Текст книги "Ариэль"

Глава 19

Дядина квартира занимала треть последнего этажа. Гостиная выходила на море, и меж деревьев был виден Гребной стадион и Морской гребной домик[32]32
  Гребной стадион и Морской гребной домик – спортивные сооружения, построенные в Хельсинки к Олимпийским играм 1940 г., которые были отменены из-за войны.


[Закрыть], на причале суетились люди, убирали лодки на зиму. В 1992 году уже в ночь на пятнадцатое октября температура упала до семнадцати градусов мороза, и вода у берега замерзла. Судовладельцы об этом не забыли. Катера заблаговременно вытаскивали на берег и прятали под навесы.

В гостиной находился камин, перед ним стояли курительный столик и два покрывшихся патиной клубных кресла. Кресла пропахли сигарным дымом, хоть дядя и бросил курить уже много лет назад, когда у него усилилась астма. Возможно, он иногда позволял курить гостям, получая возможность хоть как-то прикоснуться к утраченному удовольствию.

Я сидел в кресле и ждал, пока дядя переоденется.

– Ты который бы выбрал?

Дядя держал два галстука – один винно-красный, другой темно-серый.

– Красный.

Дядя повязал красный галстук и улыбнулся собственному отражению, золотые коронки сверкнули в зеркале.

– Готово.

Когда я встал с кресла, он надул щеки и издал свистящий звук.

Я подал дяде пальто.

– Я много думал об этом деле, но могу сказать лишь одно – речь идет об очень серьезных вещах. То, что ты рассказал о своем брате, меня, по правде говоря, не удивило. Я слышал о его бизнесе. Но то, что один из убитых оказался его клиентом, это для меня новость.

– Для меня тоже. И новость крайне неприятная.

– Ты можешь быть уверен, что к убийству твой брат не имеет отношения. Он не рискнул бы впутаться во что-либо подобное.

– Я верю, но, возможно, он и сам не знает, во что ввязался.

– Это может стать интересной темой для обсуждения сегодня вечером, – улыбнулся дядя. – Извини, что я шучу такими серьезными вещами, но Эли и убийство – понятия трудно совместимые.

Я придерживался того же мнения. Поэтому мне было не смешно.

Когда мы приехали к Эли, гости уже собрались. Силья, жена Эли, вышла нас встретить и обняла сначала дядю, а потом меня.

– Замечательно, что смог прийти, у тебя ведь столько работы.

Если бы передо мной посадили целый ряд женщин средних лет и мне нужно было определить, кто из них миллионерша, я бы побился об заклад, что это Силья. Она была брюнеткой с пышными формами и на первый взгляд походила на работницу, которая выполняет работу фермера, решившего отдохнуть. Однако, присмотревшись, можно было обнаружить неброские, едва приметные признаки богатства. Когда у женщины есть неограниченная возможность привлекать к себе внимание, это обязательно в чем-то проявляется. Помимо внешних атрибутов, в ней читалась обусловленная деньгами и не проявляющаяся в каких-либо жестах внутренняя уверенность в себе.

Мне Силья всегда нравилась. Она была дружелюбной, решительной и полной юмора.

Хорошо воспитанные дети – Этель и Лео, которому я приходился сандаком, – тоже вышли поздороваться с нами.

Эли представил дяде Макса.

– Дядя, ты ведь наверняка помнишь Макса Оксбаума?

– Ты полагаешь, я начинаю впадать в маразм?

– Разумеется, нет.

Я знал, что дядя не любит Макса. Трудно сказать, в чем тут причина, возможно, просто в том, что Макс нахальный, самодовольный и очень громкоголосый. Каждое из этих качеств раздражает большинство людей, а у Макса они наличествовали все. Эту комбинацию, которую дополнял относительный финансовый успех, выносить было трудно.

Макс следил за тем, чтобы его крохотная жена Рут лишний раз не высовывалась из-за широкой спины мужа. По-моему, Рут была чудаковата. Ничем иным невозможно объяснить то, как она восхищалась Максом, что бы тот ни делал. Рут относилась к Максу скорее как мать, чем как жена. Даже если бы Макса застигли на месте убийства с дымящимся пистолетом в руке, Рут немедленно поверила бы, что ее золотце подставили и оговорили. А застав мужа на проститутке, она бы ни на секунду не усомнилась, что Макс просто споткнулся с расстегнутой ширинкой.

