Текст книги "Откровенные романы. Или исповедь от первого лица"

Роковая встреча

Расплатившись с Захарычем, и обговорив, когда он за мной заедет я, подхватив тяжелый желтый саквояж из телячьей кожи, отправился с Машей в дом. Взобравшись на гниловатое крыльцо, она открыла ключом хлипкую дверь и мы прошли в просторное, но несуразно длинное помещение, частично разгороженное легкой перегородкой.

– Это кухня, а это спальня, – доложила Маша, показывая комнаты. – Готовить будем на примусе.

Я узнал стоимость аренды и почти насильно вернул ей деньги. Она, беря ассигнации, взглянула на меня сердито и с осуждением.

– Так надо! – поцеловал я ее в щечку. – Не спорьте со мной.

На кухне стоял низкий посудный шкаф со стеклянными дверками и небольшой столик из вишни, с гнутыми ножками. В большой комнате, служившей залом, располагалась широкая кровать. На ней, местами, была отбита инкрустация и мозаика из черепашьих пластин. В углу, перекрывая часть окна, возвышался огромный шкаф с примитивно сделанными аппликациями обманками в так называемой технике «Arte Povera» – декупаж «для бедных». Это когда из гравюр вырезались картинки, и элементы орнамента – а затем лакировались. Также, совсем не к месту, у входа – стоял большой бильярдный стол, покрытый зеленым сукном.

Маша подошла к зеркалу на шифоньере. Лицо ее было сосредоточенное, взгляд немного тревожный. Ее лоб был прикрыт челкой, которая спускалась до самых глаз. Она вытащила пару заколок и черепаховую гребенку, в виде бабочки из своих волос. Волосы свободно рассыпались по плечам темными полуволнами, немного не достигая пояса. Оглядев себя со всех сторон, и обнаружив, что я, наблюдаю за ней, Маша заколола все обратно, и, обернувшись, показала мне язык.

Не прошло и пяти минут, как пришла хозяйка – Аделаида Алексеевна, женщина лет тридцати восьми, сорока, с серьезным и немного злым выражением лица. Одета она была просто, но со вкусом, но привлекало на себя внимание глубокое декольте и сильно открытая грудь женщины.

– Господа милости прошу! Здравствуйте! Паспорта можно ваши посмотреть?

– Паспорт только у меня, – сказал я, доставая документы из нагрудного кармана.

– А ваш – сударыня? – обратилась она к Маше.

– У меня с собой нет.

– Вы же говорили, что остановились в пансионате? – промолвила она, делая неприступное лицо.

– Да это так. Но…

– Завтра принесете? – продолжила она с металлическими нотками.

– Если получится.

– Нет! Так у нас дело не пойдет! Я, конечно, могу и сама сходить в пансионат – здесь не далеко – но будет ли вам это приятно?

– Нет! Этого не нужно делать, – сказала Маша, и кровь бросилась ей в лицо.

– Ну что же – казус! Деньги оплачены – как с вами быть? – Женщина села, положив ногу за ногу. На лице ее ничего нельзя было прочитать. – Я тоже с копейки живу. Молодой человек пусть остается, данные я его перепишу, ну а вы уж не обессудьте… в гости, пожалуйста, заходите, но ночевать… я бы вам не советовала!

– Хорошо, – чуть слышно прошептала Маша и чтобы не расплакаться быстро отошла к окну.

Я тоже от такого оборота событий растерялся. Все замолчали. И тишина была тягостная, напряженная.

– Гм-мм! Профессор Кайгородов часто у вас бывает? – спросил я, чтобы как-то сгладить неловкую паузу.

– Вы его знаете?! – оживилась хозяйка, бросая на меня удивленный взгляд.

– Да! Я даже пару раз гостил у него здесь, то есть у его сына. Но, правда, это было давно, – вымученно выдавил я, отводя глаза от ее строгого взгляда.

– Хороший старичок – божий одуванчик, но последнее время стал заговариваться. Сыночек все ждет, не дождется, когда он помрет. Мечтает размотать состояние.

– Вы недобрая, – урезонил я ее.

Меня задели ее слова, оценки, которые она раздавала походя. Даже если ты так думаешь, в порядочном обществе подобное не озвучивается.

– Я справедливая. Это разные вещи. Никому не хочу зла, но то, что думаю – говорю прямо и открыто, за спиной не шушукаюсь.

Я тяжело вздохнул.

