Текст книги "Кандинский. Истоки. 1866-1907"

Духовная паника и надежда

19 марта 1907 г. Габриэла, уступив просьбам Кандинского, вернулась в Севр. 1 июня они выехали в Париж, а через несколько дней в Кельн, прибыв туда 11 июня. Затем Габриэла поехала в Бонн навестить своего брата, а Кандинский отправился лечить нервы в санаторий в баварском городке Бад Райхенхаль (Bad Reichenhall), где пробыл с 13 июня по 23 июля. С Габриэлой он встретился 30 июля в Штутгарте. В августе они путешествовали пешком и на велосипедах по Швейцарским Альпам. 8 сентября они приехали в Берлин и оставались там до апреля 1908 г. [Heller 1997: 14–15; Kleine 1994: 274–282].

Кандинский работал над Паникой и Утренним часом в основном в Бад Райхенхале. Физическое и нервное истощение обострило его размышления о смерти, жизни и душе. Он писал Габриэле:

И я все еще хочу рисовать и делать важные дела. Один бельгийский поэт сказал: «Pour vivre après la mort, soit donc mort la vie»[226]226
  В жизни есть смерть для жизни после смерти (фр.).


[Закрыть]. Это понравилось мне, но для чего есть во мне все еще много телесных сил или даже желания? Худшее в том, что именно благодаря моему состоянию телесное начало получило преимущество. Нужно, чтобы телесное было крепким, и с помощью него развивать духовное. О, прежде у меня было этого больше, много больше. А теперь мне недостает главного. Я отупел. И лишь музыка меня пробуждает. Такой смерти я не хочу, а кроме всего, через такую смерть придешь к такой же жизни. Я хотел бы снова чувствовать, снова, как прежде, плакать перед Природой, и стоять на коленях, и благодарить. <…> Однако необходимо, совершенно необходимо вернуться к прежней жизни или получить новую форму. Я больше не могу жить слепым и глухим после того, как я имел глаза и уши. И я чувствую себя таким далеким от всех. <…> Я вишу в воздухе. Это хорошо, но мне нужны и крылья. Я гляжу сверху на все чистое и вижу беду, уродство, грязь. Но и покойное, чистое тоже. К этому последнему принадлежишь и ты. А в незапамятные времена принадлежал немного и я[227]227
  В.В. Кандинский – Г. Мюнтер, 10 июля 1907, из Бад Райхенхаля в Бонн (ФМА).


[Закрыть].

Кандинский искал спасения в искусстве. В эскизе к Панике (ил. 64), развивающей мотив из «Стихов без слов» (ил. 23), всадники в смятении скачут сквозь ночную мглу. Один, с безжизненным лицом, закрыл глаза и поднял руки, не контролируя движение лошади. Другой повернул к зрителю белое лицо с широко открытыми глазами, в которых кроется страх. В книге «О духовном в искусстве» художник описал «духовную ночь»:

Одиноких алчущих и имеющих способность видеть высмеивают или считают психически ненормальными. А голоса редких душ, которых невозможно удержать под покровом сна, которые испытывают смутную потребность духовной жизни, знания и прогресса, звучат жалобно и безнадежно в грубом материальном хоре. Постепенно духовная ночь спускается все глубже и глубже. Все серее и серее становится вокруг таких испуганных душ и носители их, измученные и обессиленные сомнениями и страхом, часто предпочитают этому постепенному закату внезапное насильственное падение к черному [Кандинский 1992: 19].

Три странника в Панике, идущие в сторону, противоположную движению всадников, представляют души «одиноких алчущих», ищущих путь к свету. Чернобородый странник средних лет с посохом в руке, склонил голову и повернул лицо к нам. Он не уверен в себе, сомневается в выбранном пути. Он близок тем героям Кандинского, которые находятся в состоянии внутреннего колебания (Русский рыцарь, ил. 15; Древнерусский рыцарь, ил. 54). Он следует за стариком с длинной белой бородой, который поднимает голову и смотрит вперед. Старик надеется увидеть свет за тьмой, в отличие от «вечного скитальца» в Пестрой жизни. Впереди идет златовласый юноша, напоминающий ряд прежних образов Кандинского (Юноша, ил. 20; титульный лист «Стихов без слов», ил. 23; Приезд купцов, ил. 55; Пестрая жизнь, ил. 60). Фигура златовласого юноши наиболее сильно освещена. В руках он держит желтый сосуд или лампаду. Три странника выражают разные грани личности Кандинского, его сомнения, надежды и готовность к новым духовным исканиям. Здесь, как и в других произведениях, он создал собственный символ-миф, заново истолковывая традиционный символизм трех возрастов и евангельский рассказ о трех волхвах.

