Текст книги "В Гаване идут дожди"

Но, кажется, сводни тоже нет дома, и, прождав ее минут пятнадцать, ты направляешься к своей сестре. Идти к ней не хочется, но, хотя она и псих, все-таки родня.

Сестра лежит в постели, бледная и исхудавшая. Видимо, у нее какое-то серьезное заболевание и вскоре придется отправлять ее в больницу.

– Ты не могла бы сдать кровь для меня? – спрашивает она слабым голосом. – Если я не представлю справку о доноре, меня в больницу не примут.

– Конечно, смогу, – отвечаешь ты.

Придется побыть несколько дней в деревне, а потом утром вернуться, чтобы натощак сдать кровь.

Сестра улыбается и обнимает тебя. Ты ее целуешь, и тебя вдруг охватывает чувство жалости и нежности к больной.

Оставив ей денег на еду, ты отправляешься в деревню, чтобы сбить Кэмела со следа.

Кэмел пьет шестую банку крепкого горького пива и начинает ощущать свою силу и радость жизни. Уже несколько дней он скрывается в квартире любовницы в Парраге, отдаленном пригороде Гаваны.

Как только любовница подходит и целует его в шею, он ее грубо отпихивает. Ему обрьщла эта надоедливая, болтливая баба с ее бесконечным лизаньем. Но больше всего ему осточертело сидеть с ней взаперти, не высовывая носа на улицу.

Кэмел открывает седьмую банку пива и залпом выпивает до дна.

Нет, хватит прохлаждаться, говорит он себе, отшвыривает жестянку и встает, чтобы убраться отсюда сию же минуту.

Наша старушка-машина не спеша ползла по шоссе, а я продолжал вспоминать Бэби и свою семью.

«Ты слишком много пьешь», – сказала мне Бэби однажды вечером в том доме на берегу, расчесывая волосы.

Ее, к счастью, не сочли замешанной в дело Мальдонадо, никуда не вызывали и с работы не уволили. Отныне я принадлежал к отбросам общества, но Бэби оставалась все такой же прелестной и жизнерадостной, будто ничего и не случилось.

Гребень медленно скользит по золотым шелковистым волосам, падающим на обнаженные плечи; она берет заколку и скрепляет пряди. Затем мажет губы и подкрашивает ресницы. В своей узкой юбочке Бэби вдруг показалась мне необычайно соблазнительной и, когда она отошла от зеркала, очень захотелось ее поцеловать, но она меня отстранила.

«Испортишь макияж, – сказала жена сухо. – А кроме того, от тебя разит дешевым ромом, который ты хлещешь. – И снова посмотрелась в зеркало. – Сегодня я вернусь довольно поздно. На работе мы отмечаем итоги соревнования за третий квартал. Возьми девочек из школы и поешь вместе с ними».

Почему она не берет меня на празднество? Раньше мы всегда ходили вместе. Она гордилась мною, я гордился ею. Вдыхаю аромат ее новых, недавно купленных духов. Как бы хотелось идти с ней рядом, но теперь не то чтобы гордиться – никто не захочет со мной на людях появляться, даже моя супруга. Я тогда еще не знал, что она не таясь появляется с другим мужчиной, со своим новым начальником.

– А когда ты об этом узнал? – Моника лежала со мной в постели, и я рассказывал ей кое о чем из своей жизни.

– Гораздо позже, – ответил я, – но не это стало формальной причиной нашего развода.

«Ты – пьяница! Жалкий пропойца, который не в состоянии найти приличную работу!» – кричала Бэби.

Она была права. Я превратился в настоящего забулдыгу, от которого отвернулись друзья, в неудачника, который не мог и никогда не сможет устроиться на хорошую работу, да и как не пить, если никто пальцем не шевельнет, чтобы помочь тебе выбраться из ямы. В какую бы дверь я ни стучал, мне давали от ворот поворот, едва узнав о моем грехопадении. Оставалось только пить, напиваться до белой горячки.

«Я ухожу. Подаю на развод. – Бэби мерила шагами комнату. – Нет. Уйдешь ты. Мои дочки и я останемся в этом доме».

Проснувшиеся девочки с испугом выглядывали из двери своей комнаты. Что они могли думать об отце?

– Ну и что ты предпринял?