– И зря вы вздыхаете, – продолжила она, понизив голос и сбавив накал. – Я же не иду узнавать действительную фамилию вашей барышни. Не инициирую расследование, письма, слухи. Зачем? Просто условия у меня строгие. Вечером, ваша дама должна уходить, а со свечкой стоять, конечно, никто не будет. Отдыхайте, – голос ее подобрел. – Наверно устали с дороги? Во дворе душ. Там можно освежиться.

– Благодарю, – процедил я сквозь зубы.

– Да не за что пока-а…, – сказала она многозначительно и неопределенно.

«Ну сучка!! – подумал я, но что я мог сделать? Хозяйка круто развернулась и, не взглянув, на плачущую Машу – ушла степенно и с достоинством, слегка покачивая полными бедрами. «Вожжей бы – по этим бедрам не мешало! – Промелькнула спонтанная мысль. – Хороших сыромятных!» Я подошел к Маше. На ней не было лица. Она была в слезах, с распухшим покрасневшим носом, которым постоянно шмыгала. Увидев меня, она быстро прикрыла лицо ладошками.

– Не смотрите! – торопливо бросила она.

– Почему? – искренне удивился я.

– Не красивая, – сглатывала она слезы.

– Это не вам решать, – заключил я.

– И вообще я не барышня, а дура набитая. Институтка недоделанная.

– Может нам поискать другую дачу? – предложил я, пытаясь отвлечь ее от мрачной действительности.

– Думаю, это только разозлит ее. Тут многие друг друга знают. Назло начнет пакостить. Уж будь что будет! По большому счету, она права – я ее понимаю. Если бы все были такие честные – может, в нашем российском государстве было все по-другому.

– Что вы еще про нее знаете? Кто вам ее посоветовал? – спросил я, обдумывая варианты.

– Никто. Случайно получилось. Спросила на улице. Оказалась хозяйка. Сразу к себе повела. Она вдова, а муж у нее в прошлом инженер. На Сестрорецком заводе случилась авария, но подробностей я не знаю.

– Понятно. Видимо это оставило отпечаток на ее характере.

– Все может быть. Вы, правда, сполоснитесь с дороги. Я пока тоже себя в порядок приведу.

– Вы думаете? – с сомнением промолвил я, вытирая ей слезы.

– Конечно.

– Замечательно. Только полотенце возьму.

– Там наверно есть. Так-то у нее все чистенько: и белье, и посуда в идеальном порядке. Халата конечно нет. Ну, идите уж. Идите.

Просторный дощатый душ примыкал к другому строению – летней кухне или бане. Видимо, вода в большой кадке, на крыше, использовалась на два помещения сразу. В нем было сумрачно. Под самым потолком, было маленькое продолговатое окошко. Я разделся и почувствовал тревожное чувство, как будто кто-то за мной наблюдает. В нерешительности я осмотрел старые доски, но не заметил ничего подозрительного, только быстрые паучки испуганно метнулись в широкие щели.

«Чепуха на постном масле!» – сказал я себе, сделал усилие, улыбнулся и отвел в сторону железный рычаг. Нагретая за день вода, приятно льнула к телу, холодила старый шрам на груди. Большим розовым мылом, с запахом лаванды, я помыл голову. Тело – просто сполоснул водой. Когда я насухо вытирался, опять какой-то неясный стук или шорох привлек мое внимание. «Все-таки что-то мне постоянно грезится! Ну и пусть! Может мыши. Ежик. Да все что угодно!» – пронеслись мысли у меня в голове, и наскоро одевшись, я отправился в дом.

Маша меня уже ждала. Настроение, судя по всему, у нее не улучшилось, но она старательно демонстрировала передо мной обратное.

– Ну, наконец-то, мой милый наплескался!

– Именно так, как вы говорите! – бодро промолвил я.

Я заглянул на веранду. В углу, на жардиньерке, стояли горшки с цветами. У дальней стены, притулилось плетеное кресло-качалка. Окна были распахнуты. С террасы открывался прекрасный вид на Финский залив. В светлой воде плавилось солнце, и совсем далеко, виднелись паруса рыбацкого баркаса. Если бы не чужие взгляды с улицы, можно было бы устроиться и здесь на ветерке.

Я с сожалением вернулся в наше сумрачное жилище. Стол порадовал меня. Во всем чувствовались заботливые женские руки. Тонкие пластинки ветчины были переложены свежими огурчиками. Чуть поодаль, лежали пальчики охотничьих колбасок. По центру стояла тарелка с запеченной радужной форелью украшенная дольками лимона. Отдельно ваза с фруктами. На сладкое были эклеры, крекер и немецкие галеты.

