Текст книги "Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Пёрл-Харбор. 1921-1943 гг."

Под пактом о ненападении с Советским Союзом он, конечно, имел в виду советско-японский договор о нейтралитете, – он в то время готовился, и его подписал министр иностранных дел Мацуока в Москве в апреле следующего, 1941 года. Именно этот договор Советский Союз нарушил, вступив в войну на Тихом океане как раз перед ее концом.

Если бы Ямамото продолжал противиться Трехстороннему пакту, не останавливаясь перед угрозой ухода с поста главкома, результатом мог бы быть внутренний мятеж, даже более серьезный, чем знаменитый «инцидент 26 февраля». Ямамото часто высказывал мнение, что внутренняя революция сама по себе не разрушит страну и лучше, чем война с Америкой. Но его вполне могли бы убить. Или его угрозу отставки отдельные круги приветствовали бы и приняли без колебаний, а в этом случае его отправили бы в отставку и ему пришлось бы вести пассивный образ жизни, в то время как шторм бушует над его головой. В любом случае эти вопросы так и останутся в области догадок.

На практике Ямамото остался на посту главнокомандующего Объединенного флота и тем самым взял на себя обязанность решить, каким образом флоту вести войну с Америкой – войну, которая отныне так быстро становилась реальной угрозой. Если эта война начнется и если не принять какие-то экстраординарные меры, на победу надежды мало, даже на почетный и скорый мир.

Всегда следует помнить, что из подобных рассуждений в мозгу Ямамото постепенно сформировалась идея внезапного нападения на Гавайские острова в самом начале военных действий.

7

Нельзя точно сказать, когда Ямамото начал прорабатывать идею атаки на Гавайи. Кое-что известно о времени предварительного плана Гавайской операции – времени, когда флот направил его ответственным лицам и морской генеральный штаб после долгих колебаний и многих возражений наконец дал свое официальное согласие. Но вовсе не ясно, когда эта идея впервые возникла в мозгу самого Ямамото. Фукудоме Сигеру относит эту дату к апрелю или маю 1940 года, то есть к периоду перед подписанием Трехстороннего пакта, когда правительство Йонаи все еще находилось у власти.

Однако значительно раньше, еще в 1927–1928 годах, Кусака Рьюносуке взялся за написание плана атаки Пёрл-Харбора с воздуха. В то время Кусака – капитан 2-го ранга, только что окончивший колледж морского штаба, и одновременно работает инструктором в авиакорпусе Касумигаура и в самом колледже. Его сфера – воздушная тактика, но, не имея ясного представления, о чем читать лекции, он использовал свое время для изложения всевозможных личных теорий; студенты иногда шутили, что его лекции не «по воздушной тактике, а по воздушной философии».

Короткое время спустя решили, что группа из десяти важных лиц, включая Нагано Осами, Терасиму Такеси и других, куда более высоких по статусу, чем Кусака, проведет неделю в Касумигауре для прохождения на месте краткого курса по авиации, и Кусака, которому поручили вести этот курс, стал раздумывать, о чем бы им рассказать. В результате появился вышеупомянутый документ.

Суть его в следующем. Еще с окончания Первой мировой войны приближалось время, когда самолеты станут играть главную роль в военных арсеналах. Начнись война, Японии пришлось бы использовать авиацию в искусном сочетании со своими владениями в южной части Тихого океана. Основа американской стратегии императорского флота состояла в том, чтобы выманить флот США из Сан-Диего на западном побережье в западную часть Тихого океана и завязать бои, подобные сражению в Японском море. Но что делать, если враг откажется от выхода в открытое море? В этом случае Японии потребовалось бы взять инициативу в свои руки и нанести удар в самую уязвимую точку Америки – Гавайи. А ударить по морской базе в Пёрл-Харборе можно, только используя авиацию.

Напечатали тридцать копий этого документа и после исключения прямых ссылок на Америку разослали командному составу флота.

По возвращении из поездки в Америку Ямамото, возможно, увидел документ Кусаки. Конечно, это не план предупреждающей атаки на Пёрл-Харбор, но весьма вероятно, что Ямамото в самом деле видел его и где-то в уголке мозга эта идея угнездилась как интересный шанс, чтобы потом расцвести примерно через десяток лет.

