Текст книги "Повестка дна (сборник)"

«Опять какой-то хрен с мигалкой…»

 
Опять какой-то хрен с мигалкой
Промчался вдоль по осевой –
Ему вослед грожу я палкой,
Воздев ее над головой.
 
 
Я социального протеста
Последний, может быть, певец,
И нет мне больше в жизни места:
В ней правит бал златой телец.
 
 
Куда ни плюнь – кругом элита,
Элита, блин, кругом одна.
Гламурной патокой облита,
С экранов пялится она.
 
 
Чужих наследница традиций,
Из грязи в князи разом прыг,
Со страшной скоростью плодится,
Не прерываясь ни на миг.
 
 
Она растет, цветет и пахнет
(К ней за версту не подойди),
Не чувствуя, что скоро жахнет,
Да так, что бог не приведи.
 
 
Элиты на дворе эпоха,
И я от ярости бешусь,
Поскольку отношусь к ней плохо,
Поскольку к ней не отношусь.
 

«Как мне закон воспринимать…»

 
Как мне закон воспринимать,
Права урезавший поэта?
Выходит так, что вашу мать
Я не смогу теперь… вот это?
 
 
(В прошедшем времени глагол,
Посредством коего родятся…)
Язык без мата так же гол,
Как то, чем на ежа садятся.
 
 
А как нам, кстати, с нею быть,
Она ж у нас всего основа,
И что, прикажете забыть
Нам коренное это слово?
 
 
Ведь без него мы никуда –
Ни в Красну армию, ни в эту,
Что именуется… ну да…
О ней теперь и речи нету.
 
 
Как и об этом, как его…
Ну этот… непечатный орган,
Что свой утратил статус кво
И стал унижен и оболган.
 
 
О, мой язык, как ты померк,
Ты весь на грани вымерзанья,
За что наш президент подверг
Тебя такому обрезанью?
 

«Иван Сергеевич Тургенев…»

 
Иван Сергеевич Тургенев,
Полузабытый нынче гений,
Едва ли мог предполагать,
Что некий стихоплет Иртеньев
Дерзнет когда-нибудь слагать
 
 
Свои рифмованные вирши,
Где что ни слово – полный бред,
На языке, что всех превыше,
Которого прекрасней нет.
 
 
На том великом и могучем,
Что нашего отличья знак,
Которым, сколь его не учим,
Не можем овладеть никак,
 
 
Поскольку, ткни его едва,
Собьешься тут же с панталыку:
ГЛОНАСС, КАЛИНА, БУЛАВА –
Кто раз услышал те слова,
Тот не забудет их музыку.
 
 
И вот России вдалеке,
Хотя не то чтоб так уж очень,
По милой родине в тоске
Во мраке наступившей ночи,
 
 
Пишу на этом языке,
Пока еще хватает мочи
И сил сжимать перо в руке
Скорей толчковой, чем рабочей.
 

«Когда пленительных созвучий…»

 
Когда пленительных созвучий
В душе вскипает торжество,
Что мир мне этот злоебучий
И обитатели его?
 
 
Что мне их жалкие потуги,
Их мельтешня и копошня,
Их толстожопые подруги
И худосочная родня?
 
 
Судьба ли в этом виновата,
Слепой ли рок тому виной –
Меж нами пропасть в три обхвата
И восемь метров глубиной.
 

«Полагают цель поэта…»

 
Полагают цель поэта
Рвать бутоны наслажденья.
Да херня, скажу все это,
Извини за выраженье.
 
 
А бачок, что не сливает?
А смеситель, что накрылся?
Знал бы я, что так бывает,
На дебют когда пустился.
 
 
Чтобы гребаную дачу
Содержать хотя бы как-то,
В день по три стиха фигачу,
Я фактически де факто.
 
 
Если ж вдруг трубу в сортире
В минус тридцать прорывает,
То не то что по четыре,
А по пять порой бывает.
 
 
А когда бы адвокатом
Я родился бы в рубашке,
Был бы толстым и богатым,
В день имел бы по пятнашке,
 
 
Как какая-нибудь Падва
Или таже Кучерена.
Мне стихи писать не в падлу,
Но обидно охеренно.
 

