Текст книги "Пинской – неизменно Пинской!"

Тонкость мысли

Среди воров выдвинулся свердловский бандит Пётр Бородастый. Его жестокость смущала даже уркачей. Раньше между ними и делягами-теневиками было понимание. Деляги платили им дань, и те их не трогали. А то даже оберегали от голодной шпанки.

Но Пётр Бородастый раскидал этот мостик по брёвнышку. Бросил в лицо ворам:

– Вы уверены, что вы – волкодавы при овцах, а вы – бараны при стаде свиней! Щиплете травку, какую они вам оставляют.

То, мол, что дельцы отдают, – только сотая доля их миллионов. Этих хитрюг надо не припугивать, а до косточек пропекать.

У Бородастого в подчинении банда. Они и начали заниматься. Шамеха, теневик, пролил слёз из-за них... У него особнячок на улице Уральских Партизан. Прямо там и кувыркали. Опрыскают бензином и подожгут, опрыскают и подожгут... Так постепенно и дожгли до смерти. И хотя оказалось у Шамехи не столь уж и много, Бородастый стал ещё злее мучать теневиков.

Один лишь Пинской живёт без стесненья. Он до того удачлив в махинациях, что от урок ему почёт. Играет с ними не только в карты: и свои игры придумал – с участием красоток. За это принимают его на воровских малинах как желанного. Сам Пётр Бородастый при встрече говорит первый:

– Кого я вижу? Какая радость!

Ну и живёт Пинской поживает и летом собирается, как всегда, в Гагру на месяцок – понаслаждаться морем, вином киндзмараули и хорошо загорелым прекрасным полом. Тут к нему в дверь – тук-тук... Входит знакомый вор по кличке Варежка:

– Константин Павлович, я ради вас, считайте, ложусь под пилораму...

– Ну, и что ж такого? Я приветствую. Садись выпей водки.

– Спасибо, мне с колбаской...

Выпил Варежка водки, копчёную колбасу жуёт. Два раза спросил Пинского: он дома один? никто не подслушает? Потом выдал шёпотом хриплым и нервным:

– Бородастый хочет вас распушить!

Пинской хоть и жизнерадостный человек, но не наивный. Бородастый ему нисколько не нравился.

– Что ж, Варежка, твоя весточка свою цену стоит! – достал из кармана набитый лопатник: бумажник то есть, в руках вертит, подбрасывает – гостя кинуло в бодрость.

Рассказал... Бородастый говорил в своей банде: я-де всех дельцов потрошу! А Пинской – какой он ни есть умный да знаменитый – всё-таки не рыжий, чтобы от них отличаться. Примет и он страданья из моих рук. Поеду с ним в Гагру, и там, вдали от родного Урала, его будет проедать крыса.

Бандиты окружат Пинского, поплывут с ним вроде кататься по морю на лодке. Возьмут с собой маленькое железное ведёрко – в таких дети носят воду на клумбы. В ведёрке будет сидеть крыса. Пинского в лодке свяжут, догола разденут. Ведёрко с крысой откроют и к пояснице к его прижмут. Крыса, ища выход, станет вгрызаться в живую дрожащую поясницу человека...

В ходе мучений Пинской, мол, откроет все тайники и секреты. Но от кончины не уклонится – качаясь в лодке на тёплых волнах курорта. Разве что исхитрится умолить Бородастого – тот сжалится и утопит его, не до конца проеденного крысой.

– Ну как, Константин Павлович, – спрашивает Варежка, – прохладно стало душе?

– О чём разговор? – отвечает Пинской. – Согреем на юге и тело, и душу.

– Так вы... как бы сказать не обидеть... не хотите смыться?

– Не хочу, Варежка! И пойду на затейные игралки – позвал меня Бородастый.

С этими словами Пинской наградил Варежку бабками и обещал, что ни под каким видом его не подставит. Отправился по приглашению Бородастого.

