Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1"

Глава XVIII
Как Жейер был неприятно удивлен

После продолжительного разговора с Гартманом, Поблеско отправился в улицу Мерсьер, где, как мы сказали, у него была официальная квартира.

Он заперся в своей комнате и около трех часов приводил в порядок свои бумаги, сжег бесполезные или опасные, потом написал несколько писем, из которых одно было адресовано к Гартману и в котором он сообщал ему, что одно непредвиденное и очень важное для интересов фабрики дело принуждает его оставить Страсбург в тот же день, на сколько времени он определить не мог, но, наверно, не более недели. Он просил его не тревожиться его отсутствием, причины которого он объяснит ему по возвращении, и прощался с Гартманом, повторяя уверения в полной преданности ему и его семейству.

Когда все письма были запечатаны, Поблеско переоделся по-дорожному, зашил в кожаный пояс, который надел под платье, бумаги очень важные, без сомнения, сверток векселей на несколько банков, потом положил в чемодан белье, пару длинных шестиствольных револьверов, засунул в карманы панталон другую пару револьверов покороче, взял чемодан под мышку и вышел.

Первым его старанием было бросить на почту письмо, адресованное к Гартману, потом он направился большими шагами к каменному предместью, где у него была другая квартира, нанятая под именем Феликса Папена.

Он отпер дверь дома ключом, который он имел как жилец, и поднялся ощупью и на цыпочках к лестнице, которая вела в его скромную квартиру.

Дойдя до двери, вместо того, чтобы отворить, он постучался два раза слегка.

Без сомнения, его ждали, потому что дверь отворилась без малейшего шума и, как только он вошел, тотчас затворилась.

В комнате, в которую он вошел, находилась только самая необходимая мебель: железная кровать с тюфяком, ночной столик, умывальник, четыре соломенных стула и круглый стол орехового дерева.

Зеркало и четыре гравюры, представлявшие Наполеона, раненого при Регенснбурге, Ватерлооское сражение, возвращение с острова Эльбы и Наполеона на острове св. Елены; все это под стеклом висело на стене.

Комната эта освещалась окном, зеленоватое стекло которого было закрыто саржевыми занавесками, мешавшими взорам нескромных заглядывать в комнату.

Напротив окна находилась дверь, сообщавшаяся с небольшой комнатой.

На постели женщина, закутанная в плащ, крепко спала.

Дверь этой квартиры отворил человек, одетый барышником и не кто иной, как Мейер, которого альтенгеймские вольные стрелки так неловко выпустили из рук несколько дней тому назад.

Молча пожав друг другу руки, оба сели один против другого за стол, покрытый бумагами, и барышник, поставив подле себя лампу, поправив светильню и опустив абажур, сказал шепотом:

– Ну что?

– Все идет хорошо, – ответил тот таким же тоном. – Я видел Жейера утром; он кажется очень спокоен. Он поручил мне вам сказать, что не может вас принять, потому что подозревает, что дом его караулят. Впрочем, в полученных вами инструкциях нет никакой перемены.

– Хорошо. Итак, мы едем?

– При первой возможности, если на это согласна наша спутница. Кстати, вы знаете почему баронесса фон Штейнфельд так поспешно вернулась в Страсбург? И каким образом вместо того, чтоб остановиться в гостинице «Париж» , я нахожу ее спящей на этой кровати, в этой жалкой комнате, где она должна терпеть недостаток во всем?

– Вы меня спрашиваете о том, чего я сам не знаю, мой милый. Когда я приехал сюда два часа тому назад, она уже была здесь и спала, как видите; я не счел за нужное будить ее. Я предпочел дождаться вашего приезда, в убеждении, что все это разъяснится.

– Как это странно! – ответил Поблеско. – Что затеял этот хитрец Жейер и для чего он превратил эту квартиру в казармы?

– Я тоже этого не знаю, но, вероятно, он нам скажет.

– Как! Разве он придет сюда?

