Текст книги "Ришелье"

Вместо него была создана комиссия из трех пожилых министров Генриха IV: Виллеруа, де Силлери и Жаннена, которых прозвали «три седых бороды». В мае 1611 года гугеноты собрались на ассамблею в Сомюре. «Три седых бороды» приказали им распустить ассамблею, но гугеноты отвечали, что не разойдутся до тех пор, пока их жалобы не будут удовлетворены королевой-матерью.

Несмотря на то, что у них были собственные крепости, гарнизоны которых оплачивались правительством – по Нантскому эдикту выплата денег могла продолжаться только восемь лет, но на самом деле продолжалась и дольше, – несмотря на то, что у них были и другие преимущества, они требовали, чтобы была создана двойная система управления страной, в которой они участвовали бы как равные, чтобы их религия получила полную свободу проповедовать свои принципы и чтобы гугенотские провинции могли образовывать между собой союзы.

Франция была на пороге гражданской войны. В руках правительства находилось шесть миллионов ливров, которые Генрих IV предназначал на расходы в будущей войне – после его смерти армия, сосредоточенная в Шампани, была распущена, – и королева-мать решила воспользоваться этой суммой для подкупа вождей гугенотов. Сюлли получил триста тысяч ливров, герцог де Буйон, будучи главным среди гугенотских князей, получил, вероятно, больше, но сколько именно, неизвестно.

Гугенотская ассамблея была распущена, но дело этим, конечно, не кончилось, потому что и остальным мятежникам захотелось отрезать кусок от жирного пирога.

В 1614 году принц Конде, принц королевской крови, поднял мятеж, обвинив королеву-мать в том, что она раздаривает государственные фонды своим фаворитам. Это было верхом цинизма, потому что он сам давно запустил руку в общественные фонды. К нему примкнул де Буйон с компанией. Мятежники заняли крепость Мезье и готовились к выступлению. Марии Медичи пришлось снова раскошелиться: Конде получил полмиллиона ливров, остальные – суммы, соответствующие их рангу. Кроме того, многие из них получили посты губернаторов провинций. После этого 15 мая 1614 года в Сент-Менюле был заключен мир между мятежным принцем и королевским правительством.

Однако гугенотская знать по-прежнему считала себя обойденной. Она потребовала собрать Генеральные штаты в полной уверенности, что депутаты выступят против королевы-матери и поддержат их требования. Гугеноты рассчитывали воспользоваться недовольством дворянства мантии и купцов, заявлением папы римского, что он сместит французского короля с престола как еретика. Они учитывали также недовольство дворян системой наследования должностей в парламентах, глухой ропот простонародья против набиравшего силу фаворита королевы-матери, итальянца Кончини и общее недовольство всех слоев населения изменениями во внешней политике страны, крутым поворотом в противоположную сторону от того курса, который проводил покойный король, пользовавшийся любовью всего народа.

Но гугеноты просчитались. Собравшиеся в Сансе депутаты не выразили недовольства политикой правительства, и Мария Медичи решила перевести собрание депутатов из Санса в Париж. 26 ноября 1614 года парижане увидели, как депутаты от дворянства, духовенства и городов торжественно прошли по улицам города в Собор Парижской Богоматери, где присутствовали вместе о королевой-матерью, Людовиком XIII и двором на мессе.

На заседаниях между депутатами от дворян и депутатами, занимавшими должности в парламентах, в управлении провинциями и даже при дворе и заплатившими за это из своего кармана, разгорелся горячий спор. Дворяне требовали покончить с наследованием должностей и, следовательно, практикой продажи мест в государственных учреждениях. Дворянство мантии, то есть юристы и чиновники, ответили на это требованием сократить размеры пенсий, выплачиваемых знати и дворянам. Они посчитали, что корона ежегодно расходует одиннадцать миллионов ливров на выплату пенсий и пособий знати и дворянам, тогда как дворянство мантии вносит ежегодно в казну полтора миллиона ливров.