Тем не менее, когда план Ямамото о налете на Пёрл-Харбор принял более конкретные очертания и был впервые показан штабным офицерам Объединенного флота, их смутила его необычная стратегия и почти все высказались против. Но перед обсуждением этого плана нам, возможно, следует взглянуть на традиционные японские морские планы боевых операций против Соединенных Штатов.

В морском генеральном штабе уже вошло в обычай к 1 апреля каждого года в кооперации с генеральным штабом сухопутных войск представлять «План операций на предстоящий год», на период до 31 марта следующего года. Его посылали на утверждение императору, а затем направляли как секретный военный документ министру и главнокомандующему. План носил черты проекта, обрисовывая то, как флот должен действовать в случае, если война начнется в этот период.

Задача составления плана возлагалась на десяток офицеров 1-го отдела 1-го управления морского генерального штаба. Несмотря на связанную с этим большую ответственность, стало привычным каждый год разрабатывать план на основе прошлогоднего, с несколькими новыми деталями. Существовало три гипотетических врага – Соединенные Штаты Америки, Советский Союз и Республика Китай. Что касалось Китая, план операций каждый год занимал чуть меньше страницы. Дело в том, что в этом случае флоту отводилась незначительная роль, да и Китаю придавалось такое малое стратегическое значение, поскольку он рассматривался скорее как конгломерат соперничающих главарей военных группировок, чем как современное государство; считалось, что в случае войны Японии достаточно пошевелить мизинцем – и Китай падет (на практике морскому генеральному штабу после начала «китайского инцидента» пришлось изменить это мнение).

В отношении Советского Союза война для Японии, несомненно, была бы серьезной, но основной упор делался на сухопутные силы, а роль флота не столь велика. Таким образом, вопрос разрешался в операциях против Соединенных Штатов. Если изложить кратко, ортодоксальный план операций требовал от флота нанести удар по Филиппинам. Затем, когда флот США придет на помощь и начнет неизбежную контратаку, Маршалловы, Марианские, Каролинские острова и Палау вместе с другими японскими подмандатными территориями использовать как базы для рассеяния атакующих сил американцев с помощью подводных лодок и авиации, а когда они сравняются с японскими силами или даже станут меньше, втянуть их в решающее сражение в морях вблизи Японии и уничтожить. Эта концепция во многом походила на ту, что применялась в битве в Японском море: в 1905 году Япония напала у Цусимы на российский Балтийский флот и уничтожила его.

Каждый год в план вносились некоторые изменения, но название «Гавайи» никогда не появлялось: немыслимо, чтобы японский флот по своей воле отправился в атаку так далеко – на Гавайи. Не уделялось внимания и вопросу, а что произойдет, если война окажется затяжной или потребует вовлечения ресурсов всей нации. Правда, существовал институт, называвшийся Научно-исследовательским институтом тотальной войны, но с функциями чисто академическими.

Еще хуже, что даже острова внутренних Южных морей – их значение как «непотопляемых авианосцев» или «непотопляемых подводных посыльных» при любых операциях с целью сравнять японский и вражеский флоты официально признано – в действительности оказались крайне недостаточно оснащены как морские базы. Примерно в начале 1937 года американский морской атташе в Токио запросил разрешение посетить японские подмандатные острова в южной части Тихого океана, но руководство японского флота после долгих колебаний отказало. Причина, как говорят, не в том, что оно не хотело показывать ему сооружения, построенные в этом районе, – просто боялось – он поймет, что это вовсе не приличные военные установки; пусть у американца создастся впечатление, что какие-то установки все же есть.

План операций против Америки, разработанный в морском генеральном штабе, явно полон благих мыслей, текстуально убедителен; но никто не верил, что, если война начнется, события станут – если Японии крупно повезет – развиваться, как изложено в плане. Сам Ямамото имел весьма скептическое мнение о формальном подходе к тактике действий против Америки, который превалировал в морском генеральном штабе и колледже морского штаба. До сих пор не опубликованный труд, озаглавленный «Гохороку. Воспоминания об Исороку и Тинеичи» (название составлено из двух иероглифов, одного из каждого имени, данных в общем чтении, плюс слово «року» – «воспоминания»), здесь уместен. Сборник в двух частях из писем, написанных самим Ямамото, заметок, писем от Коги Минеичи к Хори Тейкичи и прочих подобных документов, подготовлен Хори через семь лет после окончания войны с мыслью, что пришло время дать общественности доступ ко всем этим материалам. Хори намеревался рассказать людям, кем был на самом деле его закадычный друг Ямамото; но есть места, где и Ямамото, и Кога изъясняются весьма решительным тоном, и Хори боялся двух вещей: что публикация без предупреждения оскорбит тех, кто жив, и что книгу могут использовать (дело происходило в 1952 году) в целях совершенно противоположных его собственным. А поэтому он, не показав никому, оставил ее на попечение двух лично им выбранных доверенных лиц.