– Я даже думал, когда вы пришли, что это он. Он скоро должен быть. Уже очень поздно.

– Вы хотите сказать очень рано. Третий час утра.

– Неужели? Действительно, – прибавил он, смотря на часы, – я этого не предполагал.

В эту минуту слегка постучали в дверь.

– Вот, вероятно, и он, – сказал Мейер, отворяя дверь. Действительно, Жейер явился на пороге.

– Господа, – сказал он, – имею честь вам кланяться. Что нового?

– Ничего, сколько нам известно, – ответил Мейер, садясь опять на свое место, – мы, напротив, ждем подробностей от вас.

– Э! Э! – сказал Жейер смеясь. – Наша прелестная баронесса заснула. Должно быть, господа, ваш разговор был непривлекателен. Как! Я поручаю вам очаровательную женщину, а вы прозаически позволяете ей заснуть! Вы сделали преступление против любезности.

– Вовсе нет, – с живостью ответил Мейер. – Когда я пришел, баронесса спала; натурально, я не будил ее.

– Я ее разбужу, – продолжал банкир, делая движение, чтоб встать.

– Это бесполезно, любезный Жейер, – ответила баронесса, раскрыв глаза, – я не сплю. Несмотря на предосторожности, с какими вы вошли, я проснулась, когда вы пришли.

Она сняла с себя плащ, спрыгнула с кровати и, улыбаясь, заняла место у стола.

– О чем идет дело? – спросила она. – Почему вы нас созвали в эту конуру вместо того, чтоб принять нас у себя, а в особенности, зачем вы не оказали мне гостеприимства или, по крайней мере, не допустили остановиться, где я останавливаюсь всегда, в гостинице «Париж» ?

– Вот сколько вопросов, любезная баронесса! – смеясь, ответил Жейер. – Но имейте терпение, прошу вас; я надеюсь скоро удовлетворить ваше любопытство в нескольких словах. Прежде всего я должен вас предупредить, что вы напрасно возвратились в Страсбург, где ваше присутствие в эту минуту очень опасно для вас.

– Как! Я женщина, что могут сделать со мною?

– Я не знаю, милая баронесса. Только предупреждаю вас, что мне очень хотелось бы знать, что вы далеко отсюда. Словом, на вас донесли страсбургским властям, или, чтоб выразиться яснее, на вас указали как на весьма деятельного агента Пруссии.

– Вы уверены в этом?

– Ко мне адресовались, чтоб собрать сведения о вас.

– Когда так, я спокойна. Вы, верно, доставили сведения превосходные.

– Я? Нет, баронесса; напротив. Я объявил, что знаю вас очень мало, что вас ко мне адресовал мой парижский корреспондент и что я имел с вами только сношения деловые.

– Это правда, – прошептала она с некоторой горечью, – я должна была ожидать, что вы отречетесь от меня.

– Ваши слова жестоки, баронесса, но я ими не оскорбляюсь. Я должен был действовать таким образом для вашей собственной пользы, а в особенности для пользы дела, защищаемого нами. Будьте рассудительны, милая баронесса. Если б я был так прост и признался, что имел честь быть особенно с вами короток, неизбежно случилось бы вот что: не только вы, но и все наши друзья сделались бы подозрительны. Не правда ли? Тогда старались бы разузнать наши отношения, может быть, зашли бы дальше и, несмотря на все принятые предосторожности, успели бы или домашним обыском, или иначе найти признак, хотя самый ничтожный, наших сношений с Пруссией, и этого было бы достаточно, чтоб нас погубить. А теперь, действуя таким образом, я все спас и все уберег. Вы понимаете, что я остерегся упоминать, что вы вернулись во Францию сегодня. Думают, что вы в Пруссии; следовательно, нам нечего бояться.

– Хотя ваши объяснения несколько запутанны, любезный Жейер, – ответила, улыбаясь, баронесса, – я допускаю, их. Теперь что будем мы делать?