В переулке, который выходит на макаронную фабрику и выглядит очень провинциально, стоит пригожий домик с палисадником. За высоким забором, за крепкими ставнями в этом домике сходилась братва. Сюда и шёл Пинской.

Пётр Бородастый сидел на цветастых пуховых подушках: они горкой положены на пол. Дядя внушительных размеров, толстозадый, с толстыми ногами и руками. Подбородок по-страшному выперт – напоминает колун: дубовые чурбаны колоть им. Его усеивают прыщи – они мешают бриться, однако Бородастый весьма старательно выбрит. От этого его карточка ещё противнее. Пасть – словно бритвой по коже полоснули: губ нет. Скулы торчат, нос куцый. А гляделки такие, что после них глаза гадюки покажутся приятными.

Бандит провёл ладонью по своему рту и Пинскому:

– Кого я вижу? Какая радость! – протягивает потную руку. Гость пожал с культурным видом.

У окна занавешенного – стол, за ним сидят воры. Другие развалились на полу на ватных одеялах. Варежка виден среди них.

Бородастый говорит Пинскому:

– Завтра утром я тоже качу в Гагру. Погляжу, как отдыхает самый образованный из подпольных советских миллионеров.

На эти слова банда взгоготнула, как на что-то остроумное.

– А сегодня, – говорит главарь, – я даже не обижусь, г-хи, г-хи, если ты обыграешь меня в затейные игралки. Ты их придумал – мы их любим и тебя любим.

Теперь смех раздался не столь громко, но зато с вкрадчивым сипом.

Пинской улыбнулся – воспитанный, щегольски одетый мужчина. Выпил с бандой старки чисто янтарной яркости, запил лимонадом, закусывает. А Бородастый уставил на него лютые гляделки помойного цвета, тянет из стакана гаванский ром и говорит мечтательно:

– Я вижу перрон в лучах рассвета, проводник поднимает флажок не флажок... эту свою палочку обмотанную, не знаю, как её зовут...

– Х...! – подсказал глупый вор по кличке Ревун и заржал очень довольный.

Начитанный вор Прикиндел презрительно скривил на него лицо:

– Её зовут жезл! Сигнальный жезл!

Бородастый сосёт ром, не сводит зенок с Пинского:

– Поднимает... как бы это ни звалось – и поезд трогается и спешит к югу... И едет в спальном вагоне умница, человек именитый... Он думает, какие ждут его радости...

Банда в хаханьки, пьёт и жрёт. Пинской – чёлка набок, бакенбарды, усики – сидит на венском стуле и накладывает ножичком икру на ломтик сыра.

– Он думает... – изображает мечтательность Бородастый, – что его ждут нежные, г-хи, персики, созревающие, г-хи, г-хи, арбузики первой свежести...

– Га-га-га! – веселятся бандиты.

Пинской серьёзно поглядывает на главаря и произносит:

– Я думаю об одном: как показать Петру Бородастому, выдающемуся из воров... крепкую любовь!

Главарю понравилась похвала: он подставил стакан, и в него долили рому. В разгар пирушки Пинской поймал взгляд Варежки. Немного позже Пинскому понадобилось по нужде. Приходит в дощатый нужник, стоящий во дворе. Снаружи к задней стенке прижался Варежка, шепчет в щель:

– Сейчас начнутся игралки – и Бородастому будет самое удовольствие. Он вёл такой разговор, чтобы вы почуяли нехорошее, чтобы вас прошиб страх. Эге, мол, к чему Бородастый клонит? Не хочет ли он меня убить?

Вы станете в страхе думать: выиграть или проиграть? «Выиграю – а он ещё больше обозлится и точно убьёт! Лучше проиграю... А вдруг он наоборот задумал? Выиграет-де – пощажу. Проиграет – убью!»

Как же быть?..

Для кого игралки, а вам – мученье. Бородастый будет наблюдать и балдеть. Он-то знает: вам в любом случае – ужасная смерть.

