Текст книги "Ковалиная книга: Вспоминая Юрия Коваля"

Юлия Коваль
Человек лыжни

Во времена детства летосчисление мое отличалось от теперешнего взрослого. Тогда за год много воды утекало. К концу летних каникул мы вполне перерождались в индейцев или пиратов, научались переносить лишения и стойко держать язык за зубами, когда над нами реял Веселый Роджер. Зимы были длинные, холодные и это была целая эпоха. Мы гуляли все свое свободное время, даже в темноте. Во дворах вместо стада машин были горы собранного дворниками снега, за развал которых нам грозил разгон. Снега в детстве всегда было огромное количество. Качество его было разным, но годилось для нас всегда. Если снег лип, и на лыжах и санках кататься было плохо, то уж слепить первую в сезоне или самую красивую в районе снежную бабу точно было можно. А снежки?! Особенно если цель крупная, например – бабушка. Отец тоже с удовольствием играл с нами, а на лепку меня просто вдохновлял своими веселыми фантазиями. Только было это все очень редко и коротко – некогда.

За домом были горки – как для санок, так и для катания на ногах или заднице, в зависимости от храбрости и возраста катающихся. Санок было мало, ледянок почему-то тогда у нас не существовало (в лучшем случае брали кусок картона), поэтому домой приходили в стоящих колом, забитых снегом шубах и рейтузах. Трое сезонных каникул были островками свободы во время в принципе любимой учебы. А свобода мыслилась в компании на свежем воздухе, в подвижных играх и скромных детских безобразиях.

По отношению к снегу люди 60-х делились на две категории. Первые были конькобежцы или фигуристы, хотя фигурные коньки мало у кого тогда были. Вообще коньки были предметом роскоши и уважения окружающих, как примерно велосипед. Другая же, более демократичная партия, была – лыжников. Ну, лыжи тогда были у всех поголовно, это было дешевое развлечение. Самые простые, с кожаной петлей на валенки или поизящнее, с ботинками – не важно. Причем уточнять – беговые или горные – не требовалось, так как хоть гор в стране и было столько же, сколько сейчас, но средств их достижения и желания достичь явно меньше. «Умный в гору не пойдет…» Две эти группы товарищей являлись непримиримыми противоположностями, как физики и лирики, да и можно ли объединить мягкий теплый снег и жесткий холодный лед?..

Так вот, отец мой, Юрий Коваль, был явным лыжником. Я вообще не знаю, катался ли он на коньках. Думаю, что, наверное, умел, так как был спортивным молодым человеком. Опять же, каток был признанным местом знакомств молодых людей и девушек. Однако при мне не было случая, чтобы он хотя бы упоминал об этом, из чего я могу сделать вывод, что коньки он не любил, точнее, был человеком лыжни.

А вот уж лыжи он явно любил. Да и правда, как мог человек, влюбленный в природу, не любить средство достижения ее зимой? Из этих двух досок с бамбуковыми палками можно было составить самую зимнюю легкую лодку в мире и плыть на ней куда угодно, хоть на Северный полюс. Кстати, вы обратили внимание, что без снега в прозе Коваля обойтись невозможно и одни из самых лирических – зимние страницы?

Прекрасное время моего детства совпало с пребыванием в прекрасном доме отдыха «Березки» прекрасного издательства «Молодая Гвардия» в прекрасном Лобненском районе Московской области.

Но первые наши с отцом лыжни начинались в Сокольниках. У меня до сих пор ощущение, что это самый солнечный парк на свете. Наверное, папаша выбирал хорошую погоду для дальних выходов (в плохую я гуляла рядом с домом), но в памяти прочно засели голубые просеки с косым солнечным паркетом, лежащим поперек лыжни, снегири, музыка в отдалении, доносящаяся с катка. Впрочем, выходы эти на природу были редки. Наверное, поэтому и запомнились. Когда я интересовалась у маман, не пойдет ли отец со мною погулять еще, она отвечала, что он занят в мастерской.