– Извините, баронесса, не станем изменять вопрос. Не вы должны спрашивать меня, что мы будет делать, а напротив, должны сообщить нам серьезные причины, которые могли побудить вас так неожиданно вернуться в Страсбург, откуда вы только несколько дней тому назад удалились так поспешно.

– На этот раз вы попали метко и вы правы, Жейер, но позвольте, в безопасности ли мы здесь?

– На этот вопрос я должен отвечать, баронесса, – сказал Поблеско. – Это квартира была нанята мною три года тому назад, под именем Феликса Папена. Жильцы этого дома – работники, отправляющиеся на работу на восходе солнца и возвращающиеся только затем, чтоб лечь спать. На этой площадке есть еще одна квартира, и она пуста уже три месяца. Притом, от нее мы отделены маленькой комнатой, так что если б квартира и была занята, то невозможно было бы слышать, что мы говорим. Я слыву странствующим музыкантом, который проводит жизнь на ярмарках и ведет себя степенно.

– А все-таки позвольте посмотреть, – сказала подозрительная баронесса.

Встав бесцеремонно, она схватила лампу и отворила дверь в комнату.

Комнатка эта освещалась одним окном. Стена была занята чемоданом, наполненным платьями всякого сорта, которое, вероятно, Поблеско надевал, когда хотел перерядиться.

– Удостоверились вы? – спросил Жейер, смеясь.

– Да, – ответила баронесса, возвращаясь и садясь, – комнатка пуста и никто не может нас слышать. Итак, я скажу вам, господа, что я вернулась в Страсбург нечаянно, для того чтобы сообщить вам чрезвычайно важное известие, которое, без сомнения, будет вас интересовать. Прежде всего надо вам знать, господа, что пиэтисты вогезские начинают волноваться. Они трудятся деятельно для нашего дела. После висембургской битвы некоторые из них вошли в сношения с немецкой армией. Я не преувеличиваю ничего, говоря, что влияние этих раскольников очень велико в Вогезах. Их связи очень распространены и располагают они огромными средствами. Причину, заставляющую их действовать, мы еще не разобрали, и я твердо убеждена, что они присоединяются к Пруссии для собственной своей цели и личных выгод, потому что, по моему мнению, найди они малейшую выгоду служить Франции, они служили бы ей, а не Пруссии, к которой – я не должна этого скрывать – они обнаруживали весьма глубокое презрение. Стало быть, поведением их руководит не национальность, а религиозный интерес. Они, без сомнения, предполагают, что при протестантском правительстве им легче будет жить по-своему и исполнять суеверные обряды, составляющие основание их верования.

– Я сам так думаю, – сказал Поблеско.

– И я, – подтвердил Мейер.

– Их главная квартира, или, по крайней мере, то место, где они учредили центр своих операций, отстоит не более как на десять миль от Страсбурга; разумеется, это в горах. Там у них уединенный дом, в окрестностях Штеймеха, кажется, и называется он Дубовая Ограда.

– Э! Да хозяева этого дома мои старые знакомые. Их зовут… позвольте…

– Я также знаю их, – перебил Поблеско, – я был у них недели две тому назад. Их три брата. Эти фанатики, мрачные, свирепые, не имеют никаких сообщений со своими соседями. Братья Штаадт, не так ли? Они имеют значительное состояние, которым управляют сами.

– Именно, – сказал барышник.

– Действительно, – сказала баронесса, – три брата, о которых вы говорите и к которым я прямо обратилась, приняли меня чрезвычайно вежливо.

– К ним нелегко пробраться, – сказал Поблеско.

