Текст книги "За пригоршню астрала"

– О ты, имеющая прибывать в первом воздухе, ты, могучая в части земли, исполни приговор, – одними губами, будто отгоняет выдохом кружащее в воздухе перышко попугайчика, прошептал командир.

Серебряная лодочка почти беззвучно бумерангом шелестнула по воздуху и воткнулась улепетывающему стажеру в затылок чуть повыше бронеошейника. Так и подавился плевелами стажер, не добравшись до зерен. Остался невыездным верблюдом у ворот игольного ушка. Уже мертвый Петруха по инерции сделал два шага и растянулся возле ног мраморной музы Клио. И закрыл свои карие очи. Его язык вывалился изо рта, будто мальчишка хотел в последний раз по детски облизать губы. Модное пальто безнадежно испачкалось кровью.

Максимыч сдернул кепку с вспотевших коротко стриженых седин и надвинул на глаза ближайшему каменному идолищу, не важно, какому. Стянул за рукава плащ и неодобрительно поцокал – уже вторая пуговица успела оторваться. Затем плащ был перекинут через руку услужливому греко-римскому идолищу, а исполненный скорби полковник Внутренней разведки не спеша направился к убиенному, неврастенически морщась на скрип и хруст мелких осколков мрамора под ботинками. Наклонился. Потрогал сонную артерию, выдернул окропленную лодочку, пристегнул к цепочке и накинул петлю цепочки с гривной на шею. Гривной, напившейся крови девственника.

Зверь прятался внутри Максима Максимовича Храпунова. Зверь прятался за маской слуги царю, отца солдатам. За низкими седыми бровями, за мешками под глазами, за сжатыми в ровную линию губами. И пока с Максимычем была гривна, безопасны для Зверя оставались любые экзорцисские шоу, любые мессаги Белой Магии, любые наисвятейшие мощи. Потому что на гривне была записана повесть о том, как Дажьбог уничтожил равновесие между Навью и Явью.

Волкодлак-Зверь, прячущийся внутри начальника петербургского отдела ИСАЯ, почуяв кровь девственника, проснулся. Сначала Зверь усилием воли переиначил генетическую программу организма. Скелет изогнуло дугой, склонив череп ближе к долу. Носовые кости потянулись в длину, отбирая костную ткань у лобных, глазницы разъехались. Внутри черепа стали сжиматься соединительно-тканные мембраны, деформируя кровеносные сосуды, нервные клетки и волокна мозга. Челюсти начали удлиняться вперед, конечности наоборот – вжиматься. Из опустившегося параллельно горизонту тазового пояса устремился наружу росток хвоста. Кисти и ступни как бы стали вбирать пальцы внутрь, и на задних лапах осталось четыре пальца. Зато вместо ногтей образовались огромные клювообразные кофейные когти.

Ноздри впитали запах окислившихся трупов ассистентов Черного Колдуна, и этот запах уже воспринимался не смрадным, а сладким.

Новые гормоны, как метастазы, по капиллярам достигли волосяных фолликул. Волосяные мешочки резко увеличились от притока кератиноситов. И под давлением скопившегося кератина волосы поперли по всему телу, пронзая, распарывая и стряхивая лоскуты одежды…

* * *

…По красному, по белому, по черному паркету тяжело несся Передерий. Со скоростью пушечного ядра, но самому ему каждый прыжок казался в три раза короче.

Чуть не сшибая с постаментов полами вывернутого наизнанку пальто вычурные и огромные, похожие на ванны-джакузи вазы, бежал Передерий. Чуть не сворачивая со стен полные ужаса картины «Мученичество апостола Петра», «Похищение Европы», «Оплакивание Христа» и прочие страсти. Обесцвеченное и синее венецианское стекло и литургические приборы отражали в размытых образах бегство Герасима, его горящие рубинами глаза и развевающиеся высохшими водорослями космы. Его прилипшую к телу запятнанную рябиновым соком белоснежную рубашку и черную съехавшую набекрень бабочку.