Утренний час (ил. 65) изображает воинов – защитников древнерусского города. Солнечный восход несет свет в темный мир, предвещая будущий триумф солнца. Трубач вдали обращен к восходу. Над ним золотисто-белые облака и белые лебеди, летящие к городу «вестники света». В иллюстрации на титульном листе «Стихов без слов» (ил. 23) чудовищные облака господствуют над миром в момент приближения катастрофы, о которой возвещает трубящий всадник. В Пестрой жизни (ил. 59) белый город находится под черным, «эсхатологическим» небом. В Утреннем часе земной город освещен лучами восходящего солнца, а трубач становится «герольдом надежды».

По теме и характеру Утренний час Кандинского близок картине Виктора Васнецова Три богатыря (1898; ГТГ). По мысли Васнецова, герои – защитники русской земли несут службу «на богатырском выезде, примечают в поле – нет ли где ворога»[228]228
  В.М. Васнецов – П.П. Чистякову, 25 апр. 1882 г. (цит. по: [Васнецов 1987: 59]).


[Закрыть]. Владимир Стасов писал, что в Трех богатырях воплощена «вся сила и могучая мощь русского народа», «сила торжествующая, спокойная и важная, никого не боящаяся и выполняющая сама, по собственной воле, то, что ей нравится, что ей представляется потребным для всех, для народа» [Стасов 1987: 327].

Другая типологическая параллель героям Утреннего часа – былинные богатыри, защищающие святую Русь от врагов-«безбожников»:

 
Постоим мы за веру христианскую,
И за те же храмы за божие,
И за те же честные монастыри
И своею мы кровью горячею,
И поедем мы в далече чисто поле
На рать силу великую,
Поедем мы все покаемся
 

(«Илья Муромец и Мамай» [Тихонравов, Миллер 1894(2): 26]).

Четыре воина на переднем плане картины Кандинского выражают различные отклики на изменения, несомые светом в прежде темный мир. Лучник и меченосец справа представляют грубую материальную силу. Лучник поднимает голову, отклоняя ее влево, задумчиво касаясь рукой бороды. Он ощущает свет, но еще не понимает его истинного глубинного смысла. Меченосец стоит с опущенной головой, все еще погруженный в мысли, владевшие им в то время, когда мир был во тьме. Юноша слева, наивно улыбающийся, отражает телесное восприятие жизни. Хотя он не понимает духовный смысл идущего света, он первый принимает его радостно. Кандинский написал эти три фигуры в своей обобщенной примитивистской манере[229]229
  «Примитивизм» Кандинского имеет ряд стилистических параллелей с работами Поля Гогена (Paul Gauguin), которые он видел в на выставке в «Салоне» 1906 г.: Желтый Христос (1889; Albright-Knox Art Gallery, Buffalo); Распятие (1889; Belgian Royal Museum of Fine Arts, Brussels). В 1905–1907 гг. Вламинк (Maurice de Vlaminck), Дерен (Andre Derain), Матисс (Henry Matisse) и Пикассо (Pablo Picasso) начали развивать современный «примитивизм» [Flam 1984: 215]. Русское народное искусство является другим источником «примитивизма» Кандинского в Утреннем часе [Богуславская 1968: № 34, 39].


[Закрыть]. Только юноша в середине, образ которого связан с иконографией героя из «Стихов без слов» (ил. 23), переживает духовный смысл света. Он молится, подняв глаза к небу. В образе пары юношей в Утреннем часе, продолжающем аналогичный мотив из Приезда купцов (ил. 55) и Пестрой жизни (ил. 60), Кандинский выражает идею взаимосвязи между двумя противоположностями, между внешним и внутренним, телесным и духовным. Несмотря на различие отношений героев к заре, они были едины в период эсхатологической борьбы между светом и тьмой, и сейчас они вместе встречают внутренние перемены в мире, которые еще не исполнились, но уже возвещены.

