если она начнет. Но этого не случилось. Уже совсем под утро, Маша повернулась ко мне.

– Да я все понимаю, ты поступил правильно, оставлять девочку одну конечно было нельзя. Я представила себя на ее месте! Это же какой-то кошмар. Ты молодец. Я даже тобой немножко горжусь!

Она поцеловала меня краешками губ в переносицу.

– У нас все было платонически безобидно, мы просто гуляли всю ночь! – сказал я, тяжело вздохнув.

– А я в этом уверена… – улыбнулась она краешками губ.

– Ты милая! – восхитился я ее проницательности.

– Я знаю.

Она опять поцеловала меня в лоб и висок. От нее вкусно пахло женщиной и остатками вечерних духов. Я лег навзничь и стал смотреть в потолок. «Все-таки самое главное, когда тебя понимают!» – подумалось мне. Она порылась и достала из подушки перышко. Нежные прикосновения коснулись моих ушей и губ.

– Вот зачем ты это делаешь? – улыбаясь, спросил я, упорно не отрываясь взглядом от потолка и с трудом выдерживая ее глумление над моим телом.

– Детство вспомнила. У меня тоже есть сестра, мы с ней так часто друг друга доводили, – промолвила Маша игриво.

– Я же не сестра, – слабо запротестовал я.

– Теперь ты тоже мой друг… платонический и не больше, – старательно продолжая меня изводить перышком, промолвила Маша.

– Не догадываешься до чего можно довести платонического друга?

– Ну что вы Михаил Александрович. Как можно! У вас поэтически-возвышенные чувства, пылкая безответная любовь, а тут я!

– Ох! Сударыня, – с угрозой заметил я. – С огнем играете!

– Терпите! Вы свой выбор, надеюсь, сделали.

Я повернулся к моей обездоленной ночной королеве.

– Вы ревнуете к этому невинному ребенку?

– Не ревную, но расхотелось, – то ли всерьез, то ли в шутку промолвила Маша.

– Это печально, я думал вы меня поймете, – равнодушно промолвил я, пребывая в недоумении.

Я опять повернулся навзничь, но Маша не успокоилась, а, перевернув перышко, начала легко царапать мои губы острым стерженьком пера. Это было трудно выдержать. По телу побежали мурашки.

– Ну, все! – рассердился я. – Терпение лопнуло!

Я схватил ее за руки и завел их за спину. Грудь у нее высоко поднялась, глаза сделались большими и глубокими.

– Миша! Я пошутила! – испуганно взмолилась она.

– Поздно! – грозно сказал я.

– Я же нечаянно.

Я опустил лицо в вырез ее сорочки. Там сладко и томно пахло женским телом и топленым молоком.

– Отпускай мне руки, отпускай сейчас же, мы ничего не будем! … Какие вы мужчины… шуток не понимаете! Если бы знала, не доставала это перышко!

– Поздно каяться святая Магдалина, – зловеще и притворно сказал я.

– Миша я не шучу. Мы так не договаривались! Какой право беспардонный, ты сошел с ума! – умоляющим голосом останавливала она меня.

– Совсем чуть-чуть!

– Пожалуйста, ну прости меня! Не подумала! Что ты меня против воли будешь!

– Мария Александровна!

– Ты вообще меня раздел, – ужаснулась Маша. – Тут так светло!

– Маша! Машенька!

– Бог ты мой! Всевышний! Ну, какая я неразумная женщина! – запричитала она, собирая всех святых.

– А так?

– Никак! Слышишь, никак я не хочу. Ну, куда. Подожди.

– А коленки сюда, повыше! – шептал я.

– Еще чего. Бесовское отродье!

– Давай скорей. Еще немножко раздвинь, – продолжал наседать я.

– Я этого не вынесу! Он сейчас меня точно силой возьмет.

– Сударыня! Давно бы так!

Она сучила коленями, упиралась, как могла. Ночная сорочка совсем съехала ей на живот, открыв темный островок волос между ног.

– Еще смотрит, бесстыжие твои глаза!

– Мария Александровна! Зря вы совеститесь. У вас тут все чудненько. И смотрите, как она меня ждет!

– Только не это! – вскрикнула она. – Господи! Что я так кричу! Там, поди, все слышно?!

– Да! Конечно! Весь дом слушает.

