Текст книги "Повестка дна (сборник)"

«Сединою до срока покрылись власы…»

В соответствии с техническим регламентом Таможенного союза в России запрещены ввоз, производство и продажа кружевных женских трусов из синтетических тканей, не соответствующих нормам гигиены.

 
Сединою до срока покрылись власы,
Стан согнулся, а был, словно азимут, прям,
Износились мои кружевные трусы,
Что в признания знак подарил мне Хайям.
 
 
– Ты, – сказал, он – предмет этот с честью носи,
Этой мой тебе, брат, поэтический дар,
В кружевах там сокрыта загадка фарси,
Что доныне сумел разгадать лишь Омар.
 
 
Мне они и сейчас, те трусы, в самый раз,
Хоть и тянут порою, признаюсь, в шагу.
В них прошел я Тебриз, Исфахан и Шираз,
Ночевал с ненаглядной певуньей в стогу.
 
 
Кстати, мне их когда-то в минуту любви,
Как ему нашептал озорник Купидон,
Подарил незабвенный Реза Пехлеви,
Перед тем как оставить наследственный трон.
 
 
Подивись на изысканный их силуэт
Как изящна, заметь, по краям бахрома.
Их просил у меня мой кунак Грибоед,
Комильфо, обладатель большого ума.
 
 
И какой-то довольно смазливый урус,
Сторговать их хотел для своей Шаганэ,
И кричал, что я выжига, сволочь и трус,
Хоть до этого лез обниматься ко мне.
 
 
Скоро гурий прелестных предстанут красы
Перед взором, что был ими с детства маним,
А пока что примерь кружевные трусы,
Как к лицу они чреслам упругим твоим.
 
 
Не найдешь ты таких в вашей дикой Руси,
Где замкнуты людские сердца на засов,
Где шального бабла – хоть косою коси,
Но не встретишь на ком-то приличных трусов.
 
 
Или нитка торчит, или строчка крива,
Или краска линяет в горячей воде.
Были в Вологде, слышал, у вас кружева,
Только Вологда, брат, она сам знаешь где.
 

«Дело, помню, было на Болотной…»

 
Дело, помню, было на Болотной,
Где в тот день, законности столпы,
Мы шеренгой выстроились плотной
Против обезумевшей толпы.
 
 
Что могли мы с голыми руками
Противопоставить той толпе,
Прущей с абордажными крюками,
Кирками, ломами и т. п.?
 
 
– Только, умоляю, без насилья, –
Крикнул командир нам в мегафон.
– А иначе не поймет Россия,
Свой покрытый славою ОМОН.
 
 
Дать отпор их озверевшей банде
Мы должны одной лишь силой слов,
Ведь не зря учил нас мудрый Ганди:
«All You Need, товарищи, Is Love».
 
 
Сможет в это трудное мгновенье
Умягчить смятение умов
Только хоровое исполненье
Ранее разученных псалмов.
 
 
Но пока споемте для начала,
Вместо «Со святыми упокой…»,
«Во поле березонька стояла…»
– Три-четыре! И взмахнул рукой.
 
 
И взметнулась песня над столицей
Голубицей ввысь под облака,
И суровых инсургентов лица
Посветлели в этот миг слегка.
 
 
И толпа, что бешено орала,
Вдруг спустила пыл на тормозах,
И летели наземь либералы,
Утирая слезы на глазах.
 

«– Чижик-пыжик, где ты, падла, был…»

 
– Чижик-пыжик, где ты, падла, был
В грозный час суровых испытаний?
На Фонтанке, сука, водку пил?
Трахал телок с друганами в бане?
 
 
Кокс тянул в мохнатую ноздрю,
Под столом ширнувшись для начала,
В час, когда последнюю зарю,
Хлебом-солью родина встречала?
 
 
Или голым на столе плясал
В «Маяке» с Ефремовым Мишаней?
Отвечай, пернатый. Что, приссал?
Ну так слушай, чмо, тогда ушами.
 
