Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1"

– Если б вы знали французские законы, – невозмутимо отвечал мэр, – то вам было бы известно, что сборщик податей приезжает каждый месяц в округ для сбора подати и уезжает в тот же вечер, увозя с собой собранные деньги, которые сдаются им в префектуре. Мэр никакой не имеет власти над сборщиком податей; он вовсе не может вмешиваться во взимание налогов. Итак, здесь нет ни одного су, принадлежащего правительству.

– Лжете, повторяю.

– После нанесенного мне оскорбления, я равнодушен ко всему, что вы бы ни говорили. Господь, надеюсь, дарует мне силу принести без малодушных колебаний жертву, им на меня возложенную.

– Довольно красноречия; оно нисколько меня не трогает. Где реестры и все документы вашей общины? Подавайте их сюда!

– На что они вам?

– Не ваше дело. Несите их скорее.

– Вы ничего там не найдете, что имело бы отношение к подати. Это одни частные акты.

– С обозначением имущества каждого из жителей, не правда ли? Именно это я знать и хочу. Ну, живее сюда!

– Это акты, от которых зависит судьба всех семейств этой деревни и окрестных общин; я не могу выдать вам этих книг.

– Ага! – посмеиваясь, заметил полковник. – Не чуть ли вы мне отказываете?

– Отказываю, потому что совесть не позволяет мне предоставить на ваш произвол судьбу семейств, которые я призван охранять.

– Берегитесь; такой отказ равносилен смертному приговору.

– Расстреляйте меня, это в вашей власти, но акты находятся в безопасном месте и вы не получите их.

– А вот увидим! Согласны ли вы, – обратился он к муниципальным советникам, – выдать мне акты?

– Они хранятся у мэра, – ответил от имени остальных помощник мэра, – он один и знает, где они находятся.

– Гм! Вероятно, вы боитесь ему не угодить.

– Ничего мы не боимся. Вы это знаете, так как уже более часа тщетно стараетесь застращать нас. В доказательство я прибавлю, что хотя бы нам и было известно, где спрятаны акты, вы не добьетесь от нас указания. Не менее мэра мы ответственны в этих актах. На что бы ни решились вы, от нас ничего не выведаете.

– Скоты! – вскричал полковник, с яростью ударив кулаком по столу. – Десять солдат сюда, живо!

Офицер бросился вниз по лестнице и почти немедленно вернулся назад с отрядом солдат.

– Обыскать дом от подвала до чердака! – приказал полковник. – Рубите мебель, осматривайте стены, ломайте все шкафы. Чтоб были отысканы акты! А вы, господа, – резко обратился он к офицерам, – подавайте собою пример, распоряжаясь обыском.

Солдаты немедленно приступили к делу.

– Постойте! – крикнул полковник. – Пусть шесть человек останется здесь, и стрелять в этих мерзавцев при малейшем их движении.

Мэр и выборные презрительно пожали плечами.

Начался разгром ратуши. Солдаты не пощадили ничего. Все было обыскано, все разбито. Даже зеркала полетели вдребезги. Распороли тюфяки и подушки. Поиски длились час.

Наконец, солдаты вернулись со смущенными лицами. Они ничего не отыскали.

Полковник рычал от бессильной ярости.

– Акты сюда! – крикнул он, поднося кулак к самому лицу мэра.

– Не выдам, – ответил тот. – Да вы же еще и подло обманули нас. Солдаты ваши грабят и убивают жителей, несмотря на данное вами слово. Делайте с нами что хотите, мы ничего не скажем.

– А, так-то! – вскричал полковник. – Хорошо. Схватите этих людей и тащите на площадь. Пригнать туда всех жителей насильно, если не пойдут доброю волею. Пусть они присутствуют при казни мэра и своих выборных, пусть население этой непокорной провинции, эти отрекшиеся от отечества немцы узнают, наконец, прусское правосудие и придут в ужас. Идите; да поджечь этот дом, чтоб осветить казнь этих презренных людей.

Солдаты ринулись на пленников. Мэр остановил их движением руки.