Самую страшную ошибку в жизни совершил Черный Колдун. Все учел, все подстроил, чтобы недруг – грязный астралиец – примчался, как муха на кусок тухлого мяса. Обложил новоязыческое капище астральными минами-растяжками, чтобы цепные псы недруга получили весточку из Южно-Сатанинска. Вызвал снег, чтоб кресты на церквях стало не видать. А вот то, что злейший враг Передерия может использовать против Передерия отсеченную часть плоти Передерия, не учел. А ведь не первый век заклято тело Передерия, отказал он когда-то Врагу Рода Человеческого свое тело за Черное Искусство, и с тех пор все от Передерия отошедшее обращается Передерию же во зло.

Баррикадой на пути Герасима встали новые двери. Контур беглеца вырос в полный рост на вишневой вертикальной плоскости. Но растолкал половинки плечом Черный Колдун… И замер как вкопанный. Судьба явила милость – привела в Рыцарский зал. Полный колющего, режущего и рубящего оружия Рыцарский зал.

Плоть от плоти Передерия – отсеченная колесом вагона метро рука – никогда не успокоится. Разруби на тысячу долей, и каждая будет стремиться к ненавистному Передерию. Сожги руку, и облако отравленного, как Звезда Полынь, пепла погонится за обреченным Передерием. И выворачивай – не выворачивай одежду наизнанку, не спасет. Но ведь проклятую руку можно нашпилить на сталь, а сталь вогнать в дерево, хотя бы в ту же дверь. И рука окажется как на вертеле. И пока она освободится, Черный Колдун успеет вернуться и стать древнеславянским божеством. Надо только, чтобы у него оказались гривна и кольцо, и его избрала принявшая в тело богиню дева.

А став древним богом, он припадет к стопам всевышнего и принесет к его стопам языческую силу, как преклоненное знамя. И, может быть, Христос в великой милости простит Герасима за то, что сей непутевый некогда польстился на посулы Врага Рода Человеческого. И отпустят Герасиму великие грехи его, и спадет проклятие с измаявшегося тела. И тогда обретет покой бедный Передерий и сможет С ЧИСТОЙ ДУШОЙ уйти в могилу.

Надсадно сипя, исполненный мрачной решимости Герасим включил в зале полный свет и прошелся вдоль экспонатов. Две люстры ожили и засияли, как два Солнца. Электрический огонь озолотил лезвия кинжалов-базелардов и тесакоподобные полозья глеф, засверкал на изгибах шлемов-саладов и щитов-рондашей, заискрил на кончиках колючих шпор. Утопленным в рукав кулаком Черный Колдун рубанул по глянувшейся витрине и под нытье очнувшейся сигнализации выгреб из перевирающих люстру осколков испанскую рапиру. Холодную на ощупь, словно найденную в вечной мерзлоте.

Он вовремя обернулся лицом к дверям. Царапающая ногтями раскаленный электрическим заревом паркет, свистящая по надраенному паркету роликовым коньком черная рука влетела в зал. И по инерции ее пронесло мимо преследуемого.

Герасим вертикально саданул клинком, но промазал. А рука, отбуксовав, метнулась под ноги и с обезьяньим проворством покарабкалась вверх по брючине.

Словно футболист, перепасовывающий мяч, в подскоке Передерий взбрыкнул ногой. Черная, будто пропитанная дегтем рука не удержалась, цепкости не хватило, и, отлетев по дуге, мягко о пять пальцев приземлилась на стеклянный шкаф, содержащий три полных комплекта немецких рыцарских доспехов. Много веков тому – десять дней назад у Стерлигова в квартире так же в ряд стояли самовары, и свет так же облизывал им брюха.

Одной попытки хватило, чтобы Герасим осознал – выдернуть глубоко засевшую в паркет рапиру отнимет чересчур много времени. В два прыжка вернувшись к рассаженной витрине, не спуская глаз с готовящейся повторить атаку черной, будто выкупанной в мазуте, руки, он на ощупь выгреб из осколков вторую рапиру. Больно порезался об здесь же валяющуюся дагу[23]23
  кинжал для левой руки


[Закрыть], и от этого пуще рассвирепев и закричав корабельным басом, обрушил сталь на стеклянное хранилище. Полосующий удар на отдергивании.