Эли налил всем выпить и подошел ко мне:

– Можно тебя на минутку.

Он взял меня за плечо и увлек к себе в кабинет.

– Хочу дать тебе совет на правах старшего брата. Ты, похоже, не понимаешь, какое оскорбление нанес своим поведением.

– Что ты имеешь в виду?

– Зильберштейн принял все так близко к сердцу, что собирается написать о тебе в общинную газету… Он считает, что своим нежеланием сотрудничать и сокрытием информации ты поставил под угрозу синагогу. Кроме того, посол Израиля неофициально выразил неудовлетворенность стилем работы полиции Финляндии, под которой он имел в виду тебя.

Я легко мог себе представить, какую именно статью в ярости готов был накропать Зильберштейн. Он не отличался дипломатичностью. Тем не менее меня все это совершенно не волновало. Раздражало же то, что Эли выговаривал мне, будто был моим начальником.

– Зильберштейн и посол могут думать что угодно. Я просто делаю свою работу.

– Не унижай их. Они могут доставить тебе массу неприятностей.

У Эли было такое озабоченное выражение лица, что я было подумал, не разговаривает ли он сам с собой. Он посмотрел, какое впечатление произвели на меня его слова, и показался мне немного разочарованным, когда я ответил лишь:

– Возможно.

– Я могу организовать встречу, на которой стоило бы уладить все разногласия. Они ничего не имеют против тебя лично, только упрямство не позволяет тебе понять действительное положение дел.

– Я не политик, а всего лишь полицейский с очень херовой зарплатой, которому нет дела до дипломатии. Моя единственная реальность – делать то, что предписывает мне работа.

Столь грубое ругательство на букву «х» во время такого торжественного события, как празднование Нового года, в представлении брата было равнозначно тому, как если бы я принес в качестве подарка свиную ногу. Я же хотел, чтобы до Эли наконец дошло, каким обидным для меня стало его предложение устроить встречу для примирения.

Он это понял и погрустнел.

– В этом нет ничего плохого. Соглашайся.

– Я подумаю.

– Обещаешь?

– Обещаю подумать.

У меня не возникло ни малейшего намерения встречаться ни с Зильберштейном, ни с послом. Мне не за что было извиняться, во всяком случае, перед ними. Просто не хотелось, чтобы Эли весь вечер ко мне приставал. Я знал, какой он зануда.

Я решил предложить ему кое-что поинтересней халы.

– Наткнулся тут, между прочим, на ваш с Максом кредитный бизнес. Вы предоставили ссуду на приобретение автомастерской застреленному недавно Али Хамиду, то есть двоюродному брату подозреваемого в терроризме Таги Хамида.

Мои слова произвели на Эли впечатление, которое можно сравнить только с ударом под дых.

Он с трудом восстановил дыхание.

– Это… э-э-э… ты можешь быть уверен, что это стопроцентно честная ссуда предприятию. Гарантией по кредиту является мастерская со всем относящимся к ней оборудованием. Я не говорил тебе, поскольку не хотел понапрасну беспокоить.

– Я бы меньше беспокоился, если бы ты рассказал. Как Хамид оказался именно твоим клиентом?

– Заявление поступило через головной офис из Таллина. Выделение кредита было уже утверждено, я просто улаживал обычные формальности. Поверь мне… тут нет ничего непонятного.

– Почему же ты так испугался, что сразу прибежал и стал интересоваться убийством Хамида?

– Разве не естественно, что меня интересует смерть клиента? В особенности если ты расследуешь это дело.

– Она заинтересовала и других. У Зильберштейна ведь пикап «вольво», не так ли?

– Две мухи одним ударом, его это дело интересовало, поскольку он беспокоится за общину. Ну, надеюсь, ты все понял.

Когда мы вернулись в гостиную, я услышал, как Макс объясняет дяде:

– Это международная инвестиционная компания, которая стремится занять прочное положение в странах Северной Европы. Мы получили право представлять ее в Финляндии. Если все пойдет хорошо, то у нее появятся неограниченные возможности для роста.

Дядя ответил холодно:

– Здесь и под такой процент? Деньги теперь просто навязывают. Кто в наше время станет одалживать деньги у совершенно неизвестной компании?

