Текст книги "Ковалиная книга: Вспоминая Юрия Коваля"

Инна Скороходова
Твой ли след заносит снегом поднебесным…

Юрий Коваль принес рассказ «Алый» в дошкольную редакцию Детгиза, помнится, летом, году в шестьдесят четвертом. Мы были еще на третьем этаже – в комнате с полукруглым окном, с видом на памятник Дзержинскому.

В тот день я была дежурная. Автор, дотоле незнакомый, отдал мне рукопись, попросил почитать, недолго поговорил и ушел. Примерно через час я позвонила ему в полном восторге. И мы начали работать…

Так оно и было, как в сказке.

В действительности все шло своим чередом. Книгу вставили в план, экземпляр рукописи сдали на иллюстрацию художнику. Определили редактора для работы над текстом.

Великий Лещинский (главный по хозяйственной части в Детгизе) говорил:

– Младший редактор – хозяйка редакции. Отвечает за все: за бланки, за рукописи и за каждый карандаш.

Вот такой достался Ковалю редактор, мощный. Но это была дошкольная редакция – Счастливый остров! Нас было четверо: заведующая Леокадия Яковлевна Либет, редакторы Карл Арон и Надя Терехова, и я, младший редактор.

Каким-то непостижимым образом все были друзья, сябры, кунаки. Ведь издавали поэтов и прозаиков со всех концов страны. И нашу классику, и мировую – в прекрасных переводах. Мы были вольнодумцы. Издавали Новеллу Матвееву, Хармса, Введенского.

Карл Арон собирал автографы. Кто-то (Токмаков или Заходер) написал ему на подаренной книжке: «Бывают хуже времена, смотри налево из окна». Карл сидел за своим письменным столом левым боком к тому самому полукруглому, во всю стену, окну.

Леокадия Яковлевна (мы ее звали Леля) была замечательной заведующей. Она руководила умно, весело. Всегда находила верный тон в разговоре с любым собеседником. Бережно относилась к творческим людям, писателям, художникам. И еще. Она позволяла себе (в то время!) иметь собственное независимое мнение и защищать его – на всех уровнях.

Да что говорить, Леля это Леля! Это она приняла к изданию «Алого» и провела Коваля через все решета и драги. А в тот раз доверила работу над рукописью новичку, то есть мне.

Я думала, что «Алый» – первый рассказ Коваля, и сразу такой талантливый, безупречный. В нем уже была особенная интонация, какой не было ни у кого другого.

Мысленный диалог Алого и Кошкина поразил.

Кошкин кричит:

– Апорт!

«Алый так рассуждает: …Если бы ты мне бросил кость или хотя бы кусок колбасы – понятно, я бы побежал. А так, елки-палки, я лучше полежу».

«Кошкин уговаривает Алого:

– Цветочек мой аленький, лоботрясик ты мой! Принесешь, елки-палки, палку или нет?!»

Не только интонация, но и слова у Коваля особенные, необычные. А если и обычные, то сияли они неведомым новым смыслом.

Он чувствовал слово на вкус, на цвет, на запах, на звук.

«Чоп-чоп-чоп-чоп – Алый бежит по оттаявшей вязкой земле.

Фру-фру-фру-фру – теперь он ломал ледяную корку».

Застава в горах. Всего несколькими словами изображены изумительные горные пейзажи.

«Вода раскалывается о камень, грохочет, разлетается пеной, брызгами. Прозрачные космы закручиваются, свистят, и медленно-медленно под напором воды сползают камни, подталкивают друг друга скользкими плечами».

В работе Юра немного поправил только эпизод встречи с медведем и момент задержания диверсанта. Ускорил темп, добавил яркие подробности. Мы говорили о концовке, об одном образе: абрикосе, нагретом солнцем. Не слишком ли натуралистично? Но Юра все-таки оставил сравнение, из-за его точности. Финал написан с величайшим тактом. Трагизм гибели Алого и любовь Кошкина, который не верит, что это конец.