– Это правда, – сказала графиня смеясь. – Они таинственны как роман Анны Радклиф, и для того, чтобы переступить порог их дома, надо знать пароль и предъявить известный знак. Я должна была вручить им очень важную депешу, содержание которой неизвестно мне. Но они показались мне очень довольными, потому что сказали без уверток, что мы можем положиться на них во всем, что многие из их родственников уже уехали в главный штаб немецкой армии предложить свои услуги. Заметьте мимоходом, господа, что эти люди, несмотря на их преувеличенное пуританство, сильно подозреваются в разной незаконной торговле, как, например, контрабанда. Все эти пиэтисты, несмотря на свой заказной ригоризм, любят больше всего деньги; чтобы достать денег, для них все средства хороши. Их сношения с контрабандистами, жидами, пограничными разносчиками-цыганами не составляют тайны ни для кого. Вы видите, как выгодно может быть для нас их содействие. После двух-трех продолжительных разговоров я рассталась с ними и вернулась в Страсбург, как мне было приказано, чтобы предупредить вас, господин Поблеско, о результате моего поступка. Вам необходимо сейчас принять меры и пустить все в ход, чтоб окончательно привязать этих людей к нам. Теперь, когда я исполнила мое поручение, мне остается только просить у вас способа оставить Страсбург как можно скорее.

– Не тревожьтесь, любезная баронесса, вы уедете сегодня утром в хорошем обществе.

– А вы, господин Поблеско, – прибавил банкир, обернувшись к молодому человеку, – в каких отношениях вы с Гартманом?

– Я последовал вашим советам и, как всегда, они оказали мне пользу. Я откровенно признался Гартману, и так как действительно чувствую глубокую любовь к дочери, и так как слова, произнесенные мною, выходят из сердца, я добился желанного результата.

– Я обещал помочь вам, и как только это сделается необходимо, вы можете полагаться на меня. Теперь я думаю, что торопиться не к чему.

– Может быть.

– Что хотите вы сказать? Разве и с этой стороны есть что-нибудь новое?

– Не могу отвечать вам утвердительно, потому что, несмотря на доверие, оказываемое мне Гартманом, он не сказал мне ничего такого, что дало бы мне право отвечать вам утвердительно. Однако, я угадал по некоторым признакам, что Гартман имеет намерение удалить жену и дочь из Старсбурга, чтобы не подвергать их опасностям осады.

– Если так, – сказал Жейер, – то эти дамы должны уехать очень скоро.

– Почему вы это предполагаете? – с живостью спросил Поблеско.

– Просто от того, что происходит. Прусские войска быстро сосредоточиваются около Страсбурга, осада которого решена. Не пройдет и четырех дней, а, может быть, и двух суток, как город будет обложен со всех сторон.

– Вы знаете это наверно?

– Не сохраняю ни малейшего сомнения на этот счет, и если вы хотите знать все, я скажу вам, что получил официальное сведение об этом. Итак, предположив, что город будет обложен 13 или 14, это самый дальний срок для того, чтобы Гартман успел выслать свое семейство из Страсбурга, оно должно выехать из города не позже, как через двое суток, а то все сообщения будут прекращены и оно попадется в руки немецких войск. Вот в чем я могу вас уверить. Теперь позвольте мне спросить, каковы ваши намерения.

– Мои намерения честны. Я люблю дочь Гартмана и имею только одно желание, одну цель: жениться на ней.

– Это цель, действительно, честная, и если молодая девушка вас любит, я не вижу, что может мешать этому союзу.

– Я уже имел честь сказать вам, что люблю дочь Гартмана; остальное не значит ничего. Этот союз будет не первый, в котором до свадебного обряда жених и невеста не знали друг друга, или, по крайней мере, были равнодушны друг к другу, а между тем эти союзы по большей части были очень счастливы впоследствии.

– Пусть так, об этом я не стану спорить с вами.

– Позвольте мне сделать вам одно простое замечание, – сказала баронесса, смеясь, – что жених и невеста равнодушны друг к другу или совсем не знали друг друга до свадьбы, это случается редко, но все-таки бывает иногда. Случается также, что зная, они ненавидят друг друга. Не боитесь ли вы попасть в это неприятное положение, любезный Поблеско?