Дядя засмеялся.

Беседа прервалась, когда Силья позвала нас к столу.

Хотя сама она и не приняла иудаизм, но из уважения к большинству приготовила наполовину традиционный стол.

Эли попросил дядю произнести кидуш[33]33
  Кидуш («освящение») – особое «благословение времени», открывающее субботнюю или праздничную трапезу. Произносится над бокалом вина или двумя хлебами.


[Закрыть].

Я почти завидовал тому достоинству, с каким дядя читал благословение: «Борух ато адоной элохэйну мелэх хоойлом хамоци лехем мин хаарец». «Благословен Ты, Бог наш – Владыка вселенной, выращивающий хлеб из земли».

Я задержался на час после обеда и вышел одновременно с дядей. Он выглядел уставшим и сидел в такси молча. Лишь в районе Эту-Тёёлё он вдруг резко произнес:

– На месте твоего брата я бы немедленно расстался с Максом. Это только вопрос времени. Он очень здорово вляпается и может потянуть за собой Эли.

Я почти запаниковал. Знал ли дядя больше, чем рассказывал, или он действительно такой проницательный?

– Не спрашивай, что я имею в виду. Будь я все еще управляющим банком, никогда не дал бы ссуду Максу. Дело не в том, что он мне не нравится, просто я разбираюсь в людях.

Глава 20

Дома у меня была фотография Ханны, сделанная за пять лет до смерти. Ей тогда было около двадцати. На фотографии она улыбалась, улыбкой светились ее лицо и глаза.

На шее была золотая цепочка, которую я купил ей в подарок на день рождения. Эта цепочка была на ней и тогда, когда она покончила с собой, приняв транквилизаторы.

Я ничего не слышал о ней больше недели, и она не отвечала на звонки. В Йом Кипур я пошел к ней в квартиру в районе Тапиола и заставил управляющего вскрыть дверь. Ханна была мертва уже два дня. Рядом с ней лежали прощальное письмо и фотографии из детства. Она разложила их вокруг себя как рассказ в картинках о своей короткой жизни.

Помимо Ханны на карточках были я и Эли, мамы не оказалось ни на одной из них.

На новом еврейском кладбище я был единственным посетителем.

Кладбище было мрачным и строгим. Могильные камни в основном были темными и вырезанными будто по одному образцу. Вместо травы и цветов землю покрывали каменные плиты и щебенка.

Простота кладбища гармонировала с тем, что любого еврея – богача и чернорабочего – хоронят в гробу из неструганых досок как напоминание о том, что все люди равны после смерти.

Высокая каменная стена отделяла кладбище от остального мира. Звуки города доносились из-за стены равномерным гулом.

Могила Ханны находилась у ограды, под старой черемухой. Весной дерево покрывалось белыми цветами, теперь листья на нем начали желтеть. В отличие от преобладающей цветовой гаммы надгробный камень на могиле Ханны был из красного гранита. На нем были высечены золотая звезда Давида, имя, даты рождения и смерти на иврите, больше ничего.

Я положил на могилу цветок и на надгробный камень – маленький камешек, который подобрал на берегу в Хиетаниеми, где Ханна играла в детстве.

Приходя на кладбище, я всегда думал о том, кем стала бы Ханна, если бы нашла в себе силы жить. Уверен, что кем-то значительным, ведь она была исключительно одаренной во многих областях. Возможно, именно поэтому и не выдержала. Слишком отклонялась от нормы. Долгая жизнь с ее будничными неурядицами – это для таких посредственностей, как я и Эли.

Когда я нашел Ханну мертвой, рядом с ней у постели лежала написанная от руки записка. Я прочел: «Ари, не переживай, не вини себя, живи за меня. Эта маленькая звездочка рядом с Солнцем – я, любящая тебя, твоя сестренка Ханна».

Я сообразил, что вытираю слезы. Свои. Развернулся и пошел прочь под качающимися от ветра деревьями. Выйдя из ворот, я сдернул с головы кипу. Мои мысли прояснились, и я чувствовал в себе силы и уверенность.

Настало время покончить с болтовней и доделать работу.

Йом Кипур был для этого наилучшим днем.