– Может, мы начнем с вина. Правда, оно теплое, – предложила Маша.

– Пойдет. Давайте я открою.

– Не уверена, такое не такое? Выбирала. Очень хотелось угодить! Две бутылки взяла.

– Маша! Даже «казенка» необыкновенно хороша, когда барышня нравится. А уж если нет, тут ничего не попишешь. За что пьем? – сказал я поднимая бокал.

– За встречу!

– Хочу за любовь!

– Нет. За встречу будет, лучше. Нельзя так словами бросаться, – промолвила она в смущеньи.

– Значит, за многострадальную встречу! Ура!

– Nous vaincrons! (Мы победим. Фр.) Ура! Ура!

– Нет, вино совсем не хуже сударыня. Вы угадали.

– Я так старалась! Вы бы только знали, как я готовилась!

Лицо у Маши чуть побледнело, легкие морщинки легли в районе губ. В нем читалась начитанность: Чехов, Толстой, Куприн! И в глазах, в выражении, была особая утонченность, что нравится мужчинам и которая ничего общего не имела с пошлостью и развязностью. Наверно только русские женщины могут быть так возвышенны, чувственны и готовы на самопожертвование!

– Почему-то вы мне сейчас напоминаете гимназистку, – сказал я и улыбнулся.

– Да! Это не так давно было. Я иногда смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Неужели, это и правда, я. Совсем взрослая стала: и не нужно отпрашиваться у матушки, и по любому пустяку держать ответ.

– Ваша мать была строгая?

– Ну, не без этого. Тогда мне это казалось естественным, а сейчас – вспоминаю прошедшие годы, думаю, все же ребенок есть ребенок. На одних запретах, строгости и послушании нельзя строить взаимоотношения. Но детство прошло и ничего не вернуть, тем более ее уже нет, и поминать ее плохо не хотелось бы. Люди такие разные.

– Это верно. Сколько людей – столько характеров.

– Одного ей простить не могу, что когда матушка заболела, так скоропалительно приняла решение и отдала, буквально выпихнула меня замуж. Ей казалось главным, до своей смерти, обязательно увидеть меня под венцом.

– Это был брак по расчету? – поинтересовался я, хотя заранее знал ответ.

– Ну, в общем, да и нет, – начала юлить она, смотря в потолок.

– Это как?

– Ну, если брать в расчет деньги – у моего мужа никогда не было больших денег. Он государственный чиновник средней руки. Из хорошей семьи. У них дом на Мещанской с братом наполовину, который они сдают и имеют доход. Ну и жалование, взятки, подарки, подношения от просителей. Я это все ненавижу. Он знает об этом, тем не менее, каждый вечер перечисляет: кто, сколько, и за что, ему вручил… ту, или иную сумму. По натуре он не злой, но меня определил, прежде всего, как вещь, которую можно употреблять для одной цели. Думаю, вы догадываетесь. Я его никогда не любила, да что там любила – даже не испытывала симпатии. От бессилия и беспросветности – мне порой, хочется наложить на себя руки. Конечно, я этого не сделаю, но мысли такие, сами по себе ужасны и недостойны меня. Ведь я тоже человек и меня, хоть самую малость, нужно уважать, считаться со мной.

– А возраст?

– С этим я уже смирилась! … Что-то мы не пьем? Давайте еще. – Предложила Маша и улыбка на ее лице почти пропала.

– Немножко? – поинтересовался я.

– Лейте! Не стесняйтесь! – она озорно засмеялась, и добавила. – А то я хандрю. Вы следите за мной! Мы же не грустить собрались и мои печальные истории слушать?

– Ма-а-а-а-аша-а-а!!!

– Мария Александровна! – вдруг неожиданно и лукаво поправила она.

– Ух, как! – удивился я, смене ее настроения.

– И почаще! – вновь прыснула она.

– Слушаюсь и повинуюсь моя госпожа! – безропотно согласился я.

– Давно бы так. Наливайте сразу и по третьему бокалу, – пошла в разнос Маша.

– Мы не спешим?

– Не хочу быть трезвой! – бесшабашно произнесла она.

– Однако! – удивился я.

– Пьяная и веселая. Se promener ainsi se promener. (Гулять так гулять. фр.)

– Что бы все забыть?