– Ничего не предпринимал. Кто будет считаться с безработным или полунищим пьяницей, какие у него есть права? Через месяц нас развели. Дом остался за ней, а потом она вышла за своего начальника, которого вскоре командировали на работу за границу. Там они и жили какое-то время.

Мне было очень нелегко вспоминать обо всем этом.

По обочине шоссе, почти рядом с нами ехал какой-то человек верхом на лошади. Еще с пяток километров, и мы прибудем в город Матансас.

– Повезло твоей Бэби, – Моника причмокнула языком. – Мальдонадо молодец, что не впутал ее в историю. Благодаря ему она попала за границу.

Я усмехнулся, не сводя глаз с человека на лошади, который вскоре скрылся за деревьями. Всадник хорошо сидел в седле, и лошадь у него была хорошая. Да, Мальдонадо честно поступил с Бэби и утопил только меня. Именно так должен поступить нормальный любовник с законным мужем.

– Любовник?! – изумилась Моника.

Все это уже в прошлом. Бэби была любовницей Мальдонадо, а когда он исчез, она сошлась со своим новым начальником. Видимо, ей нравилось менять мужчин. Об этом все знали, но я узнал только годы спустя, одним дождливым вечером, когда повстречался на улице с Рохасом. Мой бывший шеф выглядел постаревшим и увядшим, как растение, сохнущее без воды; его некогда энергичное лицо осунулось и окаменело. Он уже был на пенсии и вскоре умер. Рохас сам меня окликнул и крепко пожал руку. Я пригласил его выпить пива, и мы зашли в первую встречную забегаловку, куда в прежние времена он и за порог не переступил бы. Рохас спросил меня о моей семье, я поинтересовался, как поживает его семейство.

Он по-прежнему жил в своем доме с женой и младшей дочерью-медичкой. Старшая уехала из страны, сказал он, и глаза его погрустнели. Как все старые пенсионеры, он ходил за продуктами и возился с внуками. Я почти ничего не знал о Бэби и своих близняшках и смог сообщить ему только то, что они за границей, живы-здоровы и у каждой уже своя жизнь. Бэби вышла замуж в четвертый раз.

Рохас отхлебнул пива.

«Ты правильно сделал, что с ней развелся, – сказал он. Я молча на него уставился. Тема была слишком щекотливой, чтобы ее обсуждать, но он продолжал, не замечая теперь уже моих помрачневших глаз. – Ее связь с тем человеком была просто постыдной», – добавил он и снова приложился к стакану.

«С каким человеком?» – спросил я, а пиво вдруг сделалось жутко горьким.

Рохас помедлил с ответом:

«Мальдонадо».

Такого быть не могло. Бэби никогда не давала мне повода для ревности. Она даже просила меня донести на Мальдонадо, когда он сказал, что хотел бы бежать на лодке. У Бэби были свои недостатки, но так поступить она не могла. Рохас рассеял мои сомнения.

«Это тебе так кажется. За несколько недель до того, как Мальдонадо зашел к вам, – рассказывал он, – она с ним повздорила, а потом и порвала, приревновав к кому-то. Даже грозила во всеуслышание разделаться с ним. Мальдонадо в ту пору увлекся другой женщиной. Позже, когда он всерьез решил раздобыть моторную лодку, они помирились. Тебе, значит, ничего об этом не было известно?» Я мотнул головой. Нет, мол, ничего.

«Мне тоже. Моя секретарша уже потом рассказала про все эти любовные хитросплетения».

Рохас вздохнул.

«Знаешь, – продолжал он, – у меня сложилось впечатление, что, помирившись с Мальдонадо, Бэби уехала бы с ним и забрала бы девочек».

Мне стало совсем нехорошо, и я разом осушил стакан пива.

«Ладно, а что это был за человек, который меня тогда допрашивал? Что с ним теперь?»

«Хайме? Я его мало знал. Где-то слышал, что года два назад он умер от рака».

Я больше не касался этой темы. Мы молча пили пиво, а потом немного поговорили о всякой всячине, но Рохас ни разу не спросил, как и чем я живу.

«Вот так, – сказал он. – Мне пора».

Мы встали, я заплатил за выпивку и в дверях протянул ему руку.

«Все же – почему?» – спросил я.

«Что – почему?»

«Почему ты меня тогда выкинул за борт?» – этот вопрос мучил меня долгие годы.