Прежде чем я закончу, у многих появится причина покаяться.

Йозеф Мейер надевал темно-коричневую норковую шубу на вытертый до бледно-серого цвета манекен. Когда задребезжал дверной звонок, он успел бросить на меня взгляд, полный надежды: первый клиент – самый важный за день.

Он узнал меня, и оптимизм в глазах потух.

Мейер что-то пробормотал и повернулся спиной ко мне и Симолину, продолжив наряжать манекен.

– Доброе утро, господин Мейер, – произнес я официальным тоном. – Пожалуйста, оденьтесь и закройте магазин, вы арестованы по подозрению в соучастии в убийстве.

Мейер повернулся:

– Оставь в покое старого человека, Кафка.

– Что ж, решать вам. Вы сообщили, что Вейсс звонил из Израиля и просил о встрече. Мы проверили телефонные звонки. Такой звонок не обнаружен. Это означает, что вы дезинформировали полицейского, руководящего расследованием убийства. Сейчас вы расскажете все или отправитесь с нами в Пасилу.

– Ты что, меня арестуешь? Ты так ненавидишь меня?

Я не ответил. Почувствовал, как у меня потекло из носа от аллергии на мех.

Щеки у Мейера задрожали. Несколько мгновений он обдумывал ситуацию и решил смириться перед неизбежным.

– Если есть вопросы, спрашивай.

– Кто такой Бен Вейсс?

– Не знаю, но в состоянии сложить один плюс один. Агент «Моссада».

В знак того, что напряженность между нами ослабла, я перешел с «вы» на «ты»:

– В чем заключалась твоя роль?

– Вейссу нужно было прикрытие. Им хватило моего разрешения говорить, что мы вели переговоры о торговле пушниной. Если кто-нибудь спросит. Но при этом они уверяли, что никто и не спросит. Я даже не встречался с Вейссом. Мне показали его фотографию, чтобы я его узнал, если будет нужно.

– Кто обратился к тебе за помощью?

– Каплан. Еще до этого Зильберштейн позвонил и сказал, что со мной свяжутся… Он от имени общины просил меня помочь.

– Дан Каплан?

– Да. Сын Саломона.

– Как он обосновал свою просьбу? – спросил Симолин.

– Сказал, будто они выслеживают каких-то террористов, про которых знают, что те в Финляндии, и поэтому им нужна моя помощь.

– Что еще он говорил?

– Больше ничего. Эти ребята не болтливы.

– А что произошло, когда Вейсс погиб?

– Каплан позвонил снова и сказал, что мне надо говорить, если кто-нибудь спросит… Мол, Вейсс был торговцем пушниной, у него с собой было много денег, и его, возможно, ограбили. Это все, что я знаю… Я поверил и до сих пор верю, что они делали хорошее дело, хотел помочь.

– Так же, как и Оксбаум?

– Да. Он обещал организовать машину. Потом заявил, что ее угнали.

– Кто еще?

– Я не знаю.

– Где живет Каплан?

– Хоть арестуйте, я не могу больше ничего сказать.

Мейер отвернулся и принялся поправлять шубу на манекене. Он сутулился, и голова у него дрожала.

Я поблагодарил.

Успел выскочить в дверь, прежде чем чихнуть.

Я как раз включил свой компьютер, когда в дверь постучали и в кабинет вошла Стенман.

– Ари, у тебя что, мобильник выключен?

Я выключил телефон на кладбище и потом забыл его включить. В течение полутора часов я находился в полной изоляции.

– До тебя пыталась дозвониться Вивика Мэттссон. Она оставила свой номер. Сказала, что дело срочное.

Я позвонил сразу, как только Стенман вышла. Не успел толком представиться, как Мэттссон спросила:

– Вы можете сразу приехать сюда?

– Куда «сюда»?

– Ко мне домой.

– Что-то случилось…

– Пожалуйста, приезжайте немедленно…

Мэттссон продиктовала свой адрес. Я позвал с собой Стенман, и мы помчались в гараж.

Мэттссон жила на улице Кастрэнинкату в районе Каллио. Мы не стали ждать лифта, а бегом поднялись на третий этаж.

Я нащупал в кобуре пистолет и позвонил в дверь. Что-то мелькнуло в дверном глазке, и сразу вслед за этим дверь открылась. Мэттссон спешно закрыла ее за мной.