«Гохороку» сопутствовал комментарий, написанный самим Хори. Как видно из него, маневры по картам и план операций против Америки, составленные в Морском колледже и в морском генеральном штабе, в какой-то мере плод самообмана – что враг будет действовать согласно предопределенным договоренностям. Это своего рода интеллектуальная игра, основанная на уже упомянутых допущениях: 1) Япония будет атаковать Филиппины; 2) флот США отправится на помощь Филиппинам; 3) Япония начнет войну на истощение на Марианском фронте; 4) произойдет колоссальная битва между двумя флотами, в которой американский флот подлежит уничтожению.

«Эта разновидность ползучего формализма распространяется до тех пор, пока не становится частью ортодоксальной стратегии, – пишет Хори, – и флот в конце концов становится самодовольным, инертным маленьким обществом, которое настаивает, что все идеи стратегии должны соответствовать этой ортодоксальности, – всякий, кто пытается взять новый, отличный от старого курс, моментально получает кличку еретика и невежды, не имеющего понятия о тактике».

«Тип милитаристского мышления, выпестованный в таких условиях, – продолжает он, – в конечном итоге обрел политическую окраску… В обществе становилось все более привычным делать вынужденные и преувеличенные заявления перед другими и препятствовать любым попыткам спокойно обдумать ситуацию».

Хори приводит три примера этого тренда, участником которых ему самому пришлось быть. Кратко опишу два из них. Как-то во время учений на штабных картах, моделировавших войну против Америки, какой-то офицер встал и произнес примерно следующее:

– Поскольку вполне возможно, что противник не бросится на помощь Филиппинам, а возьмет и атакует непосредственно Японские острова, я задаюсь вопросом, мудро ли тратить столько энергии лишь на этот вариант, разрабатывая операции только против Филиппин. Наверняка нам следует изучить и другие сценарии.

Офицер из морского генерального штаба, присутствовавший на маневрах как инспектор, ответил:

– Кампания против Филиппин уже утверждена в рамках оперативной политики императорского флота и как таковая разрабатывается в сотрудничестве с армией. Весьма жаль, что приходится слышать аргументы против. Не надо забывать, что координация стратегических идей – одна из целей наших учений.

Во время штабных учений в другом году одно подразделение осторожно продвигалось вперед, следя за уровнем остававшегося горючего и расчетным временем контакта с противником. Однако его критиковали за «отсутствие живости»: чрезмерная забота о горючем делает «настоящие» (так удобно для властей предержащих) учения невозможными. Результаты этих маневров обсуждались со ссылкой на навигационные карты различных подразделений «синих» и «красных»; вычисления случайно показали: флот, о котором идет речь, практически остановился из-за нехватки горючего. В таких случаях возникала гипотеза: дозаправить флот в море – и он плавает дольше. Ситуация становится особенно неловкой – ответственные лица обычно не усложняют ее, а объявляют об отмене учений. (Из письма, написанного Ямамото на борту «Мусаси» в Труаке: «Проблема не в противнике, а в нас самих»; учитывая вышесказанное, такое его неприятие вполне естественно.)

«Прежде всего, разговоры о войне с Америкой должны восприниматься всерьез, – пишет Хори в своем комментарии. – Кое-кто говорит о том, чтобы „поставить на карту судьбы нации“ в такой войне, если понадобится, но неверно начинать с этой фразы; отсюда вытекает готовность играть благостоянием народа или его гибелью и при этом считать последнее вполне законной возможностью… Когда вникаешь в реальный смысл слов, видишь идеи, которые никогда не рассматривались. Нетерпимо, когда туманные концепции, вроде „нового порядка на Дальнем Востоке“ или „строительства сферы совместного процветания“, требуют от народа положить судьбу целой нации на весы истории».