– Царица небесная! Что мне делать! – зашептала она сдавленным шепотом. – Ну, миленький, родной, … Миша не надо! Пожалей меня. Отпусти. Ну, все! Все! Ладно, ты победил. Сумасшедший! Куда я теперь денусь. Только руки мне освободи. Я сдаюсь. Мне даже кричать нельзя! Мне ничего нельзя!

– Все можно Маша! Милая Маша!

Было ощущение, что она действительно терпела, смирившись со своей участью. Я знал ее другой, а сейчас она была безучастно-холодной. Тело ее было податливо и инертно. Глаза наполнены страдальческим ужасом. И, тем не менее, она была хороша. Я входил в нее осторожно, маленькими толчками, а то и прикосновениями. Когда женщина не хочет или еще не готова, лучше всегда быть как бы в самом начале. Испытывать на прочность себя и ее. Она шептала или молилась, будто строчки текста считывала с потолка.

– Творец и Создатель, Вседержитель, Всевышний, Всемогущий, Предвечный и Сущий, Сын Господний!

Глаза ее смотрели на меня чуть удивленно и даже сожалеюще.

– Маша, прости меня! Ну, ты так хороша и необыкновенна в своей безысходности, и жертвенности – сдавленно шептал я чуть слышно.

– Безнравственность, распутство и блуд. Я сама виновата. Испорченность нравов, распущенность, все идет от меня, и я не могу этому противиться по-настоящему. И даже потворствую.

– Не смотри на меня так осуждающе, лучше будь паинькой, ты же можешь, я знаю.

– Это слишком! Миша. Я так не могу!

– Вспомни себя другой.

Я нашел губами ее грудь, колол плохо выбритыми усами, перекатывал в губах сосок. Она делала вид, что безучастно холодна, но задышала глубоко. И я почувствовал, что тело Маши потеряло кисейную рыхлость. Ножки приняли более удобное положение. И только когда я вдруг забылся и сделал резкое проникающее движение, она слабо вскрикнула и руки ее, ногти, скрипя, схватили, собирая простыню на кровати. Организм не обманешь. Тело ее разом вспотело. Ноги согнулись в коленях, и она стала приглушенно постанывать, почти не раскрывая рта.

Она стонала все сильней и сильней, а иногда едва слышно вскрикивала и испуганно оглядывалась на хозяйскую стену, а потом забывалась и продолжала. Это было глубоко и проникновенно. А потом она обняла меня ногами, скрестила их и губы ее шептали нежные слова.

– Миш-а-а! Ах! Миш-шша! Родненький мой! Это такой грех, но так хорошо!

Я замер на высокой ноте, напрягся, и сладострастные конвульсии, горячая сущность моя излилась в ее тело. Я растворился в Маше. Мы стали в эти секунды одним существом. Испытали полет. Последние мгновения истерзанного женского тела, мое: «Прости!» и я в изнеможении свалился как подрубленный.

Ее дыхание не успело восстановиться, как она бережно взяла мою голову в свои руки и стала целовать в макушку, лоб.

– Изнасилования не получилось?! – прошептал я, когда все закончилось.

– Это грех, я понимаю, но мне было хорошо! Очень хорошо, как в прошлый раз и даже лучше.

– Ты моя прелесть!

Мы лежали рядом. Маша, закрыв глаза, навзничь. Ее руки были в моих волосах. Было необыкновенно тихо, мне не было слышно даже ее дыхания. Божественный рай покинул нас. Реальности мира возвращались.

– Тебе правда было хорошо? – вновь спросил я

– Правда! Конечно правда! И почему у меня такого не бывает с мужем?!

– А ему?

– Ему наверно да. Но он бывает так обстоятельно медлителен и сильно пыхтит.

Я засмеялся, представив это. Маша покачала головой.

– Я с тобой делюсь, а ты смеешься!

– Прости!

– И не разрешает с собой разговаривать, и еще потеет. С ним тоже бывает немножко в конце. Но это очень редко и недолго.

– Бедненькая моя!

– Я терплю! Привыкла. Все-таки может зря ты настоял, а я поддалась?!

– Странно Мария Александровна, странно. Вы приходите ко мне вечером, почти в ночь. Приносите разные вкусности. Мы пьем ваше вино. Вы раздеваетесь и ложитесь в постель. Ну, тут заминка произошла, за которую вы, впрочем, меня и хвалите и гордитесь мной, я уж промолчу про перышки и как мне понимать ваши слова осуждения? Вы правда так думаете?

– Миша то, что светло, что этот дом с историей, соседи в двух шагах за стеной – это все неприятно, но ерунда. Не знаю, смогу ли я тебе объяснить, что у меня на душе.