– К чему насилие, – сказал он, – когда мы следуем за вами без сопротивления? Пойдемте, друзья, – прибавил он, обращаясь к своим товарищам.

– Пойдемте, – повторили те твердым голосом. Мрачное шествие сошло с лестницы и вскоре появилось на площади.

В то же мгновение огненный столб взвился с крыши ратуши и осветил белесоватым, мрачным сиянием ужасное преступление, к которому готовились.

Крестьян согнали на площадь ударами прикладов.

Женщины, дети, старики, обезумев от страха, стояли на коленях и молились с раздирающими воплями.

Мэру и шести муниципальным советникам приказали стать спиной к стене ратуши.

Эти люди, которые с такою простотой геройски жертвовали жизнью, крепко пожали друг другу руки, говоря:

– До свидания на том свете!

– Господь будет судить наших палачей, – прибавил мэр.

Дула ружей опустились. Настала минута мрачного молчания.

– Пли! – скомандовал полковник.

– Да здравствует Франция! – воскликнули в один голос мэр и выборные.

Грянул залп. Они упали.

– Да здравствует Франция! – повторил народ, вскочив на ноги в порыве энтузиазма.

И точно будто это воззвание вызвало мстителей за несчастных, на него ответили страшными криками, и беглый ружейный огонь затрещал вокруг всей деревни.

Это напали вольные стрелки.

Несмотря на всю их бдительность, пруссаки, увлеченные алчностью и волновавшими их гнусными страстями, допустили застигнуть себя врасплох.

На голос полковника и офицеров солдаты быстро стали в ряды для систематичного отпора.

Началась смертельная борьба, в особенности губительная для пруссаков.

Пожар, зажженный ими, переходил от дома к дому и освещал их ярче дневного света, тогда как противники оставались во мраке и стреляли по ним словно в цель.

Пруссаки защищались стойко и отступали только шаг за шагом.

Однако, вскоре они почувствовали, что перевес на стороне неприятеля и им надо ретироваться, бросив награбленное.

Все сражаясь, они мало-помалу вышли из деревни тою же дорогой, какою входили в нее; но и там их ожидали невидимые враги. Несколько минут длилась ожесточенная схватка холодным оружием. Наконец, пруссаки прорвались сквозь живую человеческую стену, которая преграждала им дорогу.

Если это можно назвать успехом, то они отчасти им были обязаны своей дисциплине, но более всего плану, заранее решенному вольными стрелками, которые понимали, как опасно было для них вступить в правильный бой с регулярным войском, и только имели в виду уменьшить число неприятеля и нанести ему как можно более вреда, не показываясь и не завязывая настоящего сражения.

Однако, пруссаки потерпели жестокую потерю. Более трети своих оставили они за собою ранеными и пленными.

В числе последних было пять офицеров и презренный изменник-жид Исаак Лакен, по прозвищу Кривой, который служил неприятелю проводником.

Словом, победа оказывалась полная и, как изящно выразился Петрус, молодецки покручивая отсутствующие усы, остроконечным каскам задана была такая трепка, что у них охоту отбило вернуться.

К несчастью, он ошибался: они не замедлили появиться опять.

Глава XV
Как отомстили пруссаки

Командир Людвиг остерегся преследовать отступающих.

Когда он убедился, что они, действительно, удалились, то велел трубить сбор и вступил в Мительбах.

Только по его приказанию два волонтера посланы были разведчиками, чтоб удостовериться, по какому направлению пошел неприятель, и стратегические пункты, которыми можно было подойти к деревне, занял Пиперман со своим отрядом, не участвовавшим в деле.

Возвращение вольных стрелков в Мительбах было грустно.

Победа, которая, собственно говоря, скорее была местью за гнусный поступок, возмутительное преступление, совершенное хладнокровно и без малейшего повода против населения, безоружного и ни в чем не повинного, леденило сердца честных и храбрых горцев, открыв им, каким подлым образом пруссаки начинали войну и сколько еще до конца борьбы им придется видеть подобных неистовств.