Рассказал Варежка всё это и шепчет:

– Всё-таки, Константин Павлович, лучше выиграть. Кто выиграл – того братва уважает. Некоторые замолвят за вас слово, и он облегчит вашу участь.

Пинской сидит в нужнике, помалкивает. Варежка за задней стенкой спрашивает в щёлку:

– Чего решили: выиграть или проиграть?

– Я решил, – говорит Пинской, – проиграть и выиграть!

От этих слов Варежка только носом шмурыгнул. А Пинской воротился в дом, и начались затейные игралки. Из комнаты, где гуляли, перешли в другую. Она освещается лампой в мягком абажуре с кистями. Во весь пол ковры, стены в коврах, у стены – широкая кровать. У её изголовья на пол положили горку подушек – для Бородастого. Для Пинского стул поставлен возле кровати в ногах.

Оба сели – и тут входит полуголая шатенка с высокой причёской, покачивается на высоченных каблуках. Это красивейшая из женщин Ася Чайная Роза. На ней только чулки, трусики и лифчик, туфли сверкают чёрным лаком.

Пинской вскочил, воскликнул:

– А-ах! – и сладко целует Асе ручку.

Пиджак скинул – садится на стул в шёлковой пёстрой рубашке с галстуком.

Бородастый повернулся на своих подушках и с грязным смехом полапал девушку. Потом он и Пинской расстегнули ширинки, а она встала между ними и давай бросать гибкое тело в извивы. Поворачиваясь задом то к одному, то к другому, медленно сняла трусики – и у игроков из ширинок выросло по морковине.

Чайная Роза села посередь кровати, полулегла поперёк неё. Правую ножку протянула к Бородастому – стопочкой трогает его рычаг. А левой стопочкой, пальчиками, играет рычагом Пинского.

Один из компании принёс две карты: на первой проколы от иголки образуют шпалу, на другой – ромб. Эти карты смешали с гладкими, без проколов. Бородастому и Пинскому завязали глаза. Сперва одному дали в руки колоду, он перебрал карты и определил кончиками пальцев, на какой наколота шпала, а на какой – ромб. Потом второй точно так же справился с этим.

Передают колоду Чайной Розе. Она полулежит поперёк кровати, красотка без трусиков, ляжки враскид: томит игроков улыбочкой. Одной ножкой поглаживает торчун Пинского, второй – штуку Бородастого. И, убрав ножку, подвигается к Бородастому, белой ручкой треплет и похлопывает стоячий – оголовок потемнел, от туговизны чуть не лопнет. Девушка говорит ласково:

– Будь, детка, прилежным, реши школьную задачку – получишь пирожное эклер...

Держит ствол пальчиками, левой рукой достаёт из колоды карту и к оголовку прикладывает. Даёт залупе карту опробовать. Бородастый сидит на подушках, молчит. Чайная Роза – вторую карту ему на шишку... третью...

– Вот мы узнаем, чувствительный носик у детки?

Воры:

– Ха-ха-ха! – и подхватывают карты, какие побывали на залупе. Пока все они гладкие, без наколок...

Вдруг Бородастый рычит:

– Есть! Р-рромб!

Ася посмотрела карту на свет, передала ворам. Те глядят: верняк! Точками проколов изображён ромб.

В чём игра состоит – чтобы память с кончиков пальцев перешла на кончик стоячего. Он должен почувствовать: к нему прикасается карта с наколкой или без? Если с наколкой, то надо определить – ромб нанесён или шпала?

Игра продолжилась, и скоро Бородастый распознал шпалу.

– У-угр-ры, у-угр-ры! – разевает безгубую пасть: аж слюни летят. – Мой кутак в настроении! – сцапал карты с наколками, то одну, то другую зажимает меж большим и указательным пальцами.

В пальцах у него страшная сила, и, кроме того, они потные. От их давления проколы сглаживаются – самая чуткая залупа войдёт в заблуждение.

Бородастый сунул две карты в колоду, перетасовал – протягивает Пинскому:

– А ну, браток, выкажи себя!