Пушкин! Стоять!

В Мосгордуме в очередной раз обсудили перенос памятника Пушкину и пока оставили поэта в покое

 
Народные избранники,
Расправьте ваши лбы.
Видать, сорвало краники
Вконец у вас с резьбы.
 
 
Да можно ли, имеючи
Мозгов хоть граммов пять,
Под Александр Сергеича
Столь яростно копать?
 
 
Он наше все и более,
Чтоб знали вы, того.
Не зря когда-то в школе я
Зазубривал его.
 
 
Сперва вы власть захапали
Незнамо почему,
Теперь своими лапами
Вы тянетесь к нему.
 
 
А он не стол обеденный,
Не кресло, не буфет,
А он, примите к сведенью,
Великий наш поэт,
 
 
Поставлен не для мебели,
А для отрады глаз
Он был, когда и не было
Еще в помине вас.
 
 
Так пусть на прежнем месте он
Стоит, коль уж судьба,
На бывшие «Известия»
Косясь из-подо лба.
 

«Вот он сидит, в окно глядит…»

 
Вот он сидит, в окно глядит,
Весь день как падла,
И вдруг такое залудит –
Хоть стой, хоть падай.
 
 
И ты попробуй разбери,
Тем боле вчуже –
Что у поэта там внутри,
А что – снаружи.
 

«Разводит Горький шашни…»

 
Разводит Горький шашни
На Капри со снохой,
А граф Толстой по пашне
Канает за сохой.
 
 
«Камаринского» пляшет
Есенин в кабаке,
А граф как карла пашет
В дырявом армяке.
 
 
Пуляет Маяковский
В себя, позоря ЛЕФ,
Но граф наш не таковский,
Не из таких наш Лев.
 
 
Не записной оратор,
Не сетевой трибун,
Но истовый оратай,
Родимых бразд топтун.
 
 
Он сапоги тачает,
Глаза продрав едва,
Он, как насос, качает
Гражданские права.
 
 
Имен сравнимых много ль
В словесности моей?
Пожалуй, только Гоголь –
И тот, боюсь, еврей.
 

«Обидно до соплей, что я еврей…»

 
Обидно до соплей, что я еврей,
Ведь мог бы русским запросто сказаться,
Национальность маменьки моей
Мог попросить у тетеньки из ЗАГСа
 
 
Вписать в ту пресловутую графу –
Авось и не превысилась бы квота,
Всего делов-то, извиняюсь, тьфу,
Говна-то пирога делов всего-то.
 
 
Уверен, что пошла навстречу мне
Она б легко за шоколада плитку,
И стал бы я известен всей стране,
Ужо, глядишь, свезло бы недобитку[3]3
  Из С. Гандлевского (примеч. авт.)


[Закрыть].
 
 
Я стал бы ослепительно красив,
Как бы сойдя с полотен Глазунова,
Слух обо мне прошел по всей Руси б
Туда-сюда и возвратился б снова,
 
 
Чтоб знали наизусть мои стихи
Те, кто букварь-то сроду не читали,
Чтобы меня хотели бы верхи,
Чтобы низы могли, хотя едва ли,
 
 
Чтобы контрольным поцелуем в лоб[4]4
  Из В. Вишневского (примеч. авт.)


[Закрыть] –
Патриотичен, чист и благолепен –
Похожий на залупу З. Прилепин
Меня благословил, сходя во гроб.
 

«Нет в мире правды, господа…»

 
Нет в мире правды, господа,
И счастья тоже нет,
И я жалею иногда
О том, что я поэт.
 
 
На что уж Бродский был кобель,
Куряка и алкаш,
Но получил свой Prix Nobel
Земеля бывший наш.
 
 
А тут не куришь и не пьешь,
Про баб забыл давно,
Но так без цацки и помрешь,
Как полное говно.
 

«Когда женился я на Алле…»

 
Когда женился я на Алле,
Моей теперешней жене,
Мне женщины в лицо плевали,
И вслед бросали камни мне,
 
 
И черной грязью поливали,
И двери мазали дерьмом,
Но подженился я на Алле,
Поскольку не блистал умом.
 