– Это мое дело, – ответил он сухо.

– Это правда, и сохрани меня Бог вмешиваться каким бы то ни было образом в ваши частные дела. Я достаточно занята своими, особенно в эту минуту.

– Продолжайте, – сказал банкир голосом слегка насмешливым. – Я обязался вам услужить. Сообщите мне, каким образом я могу это сделать.

– Очень просто: я жду от вас только двух вещей.

– Каких?

– Я желаю, чтоб вы меня предупредили в тот день, когда дочь Гартмана выедет из Страсбурга.

– Это довольно легко. А потом?

– Я жду от вашей обязательности письма, которое отворило бы мне настежь двери дома, где я мог бы поместить девицу Гартман до того дня, когда буду иметь возможность жениться на ней.

– Это труднее, – ответил банкир, – и я не вижу…

– Вот в этом я могу быть вам полезна, – с живостью сказала баронесса, – вы желаете, без сомнения, ненарушимого убежища, в котором ваша любовница…

– Моя любовница! – перебил Поблеско, выпрямляясь.

– Извините, я ошиблась; я хочу сказать, та особа, на которой вы намерены жениться, находилась бы в безопасности, и скажем просто, где никто не мог бы ее найти. Так ли?

– Действительно, так.

– Это ненарушимое убежище, где никто не вздумает отыскать эту девицу, находится у вас под рукой.

– Что хотите вы сказать? Я не понимаю вас, баронесса.

– Стало быть, я очень дурно изъясняюсь, – возразила она, смеясь, – эти раскольники, о которых мы говорили, эти свирепые пуритане, эти братья Штаадт – словом, столь преданные нашему делу, знаете?

– Ну, что же, баронесса?

– Ничего не может быть легче как поручить ее им. Они с радостью возьмутся охранять эту молодую девушку. Только надо уметь за это взяться.

– Я, право, не знаю, серьезно или с насмешкой дали вы мне этот совет, – сказал Поблеско, ударив себя по лбу, – но я им воспользуюсь. Теперь я сам постараюсь заставить братьев Штаадт принять мои предложения.

– Когда настанет минута, – сказал банкир насмешливым голосом. – Птица еще не в клетке. Есть пословица, которая говорит, когда погонишься за двумя зайцами, то не поймаешь ни одного. А вы знаете, господин Поблеско, что пословицы – это мудрость народа.

– А я, – сказал барышник, качая головой, – не люблю этих любовных историй и похищений. Черт побери! Мы заговорщики, а не влюбленные. Поверьте, Поблеско, оставьте в покое этого ребенка. После войны просите ее руки у ее отца. Он будет очень рад отдать ее вам, особенно, видя каким кредитом будете пользоваться вы, если дела пойдут хорошо.

– Вы это думаете, господин Мейер?

– Это, по крайней мере, логично.

– Было бы, не будь небольшого обстоятельства, неизвестного нам.

– Какого?

– Молодая девушка, о которой идет речь, не только не любит меня, но любит другого, за которого помолвлена.

– В какую кашу затесались вы, любезный Поблеско! Вас не только общиплют порядком, но берегитесь, вы рискуете вашею головой.

– Хорошо. Пусть будет то, что угодно Богу. Мое намерение принято; я женюсь на этой молодой девушке или падет моя голова.

– Ваша голова падет. Это не представляет для меня ни малейшего сомнения, а я умываю себе руки. Только умоляю вас, любезный Поблеско, не вмешивайте меня во все эти дела, в которых я ничего не смыслю. По милости Божией, я закоренелый холостяк и поклялся, что никогда женщина не заставит меня сделать ни малейшей глупости.

– А! Не опасайтесь на этот счет, – с пренебрежением ответил молодой человек. – Я никогда не обращусь к вам.

– Я благодарен вам заранее.