Паника, Набатный колокол, Утренний час были написаны после окончательного подавления революции в июне 1907 г. Немедленно после этого события влиятельные свободомыслящие русские интеллигенты – Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Петр Струве, Семен Франк – попытались осмыслить результаты революции и их влияние на духовное состояние русского общества. Перейдя от идей социализма и материалистической философии к идеалистическому мышлению, выраженному в сборнике «Проблемы идеализма» (1902), в последующие годы они сформировали целое религиозно-философское общественное направление. Важным итогом их работы в течение 1907–1908 гг. стали «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» (1909).

Лучше всего позиция этих мыслителей представлена Бердяевым, который уже с июля 1907 г. начал публиковать статьи, поднимавшие вопросы, связанные с изменившейся ситуацией. Бердяев считал, что после крушения революции в русской интеллигенции и в народе начался «сдвиг воли и сознания», глубокий «кризис веры», ведший к иному миропониманию. Он писал, что сам «глубоко пережил тот перелом», который он назвал «духовным кризисом интеллигенции» [Бердяев 1998: 9–11]. По его мнению, революция обнажила духовную «болезнь» интеллигенции и народа, «раздробила» волю народа, высвободила «стихию распада и вражды», насилия, ненависти, нигилизма. В революции «перемешались добро со злом», и она стала «карой за историческое богоотступничество».

Бердяев верил, что разрушительные силы хаоса, выявленные в народе революцией, не являются его сутью. В народе всегда была «жажда правды Божьей на земле». Такая же жажда была и у русских богоискателей-интеллигентов. Это давало Бердяеву надежду на духовное возрождение России, для которого, как он считал, необходимо осознание ценности «личности» и «всенародной жизни». Интеллигентная личность должна стереть прежнюю классовую противоположность народу и «слиться» с народом как «мистическим организмом». «В народ входит всякий, кто принял внутрь себя объективную, бескорыстную правду».

«Новая интеллигенция» должна перейти от старой «философии обиды и рабства» к «философии вины и свободы», так как и «христианство – религия вины и свободы». Обида и рабство рождают бунт, социальную революцию. Тот, кто осознал свою внутреннюю свободу, может принять на себя и ответственность. Мука вины даст ему искупление. От чувства вины рождается любовь. Путь к новой жизни не может лежать через социальную революцию, нацеленную на конституционную демократию и сопровождающуюся разрушением и насилием. Война с государственным злом должна идти по «органическому пути», в соответствии с «историческими этапами» внутреннего, религиозного «роста народа». Этот путь постепенно приведет к отмиранию «зла государственного насилия» и к утверждению органического идеала «свободной теократии». «Общественное возрождение должно пойти из глубин религиозной жизни», личной и народной.

«Россия – страдающее живое существо и ее нужно любить». У России есть «великая миссия» духовного соединения Востока и Запада. Настоящий русский мессианизм богоискателей, «взыскующих града Божьего», Грядущего Града, никогда не был связан с утверждением национализма и государства, но основывался на религиозном сознании. «Русская идея» – это раскрытие «в национальном сознании вселенских начал правды и свободы Христовой». Таковы положения, высказанные Бердяевым в работах «Русские богоискатели» (июль 1907), «К психологии русской революции» (июль 1907), «Из психологии русской интеллигенции» (октябрь 1907), «Бунт и покорность в психологии масс» (декабрь 1907), «Больная Россия» (февраль 1908), «К вопросу об интеллигенции и нации» (ноябрь 1908) [Бердяев 1998: 37–45, 46–66, 69–78, 79–88, 89–98, 130–138].

Русский мессианизм и «философия вины» в картинах Кандинского конца 1907 г. не выражены открыто. Но две основные части социально-философской концепции Бердяева и его единомышленников – «духовный кризис» и «духовное возрождение» – находят свои прямые типологические параллели в образах Паники и Утреннего часа. Паника – это духовный хаос, состояние перелома, отвечающего настроениям в «больном» русском обществе после крушения революции. Три странника в духовной ночи дают надежду на исход из кризиса, которую питал Бердяев, говоря о русских богоискателях из народа и интеллигенции. В Утреннем часе отразилась вера Кандинского в преодоление «раздробленности» народа, в его соединение в целостный «организм», в грядущее духовное возрождение России, в достижение Грядущего Града. Бердяев говорил о необходимости соединения личности с «всенародной жизнью». Утренний час – символ-миф Кандинского, в котором он, как русский интеллигент, открыл свой путь духовного спасения через внутреннее слияние с народным «мистическим организмом».