Юристы и чиновники вместе с депутатами от городов – спустя сто семьдесят пять лет третье сословие будет также состоять в основном из них – выступили против позиции, занимаемой духовенством. Они предложили следующую резолюцию: право управления страной дано королю Франции от Бога; следовательно, он имеет право не подчиняться не только власти иностранных государей, но даже духовной власти самого папы римского.

Резолюция вызвала резкий отпор со стороны духовенства. Двадцатидевятилетний епископ из Люсона выступил на последнем заседании Генеральных штатов с речью, в которой отстаивал интересы духовенства – он предложил широко использовать сановников церкви в управлении страной, и закончил ее панегириком королеве-матери.

Глава 2
Подготовка, опала и достижение цели

Женский монастырь в Фонтеро в долине Луары был большим и очень богатым. Множество сельских приходов подчинялось ему; на обширных полях, входивших в земельные угодья монастыря, трудились тысячи крестьянских семей. Но начались религиозные войны, и монастырь разорился и опустел.

Отец Жозеф, монах ордена капуцинов, в миру Франсуа Леклерк дю Трамбле, приехал в монастырь, чтобы возродить его былую славу, и сразу же энергично взялся за дело. Как вы помните, орден капуцинов был создан для того, чтобы укрепить контрреформационное движение, укрепить те основы католицизма, которые еще не удалось расшатать протестантам, напомнить верующим, погрузившимся в мирские заботы, о высоких идеалах истинной веры.

Великим постом, года за четыре до того, как были созваны Генеральные штаты, умерла настоятельница монастыря, по рождению принцесса из дома Бурбонов, тетка Генриха IV. Отец Жозеф поехал в Тулузу. Здесь в женском монастыре скрылась от мира вдова принца королевской крови, мадам де Орлеан. Она проводила все дни в посте и в молитвах. Тщетно уговаривал ее отец Жозеф переехать в Фонтеро и стать настоятельницей монастыря.

Фонтеро находится всего в нескольких километрах от Куссе, где летом отдыхал Ришелье. Конечно, до отца Жозефа[11]11
  В то время, когда происходили описываемые события, отцу Жозефу было тридцать три года. Он родился 4 ноября 1577 года и, значит, был почти на восемь лет старше Ришелье. Его отец был председателем парламента, а затем послом Франции в Венеции, его мать, урожденная Лафайет, была близкой родственницей маршала Франции.


[Закрыть] дошел слух об энергичном и красноречивом молодом епископе, и он решил поехать в Люсон и предложить ему вместе с ним отправиться в Тулузу к мадам де Орлеан.

Так судьба свела двух молодых людей, внешне очень не похожих, но очень близких по духу. Отец Жозеф был некрасив, небрежно одевался и не придавал никакого значения своей должности, хотя он был главой своего ордена в провинции Пуату. Ришелье тщательно следил за своей одеждой, манерами и речами и очень гордился своим саном. Но эти различия были несущественны по сравнению с теми качествами, которые были и у того и у другого: оба были самыми умными людьми своего времени, оба энергично работали над осуществлением планов, которые они вместе разрабатывали.

Правда, отец Жозеф уже побывал при дворах иностранных государей и был хорошо знаком с людьми, стоящими у власти, тогда как Ришелье еще только стремился попасть в этот, пока что не доступный для него круг.

Уговорить мадам де Орлеан стать настоятельницей монастыря в Фонтеро не удалось, и отец Жозеф подумал о мадам де Лаведан, племяннице Генриха IV. Согласие той или другой могло быть легко получено, если бы королева-мать предложила одной из них стать настоятельницей. Необходимо было ехать в Париж, и отец Жозеф взял с собой Ришелье.

Двор собрался в Фонтенбло. Мария Медичи остановила свой выбор на мадам де Лаведан, и она вскоре была избрана настоятельницей. Во время аудиенции отец Жозеф рассказал о Ришелье и о том, как много он сделал и делает для своей епархии, о его замечательных проповедях. Мария Медичи была не способна здраво судить о людях и полностью доверялась своим впечатлениям. Видимо, ей понравилось то, что она услышала, и молодой епископ из Люсона получил право посылать королеве-матери отчеты о положении дел в провинции. Вскоре он снова побывал в Париже и прочитал во время службы проповедь. Мария Медичи была в соборе и слушала его. Ришелье понял, что она благоволит ему, стал добиваться, чтобы его избрали депутатом от Пуату на предстоящую сессию Генеральных штатов, и был в конце концов избран.