– Полно, полно, господа! Вернемся к нашим делам. Я вам замечу, что уже около пяти часов утра. Стекла побелели от рассвета. Надо заняться вашим отъездом. Через час калитка в каменных воротах будет отперта для крестьян, привозящих в город провизию. В эту-то калитку выходите вы все трое. Вы, господин Мейер, первый. Десять минут спустя выйдет баронесса; крестьянский костюм и корзинка на руке послужат ей защитой. В случае надобности она сошлется на Поблеско, который будет идти в нескольких шагах за нею. Он так известен, что против него не может быть возбуждено ни малейшего подозрения. Вот все устроено. Ступайте не торопясь, словно гуляете, в Шильтигейн, войдите во второй дом по правую руку, вы увидите там толстяка, пузатого, толстощекого, с лицом, красным как вишня. Это хозяин гостиницы. Его зовут Фёдер. Поклонитесь ему и скажите: «Здравствуйте, господин Фёдер. Какая прекрасная погода для уборки овса!» Тогда он примет вас как старых друзей и предложит позавтракать. Я уже распорядился; я советую принять этот завтрак, потом Фёдер даст вам трех лошадей. Вы, Поблеско, поезжайте немедленно к братьям Штаадт. А вы, баронесса, и вы, любезный Мейер, отправляйтесь по дороге наиболее для вас удобной. Я забыл вас предупредить, что вы найдете в этом доме одежду всякого сорта, в случае, если захотите переменить костюм, в особенности вы, баронесса.

– Благодарю вас за это внимание, которым я воспользуюсь, любезный Жейер. Я вижу с удовольствием, что вы не забываете ничего.

– Это моя обязанность, особенно когда дело идет о вас.

– Итак, Жейер, вы мне поручаете отправляться к братьям Штаадт? – сказал Поблеско.

– Да, – ответил банкир, – я думал, что не только вы выполните это поручение лучше всякого другого, но что оно будет вам приятно.

– Это правда; вы можете рассчитывать на мое усердие.

– А вы, Жейер, останетесь здесь? – спросил барышник, смеясь.

– О! Я не тороплюсь, – ответил банкир с громким хохотом, – мои люди думают, что у меня любовное свидание. Я подожду, пока на улице будет больше народа, и примешаюсь к толпе, среди которой неприметно вернусь домой.

– Господа, – сказал Поблеско, – на соборных часах пробило четверть седьмого. Я думаю, что нам пора отправиться в путь.

– Я сам ничего лучшего не желаю, – сказал барышник. – Признаюсь, мне нужно подышать воздухом.

– Когда вы хотите, господа, я к вашим услугам, – сказала баронесса, надевая плащ и закутывая голову и шею огромным фуляром, по обычаю крестьянок из окрестностей Страсбурга.

– Вот я и готова, – прибавила она, взяв в левую руку корзину.

– Извините, еще одну минуту, – продолжал Поблеско, – если, как вы говорите, Жейер, – продолжал он, обращаясь к банкиру, – сношения с городом должны быть прерваны дня через четыре, каким же образом получу я от вас сведение о семействе Гартман?

– О! Очень легко. Вам стоит только обратиться к Фёдеру.

– Вот все, что я желал узнать. Теперь, если вы хотите, мы пойдем.

– Еще одно замечание, – сказал банкир, – вам необходимо знать, что напротив этого дома пост солдат. Так как часовому нечего делать, он может вас заметить, и, пожалуй, станет подозревать, если по выходе из дома вы все трое направитесь в одну сторону. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаем и воспользуемся советом, – смеясь, ответил барышник.

– Прощайте, благополучного успеха.

– Успеха скорее следует пожелать вам, господа, а я остаюсь здесь и не подвергаюсь никакой опасности.

Барышник простился с Жейером и вышел. Четверть часа спустя ушла, в свою очередь, баронесса.

– Теперь и мне пора, – сказал Поблеско через несколько минут, – не забудьте своего обещания, любезный Жейер.