Сигнализации пиликали на разные лады, словно плакали разбуженные гиены. Стоявшие в шкафу три железных истукана, ломаясь в суставах, стали рассыпаться в струях стекла. Под ноги Герасиму откатился созревшей шишкой дробно тарахтящий шестопер.

Герасим не сразу и сообразил, куда подевалась черная рука. И безысходная предсмертная тоска проступила горьким потом. Но вот в пустоте отлетевшего рыцарского шлема-армэ обозначилось шевеление, и снова был готов биться Передерий за пригоршню астрала. Радостно хэкнув, Герасим рубанул наотмашь по шлему, но тевтонское железо выдержало, только прогнулось. Поняв, что обнаружена и нечего тут притворяться моллюском, черная, будто сваренная в чернилах, рука шмыгнула из шлема, как скворец из скворечника.

Удары сыпались, Передерий дробил паркет, лишь щепки взлетали, словно силос из газонокосилки. Но черной, будто оттяпанной у негра руке везло, как заговоренной. Она с маху вписалась в стальную рукавицу от обрушенного доспеха, совершила три неловких прыжка, квакая консервной банкой, но посчитала, что маневренность ценнее, и покинула убежище раньше, чем Черный Колдун успел разрубить рукавицу надвое.

Так они оказались рядом с главным украшением зала – красивыми, как знаки Зодиака, четырьмя манекенами всадников. Электрический свет соскальзывал с доспехов, как с ледяной горки, и ломался на стальных швах, как льдина в ледоход. Отражение Передерия переполнило стеклянные глаза лошадиных чучел.

Стеклянные глаза лошадиных чучел не успели отразить руку. Проскользнув под заградительным канатом, рука подтянулась за седой лошадиный хвост, взлетела на стальной наплечник крайнего рыцаря, алый плюмаж шлема всколыхнуло воздушной волной. Передерий с надсадным хрипом ударил ногой в гнедой лошадиный бок, даже не ударил, а толкнул. Рыцарь бочком поехал из седла на своего коллегу в темпе башни из игрушечных кубиков.

И так, рыцарь за рыцарем, конь за конем, четверка рухнула косточками домино. Кеглями. И стало просторней, и стало лучше видно распятую за рыцарями шпалеру «Битва Константина с Максенцием». Грохоту было, словами не передать. Сигнализации со всех сторон заголосили, как будильники в часовом магазине в двенадцать ноль-ноль. Как пожарная, воздушная и радиационная тревоги вместе взятые.

А черная, будто вымоченная в черном меду, рука белкой-летягой успела перепрыгнуть с рыцарского плеча на низко висящую люстру. Потерялась в слепящих сполохах хрусталя. И от туда, из сполохов, спикировала на шею Герасиму Варламовичу.

С минуту Герасим булькал, блеял проклятия на самом первом человеческом языке – турите, пускал пузыри и здоровой левой рукой пытался отодрать от горла свою отверженную правую руку, черную, будто татуированную угольным порошком. Но то ли потому, что обе руки лоснились от пота, то ли потому, что правая сильнее левой, ничего у Передерия не вышло. Нехватка кислорода стала сказываться. Лицо Передерия приобрело цвет холодного свекольного борща, в который пожалели сметаны. Сначала Герасим опустился на одно колено, потом осел в партер, а потом и вовсе растянулся на паркете.

Смерть, которую Передерий всегда призывал не бояться, оказалась в пяти метрах, в метре, в десяти сантиметрах. Он слился со смертью. И не спасенная душа покинула тело Черного Колдуна, так и не ставшего богом. И досталась душа Врагу Рода Человеческого…

* * *

…Огромный серебристо-белый – белый, как чистейший героин – волк встретился со Стасом взглядом. В янтарных, слегка раскосых, глазах зверя были жизнь и смерть, пустота и твердь, все и ничего. Седое густое меховое боа вокруг шеи волка встало дыбом, на холке шерсть поднялась ирокезом. Шкура на морде зверя собралась в складки, и оголились два желтых покрытых радужной пленкой слюны клыка, как кости при открытом переломе.