Повесть «Алый» вышла в 1968 году, с рисунками Вениамина Лосина (с которым они и ездили на границу). Сдержанные, лаконичные рисунки. На обложке большеглазый новобранец: тонкая шея, ушанка, лихо надвинутая на бритую макушку. Радом – Алый, уши торчком, застыл во всем великолепии. И в конце книжки – застава, утонувшая в снегу. Очень красивый рисунок. Малюсенькие фигурки все различимы. Например, солдаты, раздевшись, бегут, вдвоем тащат тяжелый бак.

Кажется, на следующий год мы с друзьями, двумя семьями, поехали отдыхать на Украину. Хутор Становой, дома прямо в лесу. И вот утром выхожу на улицу и слышу:

– Алий! Алий!

Невдалеке соседский дом. На крыльце девочка, беленькая, худенькая. И собачка на ее зов прибежала маленькая, беленькая.

Неслучайный случай. Надо же было именно мне приехать на этот хутор и услышать имя Алого, произнесенное детским голоском по-украински мягко. По приезде в Москву, я, конечно, рассказала Юре о читательнице с хутора Становой.

Самуил Миронович Алянский любил нашу редакцию. Он работал с ленинградскими художниками Лебедевым, Чарушиным, Конашевичем. В соседней с нами «шестой комнате» устраивались выставки: ленинградцы привозили свои рисунки, в больших паспарту, и все приходили смотреть. Так Самуил Миронович принимал работу, он был консультантом по художественному оформлению. Иллюстрации к книгам Коваля «Недопесок» и «Пять похищенных монахов» он поручил молодому художнику Геннадию Калиновскому. А это означало признание таланта и высокого мастерства – и писателя, и художника.

«Алый», как вспышка, отличался от других рассказов, которые Коваль написал после командировки на границу.

Может быть, какие-то сюжеты он привозил из путешествий. А уж портреты, речь героев, картины природы, юмор (иногда грустный) – все это получалось у Юры само собой, в мгновение ока. Точно оно только дожидалось своей очереди. Надо лишь записать.

Впечатления от Вологодской стороны привели в «Чистый Дор». Северный край, заповедные леса, дальние селения. И язык другой, северный, деревенский. Как будто деревня со всеми жителями, весь Чистый Дор в одночасье всплыл, как из озера, явился перед Ковалем.

В интонациях «Чистого Дора» сквозит симпатия ко всем жителям, доброе внимание к любой мелочи их жизненного уклада.

Нюрка, внучка дяди Зуя, пошла в первый класс.

«Пришла Маня Клеткина в возрасте пяти лет. Принесла Нюрке фартук белый, школьный. На фартуке вышито в уголке маленькими буковками “Нюри”».

Вот деталь: крупинка-золотинка.

Пантелевна на вопрос, где же лесовик деньги берет, чтобы сахар покупать, отвечала: «Хитит». Мне это слово очень понравилось. Но пришлось заменить: «Сам делает, – ответила старушка». Тоже конечно неплохо.

«Чистодорские жители все ходят за рыжиками босиком, ногами ищут». (Самый мелкий рыжик, «для прелести посола».)

«Зуюшко ногой строчит, как швейная машинка “Зингер”».

Указание: название «Зингер» исключить! Так и сделали мы с Юрой. А потом, в подписной корректуре, вернули «Зингер» на место. Никто и не заметил.

Если было сомнение в чем-то, я всегда Юре об этом говорила. Однако правки всюду сделаны самим автором и теперь при чтении мне не заметны. Было доверие и понимание. Дар судьбы.

К тому времени мы переехали на четвертый этаж. Наша комната помещалась в конце длинного коридора. Там было окно, которое выходило на Большой Черкасский, стояли журнальный столик и два кресла в стиле «колченогий модерн». Все это называлось «Карловы Вары», в честь Карла. Здесь смотрели рисунки, правили гранки, обсуждали идеи и замыслы. Если собиралось более двух человек, из редакции выносили стулья.