Никто не подумал и времени не имел тушить пожар в ратуше, подожженной пруссаками; огонь распространялся все более и более, пока, наконец, вся деревня не запылала точно грозный маяк.

Первою заботой Людвига было созвать жителей на площадь, между тем как вольные стрелки с редким самоотвержением усердно принялись спасать имущество.

В нескольких словах начальник отряда объяснил крестьянам, что пруссаки, прогнанные вольными стрелками, удалились, вероятно с целью пойти за подкреплением; что вскоре они могут вернуться в большем числе, чтобы страшно отомстить за свое поражение; что жители поступят крайне безумно, если останутся среди дымящихся развалин своего селения; что благодаря системе грабительства, усвоенного неприятелем, почти все их имущество снесено на площадь; их домашняя утварь, съестные припасы и даже скот целы и невредимы; лишились они одних домов, уничтоженных пожаром; стало быть, ничто не удерживало их на месте пожарища, где они оставались бы без всякой надежды на возможную помощь и подвергались всей свирепой ярости неприятеля.

Самое лучшее для них, говорил он, немедленно сложить на телеги все свое имущество и припасы, тем более, что оказывалось и средство для перевоза, а затем, забрав с собою стада, уйти как можно поспешнее в какое-нибудь неприступное убежище в горах и переждать в безопасности лучших дней. Кроме того, чтоб охранить от нападения, вольные стрелки проводят их до места, где они на первый случай, по крайней мере, будут ограждены от неприятеля, так как он не посмеет зайти далеко по опасным горным тропинкам и ущельям.

Несчастные жители Мительбаха любили свою деревню. Этот уголок земли, где они родились; где провели трудовую жизнь, где любили и страдали и где покоился прах их родителей, был для них отечеством.

Расстаться с ним, хотя бы только на несколько дней, казалось им страшным бедствием. Но, с другой стороны, они видели ясно, что остаться среди своих разрушенных пепелищ значило обречь себя на верную смерть. Итак, они, с глазами полными слез и с сжатым сердцем, решились, наконец, уйти. Тотчас приступили к приготовлениям, которые должны были длиться недолго, так как Людвиг, который здраво смотрел на вещи, дал им всего только один час времени.

К тому времени телеги должны быть уложены, лошади и лошаки навьючены и все население соберется на площади, присутствовать при том, как предадут земле бренные останки мэра и шести муниципальных советников, геройских жертв своего долга и неприятельского зверства.

Решив это с согласия жителей, Людвиг велел призвать священника, но несчастного нашли убитым. Он лежал распростертым на паперти маленькой церкви в полном облачении и с крестом в правой руке. Пуля насквозь пронзила его грудь и все его тело было изрублено саблями. Священника безбожно умертвили, когда он с распятием в руке бросился между палачами и жертвами их, чтоб попытаться прекратить кровопролитие и спасти несчастных, закалываемых солдатами как бы для забавы.

В этой бедной деревушке с несколькими сотнями жителей пруссаки, принятые почти дружелюбно обезоруженным населением, не отступили ни перед каким злодейством, повторяю, без всякого повода. Убийство, изнасилование, грабеж, поджигательство, святотатство – все было совершено ими без колебания и как бы с предвзятым намерением.

Да не подумают, что мы нарочно подбавляем мрачных теней в этой картине. Все переданное нами – историческая истина. Не только мы не набрасывали темнее колорита на факты, но еще старались если не скрыть, то по крайней мере, смягчить их, так как перо отказывалось описывать чудовищные неистовства.

Труп почтенного священника – это был восьмидесятилетний старец – перенесли на площадь и положили возле тел мэра и советников, покрытых трехцветным знаменем.

Не считая пяти офицеров, число пленных и раненых пруссаков доходило до пятидесяти шести человек.

Люсьен Гартман и его школьные товарищи уже принялись за дело с величайшим усердием и перевязывали раненых без разбора национальности.

У вольных стрелков убито было двенадцать человек и ранено пятнадцать.