В «Березках» все было по-другому. Туда приезжали дети родителей на все каникулы. Родители же детей, экономя короткий летний отпуск, устраивали сменный пост при своих отпрысках и сменялись через несколько дней. Мой-то папаня тогда уже в штате редакций не работал, а был на вольных хлебах, поэтому был более свободен, чем мать. Но все равно бывал там не часто, не каждый год. Однако же какой-то был счастливый год – не то 70-й, не то 72-й – когда в этих «Березках» собралась куча Ковалей. Приехал отец, брат его Боря с тетушкой Лялей, мать моя Ия, кузина Танька, ну и я, конечно, была. Вот это было счастье! Кстати, к погоде в детстве у меня не было претензий вообще – типа, жарко или холодно. Погода была прекрасна и в солнце, и в пасмур. Сейчас вспоминаются прекрасноснежные зимы без каких-то диких климатических особенностей. Была, правда, одна зима в 70-х, когда на вновь распустившихся зеленых листьях сирени в декабре лег снег. Да и лета тоже были подходящие. Капризы мои, а не погоды, начались гораздо позже. А пока каждый день с утра после завтрака были лыжи в количестве 3–4 часов.

Я до сих пор помню рельеф местности вокруг деревни Поповка. Более того, когда я во сне вижу синюю пронзительную лыжню, круто уходящую в заснеженный ельник, я сразу вспоминаю, где этот поворот по отношению к родному корпусу (за десять лет пребывания он правда стал родным). Это ощущение свободы, когда, став на лыжи, скользишь по грани между землей и небом со скоростью и легкостью полета птицы, мало с чем сравнимо. К тому же пред восхищенным взором развертывается дивная зимняя графика, которой ты можешь посвятить неограниченное количество времени (чем хороши беговые лыжи в отличие от горных). Да, как говорят адепты коньков, лыжи – это индивидуализм. В общении с природой, возражу им я, коллективизм плохо уместен. Нет, конечно, никто особо по одному в лес не ходил, тем более в нежном возрасте, но лыжня всегда позволяла притормозить и выпасть из движения и времени. Коллективизм проявлялся в другом – когда надо было утаптывать снег на сказочной белой поляне, разжигать костер из одной спички, чистить мандарины, разливать по глотку крепкий сладкий чай из термоса, делить бутерброды на всех поровну.

Отец, по крайней мере при нас, при детях, был сторонником активного бега на лыжне. Тогда впервые мы увидали от него, что такое коньковый ход. Да и в классическом стиле угнаться за ним было невозможно. Благо, чаще всего лыжня вела к излюбленным склонам для спусков. Как легко мы ездили по ним! Отец заканчивал спуск с лихим виражом и разворотом на 180 градусов. Я же чаще вообще не доезжала до низа, так как со страху цеплялась палками за снег, тормозила и вываливалась из траектории полета вбок. Посмотрев как-то на мои муки, он предложил мне очень простое решение – кататься с гор без палок. Я поначалу усомнилась в возможности этого, попробовала съехать сидя на корточках. Пару раз получилось. А потом так раззадорилась и навострилась, что без проблем каталась с довольно крутых склонов, хотя, конечно, до нынешних горнолыжных трасс им было далеко. Но нам хватало и скоростей, и адреналина, и ветра в лицо. Помню постоянное ощущение умытости от зимнего воздуха и неприлично яркий румянец на щеках.

Ходить с отцом на лыжах в лес было большим удовольствием. На полях снежный покров выравнивался ветром, ближе к весне затвердевал наст и отражал небо. А в лесу на мягком снегу были видны следы зимней активной жизни. Когда мы шли по лыжне, казалось, что лес вымер, редкий звук (типа вороньего грая) раздавался далеко окрест. На белом же листе снега видны были и бисерные пробежки мышек, и торопливый фокстрот, и небрежные цветки заячьих следов. Иногда встречались тетеревиные лежки со следами от ударов крыльев. Видали лосиные и волчьи следы, кабаньи борозды, пропаханные брюхом по глубокому снегу. Медведя, врать не буду, не видала, но прекрасно представляю себе антураж из «Сиротской зимы». Конечно, всю эту снегопись отец объяснял и комментировал с глубоким знанием повадок зверей и особенностей погоды.