– Все, все! И про хозяйку, и про Петербург, и про прошлую жизнь. Я когда выпью – становлюсь сама собой. Естественная. Даже сама себе нравлюсь.

– Ну, значит третий тост за вас! – глядя влюбленными глазами, промолвил я. – Сам Бог велел!

– Поддерживаю!

– Я подвинул стул ближе и сел почти вплотную.

– Не поняла вашего демарша, – промолвила она, покосившись на меня и морща смешно лобик, – лучше яблоки порежьте и садитесь, где сидели, а то я вас не вижу совсем.

Я убрал темный завиток волос с ее виска и поцеловал в розовое ушко.

– Вы видите у меня в руке нож, – повела она плечом, как бы сбрасывая что-то, – сами не режете и мне мешаете!

– Так уж и мешаю?! – усомнился я.

– Конечно! Мы так замечательно беседовали. Я жду, что вы про себя расскажите. Я ведь совсем о вас ничего не знаю. Давайте назад, и это, – она подняла руку и покрутила ей неопределенно в воздухе. Этот жест видимо означал, чтобы все вернулось на круги своя. Я с сожалением отодвинулся.

– Нет! Сядьте напротив. Ну, пожалуйста, прошу вас. Мне очень надо видеть ваше лицо. Я люблю смотреть на вас!

Я, сделав губы трубочкой, промычал что-то неопределенно-обиженное, и, повинуясь, пересел напротив.

– Вот теперь вы молодец! L’homme admirable! (Чудесный мужчина. Фр.) – она нагнулась через стол и поцеловала меня. – Не дуйтесь. … У нас уйма времени!

Но она ошиблась. Как раз в это время послышались шаги у двери, заскрипели половицы крыльца и кто-то постучался. Маша надув щеки, закатила смешно глаза и приложила палец к губам.

– Тс-с! Кто там? – зашептала она.

– Не знаю, – ответил я тоже шепотом. – Если хозяйка – то обойдется. У нас сонный час. Прикройте быстренько еду скатертью. Я стулья унесу.

Но постучали опять и более требовательно.

– Что уж там! Придется впустить, а то подумает не бог весть что. Так будет лучше, – проговорила она, торопливо оглядывая себя в зеркале и поправляя что-то в волосах.

Я, со вздохом, пошел открывать. В проеме с обезоруживающей улыбкой возник мой старый, почти забытый приятель – Константин.

– Су-у-у-у-дарь!!! Милостивый государь! Как я рад! Бесконечно взволнован видеть вас в нашем забытом богом уголке! Не ожидал! Честно не ожидал!

– Привет, Костя. Сто лет! – холодно приветствовал я его.

– Ты как? Не сильно соскучился?

– Хозяйка сказала? – вопросом на вопрос, уклончиво ответил я.

– Она. … Дай, думаю «поручкаюсь» зайду. Ну, показывай – жена, невеста?

– Ну, тебе прямо всё и расскажи! – уклончиво буркнул я.

– И расскажи-и-и и покажи-и, – увещевал он. – Да! Красавица! – он приложил ее руку к своим губам. – Константин! Старый друг Михаила, настолько старый, что он совершенно забыл меня и не удосужился заглянуть по соседству!

– Мария Александровна, можно просто Маша.

– Очень приятно сударыня. Чудесное у вас имя. Мое любимое. И матушку мою так звали. Если не прогоните, я тут посижу минутку у вас. У нас такая скука! Вы не представляете, как я истосковался по хорошему общению.

Минутка у Константина затянулась на пару часов. Мы уже попили морса с крекерами и эклерами. Я уже демонстративно молчал, но Косте все было нипочем. Он болтал и трещал без умолку и при этом смотрел исключительно на Машу. Меня как бы не существовало в природе. Природная скромность Маши, не позволяла ей уйти или ответить резко, она только изредка виновато улыбалась, перехватывая мой возмущенный взгляд.

Наконец я не выдержал и уже прямо сказал:

– Костя, нам хотелось бы немного отдохнуть. Маша чувствует себя не совсем здоровой!

– Да конечно! Я понимаю. Но как жаль. Правда, друзья мои! Я бы так и сидел бы с вами, и болтал весь вечер. Так не хочется уходить!! Может, ко мне пойдемте? Я теперь пишу картины, в основном пейзажи. Подарю, если что понравится?

– Нет. Нет. Как-нибудь в следующий раз.

– Тогда я не прощаюсь. Не откладывайте, завтра и приходите.