 
Тут игра серьезная пошла,
Собрались мы тут не смеха ради,
Тут у нас пудовые дела
День и ночь большие крутят дяди.
 
 
Мы тебе напомним, коль забыл,
Что бывает иногда по пьянке,
Где, когда, с каким заданьем был
Ты шестого мая на Фонтанке.
 
 
– Отпустите, дяденьки, меня,
Я ж для вас практически безвредный,
Мне бы только горстку ячменя,
Я всего лишь чижик-пыжик бедный,
 
 
Не губите молодость мою,
Дяденьки, на кой оно вам надо,
А уж я такого напою,
Что и сами будете не рады.
 

«На днях я наблюдал из автозака…»

 
На днях я наблюдал из автозака,
В лучей закатных вычурной игре,
Как закатали мусора Бальзака,
Причем не просто де, но Оноре.
 
 
А вслед за ним в лучах последних солнца,
Ногою отоварив по балде,
Они упаковали и Альфонса,
Но в не привычном смысле, а Доде.
 
 
Отдавши дань традициям лицейским,
Которым с юных лет привержен был:
– Друзья, – я обратился к полицейским, –
Умерьте охранительный свой пыл.
 
 
Мы как-никак живем в столичном граде,
Среди цивилизованных людей,
Неверно лишь к уваровской триаде
Сводить многообразие идей.
 
 
В вас порча сталинизма не изжита,
Вот что я вам замечу, господа,
Того гляди вы и Андре так Жида,
Свинтите, как последнего жида.
 
 
Мне ваша импонирует готовность,
Отстаивать уклад исконный наш,
Но существует все-таки духовность.
Тут старший мне сказал: – Отзынь, папаш,
 
 
Коли не хочешь получить по репе,
То лучше мозги не долби тут мне, –
И потянулся к той духовной скрепе,
Что у него висела на ремне.
 

К юноше

 
Окончен бал, погасли свечи,
Смахнули крошки со стола,
Умолкли пламенные речи,
Не перешедшие в дела.
 
 
Все постепенно входит в норму,
На заданный выходит курс
И обретает снова форму,
Привычный цвет, знакомый вкус
 
 
Того кондового болота,
Что на одной шестой Земли
Посредством армии и флота
Мы углубляли, как могли.
 
 
Я не подвержен ностальгии
По затонувшему совку,
Пускай скорбят о нем другие,
Впадая в светлую тоску.
 
 
И пусть я шляпу не снимаю
В знак уважения к нему,
Но их хоть как-то понимаю.
Тебя вот только не пойму,
 
 
Когда ты в благородном раже
Пылаешь праведным огнем,
Хотя его не видел даже,
Поскольку не родился в нем.
 
 
А я не только в нем родился,
Но прожил сорок с гаком лет,
Пока вконец не убедился,
Что счастья в жизни нет как нет.
 
 
И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.
 

«Я много знал людей хороших…»

 
Я много знал людей хороших,
При этом столько же плохих,
Но так они друг с другом схожи,
Что различить мне трудно их.
 
 
Живут на свете – и спасибо,
Все остальное – ерунда.
А вы их различить смогли бы?
И как, скажите, если – да?
 

«Минула страсть, и нет возврата…»

Накануне подачи декларации о доходах несколько депутатов Госдумы развелись с женами, превратившись в неимущих холостяков.

 
Минула страсть, и нет возврата,
И прежним клятвам – грош цена,
Ну что ж, невелика утрата,
Прощай, наперсница разврата,
Отныне лишь любовью брата
Могу любить тебя, жена,
 
 
И то лишь только временами.
К чему вся эта суета?
Ведь все, что было между нами,
Как то: недвижимость, счета,
Контрольные пакеты акций,
Что так досталось тяжело
И с чем так нелегко расстаться,
Куда-то раз – и все ушло.
 
 
Невероятно до смешного,
Был целый мир – и нет его,
Вдруг ни заводика свечного,
Ни пароходика речного,
Ни даже клубика ночного –
Ну абсолютно ничего.
 