– Огромнейшее спасибо, что приехали…

Мэттсон казалась не на шутку напуганной, но я начал подумывать, не возобладала ли в ней актриса. Или она задумала заманить меня к себе по той причине, что заинтересовалась мною? Возможно, взять с собой Стенман было не лучшей идеей.

Обстановка квартиры Мэттссон представляла собой такую же смесь старой и современной мебели, как и у меня, многие предметы явно достались ей по наследству. Квартира была вместительной и светлой. Пришла собака, обнюхала сначала меня, потом Стенман.

– Я видела того мужчину.

– Какого мужчину?

– Одного из тех, которые бежали по мосту.

– Когда и где?

– Полчаса назад… Я пыталась сообщить сразу, но не смогла до вас дозвониться. Он заметил меня и пошел следом…

Стенман положила свою руку на руку Мэттссон:

– Расскажите все с самого начала.

На мгновение Мэттссон задумалась.

– Я выгуливала Джерри и уже возвращалась домой, когда рядом со мной на улице Тойнен Линья остановился автомобиль. Сначала я не обратила на него внимания… Но машина все время ехала за мной, и я обернулась посмотреть. Этот мужчина сидел на переднем сиденье, смотрел на меня. Я сразу его вспомнила, и когда наши взгляды встретились, поняла, что он это знает…

Она закрыла лицо руками. Этот жест у нее затянулся.

– Продолжайте, – попросил я.

– Я зашла в бар и попыталась позвонить вам. Машина осталась было ждать на улице, но через мгновение уехала. Когда я вышла, ее уже не было.

– Опишите машину.

– Серая… я была в панике и совершенно не подумала, что надо ее запомнить.

Мэттссон подошла к окну и со страхом посмотрела из-за занавески на улицу.

– Полагаю, теперь вы уже в безопасности, – сказала Стенман. – Он не знает, где вы живете.

Слова Стенман явно не успокоили Мэттссон.

– Он может узнать.

– В машине был кто-нибудь еще?

Мэттссон на мгновение задумалась.

– Наверно, был, поскольку этот человек сидел не на стороне водителя, но я не видела, кто управлял автомобилем.

– Покажи ей фотографии, – сказал я Стенман.

– Здесь два снимка. Может, он есть на одном из них?

Мэттссон взяла фотокарточки и сразу сказала:

– Это он. Я уверена в этом на сто процентов.

Она протянула мне фотографию Каплана.

– А второй мужчина был на мосту?

Она посмотрела на фотографию долгим взглядом:

– Не уверена, он был дальше, и я его толком не разглядела. У вас есть другие снимки?

– Нет.

Мэттссон показала на фото Каплана:

– Кто он?

Стенман посмотрела на меня:

– Мы разыскиваем его, но на данном этапе расследования я не могу сказать.

– Не можете или не хотите? Я что, не имею права знать, как зовут человека, который охотится за мной?

– К сожалению, – сказал я.

– А если я увижу его снова? Я даже не знаю, следует ли мне остерегаться его.

– В этом случае сразу звоните мне.

– Вы хотите сказать, что мне следует его бояться?

Мэттссон взяла меня за руку и приблизилась. Я почувствовал легкий запах духов и разглядел тонкие морщинки на лице.

Она подняла на меня синие глаза.

Как ни фальшив был этот ход, нельзя было не признать его эффективность.

– Мне следует бояться? – повторила она. – Скажите.

– Он может быть опасен.

– Потому что я узнала его?

– Не вижу других причин.

– Я читала в газете, что в Вантаа вчера произошел взрыв и погибла молодая женщина. В статье говорилось, что это связано с трагедией в Линнунлаулу. Вы подозреваете, что мужчина, которого я видела, тоже имеет к этому отношение?

Вопрос был поставлен хитро. Я ответил, что не знаю.

– Что же тогда имелось в виду в газете?

– Есть определенная связь. Вы живете одна?

– Совершенно одна.

Она явно пришла в себя и стала прежней Мэттссон.

– У меня спектакль начинается в половине восьмого. Если он знает, кто я, то может поджидать меня?