Из крестьян человек двадцать стариков, детей и женщин получили тяжелые раны, когда пытались бежать. Впрочем, вся деревня буквально была усеяна телами.

Людвиг не мешал филантропическим занятиям Люсьена и, между тем, наскоро собрал военный совет, чтобы решить, как поступить с пленными.

Совет немедленно приступил к прениям на той же площади в нескольких шагах от жертв пруссаков.

Нельзя было терять время. Совещание длилось недолго.

Минут десять офицеры тихо говорили между собою, потом председатель вывел окончательное заключение и приказал сержанту Петрусу привести пленных.

Мы уже сказали, что, кроме офицеров, их было пятьдесят шесть человек вместе с ранеными. Их привели и поставили в ряд.

У всех этих людей лица были бледные, искаженные страхом. Некоторые просто дрожали. Можно бы думать, что они уже смутно сознавали гнусность совершенных ими злодеяний. Они вовсе не смотрели храбрыми воинами, которым изменило счастье. Напротив, они скорее походили на преступников, ожидавших заслуженную казнь.

Офицеры составляли особенную группу. Они также имели бледные, вытянутые лица; но гордость придавала им, так сказать, храбрость по заказу.

Презрительно пожав плечами, они готовились выслушать свой приговор с улыбкой пренебрежения.

Командир Людвиг встал. На лице его была печать мрачного и печального достоинства.

Старый солдат, умный и честный гражданин и работник, понимал, что ему надо исполнить тяжелый долг правосудия. Сердце его надрывалось, но лицо не изменяло ему, и он великодушно и твердо брал на себя ответственность за действие, к которому был вынужден как начальник отряда.

– Господа, – начал он, – ваше правительство ведет с нами войну дикарей; вы не щадите ни старости, ни пола. Вы не солдаты, а палачи. Нет преступления, которое вы не совершили бы в этой деревне, куда вошли ночью и где никто вам не сопротивлялся ни делом, ни даже словом. Вы низко и хладнокровно умертвили мэра, членов муниципального совета и почтенного старца, пастыря этого прихода, не говоря о множестве жертв вашего грубого зверства. Судим мы вас теперь не как солдат, потому что вы не уважаете законов войны, но как злодеев, как разбойников, захваченных на месте преступления. Вследствие чего вы приговорены к смерти и приговор этот немедленно будет исполнен.

– Расстрелять нас вы можете, – небрежно ответил один из прусских офицеров, – сила на вашей стороне, но мы будем отомщены.

– Быть может, мы и готовы отвечать за наши действия, – холодно ответил командир. – Что касается того, чтобы нас расстрелять, это вопрос иной.

– Что вы хотите сказать? – вскричали пленные офицеры.

– Расстреливают солдат, это почетная смерть, но вы не солдаты. Повторяю, вы злодеи и убийцы. Вас повесят!

– Повесят!

– Ни слова… приговор произнесен.

Осужденные еще не успели сделать движения, как были крепко связаны и поставлены в невозможность сопротивляться.

Командир обратился к солдатам.

– Вы, – сказал он просто, – свирепые звери, не можете сознавать своих поступков; вы будете казнены через четвертого – пятнадцать человек из вас подлежат расстрелу. Сперва, однако, вы должны присутствовать при казни ваших офицеров. Приступить к исполнению приговора!

Несколько вольных стрелков влезли уже на деревья, которые росли группою посреди площади.

Это были столетние дубы.

Перебросили по веревке через самую толстую ветвь пяти из них.

По знаку начальника вольные стрелки составили громадный круг около этих деревьев, к подножию которых подвели пленных. Они рычали как дикие звери и тщетно силились порвать свои узы.

Против них выстроили солдат. Мрачные и унылые, они, по-видимому, мало принимали участия в своих офицерах, но зато сильно были озабочены участью, предстоящею им самим.

Людвиг взмахнул саблей и раздалась команда.

Трубачи затрубили, мгновенно натянулись веревки и пять прусских офицеров, побившись несколько секунд, повисли неподвижно.