Гранатовые узоры бархатных тканей, византийские яшмовые камеи с христианскими сюжетами, сине-зелено-желтая майолика с полихромной росписью и прочие-прочие-прочие экспонаты расступились и вжались поглубже в витрины, мечтая только бы уцелеть.

Стас ждал, решит ли зверь напасть, или уступит дорогу. На руке Стаса зеленым огнем трубило шипастое кольцо. Страха не было, страх смыт, как грязь тугими струями горячей воды. Наверное, Стас переболел крайней формой страха и заработал иммунитет. Наверное, страх навсегда покинул Стаса. ДОСТАЛИ! Слюна во рту Стаса была на вкус, как талая вода.

Волк не ушел с пути, и тогда сам Стас залаял, завизжал, зарычал не хуже любого зверя и кинулся вперед. Волк поднялся на дыбы, загривок распушило порывом ненависти, длинный язык провалился меж нацеленных в горло Стерлигова клыков. И противники сшиблись. Сплелись как виноградные лозы, как нити в ткацком станке, как спирали хромосомы. А вокруг заюлили вовлеченные в водоворот боя иконы критской школы, образцы кружевного шитья, плащаницы, кресты-мощевики и «Мадонны с младенцами». Стаса ошпарило кипятком волчьей слюны, Стасу в рот набилась пряно жирная волчья шерсть, уши Стасу заложило от чужого и своего воя и визга. В одном пантеоне нет места двум тронам, а все пирамиды давно заняты.

Седое чудовище пастью защемило руку с кольцом. А Стас другой рукой впился в волчью глотку, и в его ладонь врезался дугообразный предмет. Та самая гривна, которую много веков, а точнее десять дней назад Стасу заказал отыскать дремучий нефтяник Черный Колдун Герасим Варламович Передерий. И как между рогами дьявола, между кольцом и гривной полыхнул синий огонь.

И вдруг нечто гораздо более величественное, могущественное и ужасное заставило сражающихся замереть. Из мрака, или из ниоткуда, выступила она. Та, которую тридцатилетним бдением призвал Черный Колдун. Прекрасная, что можно сойти с ума от бессовестных грез. Или Светлана, или языческая богиня Марена. Словно родился Седьмой Антихрист, или протрубил Третий Ангел – физическая сила, магическая сила, глухая ненависть и слепая ярость двух отпетых врагов потеряли всякое значение, рассыпались жмыхом и ушли сукровицей в камень.

Явившийся из Максимыча оборотень заскулил, словно признавший хозяйку щенок. Все едино было оборотню, кто снизойдет в мир дольний из мира горнего – Ясуня, Амелфа, Заря Зареница, или Марена. У оборотня-Максимыча не было иного выхода, как победить. С возвращением прежних богов те, кого он травил и низводил, восстанут из праха. И не сдобровать ни плоти полковника, ни сути его. И каждый атом тела оборотня хныкал, тявкал и молил: «Выбери меня!!!». В одном пантеоне нет места двум…

Исход поединка зависел только от нее, потому как оба претендента касались и кольца, и гривны. Отныне только ей – то ли Светлане, то ли славянской богине – вольно было решить, чья сущность из сцепившихся мертвой хваткой сольется с сущностью вернувшегося со звезд страстного любовника. Тарха Дажьбога, с которым, расставаясь, уговорилась встретиться на земле через тысячу лет. А она не знала, на кого указать нестерпимо грациозным поворотом лебединой шеи, или привораживающим блеском зрачков из-под опущенных ресниц, но знала, что кого бы ни выбрала, потом пожалеет. Потому что любой мужик не стоит ее мизинца.