Настал день 23 февраля 1615 года. Ришелье была предоставлена честь выступить от всего сословия духовенства. Как бы поступил на его месте честолюбивый молодой человек? Совершенно очевидно, он воспользовался бы этой возможностью, чтобы произвести хорошее впечатление на присутствующих на сессии церковников старше его по сану и занять впоследствии более высокое положение. Для любого молодого епископа, которому пошел тридцатый год, было бы естественно получить более богатый приход и покинуть Люсон с его бедностью, дымящими печами, оловянными блюдами и очень скромным доходом.

Ришелье не обманул ожиданий своих старших коллег. Большую часть своей речи он посвятил надеждам и чаяниям духовенства. Между прочим, он выдвинул требования, от которых полностью отказался, когда пришел к руководству государством. Он, например, потребовал, чтобы решения Тридентского собора приобрели во Франции силу закона, чтобы духовенство было полностью освобождено от налогов, поскольку помощь, которую церковь оказывает власти, неизмеримо больше тех сумм, которые она выплачивает в качестве налога.[12]12
  Я хочу еще раз напомнить читателю ту разницу, которая существует между Францией XVII века и нашим временем. Слово «налог» означало тогда сбор денег в экстренных случаях, как правило во время войны. Дворянство освобождалось от налога, поскольку оно расплачивалось кровью на полях сражений. Церковь также ничего не платила, потому что она не принимала участия в войне и всегда молила о мире. Налог платили купцы, ремесленники, мелкие торговцы и крестьяне. Но так было в теории. В действительности платили все и дворяне, и духовенство и третье сословие.


[Закрыть] Он также потребовал возвращения церкви тех доходов, которые отчуждаются у нее посторонними лицами. В том, что он сказал, не было ничего нового. Новым был четко сформулированный им принцип религиозной терпимости. Другой новинкой был цветистый панегирик, рассчитанный на уши королевы-матери.

Принцип религиозной терпимости был результатом опыта и глубоких размышлений в течение шести лет. Что касается панегирика, то это было неожиданно принятое решение сойти с торной дороги – делать церковную карьеру, стараться получить более доходный приход и т. д. – и идти прямо к цели, то есть к достижению власти.

На заседании, в котором Ришелье произнес свою речь, кроме королевы-матери присутствовал также Людовик XIII. Его кресло стояло рядом с креслом матери. Хотя ему уже шел четырнадцатый год и полгода назад он был признан совершеннолетним, он все еще доверял управление государством своей матери.

Обычай и приличия требовали, чтобы оратор обращался к королю, но Ришелье пренебрег ими и обращался только к ней. Хотя ему шел только тридцатый год, но он уже хорошо разбирался в людях и понял, что только цветистыми, льстивыми фразами может он произвести впечатление на эту глупую сорокалетнюю женщину, все еще сгорающую от любви. Он знал, что достаточно одного ее слова, и перед ним открывается путь к власти, к любому посту в государстве. И он не поскупился в своей речи на эпитеты:

«…Счастлив король, которому Бог даровал честь иметь такую мать! Как преисполнена она любви к нему, усердия к его государству, опытности в ведении дел! Как верно направила она корабль государства, стоя у кормила, и провела его через бури и рифы во время малолетства его величества!»

Здесь мы вынуждены отвлечься и напомнить читателю о подкупе мятежных принцев, о том, что гугеноты получили права, о которых ничего не говорилось в Нантском эдикте, о пустой государственной казне и о крахе внешней политики, основы которой были заложены ее мужем.