Казнь была совершена.

Перед казненными тотчас же врыли в землю столб и на нем утвердили объявление, где крупными буквами стояло на французском и немецком языках:

«Повешены за грабеж, убийство и святотатство.»

Настала очередь солдат. Они были расстреляны через четвертого, как состоялся приговор суда, и на том самом месте, где пали мэр и его товарищи.

Час прошел. Крестьяне буквально повиновались приказаниям командира, основательность которых вполне сознавали.

Следовало теперь предать земле жертв неприятеля. Их было свыше тридцати. Всех сложили на телегу и шествие двинулось. Состояло оно из части вольных стрелков и всего населения деревни.

Кладбище в Мительбахе, скромное, как все деревенские кладбища, находилось за церковью. Оно было в нескольких шагах всего.

Вырыли одну общую могилу, чтоб сложить тела на первый случай. Опускали их по одиночке и клали рядом. Мэр и его товарищи лежали во главе этих печальных рядов.

Когда все убитые опущены были в могилу, Люсьен вышел вперед, раскрыл молитвенник и стал читать молитвы за умерших.

Вольные стрелки отдали ружьями честь.

Крестьяне с громкими рыданиями опустились на колени.

Поразительной красоты была эта странная и печальная сцена, эти похороны среди ночи при грозном свете горящей деревни, в присутствии обезумевших от горя жителей, которые хриплым от рыдания голосом повторяли молитвы за двадцатидвухлетним молодым человеком, с трудом удерживавшим слезы!

Таинственный шелест пробегал по ветвям сосен и вековых дубов, белесоватый отблеск пожара отражался на лицах, исполненных отчаяния, и вся картина носила отпечаток глубоко потрясающего ужаса и вместе величия при своей простоте.

Когда Люсьен дочитал молитвы, он склонился над могилою и произнес:

– Покойтесь в мире, невинные жертвы войны возмутительной, неслыханной! Да почиете вы на лоне Господа. Более вас достойны сожаления оставшиеся в живых. Но если, как я верую, дух ваш бодрствует и за пределами гроба, то радуйтесь: рано или поздно пробьет час возмездия и отплата будет страшная.

– Да здравствует Франция! – вскричал Петрус, размахивая знаменем, которое держал в левой руке.

– Да здравствует Франция! – повторили в один голос вольные стрелки и крестьяне.

– Теперь мы отомстили за убитых и предали их земле, – сказал командир, – надо подумать о живых.

Могилу засыпали и толпа удалилась в глубоком унынии.

Вскоре все опять собрались на площади.

– Что делать с пленными? – спросил Петрус у командира.

– Ах, черт возьми! – вскричал честный Людвиг. – Я забыл про них; эти молодцы нам порядочная помеха.

– Разумеется, – продолжал Петрус, тщательно набивая свою трубку, – увести их с собой плохое средство сохранить в тайне, куда мы идем. С другой стороны, если отправим их в ближайшую дивизию, предположив, что такая находится в окрестностях, хотя должна быть далеко, мы лишим себя сотни человек, нужных нам более чем когда-либо, и им, пожалуй, исполнив свое поручение, громадных будет стоить усилий, чтоб соединиться с нами, по той простой причине, что они знать не будут, как и мы теперь еще не знаем, где укрепимся лагерем.

– Господь с вами, господин Петрус, не в обиду вам будь сказано. Я поставлен в тупик, а вы еще исчисляете мне все невыгоды моего положения, которые я должен признавать справедливыми.

– Позвольте, командир. Вот и кончено.

– Что кончено?

– Моя трубка набита и с вашего разрешения я сейчас закурю ее.

– Закуривайте десять трубок, если хотите, только научите, что делать.

– Вот видите, командир, – сказал он, закуривая между тем трубку фитилем, которого не выпускал из рук, – конечно, я теперь сержант вольных стрелков, но случайно, так сказать. В сущности, я все остаюсь тем же врачом или хирургом, если вы предпочитаете. Итак, мы, доктора, когда готовимся перевязать рану, сначала тщательно свидетельствуем ее, чтоб удостовериться, какова она, и вывести заключение по правилам диагностики.