– Положитесь на меня. Фёдер доставит вам все сведения, в которых вы будете нуждаться. До свидания и да защитит вас Бог!

– До свидания!

Он отворил дверь и вышел из дома.

– А! – сказал банкир, оставшись один. – Наконец! Только бы они не дали себя арестовать как дураки. Нет, – прибавил он через минуту, – теперь они вне опасности. Я разбит усталостью, мне хочется часа два полежать на этой кровати. Право так, – продолжал он, погасив лампу, которую дневной свет делал бесполезной, – несколько часов сна возвратят мне всю гибкость ума.

Он встал, пошел запереть дверь на запор и вернулся. Вдруг он вскрикнул с удивлением:

– Вы, вы! Вы здесь!

Он приметил графиню де Вальреаль, стоящую в дверях комнатки.

– Да, это я, господин Жейер, – ответила она с сардонической улыбкой. – Это я, я, невидимо присутствовавшая при вашем продолжительном разговоре с вашими сообщниками и слышавшая все.

– Графиня! – вскричал Жейер, поднося руку к груди.

– Ни малейшего движения, ни одной угрозы! – холодно возразила графиня, показывая ему дуло крошечного шестиствольного револьвера. – Я знала, куда шла. Мои предосторожности приняты. И если этого оружия недостаточно, чтобы вас испугать, знайте, что мне стоит закричать и мои люди, которые недалеко отсюда, поспешат ко мне на помощь.

– Графиня, можете ли вы предположить хоть секунду, что я осмелюсь угрожать женщине?

– Я не знаю, осмелитесь ли вы угрожать женщине, любезный Жейер, как вас называют ваши друзья, но знаю, что не очень давно вы обязались убить одну женщину.

Банкир побледнел и оперся рукою о стол, чтоб не упасть.

– Потрудитесь положить на этот стол передо мною, – продолжала графиня все холодно, бесстрастно и презрительно, – кинжал, спрятанный у вас под платьем, и револьвер в кармане ваших панталон.

– Графиня!

– Или вы предпочитаете, чтоб я позвала? Поверьте мне, исполните это, не колеблясь. Вы пойманы, господин Жейер.

Не произнося ни слова, банкир повиновался приказанию так добросовестно, что вместе с оружием положил на стол свой кошелек, носовой платок и бумажник, и добросовестно вывернул все карманы, чтобы доказать без сомнения, что он остается совершенно в руках своей странной противницы.

Графиня без церемоний схватила оружие и, не переставая смотреть на банкира, схватила и его бумажник.

Жейер узнал тогда, но слишком поздно, какую неосторожность сделал он, вынув в первую минуту испуга этот бумажник. Он сделал машинальное движение, чтобы взять его назад.

– Нет, – сказала графиня, приподнимая свой револьвер, – этот бумажник я пока оставляю у себя. Возьмите кошелек, который мне вовсе не нужен. Во-первых, для того чтоб вы не подумали, что это какое-нибудь колдовство с моей стороны, вам надо знать, что дом, в котором мы находимся в эту минуту, принадлежит мне уже полгода. Я приобрела его по причинам, которых не считаю надобности вам объяснять, и все вследствие этих причин отпустила жилицу, занимавшую комнату на этой площадке, и велела отворить потайную дверь, сообщающуюся с комнаткой возле этой спальни. Вы понимаете меня? Вы видите, что нет ничего необыкновенного в моем присутствии здесь. Не угодно ли вам сесть на этот стул, напротив меня, по другую сторону стола.

Банкир повиновался безропотно, не произнося ни слова. Графиня придвинула стул, села, облокотилась обеими руками о стол и пристально посмотрела на банкира.

– Теперь поговорим, любезный Жейер, – прибавила она, играя хорошеньким револьвером, который все держала в руке. – Вы понимаете, что нам надо кое-что сказать друг другу.

Банкир поклонился.