Как-то пришел Владислав Крапивин, в полном индейском облачении, с убором из перьев на голове. Наверное, переоделся внизу, в каптерке у лифтерши. Он сидел и ждал, должно быть, своего редактора из соседней редакции.

Здесь Юра рассказывал мне про похищенных монахов, героев своей будущей книги. Он мечтал написать Бову-королевича. Это было бы чудо…

Каждую новую книгу Коваля хочется назвать самой лучшей. «Самую легкую лодку в мире» я читала в рукописи. Фраза «Опасайтесь лысых и усатых» теперь на обложке книги 1993 года. Но тогда об этом и подумать было нельзя.

На стадии подготовки рукописи возникали сложности – «непроходимые» места. Мы говорили с Юрой о старике Карасеве из повести «Недопесок». В книге глава называется: «Колеса, которые видит старик Карасев».

Разговор старика Карасева с соседкой Нефедовой рассеял все сомнения в том, что колеса действительно существуют. Главное, у Нефедовой колесо всего сантиметра на четыре, притом коричневое. Что безусловно обидно. А вокруг Лешки Серпокрылова «радуга васильковая с розовым разводом». При объяснении необъяснимых вещей такие серьезные понятия, как аура, чакры, астрал, не применялись.

«Приключения Васи Куролесова». «А книжка-то какая длинная получилась!» – написал автор на последней странице. И правда, сколько в ней людей, событий, острых моментов, неожиданных поворотов, опасностей. И собака розыскная есть – Матрос.

Целый город, фантастический и в то же время реальный. Поначалу это были Мытищи. Но Мытищи, оказывается, нельзя упоминать, из-за какого-то «неупоминаемого» производства. Нужен вымышленный город. Вся редакция в задумчивости. Название придумал Карл. Очень удачное – город Карманов. «Кармановский колхозный рынок» – это же звучит! Художник Лев Дурасов нарисовал на форзацах «Город Карманов и окрестности». Очень красиво. И рынок на территории монастыря…

Вася не сразу стал таким уверенным и по-милицейски категоричным: «Лебедь должен быть белым». И не сразу сложилась, закружилась детективная история. Основная работа как раз с этим была связана. Но очень быстро Коваль стал совершенно свободно управляться с «водопроводчиками», с «темными лошадками», с мусорной урной как орудием чудовищной силы. А в пчелиных вопросах Вася разобрался, пожалуй что, лучше самого знатока Емельяныча.

С удивлением обнаружила такую странность. В повести всего один раз «звучит» жаргон. Рашпиль кричит Курочкину: «Стой, Курица! Стой, дешевая повидла!» Если не считать признания Батона: «А сейчас сижу по глупости. Одному пинджаку рога посшибал». Правда, это, строго говоря, не совсем жаргон.

Юмор у Коваля – пружина, краска, инструмент, особой, превосходной степени точности.

«Вот это фамилия! – подумал Вася – Болдырев! Как будто самовар в воду упал».

«Телевизор тюкнулся об пол, как сотня сырых яиц».

В милицейском «газике»

«Матрос глядел в окно, задумавшись, как пионер, возвращающийся из лагеря домой».

У нас было присловье: «Талант уводит в младший возраст». Соседняя редакция решила издать для младших школьников все, написанное Ковалем. Мы сидели в «Карловых Варах», толковали о сборнике. Названия пока не было. И тут Коваль говорит: «Плачу пять рублей за каждую букву». Не помню, кто еще был. Все молчали. Что-то сработало – бряк! И у меня выскочило:

– Кепка с карасями! – трель из четырнадцати букв. Название понравилось Юре и всем. В нем было что-то собирательное, как в «Корзине с еловыми шишками». В рассказе «Караси» дядя Зуй шел, спотыкаясь, по лесу и нес в кепке карасей, гостинец от кума. Во втором издании сборника этот рассказ тоже стал называться «Кепка с карасями».

Дядя Зуй простодушный, он весь как на ладони. Отдает свою долю клеенки до последнего сантиметра. Край клеенки «был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца». Жаль, что светлый рассказ «Клеенка» не вошел в книжку «Чистый Дор».