 
Я б и на них женился тоже,
Сжигаем половым огнем,
Но Алла всех была дороже
И дорожает с каждым днем.
 

«Жизни прожитой по ходу…»

 
Жизни прожитой по ходу
В суматохе мелких дел
К человеческому роду
Я заметно охладел.
 
 
Человек, увы, не птица,
Не даны ему крыла,
В чем мы можем убедиться,
Прыгнув на пол со стола.
 
 
Ладно б только не могли бы
Мы по воздуху летать,
Но и в море, словно рыбы,
Не умеем обитать.
 
 
Ибо там мы без скафандра
Смерть найдем себе на дне.
И гореть, как саламандра,
Нам не нравится в огне.
 
 
Потому что в этом мире,
Грош которому цена,
Из стихий числом четыре
Нам подходит лишь одна.
 
 
Да и с той, как ни обидно,
Скоро сверзимся стези.
А других пока не видно
В непосредственной близи.
 

Дядя Степа и коллапс

 
Завалило снегом трассу,
Нет для транспорта пути,
Все труднее час от часу
Эту трассу разгрести.
 
 
Наш народ в бою не робок,
Телом бел и духом смел,
Но лекарство против пробок
Так найти и не сумел.
 
 
От Москвы до Ленинграда,
Что теперь Санкт-Петербург,
Несусветную преграду
Возвела погода вдруг.
 
 
Нет, не просто время года
И отрада для ума,
Но, скорее, враг народа
Наша матушка-зима.
 
 
А народу не до шуток:
Без воды и без еды,
Почитай, уж трое суток
Ни туды и не сюды.
 
 
Это ж срам на всю Европу,
Это ж полный караул!
– Эх, сюда бы дядю Степу, –
Кто-то жалобно вздохнул.
 
 
Вся надежда на Степана:
Наш Степан не подведет,
Даже если с дельтаплана
Ненароком упадет.
 
 
Он зиме ужо ввалил бы,
Он бы нас, убогих, спас,
Он бы мигом разрулил бы
Этот транспортный коллапс.
 
 
…Но сидит Степан Степанов
В белокаменном Кремле,
Полон замыслов и планов,
С тяжкой думой на челе.
 
 
За высокою стеною,
Самый близкий и родной,
Связь с великою страною
Ощущая всей спиной.
 

«Гляжу – в стакане плещется вода…»

 
Гляжу – в стакане плещется вода.
Ну, думаю, опять землетрясение.
Куда бежать? И где искать спасения?
Ответа два – нигде и никуда.
 

«Завесу тайны приоткрою…»

 
Завесу тайны приоткрою:
Тому назад с полсотни лет
Я жил с Раисой, медсестрою.
В хорошем смысле. Как сосед
 
 
По необъятной коммуналке,
Набитой нищей голытьбой,
Где зачастую перепалки
Переходили в ближний бой.
 
 
Муж у Раисы был татарин
С неброским именем Ахмет,
Ахмета был элементарен
Психологический портрет.
 
 
Высокой страсти не имея
К сложению слогов в слова,
Он не читал Хемингуэя,
И до пяти считал едва.
 
 
Духовно крайне небогатый
Простой советский человек,
Ахмет был дворник и лопатой
В часы досуга чистил снег.
 
 
…Утехи наши были жалки,
А секс бесхитростен и сер,
Мы жили в нищей коммуналке
По имени СССР.
 
 
Мы жили наравне со всеми,
Хотя по разным адресам,
Друг с другом оттепели время,
Сверяя по ручным часам,
 
 
И до седых мудей дожили.
А те, кто померли давно,
Про них пусть песен не сложили,
Но сняли клевое кино.
 

«Хоть по жизни я и не философ…»

 
Хоть по жизни я и не философ
И биенья мысли мне чужды,
Но имею целый ряд вопросов
На предмет общественной нужды.
 
 
Жизни смысл мне в принципе понятен,
Ибо знаю, что нас ждет в конце.
Впрочем, есть немало белых пятен
На ее веснушчатом лице.
 