– У нас есть время!

Я привстал на локте, достал ее перышко, стал водить им по ее красному горящему ушку. Оно просвечивало в узком луче солнца, отразившимся от зеркала.

– Надо начать с нашей встречи. Когда мы познакомились в поезде, это ослепило меня! Все началось так неожиданно как наваждение. У меня прямо ноги подкашивались! Ты просто свел меня с ума, я потеряла чувство реальности, была сама не своя.

– Говорите сударыня, говорите! – я улыбаясь, поцеловал ее в горячее ушко.

Честно сказать я так влюбилась, что стала строить планы. Мне думалось, эта неделя так сроднит нас! Мы уже не будем представлять себе жизнь по отдельности. Как полоумная.

Наша близость казалась мне… это логическое продолжение. Грех перед Богом?! Да! Грех в глазах общества? Да! И перед мужем, как бы я к нему не относилась. Я бы на все пошла! Решила перешагнуть через предрассудки и сомнения, даже Аида была только досадной неприятностью. Я страдала, была в растерянности, не могла принять решения, и мы расстались холодно. Но когда осталась одна. Мне стало так пусто, одиноко, что я отчетливо поняла – надо быть выше этого.

Я преодолела себя, вернулась, и испытала большую радость. Я верила, что у нас все будет хорошо. И в тот день мне было так хорошо, как не было прежде никогда. Я ни о чем не жалею и думаю никогда не буду жалеть. Это случилось! Бог дал мне тебя! Бог милостивый! Он поймет, что мое грехопадение было продиктовано чистыми чувствами: любви, нежности, которые я испытывала первый раз в жизни. И тут Бог отвернулся от меня.

Эта милая девочка! Она возникла так неожиданно. И у меня сразу сжалось сердце. Что ты говорил – неважно. Но я почувствовала – теряю. Теряю тебя. Ощутила, холодок пошел изнутри, помимо твоей воли. Ты улыбался, разговаривал, шутил, а я мучительно чувствовала, что что-то случилось, произошло. Это росло как снежный ком, и я не могла ничего сделать. Но у меня теплилась надежда. Вдруг показалось? Но женское сердце-вещун! Я ни в чем не виню тебя. Я не усомнилась, ни в одном твоем поступке, но мы отдалились. И то, что раньше, моя близость с тобой была оправдана и желанна, теперь, в течение одной ночи, превратилась в противоположность. Мне стало пошло, низко изменять мужу ради сиюминутного удовлетворения желаний. Мне было хорошо. Но на небе высшие силы не простят этой похоти и разврата. Ты же не просто с ней гулял из-за сострадания?

– Не знаю. В принципе она ребенок, но у нас с ней близость душ. Я ее внутренне чувствую. Она как моя плоть и кровь. Я уверен, что она меня никогда не предаст, не обманет.

– А ты?

– А что я?

– На два фронта! Не успел расстаться с девочкой и под крылышко.

– Пока я на распутье, ну этим себя оправдываю.

– Вот ты женишься, я останусь замужем и встретимся мы случайно через год, что ты будешь делать? Будешь ли желать возобновления отношений?

– Честно?

– Конечно.

– Сама догадалась?

– Догадалась. Я в твоих глазах низкая женщина!

– Ты несчастная женщина. Гулящие продают себя в розницу всякому встречному, а тебя продали оптом – одному. С проститутки хоть никто верности не требует. А у тебя кабала пострашнее будет. По жестче. Не казни себя! Встретились мы, испытали полет! А сдержалась бы – винила себя всю жизнь!

– Спасибо, на душе полегчало. Я ведь извожу себя каждый день, только виду не показываю. Горю огнем и терзаюсь. Молитву прочитаю, а сама к тебе. Почему все так? Где ты раньше был?

Где-то что-то громыхнуло. Или раскат грома, или сыграло на крыше нагретое железо. Маша подошла к окну. Небо было чистое, голубое, без облачка. Я потянулся, даже слезы выступили из глаз.

– Все! Хватит изводить себя! Ничего не будем загадывать. Договорились?

– Договорились.

– Я же всю ночь не спал. Ты дашь мне поспать еще минуток тридцать. Будь ласковая. Вскипяти чайничек на примусе. Потом разбудишь.

– Конечно! – она поцеловала меня в лоб. – Уже бегу. Думаю, разберусь в твоем не хитром хозяйстве.