«Мадам! – продолжал Ришелье. – Вся Франция находится в неоплатном долгу перед вами! Вы удостоились чести, которую в древности давали лишь тем, кто обеспечил мир и покой подданным государства. Вы уже многого достигли, но не останавливайтесь на достигнутом, – идите вперед, где вас ждут честь и слава, потому что не идти вперед значит потерпеть поражение! Продолжайте, как и прежде, мудро руководить правительством! И тогда к титулу «королева-мать», которым вы обладаете, добавится новый – «мать королевства»!»

Разумеется, Мария Медичи не забыла человека, который произнес такую речь.

Когда король летом того же года поехал на юг, навстречу своей невесте, будущей королеве Анне Австрийской, Ришелье была оказана высокая честь распоряжаться во дворце, где остановилась принцесса Елизавета, будущая королева Испании. Кроме того, ему было дано право управления частными владениями королевы-матери в провинции Пуату. Мы приводим отрывок из его письма королеве-матери, написанного в конце того же года:

«Поскольку мне трудно выразить словами благодарность за ту честь, не вполне заслуженную мной, которую Вы оказали мне, я посвящу всю мою жизнь служению Вам. Я буду молить Бога сократить мои дни, чтобы продлить Ваши, буду молить Его обрушить на меня несчастья – но не лишать меня Его Благодати, – лишь бы Он даровал Вам успех во всех Ваших делах. Таково искреннее желание Вашего покорного слуги и верноподданного Армана, епископа Люсонского».

Как видите, письмо написано уверенной рукой. Автор хорошо разбирается в том, кому и в каком стиле надо писать письмо.

Когда в следующем, 1616 году двор вернулся в Париж, Ришелье был назначен раздающим милостыню при королеве Анне Австрийской и сразу же вслед за этим членом Государственного совета. Летом того же года он едет по поручению королевы-матери в Бурже к принцу Конде. Она просит первого принца крови вернуться ко двору, и тот соглашается. Затем Ришелье помогает королеве-матери помириться с герцогом де Невером.[13]13
  Герцог де Невер принадлежал к французской знати, но кроме того он был наследником герцога Мантуанского и происходил из рода Гонзаго. Он очень этим гордился и опубликовал два письма, в которых выражал свое глубокое уважение Марии Медичи, но в то же время подчеркивал, что род Гонзаго древнее рода Медичи. Гонзаго были князьями уже тогда, – писал он, – когда Медичи были простые дворяне». Ришелье пытался убедить его, что ему выгодно взять свои слова назад, но ничего не добился. В своих мемуарах Ришелье говорит о нем: «Он ни к чему не годен». Это напомнило мне недавний случай. Одного из общественных деятелей обвиняли в том, что он не смог разъяснить какой-то экономический вопрос профессиональному политику, члену правительства. Общественный деятель ответил на это обвинение словами: «Вы не пробовали читать стихи Феокрита корове?».


[Закрыть]

Видя, как Ришелье низкопоклонствует и пресмыкается перед ничтожеством на троне, попытаемся найти для него хоть какое-то оправдание. Если во времена Корнеля это было трудно сделать, то в наши дни такое оправдание вполне возможно. Теперь не придают такого значения, как тогда, вопросам чести, и каждый хоть сколько-нибудь способный человек использует все средства, чтобы реализовать предоставившуюся возможность.

В Ришелье соединились качества, сочетания которых не было ни у кого из его современников и, возможно, не будет в течение столетий: способность оценить самую сложную ситуацию с учетом всех связей и всех деталей; способность убеждать людей умным и тактичным словом, глубоко постигая характеры людей; способность проводить политику, опирающуюся на глубокие и великие идеи.

Надо ли было человеку с такими способностями считаться с прописной моралью или правилами дворянской чести, когда он все шесть лет мечтал лишь о том, как приложить свои способности к делу? Мог ли гений такого масштаба позволить себе эту роскошь?

Разумеется, он не мог себе этого позволить и, низкопоклонствуя еще больше, в сентябре 1616 года был на пороге власти. Чтобы лучше понять его действия, я расскажу о происходивших в то время событиях.