– Что такое диагностика?

– После объясню вам, командир, теперь же я скажу, как поступить относительно пленных, как будто собираюсь сделать перевязку.

– И какое же заключение вывели вы?

– Следующее: пруссаки не захотят остаться у нас в долгу за трепку, которую мы им задали. Немного пройдет часов, как они вернутся сюда с подкреплением, чтоб отомстить нам блистательным образом.

– Все знаю; дальше-то что?

– Да самая простая вещь на свете. Перевязать пленных как подобает, чтоб они тронуться не могли, и уложить их рядышком по порядку. Когда вернутся пруссаки, они найдут их и пусть себе развязывают на здоровье, а мы от них будем избавлены.

– Но если б пруссаки не вернулись?

– Они околеют с голода, вот и все, – ответил Петрус, выпустив огромный клуб дыма. – Будто уж вы находите это очень большим несчастием, командир?

– Признаться, не очень. По заслугам было бы негодяям за нанесенный нам вред.

– Правда, но пруссаки, к несчастью, вернутся; будьте покойны, они не бросят своей добычи, когда думают, что можно ею завладеть без боя.

– Честное слово, мысль ваша мне нравится, господин Петрус; я последую совету.

– Благодарю за лестный отзыв, командир. Э! Да вот и Оборотень! – вдруг вскричал он. – Откуда же, черт возьми, он вынырнул?

Петрус бросился к контрабандисту, который с помощью сына поспешно нагружал телегу.

– Что вы тут делаете? – спросил сержант.

– Как видите, нагружаю телегу.

– Я совсем вас не видел при входе в деревню.

– У каждого, извольте видеть, свое дело. Вы сражались с пруссаками и без меня могли с ними справиться, а я между тем позаботился о бедном господине Липмане которому всем обязан и которого мерзавцы убили как собаку.

– Что ж могли вы сделать для него?

– Для него лично, разумеется, ничего, так как он умер, но для его памяти я мог сделать многое. Во-первых, не допустить, чтоб жертва его была бесполезна.

– Что вы хотите сказать?

– Вам известно, что его и выборных расстреляли за отказ выдать бумаги и акты.

– Знаю, и это геройский подвиг. Жаль только, что акты все равно не отысканы.

– Ошибаетесь. Акты у меня; я нашел их.

– Вы?

– Да, я, честное слово. Поглядите, вот они.

– И вправду. Как вы отыскали их? Пруссаки не могли отрыть нигде.

– Я знал, где они спрятаны.

– Спрятаны?

– Вот как было дело. Два дня назад господин Липман кликнул моего мальчугана, которого взял на свое попечение. Верно, этот добрый человек имел предчувствие, как сами увидите. «Слушай, говорил он моему сынишке, видишь отворенный шкаф? Вот как он запирается, а отворять его вот так.» Он показал ему секрет. Когда шкаф закрыт, то он невиден.

– Секрет? – спросил Петрус с видом превосходства.

– Да нет, шкаф! «Итак, прибавил господин Липман, я спрячу в шкаф все самое драгоценное и бумаги, если б пруссаки пришли сюда и со мною случилось несчастье…» Видимо, он имел предчувствие…

– Это очевидно; дальше.

– «Ты откроешь отцу секрет, который я доверил тебе. Он честный человек; я знаю, что могу положиться на него.» Он сказал это, бедный господин Липман, представьте себе, он это сказал, – прервал свой рассказ контрабандист с глубоким чувством.

– Представляю тем легче, что это правда; вы честный человек. Продолжайте, друг мой.

– «Ты скажешь отцу, – это все он говорит, – что я прошу его доставить вещи, мне принадлежащие, в Страсбург и сдать на руки Филиппа Гартмана, моего родственника.»

– Кого? – переспросил Петрус.

– Филиппа Гартмана.

– Очень хорошо. Я думал, что ослышался. Продолжайте.