«Тяжелые были времена. – Рохас на пару секунд задумался. – Видишь ли, мы были осажденной крепостью, и нельзя было допускать ни малейшего послабления, ни единой трещинки, которая могла бы причинить вред. Мы не имели права ни в ком сомневаться, а ты давал некоторый повод для сомнений. В будущем такие трещинки грозили обрушить стены крепости».

Да, Рохас ничуть не изменился. Или – изменился?

«Ты бы и теперь так сделал?»

Рохас посмотрел мне в глаза.

«Кто знает, – сказал он очень серьезно. – Во всяком случае, решение принимал не я. Решали другие. Я всего лишь исполнитель, хотя с решением был согласен». – Его пальцы сжали мою руку, и мы расстались.

Больше мы с ним не виделись, а через год я узнал о его кончине.

– Вот и Матансас, – сказал шофер такси.

– Через сорок минут будем в Варадеро. – Франсис взглянул на часы. – Но найдем ли там мать Моники?

– Хочу надеяться, – ответил я и посмотрел на море.

Глава 7

В зеркале поблескивало тело

Виделось одно, а через миг другое

Облик свой меняя то и дело

Отражение не ведало покоя

Мариано Брулль,[34]34
  Мариано Брулль (1891–1956) – кубинский поэт.


[Закрыть] Обнаженный

Немецкая овчарка сеньоры Крус, соседки Моники, заливается лаем, и тут же ей отвечают бульдог и такса, а чуть позже, как в настоящем оркестре, где каждый инструмент знает свой черед, к ним присоединяются фокстерьер, датский дог, борзая, доберман-пинчер, ньюфаундленд и напоследок кубинский сато, самый маленький и невзрачный, но зато самый ласковый и шаловливый пес, за что, наверное, и ходит в любимчиках у сеньоры Крус, которая им всем говорит: «Да, да, мои детки, сейчас ваша мамочка вас накормит». Она идет к холодильнику и вынимает огромную кастрюлю. Собаки тотчас замолкают, но, почуяв запах мяса, собачий хор продолжает лай под управлением немецкой овчарки, которая прыгает от радости.

Каким образом сеньоре Крус удается кормить и содержать десять собак в своей двухкомнатной квартире, никто в доме не знает. Кое-кто полагает, что она – внебрачная дочь Хулио Лобо, кубинского миллионера, хозяина плантаций сахарного тростника, бежавшего в 1959 году в США и регулярно присылающего ей доллары. Другие думают, что она – бывшая прислуга этого самого магната, оставившего ей кругленькую сумму по завещанию. Но все уверены: «Она никуда из страны не уедет, потому что никогда не бросит своих собак». А собаки меж тем скачут в экстазе и лают еще пуще, когда хозяйка начинает перекладывать мясо из кастрюли в отдельные миски. «Тише, тише, детки, вы мешаете соседям», – говорит она, но собаки не обращают на ее слова никакого внимания, ибо, как говорится, не полаешь – не поешь.

Моника, разбуженная собачьим лаем, зевает, потягивается и смотрит на часы. Три часа пополудни. «Ну, я заспалась», – говорит она. Обычно она спит так долго, когда ложится в четыре утра, возвратясь с дискотеки.

В последнее время Моника не ходила на диско, чтобы не наткнуться на Кэмела и желая насладиться домашним покоем. Тем не менее иногда бывает охота попрыгать, посмеяться, зарядиться адреналином, увидеть новые лица и порадоваться жизни, особенно когда приходят хорошие вести.

Как раз вчера у Моники обнаружилось подобное желание. Она наконец получила от канадца Ричарда приглашение в Канаду.

Она прыгает от восторга, выскакивает на балкон, потрясая письмом, как флагом, и вопит: «Пришло, пришло!» На Меркадо никому нет дела до ее радостей, и торговля идет своим ходом, хотя на улице одна машина откликается визгом клаксона, а из другой в ответ доносится что-то нечленораздельное, или, может быть, водитель просто рявкнул от злости, едва не врезавшись в зад первой. «Bay!» – громко радуется Моника, а овчарка сеньоры Крус охотно ей отвечает: «Гау-гау!»