Однажды по целине преодолевали довольно глубокий овраг, хотели нарвать рдеющей под снегом калины. Путь нам пересекали следы зайца и, поверх них, лисы. Вдруг отец и дядя Боря, идущие впереди, с диким криком «Хватай ее! Держи!» – понеслись вперед. Дядюшка обернулся на ходу и сказал: «Лиса!». Мы с народом дунули со страшной скоростью за ними. Через десять минут бешеной гонки подуставшие взрослые затормозили. Папаня сказал: «Ушла! Я чуть было не схватил ее за хвост. Вот видишь, ее шерстинка у меня в руке. Ну ты-то хоть видела ее?» Я не могла признаться, что нет, и сказала, что что-то рыжее мелькнуло где-то впереди, но я не поняла, что это. Отец покивал головой и сказал: «Умная, зараза! Старая, наверное. А ты не стесняйся, рассказывай всем, что видела лису в лесу». Когда мы вернулись, и я рассказала обо всем взахлеб мамане, она, конечно, выругала папаню за беготню на морозе, а насчет лисы сказала: «Хорошо, что не догнали, а то что бы мы с ней делали?» Только долгое время спустя я догадалась допросить дядюшку, и он признался, что это был всего лишь розыгрыш, а лисы-то и не было. Сначала я, как водится, обиделась на папаню. А потом подумала: но лиса-то была, ведь не известно, когда прошла она за тем зайцем, и это ее пушинка, застряв на кусте калины, оказалась в руке у отца. А вдруг бы и впрямь догнали? Побегать в охотничьем азарте по хрустящему морозу – здорово, одно слово!

Приехав к обеду в дом отдыха, очистив лыжи от ледяной корки (никто нам, мелким, в этом деле спуску не давал), добредя до номеров и содрав с себя заскорузлую одежку, мы валились без задних ног. Довольно часто после обеда у нас бывал тихий час, когда по крайней мере валялись и читали книжки. А отец часто, особенно по весне, когда уже долгие дни, уходил опять на лыжню, уже со взрослыми. После ужина вновь постепенно закипала жизнь. Чего только не делали мы по вечерам! Настольный теннис! Тоже научена играть папашей, и немало подростковых носов было мною утерто за теннисным столом! Сауна, кино, танцы. На Святках гадали всенепременно – на книге (Гомер иль Шекспир), по газете, топили воск, обручальным кольцом звенели о стекло… Асы из маминых подруг гадали на кофейной гуще и по руке. Проводились живописно-графические мастер-классы, так как все дети были гениальны, а все родители хотели это подтвердить.

Самое же большое вечернее удовольствие было – одеться и незадолго до сна пойти на источник серебряной воды со стеклянным казенным кувшином. От наших ворот дорога сбегала круто вниз, в деревню и внизу оказывались избушки с теплыми огоньками, снежные поля и темные леса. А прямо перед глазами развертывалось немыслимо прекрасное зимнее небо, где были и мой Лев, и всякие Кассиопеи, и, конечно же, гордый Орион. Выйдешь за ворота, глянешь на небо и оробеешь на невыразимо долгое мгновение. Как вдруг сзади уже набегают с хохотом и улюлюканьем с огромными деревенскими санками, и в изумлении пропускаешь их или сама валишься туда же в кучу малу с хохотом и – только снежная пыль из-под полозьев! А потом – брык! – и на боку посреди блистающей под светом звезд накатанной дороги.

К сожалению, детство быстро пролетело, и времена изменились, и нравы. Но как выйдешь зимой за дверь, так и увидишь: или закат цвета утиной крови, или снежуру с листобоем. И вспомнишь, что даже за облаками на нас строго глядит вечный небесный охотник – Орион.

Октябрь 2007 года

Борис Коваль
Последняя встреча с братом Юрой

Душа моя оказалась настроена на воспарение духа, некое отрешение от суеты, от текущих забот и настроений. Даже от прошедших конкретных эпизодов. Книга Жития Юры мне не по силам.

Душа бессмертна еще и потому, что способна перелетать не из одного тела в новое тело, а прямо в души других людей. Так сказать, чистый метемпсихоз безо всякой плоти. Правда, если речь идет, конечно, только о хороших и талантливых персонах. Плохонькие души вообще никому не нужны: «никчемных», как свидетельствовал великий Данте, держат даже в «преддверии ада». И это справедливо. Ад, оказывается, тоже надо заслужить – грехом. Но кто не знает греха, тот либо ангел, либо святой. Мы же все – грешные, хотя добрые и даже праведные. На мой взгляд, этого достаточно, чтобы рассчитывать на лучшую долю.