Гляделки свирепые так и щупают человека. Потребует замены карт? Но тот сидит с убитым видом. Странно при этом видеть, как круто торчит палка.

Чайная Роза стала прикладывать карты. Пинской:

– Есть! Шпала... нет, извиняюсь, ромб.

Глядят: на карте – ни шпалы, ни ромба.

Игрок и дальше ошибается. Так и не распознал ни разу. Полнейший проигрыш. Бородастый огрёб огромную ставку, усмехается:

– Что это, Костюша, ты нынче какой-то непохожий? Будто что-то в тебя пробралось и внутри грызёт?

Банда разразилась мрачным хиханцом. Пинской вяленько улыбается, весь бледный, чёлка к мокрому лбу прилипла. Бородастый всё это видит и взрыкивает от счастья.

– А ну, Костя, выпей своей старки – обострись! На отжиманцах отыграешься!

Переходят к игре под названием «отжиманцы». Акробатика – ни в каком цирке не осилят. Посреди комнаты постлали круглую белую скатёрку: диаметром менее метра. Усыпали её равномерно бумажными деньгами. Тут один из компании хлопнул в ладоши – и по этому хлопку, покрикивая: «Отжиманцы!», «Отжиманцы!» – Бородастый и Пинской разделись догола.

Ася Чайная Роза, статная шатеночка ослепительной прелести, как взвизгнет:

– Отжи-жи-жи-и!.. Отжима-а-анцы! – хлопц-хлопц-хлопц в ладошки. Сдёрнула чулки, скинула лифчик и танцует голенькая, вертит белыми мячиками тугими.

Бородастый стоит, хряк: ножищи толстые, зад поздоровее, чем у иной бабищи. Пушка задрала ствол в потолок. Уложил Асю навзничь – так, чтобы её окорочок был вплоть к краю скатёрки. Улёгся на белое тело, кутак задвинул в гнездо, а Чайная Роза – ножками, ручками – плотно обхвати напарника.

Компания орёт:

– В гору-ууу!!!

Бородастый упёрся в ковёр ладонями и пальцами ног – поднатужился дядя. И отжался вместе с девушкой. Её спинка и попочка ковра не касаются. Держится она на весу благодаря своим ручкам-ножкам – и дядиному тормозу. Бородастый морщит красную морду от усилия и переставляет ладони помаленьку вправо. Перемещается со своей ношей дюйм за дюймом... И вот её зад – над скатёркой, усыпанной деньгами.

Компания сгрудилась вокруг пары – не наглядятся на цирк.

– Давай, отец! – хрипят.

Бородастый стал сгибать руки в локтях – опускаться с голенькой. Её булочки легли на ассигнации. Она воскликнула звонко:

– Прижалась! Возноси-и!

Он отжался – попочка отделилась от скатёрки. Несколько банкнот отпали от окорочков, но одна бумажка держится. Ревун кинулся на четвереньки, протянул руку и двумя пальцами взял её за краешек:

– Трёшница!

Бородастый повторил приспуск и отжимку – на заду Аси опять удержалась трёшка. Больше у него сил не хватило – настала очередь Пинского...

Суть игры в том – кто больше денег поднимет при помощи девушки? Ты можешь отжаться десять раз, и каждый раз на окорочке будет по рублю. А другой отожмётся разок, и – четвертная! Он выиграл.

Пинской всех посрамлял. Никто не мог, как он, достигнуть шести отжимок. К тому же, везло ему на крупность прилипших купюр.

Было! А нынче? Вид у него – словно человек чует боком остриё финки. Секунда – и скользнёт нож, как в масло. В таком чувстве – и игра?..

А фигура у него – залюбуешься. Гимнаст! И рычаг торчит вверх, почти вплотную к плоскому надпашью. Если на лицо не глядеть – победитель!

Чайная Роза встала с ковра. Бородастый:

– Кралечка! Не подвела! – и ну лапать окорочки. – Хваткие они у тя, притягательные... правильно гордишься.