Однако радость Моники вызвана не одним только полученным приглашением. Мало-помалу уходит в прошлое чувство тревоги и страха, мешающее спать спокойно. Да и Он тоже ласков, внимателен – грех жаловаться. Как видно, подношение цыпленка богу Элеггуа сыграло свою роль. Видно, исполняется предсказание Марухи, хотя гадалка предрекла Монике тяжелые испытания до того, как наступят покой и счастье, но вот до сих пор ей не пришлось столкнуться ни с одной серьезной проблемой.

– Кета, Кета! – кричит Моника, но соседка не отвечает. Она лежит в больнице, где проходит очередной курс лечения.

«Гау-гау…» – надрывается фокстерьер сеньоры Крус; песик не из видных, но горластый и беспокойный.

Моника идет к телефону и набирает Его номер, но там аппарат, конечно, испорчен и никто не отвечает. Она не помнит или не знает, что Он уехал в Пинар-дель-Рио по неотложному делу. В Пинар-дель-Рио нашелся денежный клиент, владеющий небольшим помещением и готовый заплатить сорок тысяч долларов за дом в Гаване, а если сделка состоится, он получит свои пять тысяч комиссионных и сможет водить Монику в рестораны и другие приятные места.

Поскольку у Малу нет телефона, Моника звонит ее соседке, но та не имеет понятия, где находится Лу.

«Куда она пропала? – задается вопросом Моника. – Наверное, отправилась на диско. Там ее и найду».

Моника звонит Юмалайди, и они договариваются встретиться в десять вечера.

На дискотеке Юмалайди знакомит Монику с испанцем средних лет, довольно симпатичным и воспитанным. Моника с ним танцует, точнее говоря, скачет, пьет и даже пару раз затягивается марихуаной. К рассвету испанец доставляет ее домой на такси и хочет войти, но она, мило улыбаясь, его останавливает: «Нет, дорогой, я очень утомилась, увидимся в другой раз». – «Ну зачем же так, не гони меня, я очень тебя хочу». – «До свидания, мой хороший, я валюсь с ног от усталости». – «Но…» – «Я сегодня же тебе позвоню, и мы увидимся». – «У тебя есть телефон?» – «Нет». – «Я живу в отеле «Капри», позвони мне». – «Позвоню, целую, бай».

Моника запирает дверь и, не раздеваясь, бросается в постель, спит допоздна и просыпается от лая собак сеньоры Крус.

Она встает, заваривает крепкий кофе и минут десять занимается аэробикой, ибо, хотя она молода и изящна, очень следит за фигурой; затем принимает душ и одевается. После всех процедур берется за дневник и пишет:

«Я давно не чувствовала себя такой счастливой. Моя судьба в корне меняется. Еду в Канаду. Приглашение у меня в кармане, и есть несколько тысяч долларов на оформление выезда. А потом можно будет вывезти и Его. Скажу Ричарду, что Он мой дядя, и попрошу выслать приглашение. Сейчас ситуация немного изменилась, и, может, Ему разрешат наконец выехать, не копаясь в том, кем Он был или что делал раньше».

Моника откладывает ручку, поднимает голову и смотрит на образ Пречистой Девы из Кобре, стоящий у стены. И снова принимается писать.

«Но захочет ли Он уехать? У Него столько всего намешано в голове, что может и отказаться. Вдруг не возьмет у меня денег или будет цепляться за свою родину, кроме которой, мол, ничего Ему больше и не надо, вдруг… Святая Дева, сколько же всяких препятствий может себе напридумать человек.

Но я Его, наверное, за это и люблю, за всякие хохмы и выкрутасы. Если бы Он был обыкновенным простаком, мечтающим только жить красиво и бежать отсюда при первой возможности, меня бы Он не заинтересовал. Однако каким бы сумасбродом Он ни был, Ему обязательно надо уехать. Здесь Он совсем зачахнет и опустится, помрет с голоду или с перепоя. В следующий понедельник, когда мы увидимся, я постараюсь Его уговорить.

Да, теперь моя жизнь меняется в корне. Я это чувствую. Пречистая Дева и Йемайя мне помогают. Надо обо всем рассказать Лу. Возможно, я и ее сумею вытащить отсюда. Как славно зажили бы мы с ней в Монреале. Нет, нам, пожалуй, надо жить по отдельности. Каждая сама по себе. Кто знает, не захочет ли Лу продолжать там свои здешние занятия, а мне хочется попытаться жить иначе. Поступлю в университет, стану физиком, химиком, литературоведом или кем-нибудь еще. Хорошо бы и Лу чему-нибудь поучилась, но она не станет этого делать, я уверена. Уже больше недели она ко мне не заходит, и я ничего о ней не знаю. Где она шляется? Наверное, как всегда, занята своими делами».