К этому классу нормальных людей относится и мой брат Юра. Вот почему каким-то странным и почти волшебным образом герои и персонажи его творчества удобно расселяются в живых душах читателей и зрителей и тем продолжают свою жизнь. А значит, и их творец тоже. Разница времен и миров как бы стирается. Придуманный мир, пакибытие и действительность образуют общее пространство. В. И. Вернадский, Тейяр де Шарден и некоторые другие мыслители ХХ века именовали его ноосферой. Я с их мнением согласен. Юра тоже. Эта одухотворенная человеком зона рождается на земле, но постепенно распространяется вверх, сближаясь с высшим надмирным эоном. Сближаясь, но не сливаясь, так и хотелось бы представлять мне нынешнее местопребывание Юры, моих родителей, бабы Саши и всех других добрых и любимых людей. Их уже нет здесь, но они все же где-то есть, а главное – реально живут в наших сердцах и памяти, в чувствах и мечтах, в наших фантазиях, то есть во всей текущей жизни. Слава Богу, что Он одарил людей такой великой привилегией – удерживать в себе мистическую связь с теми, кого любили и любим, кто нас любил и, может быть даже продолжает любить, хотя и на иной, неведомый нам, манер небесного агапе. Чаще всего мы ощущаем этот контакт интуитивно и молча, так сказать, про себя. Выразить интимное чувство словами трудно.

Возьмем Васю Куролесова, Рашпиля или нашего с Юрой дорогого учителя Владимира Николаевича Протопопова. Они вместе с сотней других художественных и реальных персонажей Юриного таланта обладают для нас полным бытием. Энергия их создателя не ослабевает со временем, а даже, напротив, усиливается.

В Древнем Риме считали, что исключить из жизни дружбу и любовь все равно, что лишить мир солнечного света. Юра всем своим творчеством и поведением защищал именно такую нравственную позицию. Разумеется, он не был ангелом, совершал глупости и ошибки, иногда даже допускал неблаговидности, как и всякий живой человек. И тем не менее, в душе и мыслях был привержен только добру. Зло, в каком бы обличье оно ни существовало, претило складу его характера, вызывало чувство брезгливости и решительного протеста. Его герои всегда заряжены на свет и радость, на взаимопомощь и симпатию, на искренность и порядочность. В общем, для меня лично Юра был и остается человеком ярким, добрым и озорным. Такого брата я не могу не любить.

В надежде на ваше доверие, позвольте теперь откровенно поведать о самом недавнем душевном контакте с братом. Дело было так…

Недели две назад рано утром, когда я еще спал, в комнату моей сельской обители, которую мы с Юрой 50 лет назад помогали строить отцу, влетел маленький купидон. Я почувствовал его появление каким-то полусонным подсознанием. Он бесшумно подлетел к лицу и тоненьким голосочком прошептал: «Открой глаза». Я выполнил его приказ и обнаружил прямо перед носом трепещущее прозрачными крылышками, как у стрекозы, нежное маленькое существо с детским личиком в кудряшках. Конечно, это был купидон, а не ангел, хотя их часто путают. Можно сказать, амур – посланец богини Венеры. Даже, скорее семейный Лар. Так римляне называли доброго духа – охранителя дома.

– Борис, пора вставать, – сказал он. – К тебе прибыли гости.

– Кто прибыл? Оттуда?

– Сам увидишь. Меня послали, чтобы только разбудить тебя. Поскольку на даче нет ни компьютера, ни телефона, пришлось лететь самому. Теперь встречай гостей.

Нежный курьер улыбнулся и тут же грациозно упорхнул, помахивая на прощанье крылышками… Через минуту я вышел на террасу, где уже сидели гости. Удивительно, но собаки (у меня их две – у Юры в одной из баллад фигурирует 15 псов) вели себя спокойно и на пришельцев не обращали никакого внимания. Как будто их и не было. Позже я понял, что четвероногие охранники даже ничего и не почуяли, ибо явились странники исключительно ко мне, причем в абсолютно не плотском, а духовном образе. Это были души, а не тела.