– Насчет завтра не обещаем! – ограничил я его планы.

– И слышать ничего не хочу. Буду ждать. Разволновали вы меня, разволновали, друзья мои. Пойду, наливочки выпью, а то и пару стаканчиков, может, полегчает.

Почему-то, он не одобрил наш выбор в отношении жилья. Об этом, в разговоре, он сказал не единожды, но уточнять, что он имел в виду, мы не стали.

– Вот дернул меня черт за язык, упомянуть про знакомство с Кайгородовыми, – чертыхнулся я, когда за Костей, наконец-то, закрылась дверь.

– Вы думаете, он все понял, что мы не муж и жена?

– Ну, понял – не понял, что с того?

– Мне стыдно. Сколько сидела – столько и думала об этом. Мне кажется, мы сами себя поставили в такое положение.

– Давайте не думать об этом!

– Давайте.

– А улыбку на лице?

– Я улыбаюсь, – она виновато растянула губы, и глаза у нее неожиданно повлажнели. Чувствовалось, что она сейчас расплачется.

– Вы что сударыня? – нагнулся я к ней ближе.

– Такая я по жизни и есть – несчастливая. Это все от меня. Больше ждешь, настраиваешься – обязательно что-то случается, что ставит все вверх тормашками.

– Так, так, так! Где у вас платочек? Слезы утираем Мария Александровна и к столу. У меня тут тоже кое-что есть. – Я покопался в своем объемистом саквояже. – Херес! Для поднятия настроения.

– У меня разболится голова. Уже сейчас шумит, – сказала она неуверенным голосом.

– Подумайте. Нельзя допустить, что бы внешние обстоятельства были сильней наших желаний.

– Скоро темнеть начнет, пора возвращаться.

– В этот раз нам никто не помешает, – сказал я твердо, и достал наган из сумки, – пусть только кто-то сунется.

– Господи! Какой ужас. Зачем он вам? – вытянулось лицо у Маши.

– Служба Маша, служба. У меня и пакет с секретными документами. Где их оставлять? Не в гостинице же. Там замок любым гвоздем открывается на раз. А к документам, положено оружие. Вот нам и выдают. Гляньте – пистолет братьев Наган. Чудесный бой у этой вещицы. – Я легко крутанул барабан. Матово, желтым блеснули патроны. – Тяжеловат, конечно, оттягивает карман. Вот и кладу в саквояж.

– А вы страшный человек! – заключила она, но в глазах ее читалось уважение.

– Обыкновенный. Держите, я полстаканчика вам налил.

– Наверно не стоит, – усомнилась Маша.

– Попробуйте.

– Что делать. Рискну. Но меня может затошнить. – Предупредила она.

Мы пили херес, запивали остывшим чаем с крекером. Иногда мне удавалось шутить, но Маша все больше смотрела в окно и была очень грустна. Когда пары хереса немножко затуманили мне голову, я, аккуратно подойдя сзади, повернул ее вместе со стулом. Маша немного растерянно взглянула на меня. Я опустился на пол у ее ног и обнял ее узкие лодыжки, которые торчали из-под длинной юбки.

– Мария! Святая Мария! Если есть святые женщины, вы одна из них – чуть слышно произнесли мои губы.

– Какая из меня святая? Падший ангел!

Стало совсем тихо, только было слышно, как назойливо билась муха о стекло.

Взбираясь по икрам ладонями, я гладил ее ноги. Обтянутые тонким шелком, они округло тонули в моих руках. Мои пальцы ощущали их плотную упругость… тонкий шов сзади. Как-то случайно открылись ее колени. Они были плотно сомкнуты. Черные тонкие чулки матово круглились, заставляя сильней биться сердце. Она была напряжена. Идеально натянутый на дамскую ножку шелковый чулок может свести с ума любого.

– Мария Александровна?! Вы казнитесь?

– Да! Скорее да!

– Зачем?

– Это пройдет. Не обращайте, пожалуйста, внимания.

– Вы боитесь меня?

Она не ответила, только положила мне руку на голову и стала перебирать волосы. Я сильней сдвинул край ее платья, приоткрывая ноги. Коснулся губами полных стройных ножек, ощутил тепло и запахи женского тела.

– Как долго я этого ждал, мечтал, верил, – сказал я немного запальчиво.