 
Тут недавно вспомнил Соломона,
Был такой, кто знает, мудрый царь,
Что-то он писал во время оно
Про аптеку, улицу, фонарь.
 
 
Что, мол, в жизни все идет по кругу,
Но бывает, что наоборот,
И с какого типа перепугу
Нам менять вещей привычный ход.
 
 
Время по своим течет законам
Или по понятиям, скорей,
В этом я согласен с Соломоном,
Несмотря на то, что он еврей.
 
 
До его допрыгнуть потолка мне
Не удастся, чувствую, опять.
Только разбросать успеешь камни,
Как пора обратно собирать.
 

«Когда в голове осядет туман…»

 
Когда в голове осядет туман,
И прояснится даль,
Я напишу, пожалуй, роман
«Как закалялась сталь».
 
 
Этот роман я увижу во сне,
Зря, что ли, сплю на боку,
Зюганов с шашкою на коне
Там будет на всем скаку
 
 
Вихрем лететь под красной звездой,
Крича истошно: «Поди!»,
Там Путин будет такой молодой
И полный Альбац впереди.
 
 
Там главный поп осенит крестом
Главного пахана,
И вместе возлягут они под кустом,
Покинув пределы сна.
 
 
Под револьверный отрывистый лай
Пройдет в нем старость моя,
В том сне меня будут звать Николай
И в нем же ослепну я,
 
 
Чтоб, снова прозрев, воскликнуть: «Блять,
На кой мне вся эта жесть!»
…А может, не стоит ту сталь закалять,
Оставить, как она есть?
 

Пятое марта

 
В пресветлый день Пречистый Бог
Верх одержал над Сатаною,
Что навсегда, казалось, сдох
Той исторической весною,
 
 
Народа в землю положив
Разноплеменного без счета.
Но Бог уж плох, а этот жив, –
Неужто наш послабже черта?
 

«Женщина ребенка родила…»

 
Женщина ребенка родила,
Тоже, вы мне скажете, дела,
Это так, но в том-то все и дело,
Что не просто женщина, а дева.
 
 
И не просто дева, а Святая,
Да к тому ж и на земле Святой.
Хоть и верю истово в Христа я,
Согласитесь, случай непростой.
 

«Ветер воет протяжно в печной трубе…»

 
Ветер воет протяжно в печной трубе,
Дом до стука зубов вымерзает к утру,
Я считаю, что это происки ФСБ,
Жена утверждает, что ЦРУ.
 
 
Она меня старше на тридцать лет
И весит втрое больше, чем я,
Так что спорить с ней смысла особого нет:
У нее своя семья, у меня – своя.
 
 
Друзья считают, что я идиот,
Поскольку женился когда-то на ней,
У нее другое мненье на этот счет,
Хотя друзьям наверно видней.
 
 
Когда-нибудь мы друг друга убьем,
Но это когда еще, а пока
Нам есть о чем поболтать с ней вдвоем
За рюмкой доброго коньяка.
 

«Есть в графском парке черный пруд…»

Британские ученые доказали, что женщины, которые съедают хотя бы одно яблоко в день, выглядят в среднем на 17 лет моложе своего паспортного возраста.

 
Есть в графском парке черный пруд,
Там лилии цветут.
А у меня на даче сад,
Там яблоки висят.
 
 
Апорт, антоновка, ранет –
Каких там только нет.
Ранет, антоновка, апорт –
Любой на выбор сорт.
 
 
Я не сказать, что б их фанат,
Но будучи женат,
Открою вам на склоне лет
Семейный свой секрет:
 
 
Их любит есть моя жена
И потому она
Цветущий сохраняет вид
И волчий аппетит.
 
 
И с гаком восемьдесят пять
Ей нипочем не дать,
От силы семьдесят лишь, но
И то, когда темно.
 

«Помню, как покойница-мамаша…»

 
Помню, как покойница-мамаша,
Дитятко качая на руках,
Напевала про усадьбу нашу,
Что спалили при большевиках.
 