Я подошел ближе и увидел, что за столом в этот предрассветный час, как бывало прежде, сидели мои дорогие родители, брат Юра и баба Саша. Все они уже отошли в мир иной, но нисколько не отдалились, даже стали ближе. Прежде каждый из нас был занят своими делами, хотя жили мы дружно. Теперь же связь очистилась от суеты, стала более доверительной и теплой. Поэтому я нисколько не удивился, что они в очередной раз навестили нас. Может быть, подумал я, поживут на даче денек-другой. Такие задушевные встречи случались неоднократно, но как-то внезапно и скоротечно. Хотелось бы спокойно посидеть, поболтать, обменяться впечатлениями о житье-бытье, о политике, наконец. Ну, в общем, обо всем.

– Привет! – с улыбкой обратился я сразу ко всем. – Утро какое сегодня чудесное. Давно не было такого красивого и нежного восхода. Я уже соскучился и счастлив всех повидать вновь.

– Да, в нашем мире Аврора выглядит совсем иначе, – задумчиво сказал отец. – Спокойно чайку попить не удается. Поэтому мы и решили собраться на даче, чтобы посмотреть, как же ты теперь живешь.

– Да, Боренька, – промолвила мама. – Годы бегут. Давненько мы здесь не были. Я рада, что вы с Лялей (так зовут домашние и друзья мою жену) теперь постоянно, и летом, и зимой, живете за городом. Значит, не зря мы строили этот домик и сажали яблони. Как же здесь хорошо, – вздохнула она и смахнула слезу.

– Да что ты, мам, расстраиваешься, – заметил брат. – Радоваться надо, что Боря еще здесь, а не с нами. Придет час, и он придет. По мне, так лучше всего быть вместе душой, а где – вопрос второстепенный.

– Верно, Юр, говоришь. Очень верно, – поддержал я его мысль. – Мы и в самом деле неразлучны. Вон твои книги на полке, мы их перечитываем с удовольствием. И картины твои висят. И скульптуры. И песенки поем. Даже соблазнительные «нюшечки», которых ты когда-то писал акварелью на газетных листах, нашли приют в моем чердачном кабинете. Сейчас они временно висят в мастерской Коли Силиса. Скоро вернутся на чердак.

– Это, Борь, поверь, согревает мою душу, тем более что в наших краях весьма прохладно. Когда я вспоминаю о всех, с кем расстался уже 12 лет назад, становится как-то теплее. Печаль уходит, уступая место покою. Здесь мы тоже общаемся между собой, но совсем не так, как прежде, в земной жизни. Не хватает обычных плотских чувств, живости, куража. Недавно мы с Лемпортом хотели было заняться резьбой, да не нашли хорошего дерева. Взяли гитару, но аккорды многие позабыли. В общем, как ни крути, что-то не заладилось. Ну ничего, все образуется. А ты-то как? Чем занимаешься? Что сумел сделать за эти годы?

– Да, да, – поддержали его родители, – нам очень интересно узнать обо всем, что творится теперь в России. Здесь информации о земных делах крайне мало, ибо вновь прибывающие почти сразу же теряют память и толком ни о чем рассказать не могут. Недаром этот мир зовется «страной забвения».

– Да и мы здесь тоже многое, даже самое хорошее, забываем, как будто его и не было, – вмешался я в разговор. – Упомнить все вообще невозможно, но мы вас любим и потому навсегда сохраним в сердце.

Мы еще немного поговорили на эту тему, а потом я кратко рассказал о своей работе, обрисовал обстановку в стране, поведал кое-что о жизни общих друзей и знакомых.

О пакибытии расспрашивать постеснялся. То ли почувствовал, что родным будет как-то неприятно, то ли просто стушевался, не зная, что и спросить.

– Борь, а может прокатимся на велосипедах по знакомым местам? – предложил Юрка.

Я тут же согласился и мы вышли из-за стола. В сарае стояли старые велосипеды, но оказалось, что у одного задняя шина спущена. Насоса, конечно, не нашлось. Мы пошли пешком. Что может быть лучше и приятнее прогулки на рассвете? Только вечернее чаепитие у костерка, чем мы регулярно занимались в прежние времена.