«Вода с закрытыми глазами» – диалог ребенка и взрослого. На самой высокой ноте немыслимой чистоты.

«Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья… Я глотнул еще раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы – времени, когда вода закрывает глаза».

Сейчас этот рассказ невозможно читать. Словно в нем предчувствие.

Природа открывала Ковалю свои детские секреты.

«В тот год в садах пахло грибами, а в лесах яблоками».

«…Надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится и прячется листобой».

И один пример записи из жанра «Кратких словариков»:

«Шилишпер. Рыба, которая любит хлопать хвостом по воде. Если б автору предложили стать рыбой, он, конечно бы, стал шилишпером».

Коваль – неохватный! Живопись, графика, скульптура, кино. Эти области искусства Юра считал для себя главными. Но и талант детского писателя уникален не менее, а может быть, и более (реже встречается среди взрослых).

Мне кажется, Ковалю было легко в дошкольном пространстве. Думаю, имею право сказать, что для него это – отрадный остров среди других, безумно важных в его жизни. Может быть, не случайно Юрий Коваль создал гениальный образ – дошкольника Серпокрылова, свободного человека. Он бежал на Северный полюс, сопровождая неукротимого Наполеона Третьего («Что ему в клетке сидеть?»). За один день непрерывных боевых действий дошкольник в офицерской фуражке и с винтовкой из водопроводного железа прошел путь от рядового до высшего воинского звания. «Победные флаги трепетали над головой генерала Серпокрылова».

«Приключения Васи Куролесова» – последняя из книг Коваля, которую я официально редактировала. Хотя нет… Мне достался третий экземпляр рукописи «Промах гражданина Лошакова», еще не изданной. Я вернулась. И старалась смотреть на вещи так, как посмотрел бы Юра. Книга вышла в издательстве «Самовар» в 2000 году. Название другое – «Куролесов и Матрос подключаются». Художник Виктор Чижиков. Замечательно живые, веселые рисунки. Оказывается, и огурцы есть можно с улыбкой.

В 2001 году мне поручили составить сборник рассказов Коваля. В него вошли и рассказы-миниатюры, написанные Ковалем к готовым рисункам Т. А. Мавриной. Книги из этой уникальной серии были изданы один раз и до сих пор не переиздавались. Самое удивительное, что назвали новый сборник рассказов Коваля… «Алый».

Вася Куролесов планировал из Матроса сделать себе друга на всю жизнь. Многие книги Юра дарил мне с надписью: «Другу».

Закончим на веселой ноте.

Коваль знал то, о чем писал, до мельчайших подробностей. Птичий рынок, где взрослые становятся восхищенными детьми. О, валлиснерии! О, данио рерио и барбус суматранус! Юра в этом волшебном мире чувствовал себя, как рыба в воде.

Обаяние Коваля? В военных терминах оно – безоговорочно. В «капустной пьесе» к юбилею Л. Либет была ремарка: «Входит Коваль, весь в вельвете, полный отпад». Чаще он ходил в хемингуэистом свитере. Но всегда был неотразим. Это свойство личности.

Рассказ «Капитан Клюквин» сначала назывался «Пятый этюд Джулиани». Джулиани, Сеговия, Мария Луиза Анидо. В этих именах отзвук времени, когда царила гитара.

Юра прекрасно играл на гитаре. И пел… Для концовки я выбрала не «Сундук» для маленьких жучков, не «Прекрасную Маринэт». Песню, которую слышала один раз. Ее, из-за словарного, так сказать, состава можно назвать «радость филолога».

 
Квартирьеры, квартирьеры, фейерверкера,
Квартирьеры, каптенармуса…
 

Октябрь 2007 года

Валерий Воскобойников
Человек-праздник

Если пытаться изобразить одной фразой Юрин характер, то можно было бы сказать, что это человек постоянно праздничной души. Вне зависимости от того, везло ему в этот момент или не везло, переживал ли он за что-то, – все равно после разговора с ним, после общения оставалось ощущение радости, праздника.