 
Чтоб избыть обиду вековую,
Вставив красной нечисти свечу,
Поиметь усадьбу родовую
В собственность обратно я хочу.
 
 
Как когда-то мой коллега Ленский
(Если кто «Онегина» читал),
Заживу я жизнью деревенской,
О которой столько лет мечтал.
 
 
Я мужчина правил не суровых
И до полу дамского охоч,
Девок заведу себе дворовых,
И менять их буду что ни ночь.
 
 
Заимею повара француза,
Будет кофий мне варить с утра
И готовить на обед медузу,
А на ужин, как их, фуагра.
 
 
По привычке многолетней светской,
Комильфо, эстет и бонвиван,
Познакомлюсь с дочкою соседской,
На предмет затеять с ней роман.
 
 
А потом, глядишь, сыграю свадьбу,
Для начала попросив руки,
Если снова не спалят усадьбу
Мне мои злодеи мужики.
 

«За террористами охотник…»

 
За террористами охотник,
Порядка мирового страж,
Летает в небе беспилотник,
Тревожа утренний пейзаж.
 
 
Пока моя подруга-лира
Еще вкушает сладкий сон,
Святой борьбе за дело мира
Бессонно отдается он.
 
 
Борьба не терпит остановки,
И перерыва на обед,
В международной обстановке
Царят безумие и бред.
 
 
Два года за окном бушует
Вовсю арабская весна,
Но кто и как ее крышует
Не знает падла ни одна.
 
 
А где-то, скажем, под Калугой,
А может быть, под Костромой
В хибаре, занесенной вьюгой,
Обросший, грязный и хромой,
 
 
Убрав с утра пол-литра водки,
За пьянство списанный давно,
Пилот в засаленной пилотке
Грозит сопернику в окно.
 

«Мадлен, ты помнишь, как к тебе…»

 
Мадлен, ты помнишь, как к тебе,
Любовного исполнен пыла,
Я лез когда-то по трубе?
О, как давно все это было.
 
 
Ты на девятом этаже
Встречала своего героя
Порой не просто неглиже,
Но просто голая порою.
 
 
С такой округлостью колен,
И качества такого кожей,
Что мой буквально каждый член
Дрожал неудержимой дрожью.
 
 
Скажи, Мадлен, где та труба,
Что нас звала когда-то к бою?
Жестоко обошлась судьба
Со мною, с нею и с тобою.
 
 
Хотя с тех пор прошли года
И даже пролетели годы,
В душе остались навсегда
Тобой посеянные всходы.
 
 
Пускай меня разрушит тлен,
Пускай ты станешь праха горстью,
Но по трубе к тебе, Мадлен,
Нет-нет да зарулю я в гости.
 

«Вчера на улице столкнулся я с Мими…»

 
Вчера на улице столкнулся я с Мими,
Подругой ветреной былых моих забав.
Ах, господа, что время делает с людьми,
Но более всего обидно мне за баб.
Лишь рассмотрев ее попристальней вблизи,
Я понял с ужасом, что то была Зизи.
 

«Не будучи знаком…»

 
Не будучи знаком,
Осмелюсь доложить –
В деревне под замком
Мне надоело жить.
 
 
Я стал душою хмур,
И телом нездоров
От болботанья кур
И пенья комаров,
 
 
Оббитые углы,
Сквозняк из всех щелей,
Надсадное курлы
Транзитных журавлей.
 
 
Размокла колея,
Облез убогий лес,
Херачит Илия
В свой ржавый таз с небес.
 
 
И чары местных краль
Не будят естество.
Мне эта пастораль,
Сказать по правде – во!
 
 
Боюсь, не доживу
Я тут до белых мух,
«В Москву, – скулит, – в Москву!»
Изнеженный мой дух.
 

«Так или иначе…»

 
Так или иначе,
Но скорее так.
Я завяз на даче –
Стоптанный башмак.
 
 
Не герой-любовник,
Не едок сердец –
Высохший крыжовник,
Желтый огурец.
 
 
Дней прошла регата
Пестрой чередой,
А ведь был когда-то
Я телезвездой.
 