Тут мысли Моники прерывают громкие настойчивые удары во входную дверь, а срывающийся от волнения голос повторяет: «Мони, Мони! Открой, это я, Малу!..»

В Варадеро мы приехали к полудню и, расплатившись с шофером, отправились на поиски матери Моники. Сначала надо было посетить пансионат, принадлежавший ее учреждению.

– Где находится этот дом? – спросил Франсис.

– В центре.

Когда мы туда добрались, то, к своему разочарованию, нашли там всего лишь дискотеку для иностранцев, где никто ничего не слышал ни о каких домах отдыха, ни о министерствах.

– Не может такого быть! – воскликнул я.

– Кто дал тебе этот адрес? – С Франсиса ручьями лил пот.

– Тот, кто подошел к телефону в ее учреждении.

– Надо быть круглым идиотом… Кто теперь верит анонимным ответам по телефону. – Франсис вытер пот. – Ну, а теперь что?

– Будем искать.

– С ума спятил? У нас же нет адреса. И мы даже не можем позвонить в Гавану или разузнать что-нибудь в здешних офисах – сегодня же воскресенье!

– Будем спрашивать прохожих.

– Кого? Вон этих тупорылых иностранцев? – Франсис кивнул на каких-то туристов.

– Кто-нибудь да подскажет.

Мы принялись расспрашивать всех подряд, но это оказалось бесполезным делом. «Мы не здешние», – отвечали нам. Или: «Идите к центру», «К югу», «Да, конечно, метров через сто или двести»…

Прошло часа два, а мы, потные, усталые, все еще бродили в поисках нужного дома.

– I can» t more, brother,[35]35
  Я больше не могу, брат (искаж. англ.).


[Закрыть] – Франсис остановился и не спеша огляделся, – мне срочно надо смочить горло.

– Позже.

– Не могу. Или сейчас, или я погибну от засухи. – Он стоял на своем, и пришлось бросить его у какого-то пивного бара. – Когда завершишь свои розыски, найдешь меня здесь. Живым или пьяным, – сказал он.

Я и сам был не прочь залить в себя сотню бочек пива, но не мог прекратить поиски. Не зря же мы притащились в Варадеро.

И я стал блуждать наудачу, заглядывая во все здания, походившие на дома отдыха, расспрашивая людей, полагаясь на судьбу. Совсем без сил оказался я наконец на пляже и скинул туфли. Под ногами зашуршал мягкий влажный песок, по телу прошелся морской ветерок. Мне стало хорошо до невозможности.

Я вдохнул воздух полной грудью.

По морю медленно скользила яхта, белая, как голубь. На палубе стояли люди, смотрели на берег и чему-то смеялись. Они выглядели счастливыми – по крайней мере там, на море. Возможно, потом им будет худо, но в те минуты они светились счастьем. Какая-то девушка и маленькая девчушка махали мне руками.

Я с удовольствием помахал им в ответ, и они мне что-то крикнули. Наверное, «Привет!» или «До свидания!» И мне это было как маслом по сердцу.

С каким удовольствием поднялся бы я на яхту, познакомился с девушкой и с малышкой, с их родителями, которые, конечно, пригласили бы меня попутешествовать с ними. Я показал бы им укромные места на побережье, угостил бы морскими деликатесами.

Чтобы совершить с ними путешествие вокруг Острова, я готов был наняться гидом, поваром, матросом, юнгой.

«Совсем сдурел», – подумалось мне, и я поплелся дальше по песку, подставляя свое взмокшее тело солнцу и ветру, вселявшим жизнь. Так шли эти минуты, когда не вспоминалось ни о чем и хотелось смотреть на небо, только на небо.

Как же хорошо стоять под солнцем у самого моря и забыть, кто я таков, откуда пришел, куда иду. Забыть о прошлом, забыть о будущем и отдаться лишь ощущениям момента.