Заключение

Отправной точкой Кандинского было стремление проникнуть в тайну духовного. Его личные искания определялись неприятием языческого «материализма» и позитивистским скептицизмом в отношении веры. Жажда духовного и отрицание религиозной веры скептическим разумом сформировали в нем то внутреннее противоречие, которое повлияло на влечение многих интеллигентов того времени к метафизике символистского мировосприятия.

Кандинский шел своим путем к искусству как, по словам Андрея Белого, «опосредованной религии личности». Уже в юности он ощущал, что искусство –

…Есть та обетованная земля, где можно скрыться от самого себя. Искусство парализует чувство тела, т. е. тело не чувствуется, живешь лишь тем, что принято звать душой[230]230
  В.В. Кандинский – Н.Н. Харузину, 27 дек. 1889 г., из Одессы (АХ, ф. 81, д. 17, л. 105–106).


[Закрыть].

В личной жизни Кандинского его духовные идеалы неизбежно сталкивались с реальностью. Габриэла Мюнтер вспоминала: «Он был идеалистом и не хотел быть бесчестным, но когда он действительно понял, что мы не созданы друг для друга, он стал невыносим и несправедлив»[231]231
  Münter G. Beichte und Anklage (Исповедь и обвинение), 12 нояб. 1925 г. (ФМА); см. также: [Heller 1997: 27–28; Hoberg 1994: 28].


[Закрыть]. В 1915 г. Кандинский послал ей прощальное письмо:

От меня продолжает ускользать ясное понимание самого себя. <…> Это просто не мой талант – ясно понимать себя в моей личной жизни. Я слишком импульсивен в этом отношении, слишком безумен и, возможно, слишком подвержен настроению. Только в искусстве я действительно знаю, полностью и безошибочно, что я хочу. Вот почему я достигаю чего-то. В моей личной жизни я не знаю, что я должен или хочу дать кому-то. Я действительно хочу только одной вещи (что я знаю): чтобы никто не страдал из-за меня. <…> Такой человек должен жить один. <…> Возможно, это только благодаря тому, что мой идеал любви больше моей способности осуществить его. <…> Возможно, порой в своей жизни я действительно любил «ее» и не смог встретить ее снова. Возможно, я ищу ее. Если эти слова причиняют тебе боль, не забывай, что я страдаю от них не меньше. <…> Любовь (согласно моему идеалу) должна быть бесконечной и плодотворной во всех отношениях. Только искусство я люблю таким образом. Возможно, в моем сердце нет места для другой любви. Или возможно я не способен на любовь в человеческом смысле. Такую любовь, о которой я говорю, ты тоже никогда не испытывала <…>. Когда я думаю о тебе, мое сердце болит, как будто разрывается, и я хочу пролить кровь за тебя. Ты никогда не должна забывать и должна постоянно чувствовать, что я, который погубил твою жизнь, действительно готов пролить кровь за тебя[232]232
  В.В. Кандинский – Г. Мюнтер, 11 марта 1915, из Москвы в Цюрих (ФМА); см. также: [Heller 1997: 22–23].


[Закрыть].

Кандинский пытался разрешить конфликт между «плотью» и «душой» через выражение в символических образах своих внутренних переживаний реальности. Согласно идеям символизма, для истинного художника реальность является первичным источником. Ей принадлежит его природное «я» со всем его индивидуальным опытом жизни. Он избирает жизненные впечатления, которые глубоко проникли в него, стали внутренне запомненными переживаниями. Творческое «я» художника претворяет эти переживания в «символы-мифы», которые соединяют его «душу» с «волнениями вечности» [Белый 1994: 90–105].

С начала своих целенаправленных художественных исканий в 1897–1907 гг. Кандинский создавал образы и мотивы, которые переходили из картины в картину в разных иконографических вариантах и с разными смысловыми подтекстами, меняющимися в соответствии с усложнением его жизненного опыта. Внутренне взаимосвязанные образы составили систему символов, объединенных «мифом» художника о духовном преображения «плоти» своего природного «я» и мира. Большую роль в формировании этого «мифа» сыграли личное богоискание Кандинского, его индивидуальные «эсхатологические» переживания и «эсхатология» Первой русской революции.