Это, конечно, не значит, что все в морском генеральном штабе – самоуверенные формалисты; совсем не каждый желал «поставить на карту судьбы нации» в войне против Америки. Более того, планы обсуждаемой операции, будь гипотетическим противником Советский Союз, Китай или Америка, все равно предусматривали войну против только одной страны. С началом «китайского инцидента» ответственные лица обязаны были внести изменения в стратегию, приняв во внимание уже двух противников – Америку и Китай или Советский Союз и Китай. В последнем варианте схема, разработанная 1-м отделом 1-го управления морского генерального штаба, предусматривала перевод всех авиационных подразделений флота в Маньчжурию.

Однако в 1938 году ситуация в стране и за рубежом привела к выводу, что в случае операций против Британии надо также принимать во внимание «План операций на предстоящий год». Так, начались обсуждение атаки Малайского полуострова для поддержки наземных операций в Сигоре и Кота-Бару, а также дискуссии о том, как уничтожить британский Дальневосточный флот; но эти планы не шли дальше, чем операции против одной Британии или против Британии и Китая.

К 1939 году стала вероятной возможность, что, начнись война с США или Британией, операции придется вести против трех стран – США, Британии и Китая – одновременно. Разработать сколько-нибудь убедительный план битвы с одной Америкой трудно, – отсюда очевидность того, что Японии с самого начала следует избегать таких операций. Как четко заявлял Йонаи, пребывая на посту министра, японский флот строился без учета такой идеи, и у него нет шансов на победу.

Тем не менее все еще существовала вероятность, что войну начнет другая сторона; Япония вряд ли могла действовать исходя из посылки немедленной капитуляции в случае нападения, потому какие-то планы, хотя бы на бумаге, для операций против этих трех держав необходимо разработать. В этот момент, однако, возникла вероятность, что к противникам присоединится и Голландия, – не говоря уже о Советском Союзе. Что предпринять тогда? Основной вопрос – как разделить японские силы – уже причинял достаточно головной боли; а перевод авиационных сил в Маньчжурию, очевидно, не подлежал обсуждению.

Короче, идея операций одновременно против пяти стран – то, что должно и еще может не учитываться. Чем больше над этим размышляешь, тем больше затягивает в заколдованный круг, и все яснее становится вывод: Япония ни при каких обстоятельствах не может позволить себе воевать с Америкой.

Обычно утверждают, что моряки, связанные с морским генеральным штабом, отличались большей воинственностью, чем административный состав. Это, конечно, верно в некотором смысле, и все-таки для лиц, непосредственно отвечающих за разработку планов операций, практически невозможно вести разговоры вне определенных пределов. Ни министр Ойкава, ни заместитель министра Тойода, хотя и поддерживали Трехсторонний пакт, не имели уверенности, что Японии следует вступить в войну против Америки. Возможно, они просто из опасения политических трений дома по недостатку мужества позволили конформистскому мышлению увлечь себя.

8

Как только кончилась серия учений и флот встал на якорь, настало время разбирать маневры. На корме флагмана растянули навес и собралась масса людей – главнокомандующий, офицеры штаба, капитаны и все, кого это касалось, с других кораблей и подразделений. По обеим сторонам «Нагато» пришвартовалось множество катеров – обычный признак, что идет оперативная конференция в открытом море. Для таких разборов привычная картина – присутствующие ввязываются в ожесточенные споры, невзирая на ранги. Артиллеристы, например, настаивали, что сбили все самолеты; авиаторы так же горячо утверждали: обеспечен такой зенитный огонь, что ни единый самолет не сбит. Ямамото молча сидел в центре, время от времени комментируя происходящее.

Споры о том, сбит ли самолет, не приводили ни к какому результату; в учебных атаках торпедоносцев на крупные корабли использовались, однако, настоящие торпеды, хотя, конечно, без взрывчатки. Индикатор глубины устанавливался так, что торпеда проходила ниже киля цели, но определить, произошло ли попадание, не представляло проблемы.

Во время военных игр 1940 года участвовавшие в них самолеты сумели выследить и поразить линейные корабли, несмотря на тактику ускользания, которую применяли их цели (точно как в уже упоминавшейся «операции 123»); Ямамото, который наблюдал за этим и оценивал, заметил потом, в ходе разбора:

– Меня удивляет, почему бы им не взять Пёрл-Харбор.