– Берегись! – Крик не успел опередить удар. Волейбольный мяч жахнул меня по лбу. – Ой, простите! Больно? Извините, пожалуйста, – услышал я голос ангела, если предположить, что ангелы умеют говорить. Передо мной стояла женщина, наверное, самая прекрасная и пьянящая из всех, кого мне приходилось видеть. Рыжие волосы ниспадали до плеч, купальник на ней был просто крошечный: нижний треугольник так мал, что я не отер бы им и пот с лица, а верхней полоской материи едва ли прикрыл бы себе глаз кривой пират. Оба лоскутка совсем не мешали обзору ее женских прелестей.

Я быстро выпрямился, потирая ушибленный глаз.

– Нет, нет, все в порядке, – забормотал я, пожирая здоровым глазом великолепное женское тело. Мой взгляд ее вовсе не смутил. Напротив, она расцвела улыбкой. Сколько ей могло быть лет? Отнюдь не девочка, но любой девчонке могла дать фору. От таких женщин я всегда терял голову.

– Как неприятно. Дайте посмотреть. – И ее пальцы прикоснулись к моей глазнице. – Я виновата. Ударила по мячу с такой силой… – сказала она.

Подошла другая женщина и подняла мяч с земли.

– Все в порядке. Ерунда, – твердил я, стараясь не замечать ушиба.

– У вас глаз покраснел, и даже веко припухло. Идите за мной, надо сделать примочку. – В ангельском голосе зазвучали повелительные нотки.

– Ни в коем случае. Не беспокойтесь, – ответил я не слишком уверенно.

Сам-то я был готов следовать за ней куда угодно, лишь бы глазеть на нее.

– Никакого беспокойства. – Она нежно взяла меня за руку. – Пойдемте, это совсем рядом.

– Мне надо идти, меня ждут, – сказала женщина, поднявшая мяч.

– Хорошо. Увидимся позже, – ответила красавица и обернулась ко мне: – Пошли.

Я не заставил себя упрашивать. Куда она меня вела? В поликлинику?

– У меня в коттедже есть лед. Вам полегчает.

Мы медленно побрели по песчаному пляжу, и я честно старался не глядеть на нее.

– Вы не купаться сюда приехали? – спросила она.

– Нет, мне надо кое-кого найти, – ответил я, почему-то смутившись.

– И нашли?

– Нет, пока нет.

Молча дошли мы до коттеджей, прятавшихся среди сосен. Место было изумительное, под стать женщине, шедшей со мной рядом.

– Вот мы и на месте. Проходи. – Она впервые обратилась ко мне на «ты».

Внутри было темновато и пахло свежими цветами. Она зажгла лампу и включила кондиционер. Я с интересом оглядел комнату. В центре на стеклянном столике стояла большая ваза с розами, распространявшими густой аромат. У стены – широкая софа и два уютных кресла, а в глубине комнаты – бар и маленький холодильник.

– Садись, – сказала она и, покопавшись в холодильнике, вынула оттуда кусочки льда и положила их в резиновую грелку.

Бережно приложила грелку к моему ушибленному глазу, а нагнувшись, разлила надо мной благоухание своего тела. Это меня вдруг страшно взволновало, вспыхнувшее желание заглушило боль.

– Скоро тебе будет совсем хорошо. – Ее улыбка была просто обворожительна.

«Спокойно, парень», – сказал я себе, призывая на помощь воспоминания о встречах с сеньорами, которых посещал в ходе своей обменной работы. По опыту я знал, что любая инициатива может потерпеть фиаско, если нет полной уверенности в ответном желании женщины. Чего же хотела от меня эта дама?

«Затащить тебя в постель. Ты ей сразу приглянулся. Это одна из пляжных хищниц, охотница за мужчинами. Сразу видно», – рассуждал Франсис, опустошая пятую кружку пива и начиная обалдевать. Скоро он совсем опьянеет и будет нести всякую чушь. Эта женщина вовсе не казалась такой. Она была изысканна и воспитанна.

Волна светлых волос и зеленые глаза придавали ей вид европейской принцессы. Не оставалось никаких сомнений в том, что это дама высокого полета.

Она снова мне улыбнулась. Я прижимал лед к ушибленному глазу и обозревал окружающее другим. Удивительно, как меняется восприятие мира при одноглазии. Через полуоткрытую дверь виднелась роскошная двуспальная кровать.

Значит, с ней живет муж?

Она закурила сигарету и протянула мне пачку. Пачку «Мальборо».