В окружении Марии Медичи была некая Леонора Дори, больше известная под именем Леоноры Галигаи. Итальянка, как и королева-мать, она была дочерью ее кормилицы и ее подругой с детских лет. С острым, как у хорька, лицом, тощая и злая, она приобрела такую власть над королевой-матерью, что едва не помыкала ею. Когда эта власть кончилась и она была арестована по обвинению в колдовстве, на вопрос, каким образом удалось ей приказывать самой королеве, она с вызовом ответила: «Тот, у кого сильная воля, может повелевать теми, у кого она слабая».

Королева-мать выдала ее замуж за итальянского дворянина, некоего Кончино Кончини, фамилию которого французы произносили «Коншин». Она назначила ей и ее мужу пенсии, подарила им поместья и титулы. Незадолго до катастрофы Кончини стал маршалом Франции, маркизом д'Анкр.[14]14
  Титул происходит от названия города в провинции Артуа. Впоследствии город стали называть Альбер. Под этим именем он вошел в историю Великой войны.


[Закрыть]

Почти неограниченная власть фаворитов – они смещали с должности министров – и фантастические суммы денег, получаемые ими не только от королевы-матери, но и от взяток и разного рода комиссий, вызвали ненависть и знати, и простонародья.

Казалось, король ничего этого не замечает. Занятый с малых лет играми и соколиной охотой, король подружился с неким Шарлем д'Альбером, который остался в истории под именем Люинь. Так называлось небольшое имение в Провансе, откуда он был родом. Высокий, сильный и красивый, спокойный и добродушный, правда несколько трусоватый, он имел огромное влияние на мальчика, принимая участие во всех его играх, хотя и был старше короля на двадцать лет. Королева-мать была довольна, что есть человек, который занимается с сыном, и перестала обращать на сына внимание. Казалось, все забыли, что в королевстве есть король. Никому до него не было никакого дела, – всем правили фавориты. Леонора Галигаи приказывала королеве-матери, Кончини – министрам.

Разумеется, Ришелье, как реальный политик, понимал, в чьих руках находится власть, и постарался заручиться поддержкой супругов Кончини. Поддержка королевы-матери ему была обеспечена, но надо было подольститься к людям, которым королева-мать полностью доверяла.

Спустя много лет Ришелье писал: «Я добился, что он (то есть Кончини) стал хорошо относиться ко мне. Более того, мне показалось, что он, начиная с нашей первой встречи, высоко ценит меня». Действительно, Кончини сказал как-то в кругу своих сторонников: «Этот молодой человек преподаст урок tutti barboni.» Кончини имел в виду бородатых министров Генриха IV. Интересно, что Кончини так и не научился говорить по-французски. Королева-мать говорила с акцентом.

Имея такую поддержку, Ришелье рассчитывал войти вскоре в круг лиц, обличенных властью. Осенью 1616 года ему предложили занять место посла в Испании – он отказался, потому что не к этому он стремился.

Пост контролера финансов – очень теплое местечко – занимал Барбен, ставленник и прихлебатель Кончини, с которым у Ришелье установились дружеские отношения. Именно Барбен познакомил его с фаворитом королевы-матери. Вскоре освободилось место государственного секретаря по иностранным делам, и Барбен рекомендовал на это место Ришелье.

Вторая рекомендация поступила от отца Жозефа, что, по-видимому, и решило дело, так как Кончини знал, что отец Жозеф занимался политикой и хорошо разбирается в людях. 30 ноября 1616 года король подписал указ, присланный ему королевой-матерью, о назначении Ришелье государственным секретарем по иностранным делам.

Итак, цель войти в правительство была наконец достигнута. Правда, занимаемый пост не давал возможности самому разрабатывать какие-либо внешнеполитические планы и программы, но от него было рукой подать до поста премьер-министра, у которого такие возможности были. Все теперь зависело от него самого, а способностями его Бог не обидел. Это давно заметили все, кто с ним имел дело; заметили даже люди совсем случайные. Казалось, пройдет год, и он станет во главе правительства. На самом деле прошло семь лет, прежде чем это произошло.