Не умом – здраво мыслить мешал призывный жар ждущего тела богини – обострившимся до сверхчастот чутьем Стас понял, что имеет все основания принять божественную сущность. Стас был ни молодым и не старым, не был сказочно богат, но и не жалко беден. Не был ни великим моралистом, ни законченным подлецом. СЕРЕДИНА СЕРЕДИНЫ, КУДА НИ КИНЬ. Дерзко алчущий ласк богини человек-камень на перепутье, который кати на все четыре стороны. Глина, из которой воплотившийся бог вылепит необходимое. Но и обернувшийся зверем исаявец имел не меньше шансов. В одном пантеоне…

Родившийся внутри Максимыча оборотень замер, не дыша. Кого изберет пахнущая диким медом богиня? Чтобы стать ее суженым, нужно выполнить три условия, нужно одолеть три загадки, нужно получить три рекомендации. Нужно иметь гривну, на которой воспето, как Дажьбог порушил целостность Вселенной – уничтожил равновесие между Навью и Явью. Нужно обладать кольцом Златогорки, слившейся в Нави с духом Марены.

Оба предмета и принадлежали, и не принадлежали оборотню. Один с шеи чуть не сорвал соперник, другой – сам оборотень чуть не откусил с пальцем у соперника – зажал челюстями. Но берестяные грамоты свидетельствовали и о третьем условии – претендент должен завоевать благосклонность Марены. Решающем условии. А будущее подкрадывалось раненой медведицей, будущее притаилось в засаде муравьиным львом, будущее почуяло добычу и акульим плавником вспороло настоящее.

И еще Стас понял, что, несмотря на марящиеся утехи, совершенно не желает, чтобы спустившийся со звезд бродяга Дажьбог воплотился в его тело. Ибо прежде всего не станет того Стаса, каким он знал себя. Тот Стас умрет. Его убьет новое знание.

Но исход поединка зависел только от нее. То ли Светланы, то ли изначальной славянской богини смерти Марены…

* * *

…Пусть Передерий облажался, Магниев отсидится в укромном месте и начнет сколачивать команду по-новой. Господин Магниев, отсапываясь, ворвался в будку вахтера. А если шеф что-то там городил, будто он – не магистр, то это – его проблемы. Со свежей паствой Игорь сам станет магистром. Он не дурак, он хитрый. Ученик превзойдет учителя. Оглянулся, ища, где тут подвешен такой синий ящик с прорезями динамика, микрофона и десятком кнопок в три ряда. Нашел. Ткнул пальцем в размещенную особняком красную кнопку, приблизил пересохшие губы к прорезям:

– Говорит первый пост, – глубокий вдох-выдох, – вневедомственной охраны Эрмитажа! – жадный вдох, глубокий как Черное море. – Говорит первый пост вневедомственной охраны Эрмитажа! – еще жадный вдох, глубокий как Тихий океан. – У нас ЧэПэ! – легкие жгло, будто посыпаны молотым красным перцем. А пустые глаза по инерции по сторонам шасть-шасть: на полу разводы грязи, словно кто-то приперся с улицы, не вытирев ног; на столе обслюнявленный коржик и вскрытый пакет кефира. Вахтер канул. Наверное, по нужде отлучился.

Синий ящик проснулся с ленивым кряхтением, позевал, прежде чем расставить точки над "и":

– Говорит дежурный ГУВД Центрального района. Отбой тревоги. Пароль «Фиеста», – в параллель внятным словам из ящика приглушенно полилась заблудившаяся в эфире песенка. – …Не ходи к нему на встречу, не ходи!.. – уговаривал какой-то певец. Русскую эстраду Магниев не жаловал.

– Кто это?! – оторопел Магниев и задышал мелко-мелко. Жалок был в сию минуту Игорь Демидович, как наркоман в ломках, от прилизанности ни следа, смокинг черт знает в чем. Легкие пылали, будто натертые чесноком. Он тут свою жизнь спасает, а они там в ус не дуют.

– Я тебе, ботаник, покажу: «Кто это?»! Пароль «Фиеста»! Совсем мышей не ловишь?! – разом крепко озлобился синий ящик. А подпевала подзуживал вторым голосом под музыку: – …У него гранитный камушек в груди!..