После еще одного разбора он сказал Фукудоме и контрадмиралу Озаве, который в то время командовал 1-й эскадрой авианосцев:

– Вы не думаете, что идея морского генерального штаба об операциях на изматывание, на пятьдесят процентов зависящая от подлодок, несколько рискованна? Не могу всерьез поверить, что выманивание их в открытый бой сработает.

Поэтому возможно, что примерно в 1940 году у Ямамото постепенно обретала очертания мысль (если начнется война) нанести дальний предупреждающий удар по американскому флоту на Гавайях.

1940 год в Японии отмечался как 2600-я годовщина восхождения на престол императора Дзимму, первого национального императора. Среди многих ритуалов, отмечающих это событие, – императорский смотр 11 октября, – ему суждено стать последним случаем официального появления Объединенного флота на публике.

В то утро Ямамото, который отвечал за смотр, приветствовал императора на борту «Хиеи», – его величество намеревался произвести отсюда смотр своего флота. Потом он давал императору разъяснения, пока императорский корабль (впереди шел «Такао», а крейсеры «Како» и «Фурутака» сопровождали его) проходил сквозь строй судов Объединенного флота, вытянутого в пять линий вдоль Токийского залива во главе с «Нагато», – команды выстроились на палубах.

Присутствовали кронпринц и другие принцы крови; смотр отчетливо был виден с таких удобных точек Йокогамы, как парк Ногейяма, крыши высоких зданий и окна иностранных дипломатических миссий и магазинов. Общее водоизмещение морских кораблей составляло 596 060 тонн; участвовали 527 самолетов; этот Объединенный флот, третий в мире по величине, тем не менее был почти полностью уничтожен в войне, начавшейся спустя год и два месяца. В то время как «Хиеи» – покачивая крыльями в приветствии императорскому кораблю – величественно проплывал мимо выстроившихся боевых кораблей, над флотом одна за другой пролетали эскадрильи истребителей, бомбардировщиков, самолетов-разведчиков и гидропланов морского авиакорпуса под командованием контр-адмирала Озавы, а затем улетали на запад, в небеса над Токио, и исчезали из виду. Никто из наблюдавших этот смотр не мог и подумать, что через четыре года и одиннадцать месяцев почти в том же месте Токийского залива, на борту американского линкора «Миссури» будет подписываться акт о безоговорочной капитуляции Японии.

В ту ночь Ямамото нанес один из своих редких визитов домой, в Токио. Существует легенда, что, поскольку семья его не ждала, ворота заперли и в конечном итоге человеку, только что командовавшему особым императорским смотром, пришлось перелезть через забор собственного сада, как заурядному жулику.

Месяц спустя, 11 ноября, на площади перед Нидзубаси, входом в Императорский дворец, состоялась другая церемония – праздновали восхождение Дзимму на престол. На этом зрелище, одном из самых впечатляющих за век, присутствовали император и императрица вместе с военными и гражданскими лидерами нации и представителями всех слоев населения, – не говоря уже о четырехстах студентах и студентках Токийской академии музыки, которые под аккомпанемент армейского и флотского оркестров исполнили сочиненную по торжественному случаю оду. Ямамото, хотя и приглашенный, не появился. Когда кто-то спросил его почему, он ответил:

– Япония воюет с Китаем. Если бы я был Чан Кайши, то использовал бы все свои самолеты для налета на площадь Императорского дворца и одним ударом смел бы с лица земли руководящую элиту Японии. Поэтому я отклонил императорское приглашение и вместо этого провел два дня в море – следил за небом.

Главнокомандующий Объединенного флота не посещает столь важную церемонию по такому знаменательному для всей страны случаю, – это выглядит, как минимум, оскорбительно. Представленное объяснение имеет смысл; представим, что Ямамото жив, и спросим его, был ли он тогда искренен. Непохоже, что он как-то особо неприязненно относился к мифам о создании нации или празднованию 2600-й годовщины как таковой; точно одно – он не любил вмешивать богов в чисто мирские дела. Вот что говорил один бывший контр-адмирал, хотя это не имеет прямого отношения к Ямамото: «При гонке вооружений, например, понятно по численным данным, у какой страны преимущество, если Япония и Америка ринутся в безудержное соперничество; но для людей, ослепленных „путем богов“, это не имело значения. Можно приводить им эти цифры до посинения, – все равно ничего не поймут».