Виной всему была его способность сосредотачиваться на каком-то предмете, забывая обо всем остальном. Для него была реальностью власть королевы-матери и стоящего за нею Кончини. Дальше этого он ничего не видел. Поэтому события 24 апреля 1617 года были для него как гром с ясного неба.

В тот день маршал д'Анкр прошел, как обычно пешком, в Лувр из своего маленького особняка, стоявшего в парке. Он открыл своим ключом заднюю дверь и зашагал по коридору. Навстречу ему двигалась группа людей. Капитан королевских гвардейцев Николя де Лопиталь предъявил ему подписанный королем ордер на арест.

«Это мне?» – закричал он по-итальянски и схватился за шпагу. Прогремели три пистолетных выстрела, и Кончини упал замертво.

Видя, что им постоянно пренебрегают и что он фактически отстранен от власти, король – ему шел шестнадцатый год – задумал устранить временщика. Люинь и другие друзья короля, которых ни королева-мать, ни Кончини ни во что не ставили, советовали ему не делать этого. Люинь, например, считал, что ему лучше всего бежать и присоединиться к мятежным принцам. Но король настоял на своем и отдал приказ королевским гвардейцам арестовать Кончини. Он не давал приказа убивать его. Дежан сказал капитану гвардейцев, что если Кончини окажет сопротивление, то они могут убить его. Так все и вышло.

Власть перешла в руки молодого короля и тех, кто его поддерживал. Было вполне естественно, что Люинь выдвинулся на первое место.

Ошеломленная неожиданным известием, Мария Медичи совершенно растерялась и заперлась в своих покоях, никого не принимая кроме Ришелье.

Он узнал о случившемся, когда был в Сорбонне. Он тотчас поспешил в Лувр. Проезжая по улицам, Ришелье видел, как чернь волочила по мостовой голый труп Кончини, хохоча и выкрикивая ругательства.

Он вошел в зал заседаний королевского совета, где собрались те, кто поддерживал короля. Его спросили, пришел ли он сюда как советник короля или как министр. Ришелье ответил им, что он пришел как министр, и тогда они сказали ему, чтобы он уходил. «Я не могу принять ваше решение, если оно не исходит от короля», – сказал Ришелье.

В своих мемуарах он пишет, что Люинь, занявший теперь при короле то место, которое при королеве-матери занимал Кончини, предложил ему остаться. Это заведомая ложь, потому что Люинь знал, что он человек Кончини.

Он ушел, надеясь на то, что юный король или кто-нибудь из его окружения вспомнят о его способностях и позовут его. В этом он заблуждался: именно его блестящие способности и были причиной опалы. Ришелье надеялся также быть посредником между матерью и сыном, – и в этом он не ошибся. Кроме того, он предусмотрительно завязал несколько знакомств в свите короля и надеялся, что его знакомые замолвят за него словечко перед королем.

Когда спустя десять дней после убийства ее фаворита Мария Медичи должна была оставить двор и отправиться в ссылку в Блуа, Ришелье ничего не оставалось – было бы неблагородно покидать в такой момент свою благодетельницу, – как ехать вместе с ней.

Ришелье провел в опале семь лучших лет своей жизни: когда он отправлялся в ссылку, ему шел тридцать второй год, а когда вернулся, ему уже шел тридцать девятый. Все эти годы он старался, чтобы до сознания короля была доведена мысль, как несправедливо держать в опале такого умного политика, прекрасно разбирающегося как во внутренних, так и во внешних делах, как бесконечно он предан лично королю и как ненавидит он его врагов.

Войдя в правительство – он пробыл в нем чуть меньше пяти месяцев, – он не отказался от места епископа. Теперь оказалось, что это решение было правильным. Он по-прежнему сохранял верность королеве-матери, благодаря которой выдвинулся. Он постоянно поддерживал с ней переписку, зная, что рано или поздно король помирится с матерью и она напомнит ему о Ришелье. Он был также уверен, что люди, которые сейчас окружают короля, рано или поздно уйдут и их заменят другие.

Все эти мысли и соображения были, конечно, правильными, но опала Ришелье кончилась совсем не потому, что сбылось его желание. Сработало то самое правило, которое хорошо нам всем знакомо и которое называется «это наш человек».