В моем городе Санкт-Петербурге Юру чтят и любят настолько, что, скажем, в Государственном университете культуры и искусства, где существует кафедра детской литературы, каждый год десяток студентов и студенток пишут по творчеству писателя Юрия Коваля курсовые и дипломные работы. Преподает там рыжеволосая красавица, колоссальный энтузиаст детской литературы. Так вот, она однажды попросила, чтобы я ей дал координаты Юры, когда она поехала в Москву. Это было приблизительно за полгода до его кончины. Она побывала в мастерской, как раз в часы, когда он вел семинар с молодыми, и настолько оказалась влюбленной в него за один этот вечер, что немедленно стала писать работу под таким несколько витиеватым названием: «Духовный космос и проблемы личностной эстетики Юрия Коваля в контексте литературного процесса второй половины двадцатого века».

Мне посчастливилось быть одним из первопечатников Юры. Это была первая половина 70-х годов, ленинградский детский журнал «Костер», я как раз стал заведовать там прозой. Этот период, кстати, описан у Сергея Довлатова. Поразительное дело, в первые же дни в стопке отказов нашел письмо приблизительно такого содержания: «Уважаемый Юрий Иосифович. Благодарим вас за внимание к нашему журналу, но, к сожалению, вашу повесть “Недопесок” мы опубликовать не можем, потому что нам нужны произведения на школьно-пионерскую тему». Вместе с еще не отправленным, к счастью, письмом я обнаружил и саму повесть. Передо мной прозой заведовала дама, как раз у Довлатова описанная, она и говорит: «Вы что же, мне не доверяете, раз вы хотите эту повесть публиковать?» А я говорю: «Но это же замечательная литература». А она: «Так вот в том-то и дело, что это замечательная литература». Я говорю: «Ну тогда почему вы не хотите ее печатать?» – «Потому что она привлечет внимание всех, а там есть такие аллюзии!..» Пришлось мне немедленно залезать в словарь и смотреть, что такое аллюзии, потому что слово это я прежде не слышал.

Тут надо обязательно сказать, что у главного редактора, Святослава Владимировича Сахарнова, который как раз меня и позвал, сам только начав работу на этом месте, было отличное чутье на хорошую прозу, и повесть, которую боялись издавать в Москве, была напечатана у нас в «Костре».

Потом мы издали «Пять похищенных монахов», рассказ «Клеенка». Кстати, когда печатали повесть «Пять похищенных монахов», цензура ее в самый последний момент остановила, и та же самая дама мне сказала: «Вот видите, вы поставили журнал под удар. Я же вам говорила, что нельзя печатать Юрия Коваля. Идите, разбирайтесь сами». По своей должности именно она как раз и должна была «разбираться». Но пришлось мне общаться с Горлитом, жутко трепеща за судьбу повести: журнал должен выходить, а номер остановили.

Цензор мне говорит: «А вот у вас тут в повести Коваля написано, что в таком-то городе делают алмазы». А я ему: «Так это же все сочинено». – «Мало ли что сочинено. А у нас есть пункт, запрещающий упоминать подобные города. А тут назван город Карманов, и там делают бриллианты». Я говорю: «Если в этом дело, то давайте как-нибудь выйдем из положения. Давайте, я вам напишу расписку, что такого города не существует, и бриллиантов не существует, и пятерых монахов тоже на свете нет, а существует только один автор, и я за это отвечаю». Она как-то вдруг на меня взглянула с облегчением и говорит: «Пишите расписку». И я ей накатал довольно забавную бумагу, что все описанное в повести придумано, кроме фамилии автора.