Тот же человек (он просил не раскрывать его имени, – прекратил все связи с общественной жизнью после поражения в знак признания собственной ответственности за войну) высказал и следующую мысль: «То же и в отношении гонки вооружений на море и в вопросе военных действий против США и Британии. Если прибегнуть к цифрам (например, количество мужчин в общем населении; процент людей, способных работать в промышленности, максимальное число мужчин, подлежащих призыву на флот, необходимых для управления боевым кораблем и т. д.), станет совершенно ясно, что строить военные корабли значило для Японии заниматься самоубийством, – ведь пришлось держать их на привязи в гаванях, без горючего, чтобы привести их в движение, без людей, нужных для обслуживания. Вооружаться в таких условиях – верх безумия; но, осмелься вы сказать в те дни подобные вещи, вас окрестили бы „прозападным“. Люди, которые несли невероятнейшую чепуху, добивались успеха, – действовали во имя „пути богов“. Я часто задумываюсь о том, что, должно быть, очень трудно преподавать в школах страны историю. На флоте люди, обладающие здравым смыслом, что не вязалось со всей этой „божественной“ чепухой, избегали шумного выражения взглядов и стремились вести себя тихо».

У Ямамото уже бывали трудные времена, связанные с правой шумихой, и ему наверняка не пришлось по душе направление, в котором увлекла страну эта идея с годовщиной. Но для его отказа, возможно, существовали и более личные мотивы.

Один из лозунгов лиц, стремившихся сбросить правительство Йонаи: «Мы не можем допустить празднование 2600-летнего юбилея под эгидой премьер-министра из флота!» 11 февраля того же года Ямамото был обязан привести Объединенный флот в залив Осака, чтобы все сорок тысяч офицеров и матросов под его командованием в течение четырех дней посетили такие святые места, как Великая гробница в Касиваре и императорские мавзолеи в Унеби и Момойяме. По этому случаю штабной администратор Ватанабе, которого заранее отправили в Осаку для подготовки визита, сообщил Ямамото, что флот на удивление непопулярен в этом городе, – в бытность Ямамото заместителем министра там состоялся митинг, где раздавались требования его отставки. Раздраженный Ямамото стал угрожать отвести флот в район Нисиномии вместо залива Осака (Нисиномия хотя и неподалеку, но в другой префектуре). Услышав об этой угрозе, чиновники города и префектуры Осака наполовину встревожились, наполовину напугались и принялись возражать, ссылаясь на то, что среди прочего уже приготовлены и подарки для моряков. Но Ямамото остался непреклонен: «Если хотят сделать подарки, пусть привезут их в Нисиномию!» На деле нет доказательств, что власти города и префектуры имели какое-то отношение к указанному митингу, а этот случай хорошо иллюстрирует властность характера Ямамото. Возникает невольное подозрение, что в причине отсутствия Ямамото на церемонии празднования 2600-летия перед Императорским дворцом замешано что-то столь же тривиальное.

9

15 ноября 1940 года, спустя несколько дней после церемонии, Ямамото получил повышение в звании до адмирала. В тот же день стали адмиралами еще двое – Йосида Зенго и Симада Сигетаро, оба бывшие его одноклассники.

Были или нет, как предполагал Инуэ Сигейоси, адмиралы «первого ранга» и «второго ранга», факт, что для моряка это звание – кульминация карьеры. Высокое назначение, естественно, радовало самого Ямамото, но была и женщина, втайне ожидавшая этого дня тридцать лет.

Там, где речь идет о взаимоотношениях Ямамото с женщинами, пока упоминались лишь его жена и Каваи Чийоко; существовала между тем в Кюсю еще одна женщина, – хоть она и играла менее заметную роль в его жизни, но знала его дольше, чем две другие, и, возможно, была самой искренней в своей привязанности к нему.

Все письма к ней от Ямамото (а их достаточно, чтобы наполнить чемодан) уничтожены во время воздушных налетов. После окончания войны она жила в болезнях и бедности, в Кюсю, заботясь лишь об отсутствии шумихи по поводу ее связи с Ямамото и надеясь, что умрет в один с ним день года. И в самом деле скончалась 11 ноября 1968 года; смерть ее осталась не замеченной всеми бывшими моряками, знавшими Ямамото.