Эта женщина была не только аристократична. Она была еще и богата. Кто в нашей стране курил «Мальборо»? У кого имелись такие великолепные коттеджи с кондиционером, холодильником, цветами и подобным шикарным ложем?

Я взял сигарету и медленно закурил, оценивая обстановку.

Не говоря ни слова, она вышла из комнаты, закрыв за собою дверь. Через минуту вместе с шумом воды до меня донесся ее голос: «Если хочешь пива, возьми в холодильнике».

Хотя она и дама из общества, но легкомыслия ей, казалось, не занимать. Вот так, запросто, принимать незнакомого мужчину у себя дома!

«Я же тебе говорил, – ворчал Франсис, опорожняя шестую бутылку пива. – Обычная пляжная шлюха, которая закидывает удочки. Теперь она выйдет из душа голой».

Я открыл холодильник. Чего там только не было! Копченый окорок, целый круг сыра, банки пива «Атуэй» и прочие деликатесы. Недолго думая, я схватил по хорошему куску сыра и ветчины и проглотил, даже еще не откупорив бутылку. Пиво, хлынув в желудок, доставило мне высочайшее наслаждение. Хотелось взять еще сыра и ветчины, но я сдержался. Она могла меня застукать за посягательством на то, что мне предложено не было. Отхлебнув еще разок изумительного холодного пива, я уселся в кресло. Все мои проблемы канули в вечность. Вот-вот наступит божественный момент появления этой женщины в костюме Евы, которая пригласит меня разделить с ней ложе и всю ветчину с сыром и пивом впридачу.

Наверное, она супруга какого-нибудь важного чиновника. Мне было на это наплевать. Она вернулась, но не обнаженной, а всего лишь босой, в облегающей блузке и обтягивающих джинсах, что делало ее еще более соблазнительной. Она молча подошла к холодильнику, взяла бутылочку пива и села в кресло напротив.

– Я боялась, что у тебя поврежден глаз. Сейчас ты выглядишь получше, – сказала она и приложилась к бутылке. – Кого же ты ищешь?

– Одну свою приятельницу. Вернее сказать, мать приятельницы. – Волнение мое нарастало.

– А где живет мать твоей приятельницы?

– Не имею понятия. Хочу узнать ее адрес.

Она допила пиво и встала к холодильнику. Со спины и босиком она казалась страшно соблазнительной.

– Еще пива? – Ее голосок походил на нежное мурлыканье кошки.

Возможно, это было сигналом к началу. Иначе какая женщина, если она ничего такого не желает, предложила бы чужому мужчине продолжить с ней застолье со спиртным?

Меня одолело бешеное желание вскочить, схватить ее и укусить в затылок. Я уже было встал, когда она обернулась и протянула мне бутылочку.

– Как тебя зовут? – последовал вопрос.

Хотя я имел на счету не одну дюжину женщин, меня в такой ситуации почему-то всегда охватывала неловкость. Стараясь этого не показывать, я назвал свое имя.

– Красивое, – сказала она и приласкала меня взглядом.

«Сейчас она ко мне прижмется», – подумал я. Нет. Она очень спокойно опустилась на софу. Я сел рядом.

– А тебя как звать? – сказал я.

– Йоланда.

Удивительное совпадение. Так же звали и мать Моники.

– Йоланда… А дальше?

Она произнесла свою фамилию таким тоном, словно речь шла о какой-то знаменитости.

Нет, такого не могло быть. Поразительно! Нечто подобное случается раз в сто лет.

Передо мной сидела наироднейшая мать Моники. Тот день вообще был полон чудес. Сначала сломалось такси прямо перед моим бывшим домом на побережье. А теперь еще и это. Я не знал, радоваться мне или досадовать. Радоваться, ибо наконец я что-то узнаю о Монике. Досадовать, потому что теперь надо отказаться от сладостной любовной интрижки. И тогда, значит, взбудоражился я впустую. Оставалось только сидеть на софе и покусывать губы. Она заметила перемену в моем настроении.

– Что случилось?

– Вы именно та, кого я ищу. – Мне стало неловко обращаться к ней на «ты».

– Я? Как так? – На ее лице изобразилось крайнее удивление.

– Вы – мать моей… моей приятельницы.

– А ты кто? Что с моей дочерью? – Йоланда вскочила на ноги.