Лапал, лапал – и вдруг:

– Что делаю-то? Руки у меня вспотели, и я её – мокрыми руками... У неё теперь ж... липкая.

К такой, мол, конечно, с полсотни налипнет. Нет, так негоже. Надо попудрить.

Вмиг создалась напряжённость. Слышно, как маятник в тишине отсчитывает секунды. Бородастый, Чайная Роза и вся банда глядят на Пинского: будет протест? Но он мнётся пришибленно, без нужды трогает стоячий и не возражает. Чайная Роза чуть не плюнула.

Принесли пудреницу и так окорочки напудрили – банный лист не пристанет. Пинской забил в расселину, отжался, как положено, с девушкой на тормозе. Переместился с ней – чтобы её зад оказался над скатёркой. Четыре раза опустил и вознёс – ни рублёвки на пудреных окорочках не задержалось.

Полный выигрыш Петра Бородастого! Банда в пляс:

– Отцу нашему, Бородочке, – сла-а-ва!!!

Все видали его махинации, но к ним – без внимания. Ведь Пинской проглотил! Пётр взял характером. Обхезался перед ним ловкий умник. И воры ширяют его локтями, а Ревун даже ущипнул за ляжку, как бабу. Кто за себя не пытается на дыбки встать, того урки не считают за человека.

Что Пинской вздыбится – этого Бородастый боялся и ожидал. Думал: коли будет так – пускай проиграю! Тем слаще потешу душеньку в Гагре, когда крыса станет проедать победителя... Но к нему будет сочувствие у братвы, и она не даст отмерить все желательные мученья.

Потому Бородастый и сбивал Пинского перед игрой. Строил расчёт на сомнении и страхе. И, как видим, оказался прав. Его душит восторг, и он кричит:

– Все бабки, какие у Кости выиграл, – на гульбу!

Воры побежали за марочным коньяком. Выдержанный высшего качества ящиками прут. Чайную Розу искупали в нём. Чёрная и красная икра по всему дому разбросаны. А сколько хрусталя разбито!..

Наутро Пинской, Бородастый и окружение валят на вокзал. В десять пятнадцать отправляется на юг скорый поезд. Смотрят – время у них ещё есть. Пинской позвал в ресторан вокзала. Пьют вино, а он покорно говорит главарю:

– Я вижу, Пётр, ты что-то стал меня не очень любить. А я так хочу угодить тебе! Пожалуйста, убей за мой счёт «белого медведя»!

У Бородастого зенки, как у тухлой селёдки, помоями политой. Сальной лапой взлохматил Пинскому чёлку:

– Угожда-ашь? Пра-а-вильно! – Из безгубой пасти от радости язык вылазит. Перегаром разит – конь скопытится. – Умница ты из умниц и ещё боле умнеешь, Костюша, г-хи, г-хи... – хвать из рук Пинского пивную кружку. А в ней водка пополам с шампанским – «белый медведь».

Бородастый влил в себя всю кружку. До этого он сколько ни пил, а был в памяти. Но «белый медведь» – зверь полярной ночи. Его убить – это подвиг с накладкой.

Пошли к поезду, а главарь, как дурачок, хихикает, не желает в вагон садиться. Тычется по перрону туда-сюда, пристаёт к пассажирам. Бандиты его насилу уламывают. Пинской говорит:

– Пётр, поезд без нас уйдёт! Смотри – проводник уже поднимает свой... как называется-то?

Ревун брякни:

– Х...!

Бородастый как загогочет и к проводнику:

– Свой х... поднял в руке? Отниму-уу!

Бандиты еле-еле оттащили – сунули проводнику на лапу, чтоб не шумел. На ходу уже подсадили в тамбур пьяного. В купе развезло и Пинского – приваливается к Петру и бормочет ему в ухо:

– Зачем ты отнимал у проводника х...? Ты мог его сломать! Если б ты его сломал – поезд бы не поехал.