Согласно ее воле до ее кончины ничто подтверждающее ее связь с Ямамото не стало достоянием общественности. В труде, озаглавленном «Орел Тихого океана: Ямамото Исороку», Мацусима Кейзо, бывший начальник Управления информации флота, кратко описывает женщин, которые могли соответствовать ей, но (то ли потому, что недостаточно знал, то ли хотел уберечь ее) девяносто процентов фактов неверны.

Звали ее Цурусима Цуру, но обычно ее знали как Цурусима Масако. Родилась в Исахайе, префектура Нагасаки, и среди маленькой группы людей, близких к Ямамото, долго была известна как «первая любовь Ямамото Исороку».

Первая их встреча состоялась вскоре после того, как она стала работать в ресторане «Такарайя» в городе Сасебо под именем Котаро вместе со своей сестрой, которую звали Умечийо. Это, вероятно, произошло через короткое время после назначения Ямамото (1 декабря 1912 года) штабным офицером при резервной эскадре базы Сасебо.

Уже четвертый год он носил звание лейтенанта, ему двадцать восемь лет, до сих пор холост. Масако двенадцать лет – на шестнадцать лет моложе. Ямамото уже весьма взрослый для «первой любви», а Масако буквально «только что оперившаяся» гейша – еще дитя. Но она обладала зрелыми для ее возраста манерами, а миловидность и живость снискали ей популярность среди морских офицеров.

Впервые они встретились на официальном вечере, – Котаро-Масако заработала нагоняй от дочери хозяина ресторана за то, что, надевая перчатку на руку Ямамото, на которой недоставало двух пальцев, с шутливым испугом воскликнула, обращаясь к своей сестре:

– О боже, не надевается!

Скоро они с Ямамото стали друзьями и у него появилась привычка приглашать ее вместе с подругами в большие чайные дома в Сасебо, – там они танцевали для него, пока он возлежал на татами, наблюдая за ними. Со своей стороны, Масако часто уговаривала его посадить ее к себе на плечи и отправиться покупать конфеты и фрукты.

Живая, веселая, интеллигентная маленькая девушка все больше привязывалась к Ямамото и, вероятно, чувствуя что-то отличавшее его от коллег-моряков, жила в убеждении, что когда-нибудь он станет адмиралом. Но ее возраст, если не что-нибудь другое, препятствовал дальнейшему развитию их отношений.

В конечном итоге дочь хозяина «Такарайи» привезла ее в Токио, чтобы она обучилась профессии гейши. При этом хотела, чтобы Масако оставалась в ее доме в столице, но та предпочла провинцию и меньше чем через год вернулась одна в Сасебо. Вскоре она стала вполне сформировавшейся гейшей, оставив за собой профессиональное имя Котаро.

Ребенок, который очаровывал молодых моряков, превратился в привлекательную молодую женщину, фотография ее в середине 1910-х годов появилась на обложке популярного журнала. Общедоступные журналы тех дней часто помещали на обложках и в разделах фотоочерков фотографии гейш, – так сегодня в еженедельниках можно увидеть фотографии кинозвезд и популярных певцов и певиц. Над фотографией Масако – заголовок: «Цветок Кюсю».

Однажды (возможно, незадолго до женитьбы Ямамото, в 1918 году) Масако покупала что-то в лавке на улице Сасебо, когда рядом с ней остановился автобус и из него вышел мужчина; это был Ямамото. Оторопевшая, она окликнула его. Так происходило вначале, а скоро их встречи развились в интимные отношения. Увидев фотографию в журнале, он часто потом шутливо называл ее Цветок Кюсю. Видеться старались, как только позволяли обстоятельства; оставались вместе на курорте у горячих источников перед его отъездом в Америку. Слова «Тоскую по тебе…» в уже приводившемся стихотворении («В Америке, февраль 1920»), вероятно, относятся к Масако.

В последующие годы они иногда не видели друг друга по три-четыре года, а однажды – почти десять лет, но продолжали переписываться. Хотя Масако была гейшей, она не выходила замуж, и за тридцать лет с тех пор, как Ямамото прошел путь от лейтенанта до адмирала, ее чувства к нему не изменилась. Как она говорила сама, – не обладая никакими другими талантами, рождена исключительно чтобы любить его.