Мы медленно шли по лесу, подошли к реке, посидели на берегу недалеко у церкви. Туман плыл по пойме, превращая кусты в огромных таинственных великанов. Дух пробуждающейся земли окутывал нас своим вечно юным теплом. Я чувствовал, как радовался Юра, вновь оказавшись в объятиях любимой им природы. Он подходил к деревьям, нюхал листочки, обнимал стволы. Нагибался к цветам и прислушивался к щебетанью пробуждающихся птиц. Юра любил природу, одушевляя ее, как самый настоящий язычник. Можно сказать, что весь его талант был природным в прямом и переносном смысле слова. Мы говорили о чем-то, или сидели молча, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. И вновь становились мальчишками с самодельными удочками и куском черняшки в карманах. Здесь, на реке Клязьме, когда-то мы ловили пескарей, ходили на стадион «Спартак», где играли вторые составы столичных футбольных команд (это ст. Тарасовка Ярославской ж/д).

– Смотри, Борь, – встрепенулся вдруг Юра. – Видишь над колокольней светлую ауру?

– Нет, не вижу. Где она?

– Смотри внимательнее. Надо сосредоточить взгляд на какой-то одной точке, скажем, на левом куполе. И тогда через некоторое время боковым зрением фиксируется несколько смещенная в сторону и вверх белая аура – светлая тень, точно повторяющая всю архитектонику храма. Это, Борь, есть удивительное отражение той божественной и человеческой энергии, которые сливаются вместе. Снизу видеть эту красоту удается не всем, а вот сверху она обозначается четко и ярко. Теперь видишь?

Я стал пристально смотреть на левый купол, и постепенно светлая аура возникла на небе вокруг всей церкви. Я как зачарованный смотрел на это чудо. Был бы Юра теперь здесь, он бы, конечно, сумел лучше рассказать об этом. Я хотел о чем-то его спросить, повернулся к нему лицом, но никого не увидел. Образ брата тихо растаял в тумане. Мне стало грустно, и я медленно побрел к дому. На террасе тоже уже никого не было…

Вчера я опять пошел к тому месту, где мы с Юрой повидались в последний раз, и долго стоял, наблюдая за появлением и рассеянием волшебной ауры, в которой, как мне чудилось, светлели образы дорогого брата, родителей, бабы Саши и других близких людей.

Значит, миры каким-то образом сообщаются. Может, все это мне просто пригрезилось? Но нет, на старой даче всего пару недель назад пили чай мои родители, баба Саша и Юра.

Многие люди испытывают подобное чувство, поэтому оно никак не может быть галлюцинацией и выдумкой. Значит, все это правда…

С этой мыслью я вновь задремал. И вдруг опять отчетливо услышал тоненький голосок маленького купидона-лара:

– Боря, я вернулся, чтобы попрощаться с тобой. Обнять тебя, увы, я не способен, поэтому Юра просил, чтобы я просто потрепетал немного крылышками у твоего уха и передал привет от брата.

Я сказал:

– Потрепещи, пожалуйста. Очень тебя об этом прошу.

Я лежал с закрытыми глазами и вслушивался в печальную и вместе с тем прощальную песнь маленького посланца. На душе стало мирно и легко. Незаметно я заснул крепко и глубоко.

Сон оказался коротким. Когда пробудился, все шло своим чередом. Собаки лаяли на прохожих. Жена на кухне готовила завтрак. Пора было собираться на работу. Утро оставалось таким же солнечным. Настроение – приподнятым. Душа – просветленной. Вот, собственно говоря, и вся история моей последней встречи с Юрой. Что это было? Метемпсихоз? Греза? Мистика? Память? Иллюзия? Не суть важно. Важно, что хорошая и дружная семья никогда не теряет своего душевного единства, где бы ни находились ее члены.

И последнее. Когда я вдруг вижу стрекозу, а это теперь бывает редко, я всегда останавливаюсь, закрываю глаза и слушаю трепетание прозрачных крылышек. Это звучит привет от брата и всех хороших людей.

Искренне желаю, чтобы и вам посчастливилось услышать эту тихую небесную музыку – музыку вечной жизни, то есть любви.

Октябрь 2007 года