Когда вы перешагнули несколько ступенек и вошли в круг тех, кто обладает реальной властью, вы стали одним из них, и если вы еще к тому же доказали, что у вас есть большие способности к управлению государством, то можете быть уверены, те, что были о вами рядом, никогда не забудут о вас.

Возьмем хотя бы Наполеона. Члены королевских семей и аристократы могли, конечно, называть его «генерал Буонапарте» в начале его карьеры и особенно после его падения. Но он стал одним из них, породнился с ними. Титулы, которые он раздавал, смешались с их титулами, и они, сами того не желая, способствовали его славе. Это особенно хорошо видно после его смерти.

Теперь возьмем какого-нибудь финансового олигарха, одного из тех, кому реально принадлежит власть в современном мире. Мы знаем, что они сражаются друг с другом, как пауки в банке. Допустим, кто-то из них вдруг разорился. Тем не менее никогда не будет забыто, что он когда-то ворочал миллионами, и если он не застрелится, то – ставлю десять против одного – он обязательно вернет свои миллионы.

То же самое мы можем сказать о Ришелье. Да, он оказался в опале, в ссылке, но он остался одним из тех, кто – пусть и не долго – управлял государством. Именно поэтому он вернулся в высший круг, хотя и через довольно большой промежуток времени.

Я уже говорил, что Ришелье поехал вместе с королевой-матерью в Блуа. По-видимому, для короля и для Люиня, ставшего правителем королевства, была невыносима мысль, что Ришелье будет как-то влиять на нее, и он был предупрежден, что бывают места ссылки похуже, чем Блуа. Он вернулся в свою епархию, в свой загородный дом в Куссе и снова принялся усердно заниматься делами епархии. Иногда в письме королю напоминал о себе, о том, что он всей душой предан ему и готов выполнить любое его приказание. Однако король и его советники решили, что этого недостаточно, и Ришелье было приказано ехать в ссылку, в Авиньон, – он беспрекословно подчинился. Туда же был сослан и его старший брат Анри, единственная опора Ришелье при дворе. Авиньон находился очень далеко от Парижа и, строго говоря, не был французским городом, потому что принадлежал к папским владениям.

Ришелье мог бы пожаловаться Папе, но он предпочел промолчать. Папа был очень рассержен, когда узнал, что с сановником церкви поступили так, будто он проштрафившийся чиновник, и несколько раз обращался к королю, выражая свой протест. Папа требовал, чтобы Ришелье было позволено приехать в Рим, где папский легат мог бы установить, виноват он в чем-либо или нет. Ришелье очень хотелось поехать в Рим, чтобы воспользоваться поддержкой Папы против короля, но ему было в этом отказано. Он посвятил все свои дни размышлениям о религии, написал несколько статей в защиту католической веры. Именно в это время была издана его знаменитая книга «Поучение христианину», написанная еще до ссылки.

С королевой-матерью у него установились добрые отношения. Он постоянно объяснял ей то, в чем она плохо разбиралась: внутреннее положение Франции и шаги, которые предпринимали соперники Франции. Эти его советы и указания позволили Марии Медичи создать нечто вроде теневого кабинета, к мнениям которого стали прислушиваться и который стал пользоваться бóльшим уважением, чем правительство. Ришелье постоянно поддерживал ее; его влияние еще усилилось, когда ему было наконец позволено находиться вместе с ней.

Когда Мария Медичи бежала из Блуа и затем подняла восстание против короля – ее «армия» была разбита возле переправы через Луару, вблизи города Анжера, – Ришелье выступил в качестве посредника, помогавшего помирить сына с матерью.

Как ни мелочна она была, у нее хватило ума понять, что вблизи нее нет никого, кроме Ришелье, от кого она могла бы получить умный совет, и потому она не скупилась на крупные денежные суммы, выдаваемые ему. Так, например, она дала его любимой племяннице двести тысяч ливров на приданое, не считая королевских драгоценностей.