А колёса учащённо постукивают на стыках, поезд летит по бескрайней России. Сутки сменяются сутками – Бородастый пьёт без просыху. Распирает балдёжка Петра: у него в руках – виднейший подпольный миллионер.

Проследовали Армавир. Уркаганы кайфуют в вагоне-ресторане. За окнами – пейзажи Кавказа. Бородастый опрокидывает рюмку за рюмкой, жрёт чахохбили, порыгивает. Огромный выпирающий подбородок – ну, колун и колун! – залит соусом. Прыщи лоснятся и выглядят ещё отвратительнее. Бандит глядит на Пинского с ухмылом:

– Думаешь о курорте, о загорелой молодочке... а надо думать, г-хи, г-хи, о лодочке...

Братки знают суть намёка – посмеиваются. А Пинской – ниже травы, тише воды. Куда лоск и ум делись? Знай кивает с подобострастьем.

Но притом думает вот о чём. Скоро поезд побежит по черноморскому берегу. А там, от Туапсе до Сухуми и дальше – владения кавказских мужеложцев. Курорт лепится к курорту: и на каждом полустанке жопники караулят приезжих...

Раньше насиловали, не ведая помех. Местные менты, прокуроры давно куплены, да многие из них и сами обожают мужчину в позе раком. В этой связи стало столько случаев, до того насильники обнаглели: средь бела дня за первый же куст заведут и, ори не ори, распялят отверстие, сделают свистуна трубачом. Тогда вмешался преступный мир Центральной России. Под угрозой большого кровопролития был принят уговор: к мужчинам силу не применять. Вдувать только по согласию, а его записывать на магнитофон.

Если кавказец пошёл на уговор, он его держит железно и трепетно. Отзвучали жалобные мужские крики. Но чувства жопников, конечно, не остыли. Голодные стаи рыскают от станции к станции: чтобы соблазнить курортника, несут с собой выпивку, фрукты. И прут магнитофоны.

Пинской думает об этом не сказать чтобы с сочувствием, однако же, заинтересованно. Услужливо сыплет хиханьку на подначки Бородастого. А колёса постукивают на стыках – скорый мчится по побережью. Всё ближе конец пути – Гагра. Блекнут дневные краски юга, настаёт вечер.

Бородастый высказывает Пинскому уже без всякого стеснения:

– Что, сучка, чуешь нехорошее? Угождай – не теряй дорогое время.

Банда:

– Ха-ха-ха!

Пинской поёживается и объясняет с виноватым видом:

– Да я вот всё думаю – чем угодить...

Главарь в рык:

– Ну, пр-ридумал?

Пинской помялся, как девочка, и с ужимкой вякает:

– Могу... в туалет проводить тебя...

Хохот громыхнул на весь вагон-ресторан. И вот уже братки смотрят на дельца как на последнюю падаль. До чего изговнялся от страха! Экая пакость. А недавно встречали его почти с поклоном...

Главарь наслаждается: плюнул на два пальца, пригладил Пинскому чёлку:

– Веди-и!..

Пошли вдвоём в нужник. И хотя Бородастый пьян, воры не опасаются, что спутник ему что-нибудь сделает. Если б он посмел в нынешнем положении – весь Закон встал бы против него. Всюду найдут: с живого будут кожу сдирать узенькими лентами. И он это знает.

Ввалился Пётр в нужник – Пинской за ним. Глянул на часы: через две минуты – станция. Бородастый икает, сопит, усмехается:

– Ну-у... сымешь с меня брюки?

Спутник говорит:

– Немного позже. – Его рука в кармане, а там – кастет. Бандюгу кастетом – бамц в висок. И – с хорошим размахом – по лбу.

Пётр в отключке привалился к стенке, бряк на задницу. Поезд тем временем встал. Пинской выждал, когда он тронется, опустил окно. Он обладал силой гимнаста – и хотя и с немалым напряжением, но поднял Бородастого и сбросил на придорожные кусты. Тут же выпрыгнул и сам: поезд ещё не набрал скорость.