– Ничего страшного, – сказал я, решив не выдавать своей тревоги по поводу исчезновения Моники. Это бы не решило проблемы и только взволновало бы ее. Кроме того, возможно, я и сам преувеличивал свои опасения.

Йоланда снова опустилась на софу.

– Я ее друг, – не уточняя, какого рода «друг», продолжил я. – Уже несколько дней как она куда-то исчезла, а мне надо ее повидать. – И тут я тоже не пояснил, зачем мне требовалось ее увидеть, а Йоланда промолчала. – Мне думалось, что она у вас. – И страшно хотелось услышать в ответ: «Да, дочь купается в море и скоро вернется».

Йоланда отрицательно качнула головой, и мои надежды рухнули.

– Я сюда приехала одна и уже несколько недель сама ничего о ней не знаю. – Голос звучал очень тихо.

Она умолкла и продолжала молчать, а я смотрел на нее, теперь невольно сравнивая с Моникой. Они были очень похожи. Глаза (более живые у Йоланды), подбородок (более волевой у Моники), рот (более чувственный у Йоланды).

– Вы не знаете, где ее искать? – спросил я.

Йоланда пожала плечами.

– Не имею понятия. Последнее время мы мало общались. Моя дочь – трудная девочка.

Трудная. Что значит «трудная»? Скорее сама она – трудная мать, ибо со своим бывшим мужем не баловала Монику любовью и не старалась понять подростка. Но я промолчал. Какое у меня было право вмешиваться в их отношения?

– Значит, теперь моя дочь с вами. – Йоланда тоже стала обращаться ко мне на «вы». Отвечать не имело смысла. – И вы с ней неплохо ладите? – Взгляд Йоланды скользнул по моим серебрящимся вискам. Снова был помянут мой проклятый возраст.

– Думаю, что неплохо. Во всяком случае, ей со мной лучше, чем с вами. – Я впервые позволил себе резкую реплику.

Йоланда не ответила и нервно закурила. На сей раз она не предложила сигарету мне. Мы молчали, она пускала дымок и смотрела на белые кольца, а я смотрел на нее.

– Моя дочь всегда так делает, – проговорила она наконец, – надолго исчезает, а потом возвращается как ни в чем не бывало. Я уже привыкла.

Меня это начинало злить. Кто виноват в их разлуках? Понятно, не Моника. А потом, как к такому привыкнуть? Когда можно услышать, что дочь погибла, что ее изнасиловали, зарезали или она утонула в море при попытке к бегству. Или эта сеньора плохо знала жизнь, какую вела Моника, и то, каким опасностям ее дочь подвергалась? А может быть, знала? Моника об этом не распространялась. Но во всяком случае Йоланда могла поинтересоваться жизнью своей дочери.

А сам-то я интересовался судьбой своих дочерей?

Ведь мог вот так жить-поживать, ничего о них не зная?

Нелепые вопросы. Понятно, я не ведаю, что там поделывают мои дочки за границей, и никак о них не забочусь. Они могут быть проститутками, наркоманками, алкоголичками – да кем угодно, а мне до того и дела нет.

Впрочем, я слишком строг к себе. Мои-то дочки обитают за сотни километров от меня, а Йоланда живет с Моникой в одном городе.

«Типичная пляжная шлюха, – протянул Франсис, опустошая очередную бутылку пива. – За ее здоровье, за здоровье всех шлюх».

– Я ее нежно люблю, но она заставляет меня очень страдать. – Прекрасные глаза Йоланды затуманились слезами.

Во мне проснулось любопытство. Может быть, Моника не вполне к ней справедлива?

– Знаете, мы дали ей абсолютно все, все, что могли. – Слезы на прекрасных глазах просохли.

О, да. Старая и скучная история про то, как родители полностью обеспечили свое родное дитя. На моем лице нарисовалось презрение.

– Да, у нее было все: горы игрушек в детстве и престижная школа; мы одевали ее как куклу, летом возили на морские пляжи, в еде не отказывали, знакомили с интересными людьми…

– Но ты отказывала ей в любви. – Я снова обратился к ней на «ты».

– В любви? – Йоланда удивилась, но тут же ответила: – Ничего подобного. Когда она болела, я была с ней рядом; когда у нее не клеились амурные дела, я была с ней рядом и помогала советом. Когда первый жених ее бросил, я тоже была с ней рядом.