Он не только был ее советником, но и старался угодить ей во всем, что иногда выглядело комично. Он, например, научился играть на лютне, чтобы только сделать ей приятное. Можете представить себе эту картину: он сидит в рясе и, подняв глаза к небу, перебирает своими тонкими пальцами струны лютни.

И все-таки эти семь лет были очень тяжелыми для Ришелье, что хорошо видно из его переписки. Кроме тех неприятностей, о которых мы рассказали, он пережил личную потерю: его старший брат Анри, которого королева-мать назначила губернатором Анжера, был убит на дуэли. Ему тяжело было следить за внешнеполитическими событиями и знать, что никому не нужны те идеи и соображения, которые у него возникали. Особенно тяжело было видеть, что король по-прежнему не доверяет ему, хотя он уже не мальчик. Иногда Ришелье казалось, что его опала будет продолжаться вечно. Тяжело было узнать, что его дом в Люсоне разграблен и все его бумаги сожжены во время восстания гугенотов под руководством Субиза в 1622 году. Он все стоически перенес, зная, что его время еще впереди.

В декабре 1621 года умирает Люинь, и между королевой-матерью и Людовиком XIII наступает окончательное примирение. Становится ясно, что через какое-то время он войдет в правительство. И тут он делает ход конем: он еще раз напоминает Марии Медичи о своем желании получить кардинальскую мантию. Два года назад она уже обращалась к королю с просьбой написать Папе, чтобы он дал Ришелье сан кардинала. Король тогда сквозь зубы сказал, что это можно было бы сделать, но так ничего и не сделал.

Мария Медичи снова заседала в королевском совета, и она стала надоедать королю, напоминая о его обещании. За прошедшие пять лет репутация Ришелье поднялась достаточно высоко, его имя было у всех на устах, так что он не считал себя самонадеянным, желая получить кардинальскую шапочку. Кроме того, его поддерживала королева-мать, которая снова обрела власть над сыном.

Однако получить сан кардинала сразу не удалось. Сын герцога де Эпернона получил его первым. Потом умер Павел V, и нужно было начинать все сначала, так как папский Нунций ставил палки в колеса. Но настойчивость и благоприятное стечение обстоятельств победили все препятствия, как это обыкновенно бывает, когда речь заходит о великих людях, и 5 сентября 1622 года, за четыре дня до его дня рождения, Ришелье получает сан кардинала.[15]15
  5 сентября об этом было объявлено в Риме. В Авиньоне это известие было получено 14 сентября. К королеве-матери – Ришелье находился вместе с ней – был послан гонец, который нагнал ее в 120 километрах к югу от Лиона.


[Закрыть]

Ход конем был, конечно, блестящим, но лишь приближал Ришелье к власти, которую он потерял пять лет тому назад. Главным было то, что он, благодаря сану кардинала, вошел в число самых знатных людей государства и даже имел право сидеть впереди принцев не королевской крови около трона. Для Ришелье кардинальская шапочка была чем-то вроде короны.

Однако должно было пройти более полутора лет, когда наконец сбылось его самое заветное желание. Назначению Ришелье премьер-министром противились те, кто еще служил отцу Людовика XIII; они боялись его, как боятся гения люди скромных дарований. Противился его назначению и король. Он боялся, что окажется под жестким контролем Ришелье.

29 апреля 1624 года, спустя ровно семь лет с того дня, когда был убит Кончини и Ришелье сообщил эту печальную новость королеве-матери, пытаясь ее утешить, Людовик XIII был в спальне матери. Мария Медичи предложила королю сделать некоторые перемещения в королевском совете. Именно тогда было решено, что Ришелье станет членом совета.

9 мая король подписал секретный указ, по которому из совета был выведен один из его членов и вместо него был введен Ришелье. Еще три месяца он разбирался в обстановке, оставаясь членом совета.

12 августа премьер-министру Вьёвилю было предложено уйти в отставку – между прочим, король приказал его арестовать, – и 13 августа тридцативосьмилетний Арман Жан дю Плесси, получивший впоследствии титул герцога де Ришелье, стал первым министром королевства.