Этого, разумеется, нельзя было исключить. С другой стороны, мне было трудно представить себе, чтобы Дан Каплан, которого я лично знал, сделал что-нибудь плохое с женщиной. Хотя у него, похоже, была и темная сторона жизни, неизвестная мне. Наконец, все это могло оказаться просто случайностью. Дан всегда заглядывался на красивых женщин и мог просто заинтересоваться красоткой, когда проезжал мимо.

Эта мысль привела меня в состояние некоторой рассеянности, и я неожиданно выпалил:

– Могу проводить вас в театр.

Во взгляде Стенман я прочел неодобрение.

Мэттссон мгновенно ухватилась за мое обещание:

– Можете? Я вам так благодарна…

Зазвонил мой мобильник. Это был Симолин. Я отошел в сторонку.

– Я тут кое-что выяснил про «Балтик инвест». В криминальной полиции заведено дело на эту компанию.

– Почему эта фирма заинтересовала полицию?

– Они провели проверку, когда по ней стали поступать запросы. Есть время выслушать?

– Ну, говори.

– Как ни странно, но производит впечатление вполне благонадежной фирмы, хотя владельцем ее является зарегистрированная на острове Мэн инвестиционная компания «Айлэнд груп», которая, в свою очередь, принадлежит фирме «Глобал инвест» с местонахождением в Израиле. Основным владельцем фирмы является иерусалимский бизнесмен Беньямин Харарин.

– Спасибо. Поговорим поподробнее, когда я приеду.

– То есть?

– Через полчаса.

Беньямин Харарин?

Я убрал телефон в карман.

Мне вспомнилась фотография на стене в офисе брата, на которой Макс и Эли были запечатлены в компании полного мужчины. Я заметил, что женщины смотрят на меня.

– Нам пора. В какое время за вами заехать? – спросил я, обращаясь к Мэттссон.

– Можете в половине седьмого?

– В половине седьмого.

– Я совершил ошибку? – спросил я у Стенман уже на лестнице.

– Зависит от того, что между вами происходит. Но она может быть права – не исключено, что Каплан охотится за ней.

– Но зачем? – недоумевал я. – Он знает, что нам известно о его участии в событиях в Линнунлаулу.

– Может быть, эта дама знает больше, чем говорит, или Каплан предполагает, что она знает, поэтому он хочет подстраховаться.

Только я вошел в свой кабинет, как Хуовинен вызвал меня на вечернюю летучку. Помимо следователей присутствовал заместитель начальника управления Лейво.

Я доложил о последних результатах расследования и о том, над чем мы сейчас работаем. Патрон, гильзу от которого обнаружили рядом с телом Вейсса, был использован не в том пистолете, из которого стреляли в Линнунлаулу. Напротив, Таги и Али Хамид, а также работавший у Али Вашин Махмед оказались застрелены из одного и того же оружия.

Лейво сообщил, что вместе с начальником полиции встречался с послом Израиля и получил самые последние сведения о Сайеде, Бакре, Вейссе и Каплане. Он не рассказал, какую именно свежую информацию раздобыл посол. Лейво был явно под впечатлением от беседы с послом, и все, что он из нее вынес, свел к краткому напоминанию о том, что преступники есть в любой стране.

– Если кого-то убивает израильтянин, то, вероятнее всего, он просто обыкновенный преступник, а не подосланный «Моссадом» убийца. Вейсс и Каплан – это обычные наркодельцы, которые оказались гражданами Израиля.

– А если убивает араб? Он всегда является террористом?

Я заметил, как Хуовинен предостерегающе нахмурился.

– Нет, разумеется… но в данном случае есть и другие признаки терроризма, – заметил Лейво. – Оружие и взрывчатка, а кроме того, нам известно прошлое подозреваемых.

– То есть в расследовании нам следует исходить из того, что мы имеем дело с конфликтом, где с одной стороны – обычные израильские наркоторговцы, а с другой – опасные арабские террористы? При этом и те, и другие одинаково опасны? Помимо всего прочего, мы пока не знаем исполнителей, а лишь строим предположения.

– Я не готов утверждать, но в свете самой последней информации дело обстоит именно так. Израильтяне уверены, что свалившийся на поезд человек – Сайед, а находящийся на свободе – Бакр.

– По моим сведениям, Вейсс и Каплан связаны с преступлением в Линнунлаулу, – сказал я. – Их трудно считать обычными преступниками.