Наступило довольно продолжительное молчание, молчание, которое каждую минуту становилось все затруднительнее для банкира. Наконец, внутренне оскорбленный смешной ролью, которую он играл так давно, он решился заговорить.

– Я оставался уже слишком долго, – сказал он, – и если вы ничего не имеете сказать мне, я буду иметь честь проститься с вами, потому что мне уже давно надо быть дома.

– Оставайтесь на своем месте, – ответила графиня. – Не предупредила ли я вас, что желаю говорить с вами? – прибавила она, смотря на красивые часики, которые были у нее за поясом.

– Это правда, графиня, но ваше продолжительное молчание…

– Было необходимо. Я хотела дать время вашим трем сообщникам добраться до деревни Шильтигейм. Теперь они там, – сказала он кротким голосом, тоном слегка вкрадчивым. – А если вы попытаетесь противиться мерам, которые я заблагорассудила принять, то было бы слишком поздно решаться на это.

– К делу, графиня; куда вы ведете речь?

– Просто хорошенько дать вам понять, любезный Жейер, что я знаю вас и гнусную роль, разыгрываемую вами; что я могу погубить вас одним словом, и что если этого слова недостаточно, я нашла бы в бумажнике, который вы по своему добродушию позволили мне взять, даже более доказательств, чем нужно, для того, чтобы заставить вас осудить как изменника и шпиона.

– Хорошо, графиня. Если вы так уверены в этом, как говорите, для чего вы тотчас не донесете на меня как на изменника и шпиона?

– Кто вам говорит, что я этого не сделаю? В эту минуту я не считаю необходимым, но постарайтесь оставить Страсбург и вы увидите, что случится с вами.

– Неужели вы намерены удержать меня против моей воли в этом городе?

– Я намерена сделать еще больше. Я хочу – слышите ли вы? – хочу знать все, что вы делаете, знать даже ваши малейшие поступки; не старайтесь обманывать меня, вам это не удастся. А, господа! Вы сделали из шпионства нечто вроде учреждения, но я вам докажу, что способна бороться с вами.

– Но кто же вы, графиня? Откуда происходит ненависть ваша ко мне?

– Кто я, это моя тайна. А относительно ненависти, которую вы предполагаете во мне к вам, вы очень ошибаетесь. Я чувствую к вам глубокое презрение, единственное чувство, которое вы можете внушать честным людям. Если я вас не гублю, если не сейчас доношу на вас, то это потому, что у меня есть свои собственные причины, причины личные, для того, чтобы не делать этого; но не обманывайте себя, господин Жейер; в случае надобности ничто не остановит меня. Мы должны с вами оставаться в Страсбурге во все времена осады. Молитесь Богу, чтобы эта осада окончилась хорошо для защищаемых мною интересов, потому что вы будете отвечать за все, что случится со мною. Этот бумажник будет отослан мною в конверте с другими документами, такими же опасными для вас, коменданту. Несколько копий будет отдано другим. Если вы вздумаете велеть меня убить, как уже хотели это сделать, эти бумаги будут немедленно распечатаны и тогда мне не нужно говорить вам, что вы должны серьезно отвечать за ваше поведение. Вот я предупредила вас, – прибавила графиня, вставая, – я прибавлю только одно: будьте осторожны. Теперь я не прощаюсь с вами, мы увидимся. Мы увидимся даже гораздо ранее, чем вы предполагаете. Имеющие уши слышать да слышат!

Прежде чем банкир, опомнившись от удивления, мог сделать движение, чтобы остановить ее, она бросилась назад, исчезла в комнатке, заперла дверь и Жейер услышал звук задвигаемых запоров.

– Клянусь небом! – закричал он, ударив кулаком по столу. – Я попался как дурак. Эта женщина демон; я в ее руках. О! Я отомщу. Она провела меня, но я отплачу ей за это, если б мне пришлось лишиться жизни… и состояния, – прибавил он со вздохом.

Он встал, взял шляпу и вышел, заперев за собою дверь.