 
На цветном экране
Распушал усы,
С Шерон Стоун в бане
Сдергивал трусы.
 
 
Но адреналина
Не воротишь, нет,
У ручья с калины
Облетает цвет.
 
 
И с меня он тоже
Скоро облетит,
Мой возок, похоже,
С горочки катит.
 
 
Мерно обитаю
Жизни на краю,
Книжек не читаю,
Песен не пою.
 
 
Поливаю грядки,
Огород полю,
Но в онлайне блядки
Как никто люблю.
 

«Поскольку есть на свете части света…»

 
Поскольку есть на свете части света,
То где-то быть должны и части тьмы.
Но где они? Молчанье… нет ответа.
Напрасно бьются лучшие умы
 
 
Об эту величайшую загадку,
Увы, но им она не по зубам,
А что же мы? Что остается нам?
Лишь подчинить себя миропорядку.
 
 
Не спрашивать: что? как? и почему?
Когда? куда? зачем? почем? и сколько?
Раз так положено, то значит быть тому.
 
 
Или не быть? Но вот не надо только
Искать разгадку с помощью ума.
Она во сне нам явится сама.
 

«Разверзлась перед нами преисподняя…»

 
Разверзлась перед нами преисподняя
И от судеб защиты не видать.
Но чистое натягивать исподнее –
Мне кажется, есть смысл обождать.
 
 
Не так уж долго – три-четыре месяца,
Ну хорошо, пускай от силы пять.
А там, глядишь, и все уравновесится,
И по местам расставится опять.
 
 
А там, глядишь, затянет преисподнюю
Зеленой травкой, мягкой муравой,
И вновь обрящет благодать Господнюю
Тот, кто из нас останется живой.
 

«Жизни вялое теченье…»

 
Жизни вялое теченье
Приближается к финалу,
Скоро буду снят, похоже, навсегда с повестки дня.
Для бесплатного леченья
У меня здоровья мало,
А для платного леченья мало денег у меня.
 
 
Видно стал совсем не нужен
Я родному государству.
Помогать мне, дармоеду, никакого смысла нет.
Вот доем холодный ужин –
И постылое лекарство,
Что как мертвому припарки, вылью на фиг в туалет.
 
 
А потом слова такие
Брошу, граждане, в лицо вам,
А потом скажу с последней, древнеримской, прямотой:
Оставайтесь, дорогие,
Вы в дерьме своем свинцовом
И хлебайте полной ложкой без меня густой отстой.
 
 
Распрощавшись с оболочкой,
Я отправлюсь на рассвете,
В самый легкий, самый звонкий, самый лучший из миров,
Где не буду жалкой строчкой
В государственном бюджете,
Но кумиром санитарок и любимцем докторов.
 

«– Что это движется там вдалеке…»

«Ирина!». «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина». «Я же сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?». «Да где?» «В иллюминаторе». «Это… это, по-моему, субмарина».

И. Бродский «Новый Жюль Верн»

 
– Что это движется там вдалеке
Сквозь клочковатый туман?
– Это по Волге плывет по реке
Стенька, лихой атаман.
 
 
Он нам по песне знаком в основном,
Русской народной такой,
Вот и плывет на челне расписном
Матушкой Волгой-рекой.
 
 
– Что с ним за женщина рядом видна,
С виду Лолита[5]5
  Не набоковская, а Милявская (примеч. автора).


[Закрыть] точь-в‑точь?
– Как, вы не знаете? Это княжна,
Персии гордая дочь.
 
 
– Персии нет средь известных мне стран.
Может, какой-то другой?
– Персия – чтобы вы знали – Иран.
– А, государство-изгой?
 
 
Обогащает который уран
И ободряет ХАМАС?
Так и сказали бы сразу – Иран,
Я б и не спрашивал вас.
 
 
– Геополитика… как ни следи,
Не поспеваешь за ней.
Кстати, что там за херня впереди,
Прямо по курсу, точней?
 
 
– Где-то бинокль тут был у меня…
– Вот он, у вас на груди.
– Где, говорите вы, эта херня?
– Я ж говорю, впереди.
– Как мне прикажете вас понимать?
Я в этом деле не спец.
Это же СТРЕЖЕНЬ!!! Етить твою мать!
Все, бля, приплыли, пипец!
 