– Обычные преступники могут помогать террористам за деньги. В этом нет никакой идеологии. По мнению посла, в данном случае мы имеем дело именно с такой ситуацией.

– Нам также было бы полезно знать, какую новую информацию сообщил посол.

Лейво вздрогнул, и на его лице отобразилось выражение сосредоточенности.

– Ну что ж… он обещал представить нам досье на Каплана и Вейсса, собранное полицией и налоговыми органами Израиля. Посол заверил нас, что приложит все силы, чтобы содействовать задержанию Каплана. Он считает Каплана опасным преступником. Кроме того, мы при необходимости можем обращаться за помощью к начальнику службы безопасности посольства Клейну.

Лейво встал и поправил складки на брюках.

– Полагаю, мы идем по верному следу. Не вижу никаких оснований отказываться от обещанной послом помощи и самой свежей информации.

Лейво поклонился и вышел. Хуовинен подождал с минуту и бросил:

– Используйте свежайшую информацию, ребята. Мы на верном пути.

Когда мы вышли в коридор, Симолин прошептал:

– Пришли данные от оператора мобильной связи.

Я прошел с Симолином в его кабинет. Стенман поспешила вслед за нами. По загадочному виду Симолина она догадалась, что есть новости.

Симолин достал листки с распечатками из запертого ящика. Он выглянул в коридор, что показалось мне излишним, закрыл за собой дверь и разложил бумаги на столе:

– Здесь информация за месяц об исходящих звонках с мобильного телефона мужчины, которого считают Исмелем Сайедом, в том числе звонки в автомастерскую Хамида и Хамиду домой, а также о входящих на мобильный номер звонках. И еще данные о местонахождении телефона. Информация по Лайе еще не готова. Звонки, по которым установлены места, откуда они производились, все были из Хельсинки и ближайших пригородов, но в основном из Хельсинки. Никакого преимущественного места исходящих и входящих звонков не прослеживается, все они распределяются по разным районам города. То есть от этой информации не очень много толку, но…

Симолин пару раз нажал на компьютерную мышку.

– Я составил в «экселе» общую схему всех звонков. Получилось вот что.

Картинка, складывавшаяся из нагромождения линий, кругов и точек, напоминала пиццу.

– Господин X… то есть, по-видимому, тот человек, который, как предполагается, является Хасаном Бакром. Совершенно очевидно, что он – центральный персонаж. Этот паук располагается вот тут. Ему принадлежит номер, звонки с которого совершались на одни и те же номера и звонки на который приходили с этих номеров. Бакр связывался как с Али, так и с Таги Хамидом и очень часто с человеком, погибшим на железнодорожных путях, то есть, как мы считаем, с Исмелем Сайедом. Сайед, в свою очередь, созванивался с Бакром всего два раза, а именно в тот день, когда убили Али Хамида, и незадолго до своей смерти… Поскольку Бакр – самое важное лицо, то и тыл его прикрыт лучше всего. Думаю, он контактировал с Сайедом через помощников, находящихся за рубежом. Сайеду за месяц поступило тридцать звонков из-за границы… Из Сирии, Израиля, Англии и Пакистана.

Симолин подчеркнул два номера…

– Вот эти номера представляют интерес. Али Хамид звонил по обоим множество раз в течение месяца, и с этих номеров звонили Хамиду примерно столько же, в последний раз – в тот вечер, когда Хамида убили.

Я взглянул на номера. Один из них принадлежал стационарному телефону, другой – мобильному с кодом 40. Первые четыре цифры стационарного номера я узнал сразу.

– Номер полиции государственной безопасности.

Симолин кивнул:

– Оба – номера нашего старого знакомого.

– Силланпяя?

– Угадал.

Силланпяя нельзя было, по крайней мере, обвинить в отсутствии изобретательности. Он умудрился всюду сунуть свой нос.

Когда я сопоставил это с рассказом невестки убитого автослесаря и с данными о телефонных звонках, то все неясности закончились: Силланпяя и Али Хамид были знакомы и либо Силланпяя пытался выведать у Хамида информацию, либо Хамид был агентом Силланпяя. В любом случае период обоюдной открытости и доверия между мной и инспектором Силланпяя оказался очень коротким.