Бородастый очнулся в траве под деревьями, куда его откатил спутник. В башке от боли треск; всё перемешалось-спуталось. Слышит голос Пинского:

– Пётр, ты живой? А ведь с верхней полки упал!

Кругом темно: уже наступила ночь. Туша лежит – мозги в контузии.

– Где мы?

– В поезде. Но он не может ехать. Ты бросился на проводника, вырвал у него... ну, то, что он поднимает... х...! И сломал! Ему нечего поднять. Ты хоть помнишь, как отнимал у проводника это самое?

Пётр вспомнил: и бросался, и отнимал...

– По пьянке это... а я не хотел. Ехать надо! Чего теперь-то?

Пинской суёт ему в пасть горлышко фляжки, а в ней – «белый медведь».

– На-ка попей, пока проводник новый х... достанет.

Бородастый пососал, отрубился. Пинской стащил с него брюки. А между деревьями мелькает луч фонарика: подходит стая мужеложцев. Осветили: вот это да-аа! какой товар выставлен! Два эдаких толстенных окорока – ещё и жёстким волосом поросли.

Стая вмиг впала в страшную нервность. К Пинскому:

– Та-а-ргуешь, друг?

– Никогда! Приятель попросил снять с него брюки – я снял. Больше ничего.

– А зачэм он просил? Он хочэт?

Пинской видит при стае магнитофон «Романтика»[2]2
  Известный в шестидесятые годы переносной магнитофон «Романтика» весил шесть килограммов (Прим. автора).


[Закрыть], который так любили туристы и геологи.

– Спросите – не немой: ответит!

Жопники включили маг, треплют Бородастого по загривку, а по заду жадно – хлоп-хлоп-хлоп!.. У всех наружу торчат.

– Дарагой, хароший, нэ малчи!

А он мычит и только ветры пускает. Жопники в экстазе. Гляди, начнут друг через дружку прыгать. Один прилёг к Петру на траву, суёт ему в ладонь залупу:

– Хочешь рукой попробовать – попробуй! Что скажешь?

Бородастый руку сжал:

– А-а... нашёлся х...! Не бойся, я его ломать не буду. Давай поехали!

В ту же секунду ему и впёрли. Какая понеслась дрючка! Один вздрогнул – его уже очередной оттолкнул и влупляет...

А все вопли, мыки-рыки Бородастого – то, мол, от удовольствия.

Пинской стоит в сторонке, наблюдает ажиотаж и поджидает банду. Знает – она, спохватившись, сорвала стоп-кран и мчится вдоль линии назад. Главарь, живой или мёртвый, должен быть вблизи насыпи. И Пинской не успел уйти далеко...

Несутся бандиты, на бегу представляют процесс пыток... Кусты трещат, топот – будто от табуна.

Как открылось им зрелище многолюдное – впору заржать. Луна озарила перекошенные лица урок, финки сверкают. Но и у кавказцев ножи, а не прутики. Очередь к Бородастому собралась такая – на каждого братка придётся по дюжине.

Бандиты беснуются: как вырвать поруганного? Их к нему не подпускают, и поругание идёт полным ходом. Самый старший жопник, пожилой, с золотыми зубами, потребовал от банды минуту молчания. Как врубит «Романтику» на предельную громкость!

Вот они: явственные слова главаря... К тому же, различимо, что голос довольный.

Языки и прикусились. Стоят воры ошалелые, баранами зырят, как с их паханом занимаются... Но, наконец, маленько очухались, стали переглядываться. Виден в глазах вопрос: что это значит?..

А значит оно то, что вместо Петра Бородастого есть гадственный петюнчик. Всё его прошлое теперь – противная харкотина. Ни у одного вора не может к нему быть ничего, кроме презрения. Ни один не сядет на тот стул, на котором сидел петюнчик.