Система символов открывала Кандинскому путь дальнейшего художественного развития. Белый писал, что творческое «я» должно стать «законом» для символиста. Он «должен стать собственной формой: его природное “я” должно слиться с творчеством» [Белый 1994: 334–338]. Кандинский открыл для себя эту возможность в абстрактном искусстве, к которому он постепенно приближался с 1908 г. В прощальном письме к Габриэле он утверждал: «я должен иметь абсолютную свободу тогда, когда мое искусство и жизнь соединяются»[233]233
  Там же.


[Закрыть]. Свободное самовыражение в абстрактной живописи означало для него полное растворение его природного «я» в творчестве. Постепенно меняя иконографию фигуративных символов на абстрактные формы, он двигался к прежней цели – воплощению духовной реальности. Символизм заключил духовное содержание символа, не имеющее образа, в «плоть» представляемого объекта. Абстрактное искусство открыло путь разрешения конфликта между «плотью» и «душой» образа: растворение «плоти» в абстрактной (нематериальной) субстанции «души».

Приложение
Письма В.В. Кандинского Н.Н. Харузину

Фотография Н. Харузина

Обложка книги Н. Харузина о древних русских церквях. Париж, 1893

Фотография В. Кандинского

№ 1

23 Апреля [18]89 г. Москва

Очень рад за Вас, Николай Николаевич, что сам Гурзуф доказал Вам справедливость моих слов[234]234
  Н.Н. Харузин находился в это время в этнографической экспедиции в Крыму.


[Закрыть]. Жить в Гурзуфе значит постоянно видеть вдохновлявшие Айвазовского[235]235
  Иван Константинович Айвазовский (1817–1900), профессор Императорской Академии художеств, написал ряд известных морских пейзажей в окрестностях Гурзуфа: Гурзуф ночью (1849, Всероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург), Гурзуф (1859, Харьковский художественный музей, Харьков).


[Закрыть] и Судковского[236]236
  Руфим Гаврилович Судковский (1850–1885), академик Императорской Академии художеств, автор множества морских крымских пейзажей.


[Закрыть] картины. В Гурзуфе, по-моему, всего рельефнее выступают красоты Черного моря. Здесь они бьют по нервам. Человек, не видевший Черного моря, будет подавлен, поражен его силой. Только раз видевший его, приглядевшийся к нему, снова поймет его самим чувством. Представив себе Гурзуф, я особенно сильно почувствовал всю тяжесть жизни теперь в Москве. Сидишь тут, в окно так и бьют горячие лучи солнца, а ты … читаешь о консисториях, благочинных, иеромонахах![237]237
  Перечисленные термины связаны с университетским курсом церковного (канонического) права. Консистория в Русской православной церкви – орган церковно-административного управления при епископах. Благочинные – помощники епископа в надзоре за епархиальными церквами и духовенством; должность введена в XVIII в. Иеромонах – монах в сане священника.


[Закрыть] На носу репетиции Павлова[238]238
  Павлов Алексей Степанович (1832–1898), профессор церковного права на юридическом факультете Московского университета.


[Закрыть]. А там Янжул[239]239
  Янжул Иван Иванович (1846–1914), экономист, статистик; профессор финансового права на юридическом факультете Московского университета (1876–1898).


[Закрыть], Камаровский[240]240
  Камаровский Леонид Алексеевич (1846–1912), профессор международного права на юридическом факультете Московского университета.


[Закрыть] и т. д., и т. д. Целая серия противовесенних курсов[241]241
  Пройдя с 1885 по 1889 гг. все университетские курсы, Кандинский готовился к сдаче экзаменов на получение диплома.


[Закрыть]. А мысли бродят где н[и]б[удь] в Крыму, то в Париже, то у Зырян. Выставка передвижников овладевает чувствами и фантазией, тянет к краскам. А тут … консистории … Какую картину Поленов[242]242
  См. ил. 7. О XVII выставке передвижников в Москве в 1889 г. см. третью главу.


[Закрыть] выставил, если бы Вы видели. Горячие тона южного летнего солнца, зеленое озеро, вдали синеющие горы, раскаленное небо. Дивная красота и Христос. Он идет и он выше и прекраснее самой природы. Лица почти не видно. Все выражение в фигуре. Самый замысел и построение ее может Вам передать отвратительный рисунок в начале письма. Выше этой картины нет на выставке, но ее почти не замечают, т[ак] к[ак] лица почти не видно. Мне больно за Поленова.

«Зырянить» я начну с 20-го мая[243]243
  Судя по дорожному дневнику Кандинского, он отправился в Вологодскую губернию 28 мая 1889 г. (ДК, с. 180).