– «Что касается актов, то пусть отец сдаст их местным властям первого городка, который встретится ему на дороге.» Как сказано, так и сделано. Я уж думал было, что опоздал. Надо вам сказать, что когда я бежал сюда, то наткнулся на молодчика, который удирал во все лопатки, а меня увидал, помчался, точно стая чертей гонится за ним по пятам. Но я узнал его и бросился за ним в погоню. Как он ни улепетывал, мошенник, я все-таки не отставал. Вдруг он споткнулся о камень. Я пользуюсь случаем, и когда он вскочил опять на ноги, выстрелил в него из ружья наугад и попал в поясницу. Он с места не тронулся; но я знаю, что эти вонючие твари жиды живучи как кошки, потому кинулся на него и размозжил ему голову ударом приклада.

– Черт возьми! Видно, он уж очень вам насолил.

– Еще бы! Знаете ли, кто это был?

– Сознаюсь, что вы мне еще не говорили этого.

– Гнусная каналья Исаак Лакен Кривой, который служил пруссакам проводником, вот кто. Уж ни кому более не изменит этот молодец; с ним счеты сведены. Но между тем ратуша горела, и я едва поспел вовремя. Еще десять минут, и было бы поздно.

– Вижу, вижу, вы славное сделали дело, старый товарищ. Не помочь ли вам кончить его?

– Благодарю, вы очень обязательны, все сделано. Во время этого разговора Петруса с контрабандистом последние приготовления к отъезду были кончены.

Людвиг последовал совету Петруса. Все прусские пленные, и раненые, и здоровые были накрепко перевязаны и положены друг возле друга у деревьев, потом патрули обошли деревню, чтоб собрать замешкавшихся.

Наконец, когда все жители собрались на площадь, командир послал вольного стрелка с тайным предписанием к Пиперману и дал знак двинуться в путь.

Тогда вся эта опечаленная толпа потянулась длинною вереницей. Впереди гнали скот, потом следовали вьючные лошаки, ослы и лошади, затем телеги с домашней утварью, детьми и больными. С обеих сторон шло по ряду вольных стрелков. Остальные составляли арьергард.

Несколько разведчиков под командою Петруса были разосланы и по флангам колонны, чтоб расчищать проход.

Было два часа пополуночи.

В то самое мгновение, когда крайняя оконечность колонны скрывалась за горами, ратуша обрушилась со страшным треском.

Спустя двадцать минут отряд капитана Пипермана вступил в деревню и прошел ее, не останавливаясь. В свою очередь, он повернул на горную тропинку, которую прошла первая колонна.

Отряд Пипермана шел медленно и наблюдая величайшую осторожность.

В три четверти часа он достиг Наклонной Скалы, у которой контрабандист назначил сыну ждать его.

Дорога, которою шел отряд Пипермана, был узкий овраг, вероятно, вырытый потоком между двух отвесных гор. Единственно этой тропинкою можно было пробраться из деревни в горы. Она поднималась довольно круто до площадки, служившей первым уступом горного кряжа. Над площадкою, как раз против дороги, нависла громадная гранитная глыба, которой горцы дали название Наклонной Скалы.

Когда Пиперман дошел до площадки, он остановил свой отряд. Волонтеры сложили ружья в козлы, вооружились ломами, заступами, мотыгами, кирками и усердно принялись колотить в подножие скалы.

После доброго часа работы гранитная глыба стала качаться. Вольные стрелки напрягли все силы и налегли на ломы и заступы. Вскоре громадная скалистая масса наклонилась вперед, рухнула с оглушительным громом в овраг и наполнила его собою так, что прохода более не оказывалось.

Всякое сообщение теперь было прервано.

– Эхе! – усмехнулся Пиперман, потирая руки. – Командир не промах. Славная это мысль! Однако, работа была жаркая, ребята. Разрешаю вам промочить горло.

– Ура! Капитан, ведь мы и заслужили.