Я еще более открыл ее ноги. Показались атласные черные подвязки, поддерживающие чулки, а за ними открытые нежные участки обнаженного тела. Я, зубами прихватив, развязал один бантик, потом другой и утонул лицом у нее между ног. И не сразу уловил ее тихий шепот:

– Я тоже так ждала этого. Так себе все представляла, но, мне не хорошо.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Как не хорошо?

– Стоит вот тут у горла. Наверно херес не пошел. И голова кругом идет.

– Плохо. Тошнит?

– Мутит, скажем, так. Давайте я схожу в одно место. Там поглядим.

Я неохотно разжал руки. Поднялся. Она встала с виноватой улыбкой. Подвязала, высоко задирая платье, сползающие чулки и неуверенной походкой отправилась во двор. Ее очень долго не было, а когда она пришла, то побыла только минутку, попила воды из самовара и вновь ушла.

На улице стали заметно сгущаться сумерки. Я тупо ходил из угла в угол, бессмысленно мерил комнату, достал спички, хотел зажечь лампу, передумал. Все прислушивался к звукам, что шли с улицы. Прошло не менее получаса, когда она вновь появилась. Зайдя, она сразу устало опустилась на стул.

– Что?! – спросил я тревожно и с надеждой.

– Не знаю, – ответила она слабым голосом. – Не знаю.

– Не легче?

– Как сказать!!! ……

Она замолчала, прервав фразу.

– Говорите! – не выдержал я.

– Конечно, я могу пожертвовать собой, но неужели вы согласитесь на это?!

Мы замолчали. Маша неотрывно смотрела в окно. Лунный свет проникал в комнату. Глаза ее были сухи, ресницы не вздрагивали. Было ощущение, что где-то рядом пронесли покойника. Я вдруг почувствовал себя разбитым. Никаких слов у меня не находилось. Была просто огромная зияющая пустота.

Не зажигая света, я на ощупь нашел клеенчатый пакет с документами и положил его в карман. В другой сунул наган. Она все поняла.

– Пойдемте?

– Пойдемте, я вас провожу, – сказал я со смирением в голосе.

В комнате было темно, а на улице уже ярко светила луна. Маша крепко вцепилась в мой локоть. Она прижималась ко мне всем телом, пока последние домики дачного поселка не скрылись у нас за спиной.

– Вы не обижаетесь на меня?

– За что?!

– Ну, все так… вышло…!

– Глупости! Разве организму прикажешь?!

Мы шли очень медленно. Часть дороги молчали. Каждый думал о своем. Досаждали комары. Я наломал себе и ей веток. Спустя примерно час показались строения санатория.

– Я не хочу на такой ноте прощаться, – задумчиво протянула Маша, – спать совершенно не хочется, пойдемте на залив.

– Да. Грустно.

– В той стороне есть лодочная станция, – показала она головой.

Пройдя двести-триста шагов, мы наткнулись на перевернутую лодку. Усевшись поудобней, мы стали смотреть на залив. Легкий ветер играл волнами и отгонял комаров. Почти полная луна хорошо освещала все вокруг. Ее желтовато-зеленый свет делал все предметы нереальными. Как будто они возникли из далеких снов.

– Я знала, что вы поймете меня. Спасибо.

– Когда мы шли, я наступил на мертвую чайку, – сказал я. – Это плохо!

– Это суеверия. Вы расскажите мне что-нибудь хорошее, доброе.

Я рассказал ей немного о себе. Она очень внимательно слушала и при этом старалась в темноте видеть мои глаза. Луна светила так, что ей наверно было что-то видно. Я же не видел ничего кроме ее черного силуэта.

– Вот и все! – вздохнул я, закончив эпопею своей жизни.

– Нет! Нет! Пожалуйста, еще! Прошу вас!

Я вспомнил далекое детство, увлекся, и мы просидели еще не менее часа. Наконец, мы спохватились, что пора идти. Как бы не закрыли спальный корпус. Мы пошли скорым шагом, почти бежали и, тем не менее, опоздали. Я близко не подходил. Маша ходила одна и скоро вернулась.

– Не знаю что делать! Стучать, всех будить?! Завтра наши кумушки будут обсуждать это как главную новость! – сказала она в расстроенных чувствах.

– Это не здорово Мария Александровна. Откуда вы после двенадцати одна возвращались?

– Вам ли не знать Миша.

– Ну что делать. Пойдемте обратно. Прокрадемся как мышки. Авось наш полицейский не заметит.

– Давайте попробуем. А что делать.

– Здоровье то как?

– Лучше намного. А как испугалась и вообще забыла про него.