«В смертельной битве при Казани…»

К итогам Всемирных студенческих игр в Казани

 
В смертельной битве при Казани
Мы сдали главный наш экзамен,
Войдет в народные сказанья
Бессмертный подвиг наш.
Ну мы им, гадам, накидали!
Ох, мы им там просраться дали,
Сгребли считай что все медали –
Неловко просто аж.
 
 
Хотя какое там «неловко»!
Тут вам не хипстеров тусовка –
Три года длилась подготовка,
Бабло рекой текло.
Пусть мы лишь бедные студенты,
Что подтверждают документы,
Но в судьбоносные моменты
Преградам всем назло
 
 
Мы встанем богатырским строем
И всех как есть на раз уроем.
Когда прикажет быть героем
Любимая страна,
Команду выполняя четко,
Потуже мы забьем зачетку –
И по врагу прямой наводкой,
Как в день Бородина.
 

«Натура – дура, жизнь – жестянка…»

 
Натура – дура, жизнь – жестянка,
Судьба – индейка, статус – кво,
Одна лишь верная портянка –
Отрада сердца моего.
 
 
Она не рвется и не мнется,
Моральный дух ее высок.
В час испытаний не согнется,
Как младший брат ее – носок.
 
 
Портянка не боится грязи,
Ей черт не брат и грош цена,
Не зря в полку отдельном связи
Она была мне как жена.
 
 
С ней познакомился в ЗабВО я
В семидесятые года,
И братство наше боевое
Не прерывалось никогда.
 
 
Когда нас старшина Подлужный
Учил наматывать ее,
Считалось роскошью ненужной
Любое нижнее белье.
 
 
Но что-то в ней такое было
Превыше разума и сил,
Что даже сам начальник тыла
Ее по праздникам носил.
 
 
И в тот момент, когда «Славянку»
Врубал оркестр на плацу,
Он вдруг разматывал портянку
И подносил ее к лицу.
 
 
…Но времена пришли иные,
Перевернулось все вверх дном,
Порвались скрепы коренные,
Что было явью – стало сном.
 
 
Ах, где ты, юность огневая?
Где тот двадцатилетний я?
Прощай, военно-полевая
Голубка дряхлая моя.
 
 
Увы, но боле в этом мире
Я оставаться не могу:
Тут запах крепче, чем в сортире,
И все сильнее жмет в шойгу.
 

Бирюлевские страдания

 
До чего же, братцы, клево
Жили мы при власти той
В нашем милом Бирюлево,
В нашей сказке золотой.
 
 
Черных не было в помине,
Дом шурпой не провонял,
Славянин на славянине
Славянина погонял.
 
 
Ну, бывало, что по пьяни
Муж жене пятак свернет,
Так на то ж они славяне,
Кто ж их в этом упрекнет.
 
 
В рамках строгой дисциплины
Жизнь размеренно текла,
А теперь кругом малины,
Шаг не ступишь без ствола.
 
 
А теперь овощебазу
Эти чурки завели,
Где толкают нам заразу
За последние рубли.
 
 
А теперь сплошные даги
Да свирепые хачи
Тащат баб к себе в овраги,
Режут странников в ночи.
 
 
Выражаясь аккуратно,
Чтобы не было беды,
Хорошо бы, к нам обратно
Понаехали жиды.
 
 
А другого для России
Нам спасенья не найти.
Черножопые с косыми –
Нет страшнее ассорти.
 

«Жизнь – цепь случайных совпадений…»

 
Жизнь – цепь случайных совпадений,
Неиссякающий сюрприз.
В ней масса взлетов и падений
И снизу вверх, и сверху вниз.
 
 
Вот вам пример. Замечу, кстати,
Что смысла в нем большого нет:
Один мужик упал с кровати
И умер через двадцать лет.
 
 
А мог бы, вы уж мне поверьте,
Когда бы на полу он спал,
Нелепой избежать бы смерти,
Ведь с пола б точно не упал.