– Какой пароль? – еще пуще оторопел Игорь Магниев и сглотнул свернувшийся белок слюны. Легкие свербело, будто облепленные горчичниками. Он тут чуть не погибает, а они там харю давят.

– Не был бы ты, ботаник, на пенсии, я б тебя в народное хозяйство пахать спровадил! – совсем заглушил песенку дежурный ГУВД. – У тебя, ботаник, в сейфе тетрадочка запыленная лежит! Так ты, ботаник, ее полистай! – тот, кто прятался в синем ящике, позволил себе затяжной зевок, но ни на йоту не подобрел. – А потом запрись и ни на что не обращай внимания! А еще раз разбудишь!.. – чуть не брызнул слюной в лицо Магниеву синий ящик.

Господин Магниев с раскрытым ртом отступил от синего ящика на два шага. Потому что понял – снаружи вахтерской конуры кто-то есть. Потому что почему-то посчитал того, кто спрятался в синем ящике, союзником того, кто караулил снаружи будки. Потому что, оказывается, песня лилась не из синего ящика. Сделав три полных вдоха-выдоха, Игорь отважно шагнул в стылый воздух музейного подъезда. Он не дурак, он хитрый.

Не обманули, к сожалению, предчувствия господина Магниева. Выход из музея загораживал широкими плечами ладно скроенный кудрявый парень в укороченной дубленке. На плече кудрявого по-афроамерикански держал равновесие похожий на подводную лодку магнитофон. Парень стоял с видом столь равнодушным, что Магниев даже было подумал прошмыгнуть мимо. Впрочем, тут же себя мысленно и отругал за глупости. Потому что не петуха боятся призраки, а отсутствия тьмы.

– Э-э-э, извините, вы не знаете, что происходит в музее? – дрожащим голосом спросил Игорь. Он уже работал. Он уже послал вглубь сознания мощный динамический импульс продавить барьерные мембраны, чтобы легче зафиксировать общий резонансный уровень оператора и пациента.

Незнакомец на дверях никак не отреагировал. Зато незнакомый Магниеву певец посчитал за нужное предостеречь:

– …Не ходи к нему на встречу, не ходи! У него гранитный камушек в груди!..

– Шум, грохот, я вот хотел милицию вызвать, не вызывается, – Игорь уже трудился во всю, и знакомый могильный холод закрадывался в душу. А вместе с отринутым теплом на штурм сознания пациента устремлялись отрицательные психоэмоциональные импульсы.

Незнакомец не реагировал. Смотрел на камер-юнкера как на пустое место. А певец вошел в раж:

– …Ты останешься одна среди берез!..

– Я вообще тут случайно, – сделал моментально продрогший Магниев шаг по ступеням вниз к двери, инстинктивно двумя пальцами убирая со лба русую прядь. – Я – налоговый инспектор, я проводил налоговую проверку магазина сувениров. Засиделся над бумагами, – Магниев рискнул сделать следующий шаг, шаг Снежной королевы. – Поиск недоимок – очень увлекательное дело. Оказывается, первую налоговую декларацию от подданных, если верить Геродоту, потребовал фараон Амасис. А в седьмом веке короли франков посылали собирать налоги опальных придворных. Если налогоплательщики злодеев не прикончат, и те соберут налоги – хорошо. Если прикончат – совсем уж прекрасно. Вероятно, поэтому сборщик налогов из города Апольди в Тюрингии придумал разводить для охраны очень злобных собак. Он скрестил пинчера, дога и ротвейлера. В итоге скромную фамилию этого господина – Доберман – знает весь мир… – змеиный язык Игоря покрылся инеем, и слова спешили покинуть рот под угрозой смерти.

В магнитофоне завелся следующий певец. Этого Игорь вроде знал, вроде Аркадий Укупник:

– Штандартен фюрер Штирлиц, истинный ариец, в упор стрелял, упор упал!..

Магниев подошел вплотную к кудрявому стражу. То, что страж не закрыл глаза, ничего не значило, потому что эти глаза блестели, будто у напившегося росы с чертополоха. Магниев был спокоен как танк, холоден как айсберг, и уверен, что процедура удалась, и клиент заблудился в снах:

– Я буду попуткой, которая подбросит тебя к вратам ада! – предвкушая удовольствие, пообещал Игорь.