[Закрыть]. Лучше всего писать мне в Вологду до востребования. Дальнейшие адреса пришлю. Пишите, Николай Николаевич. Я очень рад Вашим письмам. Крепко жму Вашу руку. Желаю Вам отдохнуть и крепнуть, крепнуть.

Ваш В. Кандинский

Мой поклон П. М-чу[244]244
  Богаевский Петр Михайлович (1866–1929), член этнографического кружка Н.Н. Харузина, впоследствии известный специалист по международному праву. В студенческие годы изучал обычное право и верования вотяков (удмуртов). См., например: [Богаевский 1890].


[Закрыть]

АХ, ф. 81, д. 98, л. 135–136

№ 2

[2 декабря 1889 г., Москва]

Многоуважаемый Николай Николаевич,

Посылаю Вам отчет о моем сообщении для протокола, Савваитова[245]245
  Савваитов Павел Иванович (1815–1895), археолог, историк, лингвист; изучал вологодские храмы и диалекты зырянского языка. Его работа «Зыряно-русский и русско-зырянский словарь» [Савваитов 1859] была удостоена Демидовской премии.


[Закрыть] и свою печаль. Паппе[246]246
  А. Паппе, этнограф, изучал обычное право, см.: [Паппе 1889: 50].


[Закрыть] сделал не всю работу. От дальнейшего участия в библиографии отказался и т[аким] обр[азом] у меня получилось 15 газет, к[о]т[о]р[ы]е я д[олжен] пересмотреть, кроме др[угих] изданий. Это задержит библиографию, что мне крайне неприятно. В заседании не было никого из библиографов; не знаю, когда нам пришлют свои работы. Одним словом, я в унынии и отчаянии. Боже мой, как все всегда выходит не по человечески!

Сегодня ждал Вас с Казминым[247]247
  Казмин Алексей Александрович, этнограф, занимался этнографией казаков, см: [Казмин 1889].


[Закрыть] до 2 1/2 ч. Неужели Вы захворали?

Крепко жму Вашу руку.

Ваш В. Кандинский

2. XII. [18]89. М[осква]

АХ, ф. 81, д. 17, л. 104

№ 3

27 декабря [18]89 г., Одесса

Небо серо, море серо, в воздухе мгла какая-то, на улицах пусто, дома темны, люди скучны…. Вот он благодатный юг и его «Пальмира»! Был я у моря; оно слабо плещется об обалдевшие камни. Тоскливее этой песенки трудно что-либо придумать…. Как же не «обалдеть»? Безысходно, безнадежно скучно. Не будь здесь родных бежал бы – куда? Если хотите некуда. Ибо везде одно и тоже. Как же не сделаться неврастеником? Как, наконец, не сделаться гиппохондриком и не вообразить, что сердце есть не более – не менее, как пароходное колесо, которое болтается в пространстве совершенно безрезультатно? Как не вообразить, что в голове, вместо надлежащего моря, сидит легион чертиков, хором вопящих: тошно! Хорошо быть «просветленным духом» и наблюдать наше скучанье, но сидеть лишь в ожидании этой благотворной метаморфозы не всякому по силам. Да, наконец, и духам скучно: они все знают и единомыслящи. Как говорится, ни теперь, ни сзади, ни впереди. Скучное, бесцельное вставанье, визиты, обеды, вечера, сон… Может быть сон всего этого лучше, но спать постоянно нельзя. Простите, дорогой Николай Николаевич, за нытье. Писать иначе я не мог, вовсе не писать тоже не мог.

Сегодня иду на «Кармен». Хорошая вещь музыка. Как можете Вы так редко ее слушать? Я же умудрился не привезти совсем ни «контрабас», ни масляных красок и теперь довольствуюсь самобичеванием. А ведь искусство, хоть и дилетантское, есть та обетованная земля, где можно скрыться от самого себя. Искусство парализует чувство тела, т. е. тело не чувствуется, живешь лишь тем, что принято звать душой и в этом отдых.

Я очень скверно написал, т[ак] к[ак] рука не ходит, лень какая-то. Крепко жму Вашу руку. Мой очень большой поклон всем Вашим. Пишите, Николай Николаевич. Как Вы живете?

Ваш В. Кандинский [подпись]

АХ, ф. 81, д. 17, л. 105–106