Я встал сам. На примусе попыхивал чайник. Солнечные лучи золотили узкую полоску на стене. Маша уже поджидала меня за столом, умытая и причесанная. Мы пили чай. Все было уютно, по-домашнему. Если бы кто посмотрел со стороны ни за чтобы, не догадался о том, какие события произошли здесь сегодня.

Обратный путь мы проделали по жаре. Маша повесила плащ на руку и шла, открыто, не прикрывая лицо. И когда мы прощались у ворот санатория, она равнодушно взирала на любопытные взгляды отдыхающих.

– Ты уже ничего не боишься? – удивленно спросил я.

– Нет. От боялась! Может, потом буду жалеть, но теперь все равно.

Она смело поцеловала меня на глазах у близко проходящей любопытной парочки и засмеялась счастливым смехом.

– Полная волнений ночь, необычное утро и такой грустный день! – она хотела заплакать, но сдержалась. – Эти сутки вместили столько событий! А для тебя мой милый Миша, особенно, этот день примечателен. Звезды сошлись. Ты разве не заметил, что получил сегодня два нежных признания в любви! С тобой такое было прежде?

– Непременно! Я их коллекционирую.

– Значит еще два положи сверху. И это последний наш день! Какое сегодня число?

– 19 июля 1912 года.

– Я его запомню!

– Я тоже! – сказал я.

(Никто не знал, что случится ровно через два года. Про это мир еще не догадывался).

– Я расстаюсь легко, не знаю почему. Думала, буду реветь, и реветь!… А даже улыбаюсь, и мне покойно, и светло на душе. Я могла бы побыть до вечера, но ушла, чтобы у тебя осталось время проститься с твоей девочкой. Ты же будешь с ней прощаться?

– Надеюсь.

– Это обязательно мой милый Миша! Простись с ней по-доброму, если даже не уверен в своих чувствах. А я, с твоего разрешения, напишу тебе открытку или две к Рождеству или Пасхе и пошлю на адрес офицерской школы в Ораниенбурге? Просто так без ответа.

Я поцеловал ей руку.

– Это будут весточки, что я не забыла тебя.

Я поцеловал ее в губы. Она обхватила меня крепко в ответном поцелуе. И слезы вдруг брызнули у нее с глаз, и, оттолкнув меня, она бросилась, почти побежала по направлению к корпусу, и путалась в юбках, и очень торопилась. А у здания, замедлила шаг, остановилась, потерла перчатками лицо и оглянулась. Увидев, что я не ушел, она очень грустно, но приветливо помахала мне рукой. Больше я ее не видел. Не видел никогда.

Можно было бы сказать, что эта история рассказана до конца. Но это не так. На Пасху я получил открытку. На ней была изображена заботливая мама, с крылышками ангела за спиной, играющая с маленьким карапузом. А на обратной стороне поздравление с небольшой припиской: «Родился мальчик. В метрической книге Введенской церкви С. Петербурга его записали под именем Михаил».

На этом текст в найденных тетрадях обрывался. Возможно, автор что-то хотел еще написать, но по каким-то причинам не сумел или не захотел это сделать. В лист навечно впечаталась закладка – обертка от конфет, посвященная 300-летию дома Романовых, с изображением Кремля, харьковской фабрики Д. Кромского. И два рисунка женских головок выполненных тонкой перьевой ручкой. Одна была нарисована в профиль, другая в анфас. Обе изображенные женщины были симпатичны и хороши собой, но та, что выглядела моложе, была подчеркнута двумя волнистыми линиями.

Я достал из стола желтый от времени конверт. Вновь перебрал содержимое и нашел эту открытку: поздравление с пасхой. Обычное почтовое сообщение. Обычное, если не знать, что ему предшествовало. На дворе был 1913-й год. Последний мирный год России. 300 лет династии. Тогда все казалось незыблемо и крепко. Кто мог предположить про ужасы войн и революций, которые уже были готовы спихнуть империю в пропасть, откуда ей не суждено было выбраться.

Не тысячи, не десятки тысяч, миллионы людей будут втянуты в бессмысленную кровавую мясорубку. Немногим из них удалось выжить. Скорее и автор этих строк не стал исключением. Возможно, пока он писал эти строчки, на заводах Круппа уже снаряжали снаряд, который оборвет его жизнь, а возможно, война обошла его стороной. Просто какой-нибудь разухабистый революционный матрос граненым солдатским штыком поставил последнюю точку в этой летописи жизни.

Новосибирск. Март 2013.