Выходит из-за дерева Пинской:

– Эй, Варежка, ты где? Ну-ка вспомни! Говорил я тебе насчёт игры с этим козлищей, что я проиграю и выиграю?

Варежка:

– Вот так та-ак! Вон оно к чему было... Конечно, помню. Замечательная у вас тонкость мысли, Константин Павлович!

Пинской бросает банде:

– Помните мои слова – я думаю, дескать, о том, как показать Бородастому крепкую любовь? Вот ему её и показывают!

Варежка так и покатился в ржачке. Другие опомнились от ужаса – и на всю окрестность:

– Хо-хо-хо-оо!!!

Одни жопники на это – ноль внимания. Захвачены своим.

Прикиндел, начитанный вор, выражает Пинскому:

– Вы, Константин Павлович, провели игру, которой нет примера в мировой истории. Разрешите от имени всех...

Тут глупый вор Ревун рванул на груди рубашку:

– А-а-а! Так это он подстроил? Р-режь его, братва!

Крики пресёк голос небрежный и строгий, какой может быть только у умнейшего из подпольных миллионеров:

– Дайте ему в морду!

Варежка и Прикиндел съездили Ревуна по карточке.

– Вот кто виноват! – Пинской показал на него пальцем. – А ну, вспомним, как один бывший человек в пьяной приятности говорил про перрон, про отъезд... про то, как проводник поднимает – что?

Ревун выплюнул изо рта кровь и орёт, что и раньше:

– Х...!

– Вот, вот, – брезгливо морщится Пинской. – Ты это слово крикнул, и оно застряло в башке бывшего человека. За то его теперь и любят.

Банда сбилась в гурт, хавает умную мысль. Варежка принёс от жопников «Романтику», снова включил запись...

– Из-за одного дурака, – говорит Пинской, – с каждым из вас могло и может случиться то же.

Воры всхрапели, хвать Ревуна:

– Отрезать язык!

Распластали на земле, на грудь наступили коленом. У кого-то перчатка нашлась – рукой в перчатке потянули язык из пасти... лезвие финки от него уже в сантиметре... Пинской:

– Стоп! Что он напоследок-то скажет?

Ревун во всё горло:

– Братва! Вы меня хуже наказываете, чем Бородастый наказан! Несправедливо...

Шепотки побежали. Кто-то задумался: а и в самом-то деле? Прикиндел с Варежкой пошептались и:

– Уважим, Константин Павлович?

– А почему бы и нет?

Ревуна подняли с земли, встряхнули, отряхнули и передали жопникам. Те – благодарить...

Еле от них оторвались. Пинской взошёл на первый попавшийся пригорок и говорит ворам:

– Ревун решил – лучше быть козликом, чем безъязыким! Мы пошли ему навстречу. Но остаётся другая забота. Каждый из вас боится, чтобы и его не подвёл язык. Что же – отрезать его себе? Конечно же, нет – если мы обратимся к мысли. Мысль говорит нам: надо взять и записать, как называется то, что поднимает в руке проводник.

– Сигнальный жезл! – подсказал Прикиндел.

– Нет! Сигнальный жезл – у мента-регулировщика. А у проводника – флажок, как поначалу и сказал ваш бывший главарь, но его сбили. Флажок в свёрнутом виде! – Пинской достал из бумажника химический карандаш в мельхиоровом футлярчике, швырнул ворам: – Записывайте!

Братки слюнявили карандаш и записывали на клочках бумаги: «Не х..., а флажок».

Позднее, когда они попадались, эти клочки находили у них зашитыми под подкладку пиджака или в ворот рубашки. Из бандитов жестоко выбивали суть пароля. Но одни молчали – хоть убей! А другие врали какую-то чушь про игралки, перрон и магнитофон «Романтика», пытаясь заморочить следствие.

Слова: «Не х..., а флажок» – так и остались загадкой для уголовного розыска.

Сказы опубликованы в журнале «Литературный европеец», № 46/ 2001, Frankfurt/M, ISSN 1437-045-X.