Правда, с этой же повести произошла еще одна забавная заминка, причиной которой стал сам Юра. Повесть была уже набрана, находилась в стадии гранок. Оставалась вторая стадия: верстка, и вдруг Юра позвонил со словами, что он хочет ее переписать. Такое в практике подготовки рукописей, пожалуй, не происходило никогда: чтобы автор после всей редакционной, пусть и небольшой по объему работы сам желал переписать повесть, уже размеченную для номера. Понятное дело, что мне и тогда пришлось поволноваться: а ну как Юра не успеет и перепишет так, что она попросту не влезет в номер! Что тогда делать! Но Юра привез новый текст через неделю. В основном была заново написана глава с погоней, где герой на мотоцикле исчезает в одной луже и выныривает в другой.

У большинства людей, которые общались с Юрой, по моим ощущениям, оставалось чувство, что он был одним из самых близких друзей в их жизни. Так на самом деле и происходило. И у меня самого тоже осталось это ощущение – просто щедрость, богатство и талант его души были таковы, что при общении его хватало на нас на всех. Мы с ним дружили довольно долго. Приезжая в Ленинград, в 1980-е годы, он каждый раз бывал у нас дома, в феврале несколько лет подряд мы с ним съезжались в Ялте, и я, человек, никогда в жизни стихов не сочинявший, а писавший только детские книги, под воздействием его обаяния тоже начинал говорить примерно такими стихами:

 
Сегодня в Ялте расцветает
На радость жителям миндаль.
Все оттого, что проживает
Здесь на Судейском Ю. Коваль.
 

Судейский переулок – таким был адрес Дома творчества. И чувство, что Юра является лучшим близким другом естественно заражало нас всех так же, как и его жизненная энергия. То он уводил нас ранним февральским утром в горы, и мы втроем, вместе с Яковом Акимом преодолевали Крымский перевал. К счастью, все заканчивалось благополучно – в сумерках мы-таки выходили к какому-то поселению, откуда часа три ехали на автобусе назад до Ялты. В другой раз втроем с тем же Яковом Акимом мы не спали до половины пятого утра, чтобы, расставив на балконе дома творчества телескоп, который Юре прислали из ФРГ в качестве гонорара за изданную книгу, наблюдать за восходом Юпитера. А уже на другой день он брал планшет, и я отправлялся вместе с ним на этюды.

Юра щедро делился с нами и стихами. Я думаю, что у многих знакомых хранятся дома его стихи, о которых окружающие едва ли догадываются. Любил он и петь: для себя и друзей. Помню 1984 год, когда Юра привез из Москвы песню, только что созданную Юлием Кимом, это была прекрасная «Не покидай меня, весна». Юра нам пел ее в Ялте каждый день, и она потом много лет звучала в нашей семье как сладостная музыка. А однажды Юра посвятил нашей немногочисленной семье стихотворение. Был 1982 год, февраль. Два примечания: мы с женой тогда ожидали нашего сына, она была на восьмом месяце. Но внешне это не очень проявлялось. А еще здесь упоминается Кирилл – это замечательный друг Юры, талантливейший художник. Вот те стихи, точнее, песня, которую он нам подарил:

 
Город Ялта, город Ялта
Паруса и якоря,
Мою душу разменял ты,
Горы с морем сотворя.
 
 
То я к морю, то я в горы,
То я вверх, а то я вниз.
Моих взоров точит шпоры
Синеглавый кипарис.
То мой взор в морских пучинах,
То средь каменных стихий,
То в кругу других мужчин ах!
Бьет по шару тонкий кий.
 
 
Без руля и без ветрила
Кисть как птицу оперил,
О балконные перила
Опирается Кирилл.
 
 
Соблюдая чувство меры,
И на первый взгляд вдвоем
Воскобойников Валера
На обед идет втроем.
 
 
Рыщут чайки в синем ветре,
Над волнами семеня.
Бесконечный храм Ай-Петри
В полуметре от меня.
 

Ну и приписка:

«Валера, это черновик, прости меня, записал, что готово. С любовью к вам. Ю. Коваль».

В песне, подаренной нам, очень хорошо изображена им самим полная энергии жизни, мятущаяся Юрина душа, которая всегда живет в нашей памяти.

Ноябрь 2007 года