Каждый из вольных стрелков приложился к своей фляге и долго не выпускал ее из рук; потом, по приказанию капитана, заступы, кирки и ломы снова уложены были на вьючного лошака, который следовал за отрядом; разобрали составленные в козлы ружья и вольные стрелки отправились далее, но теперь уже ускоренным шагом.

Через четверть часа они догнали главную колонну, которая, благодаря им, теперь не опасалась нападения, разумеется, с этой стороны. С другой же и думать нечего было о подобной попытке; имелось время укрыться от всякого преследования.

Если б остался кто-нибудь в Мительбахе, то видел бы странное зрелище в девять часов утра.

Как предвидели командир отряда и сержант Петрус, пруссаки выступили только с намерением вернуться.

В четырех лье от деревни они наткнулись на дивизию, посланную для разъездов. Полковник тотчас явился к генералу, командующему дивизией, рапортовать, вероятно, далеко не правдиво обо всем случившемся и просить подкрепления, чтоб проучить как можно скорее презренных мужиков, дерзнувших не только противиться, но еще и разбить войско его величества короля прусского.

Разумеется, генерал благосклонно исполнил просьбу. Надо было примерно наказать собак-французов, которые осмеливались не допускать вторжения в их землю. Полковник получил приказание произвести военную экзекуцию, то есть все предать в деревне огню и мечу, и чтобы упрочить успех этой экпедиции, ему дано было три тысячи инфантерии и пятьсот кавалерии.

Один полковник и офицеры, которые ехали верхом, входили в состав новой экспедиции. Что солдат касается, то они буквально не в силах были тронуться с места; некоторые даже имели легкие раны; волею-неволею приходилось дать им сколько-нибудь отдыха.

На этот раз, однако, у полковника не было проводника. К тому и сильное нападение, которое он вынес, заставило его задумываться и быть настороже.

При входе в ущелье Зеленого Дуба, очень благоприятного пункта для засады, полковник удвоил осторожность. Однако ничего не появлялось; везде вокруг царствовала величайшая тишина, пруссаки становились все смелее и прибавляли шагу по мере того, как приближались к деревне, над которой возвышалось густое облако черноватого дыма, служившее явным указанием, какого направления держаться. Тут и дорога становилась открытее, следовательно, нечего было опасаться нападения врасплох.

Наконец, часам к девяти утра прусский отряд с барабанным боем вступил в Мительбах, разослав сильные отряды для занятия всех путей к деревне.

Но когда штаб выехал на площадь, все вдруг остановились, пораженные оцепенением, потом вскрикнули от горя и ярости.

Они увидали повешенных офицеров и множество тел на земле.

Гневный крик раздался из среды тех, которых сначала приняли за мертвых; это были пленные, перевязанные вольными стрелками перед выступлением из деревни.

По приказанию полковника, пленным тотчас возвратили свободу и самый смышленый из них был призван дать отчет о том, что произошло, когда пруссаки вынуждены были отступить.

Рассказ солдата привел полковника и его штаб в несказанное бешенство.

– Надо погнаться за этими собаками! – кричал полковник. – Убивайте, жгите все, никого не щадите, ни женщин, ни детей. Вешать прусских офицеров! – повторял он вне себя. – Я страшно отомщу!

Когда ему доложили, что деревня совсем пуста и все жители ушли, им овладел неистовый гнев.

– Я буду гнаться за ними до самого ада! – вскричал он. – Уж доберусь я до этих мерзавцев во что бы ни стало!

Немедленно разослали разведчиков по всем направлениям разыскать дорогу, по которой удалились беглецы.

Оказалось это нетрудно. Следы колес, людей и лошадей ясно были видны на земле. Впрочем, и горы возвышались отвесною стеною со всех сторон, кроме одной. Очевидно, крестьяне этим путем и обратились в бегство.

Полковник подпрыгнул на седле от радости, когда услышал, что разысканы следы беглецов.

Он немедленно принял меры для предупреждения внезапной атаки, оставил за собою в деревне сильный отряд, чтоб не могли зайти ему в тыл, а с остальным своим войском отважно пошел по тропинке, которою удалились жители Мительбаха.