– …С красивой фройлен по лесу гулял. «Давай капитулирен» – он ей сказал… – веселился ничего не подозревающий певец Укупник.

И тут вдруг страж вместо того, чтобы под влиянием чар вырубиться и не рыпаться, ни слова не говоря, скоренько поставил магнитофон к ногам, ухватил господина Магниева одной рукой за затылок, а другой за подбородок. И с невероятной силой крутнул. Шейные позвонки так и хрустнули.

– …В подвалах Мюллера фон Штирлиц – парень свой… – раздавался из-под ног заводной голос певца.

Шофер Саша бережно опустил обмякшее и потяжелевшее бездыханное тело, подобрал магнитофон и снова стал на дверях дослушивать песенку про Штирлица, как ни в чем не бывало.

Через три минуты бдения шофер Саша вдруг тревожно заозирался, переступил с ноги на ногу и, как перегоревшая лампочка, взорвался тысячей покрытых клинописью глиняных черепков. Оказывается, шофер Саша был не человеком, а големом. Голема невозможно заворожить, почти невозможно убить. Но он саморазрушается, если погибает создатель голема. Или – если голем становится создателю больше не нужен…

* * *

…Богиня была прекрасна, словно смерть от автоматной очереди киллера, когда на груди распускаются бутоны массандровского шиповника. Богиня была восхитительна, словно смерть, осыпанная траурными тюльпанами высокооктанового пламени в автокатастрофе; словно смерть от передозировки, когда глаза становятся синими ирисами; словно смерть в облаке хлорпикрина, когда изо рта с каждым хрипом падают на бруствер из горла гвоздики цвета кагора. И богиня была желанна, как последнее желание приговоренного.

И тут богиня вспомнила – а ведь начальник ИСАЯ, когда она еще была смертной девой Светланой, обозвал ее «курвой» И конвертик со смертельной начинкой ей сунул, чтобы обломить планы Передерия, если понадобится, даже ценой девичьей жизни…

И Стаса не стало – всякое изменение есть предательство. Он расширился за собственные пределы, он превратился в мимолетное воспоминание об одном часе жизни древнего бога, носящего имя Тарх Дажьбог. Стас, нет, уже не Стас, страстно жаждущий вкусить опиумной любви подруги Тарх Дажьбог и ненавидящий подругу Тарх Дажьбог, опираясь на Вселенную, встал и стряхнул вошь-оборотня, и вспомнил все. Как из-за любовной тоски по Марене превратился в Золотого Оленя, как Марена вышла за него замуж, и как потом изменила с Чернобогом. И понял Дажьбог-Стас, что прикован к Седава-звезде, что очутился в заколдованном кругу. Ибо каждый листопад будет дарить свое лоно Чернобогу шлюха Марена, и каждый вересень будет возвращаться Марена к Тарху Дажьбогу и клясться в вечной неразлуке.

Ибо истинно, истинно говорю я вам – всякая перемена есть чье-либо предательство.

* * *

…А еще через несколько мгновений по остывающим черепкам, высекая когтями искры, пронесся огромный серебристо-белый волчара. Зверь грудью вышиб дверь и вырвался из колышущегося пудингом, ходящего ходуном, будто при девятибальном землетрясении, шатающегося, словно утлый челн в шторм, здания Эрмитажа. На волю. Туда, где вздыбившаяся Нева перехлестывала гранитные парапеты, где ураган рвал провода и сворачивал в штопор деревья, где по небу плясали знамения.

А ведь, странное дело, потеряв навсегда возможность вернуть человеческое обличье, волк был счастлив. Теперь он был предоставлен сам себе, многое из людского казалось вымороченным и чуждым.

И далее белый, как чистейший героин, волк помчал прочь. И больше из людей никто его никогда не видел.

Кстати, когда гексаграмма ФО доходит до конца, появляется гексаграмма ТАЙ.