 
Зато как славно и легко нам,
Поди-ка с нас чего возьми,
Ведь мы чисты перед законом,
А также Богом и людьми.
 
 
Полураздетые, босые,
Мы ваша совесть, честь и власть.
И пусть клеветники России
Навек свою захлопнут пасть.
 

На смерть NN

 
Сегодня умер скверный человек,
Изломанный, завистливый и злобный,
Он обливал помоями коллег,
Но сочинитель был весьма способный.
 
 
Талантливый, мне скажут. Может быть…
Эпитеты оставим некрологу.
Ему я морду обещал на днях набить,
Но не успел. И слава Богу.
 

«Вот я стою, не в меру полн…»

 
Вот я стою, не в меру полн,
Потупив очи сиротливо,
На берегу простынных волн
На фоне энского залива.
 
 
Зачем я здесь? и кто я тут?
Что облик мой напоминает?
Как вообще меня зовут?
Из окружающих не знает,
 
 
Боюсь, практически никто.
Былая gloria sic transit,
Она ушла как в решето,
И вряд ли чью-то память дразнит.
 
 
Хотя бы кто свой взор воздел
При виде бывшего кумира.
Забвенье – тяжкий мой удел
В пустыне чахлой микромира.
 
 
А ведь когда-то был кудряв,
Но все поблекло ныне разом –
Мой плащ дыряв, мой стих коряв
И все сильней бастует разум.
 
 
И все он ближе, этот день,
Когда уйду неторопливо
Я с брега энского залива
В Танатоса глухую сень.
 

«Осенний ветер листья гонит…»

 
Осенний ветер листья гонит,
Стучится в черное окно,
Никто давно уж мне не зво́нит
И не звони́т никто давно.
 
 
Не то чтоб все меня забыли
Или стал вдруг всем не мил,
Но кто в тюрьме, а кто в могиле,
А кто и вовсе пол сменил.
 

«Буря мглою небо кроет…»

 
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
Тот, кто с мылом рук не моет,
Тот рискует, не шутя.
 
 
Руки мыть необходимо
Раз, как минимум, в году,
Ведь руками хлеб едим мы,
Как и прочую еду.
 
 
Ими женщин обнимаем,
Сеем, пашем и куем,
Ими деньги мы снимаем,
А потом в карман суем.
 
 
У кого они нечисты,
Пусть пеняет на судьбу,
Хрен возьмут его в чекисты,
Будь семь пядей он во лбу.
 
 
Знал бы раньше я об этом,
Драил руки б от души
И не вкалывал поэтом
За несчастные гроши,
 
 
А пошел служить в наружку,
Что гораздо веселей.
…Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
 

«Чтоб краше стало нашим жить соседям…»

 
Чтоб краше стало нашим жить соседям
По заповедной средней полосе,
Давайте все куда-нибудь уедем,
Куда неважно, важно, чтобы все.
 
 
Чтоб там, куда в итоге мы приедем,
Хотя подозреваю, что не все,
Предстала жизнь неведомым соседям
В досель еще невиданной красе.
 

«Привет, немытая Россия…»

1

 
Привет, немытая Россия,
Я снова твой, я снова тут,
Кого, чего ни попроси я,
Мне всё как есть и пить дадут.
 
 
Два года за хребтом Сиона
Кормил я по приютам вшей,
Пока меня народ Закона
Оттуда не попер взашей.
 
 
Не нужен нам поэт Иртеньев,
У нас своих тут пруд пруди,
По части этой херотени
Мы всей планеты впереди.
 
 
Хоть Рабинович ты по слухам,
Да и по паспорту еврей,
Но ты не наш ни сном, ни духом,
Чужой, как рылом, так и ухом,
 
 
Так что вали отсель быстрей.
Не видят проку, друг сердешный,
В тебе ни Кнессет, ни Моссад,
Ступай в свой край глухой и грешный,
 
 
Покинь наш плодоносный сад.
 

2

 
Концы с концами еле-еле
Чтобы свести, с большим трудом
Продал я виллу в Кармиэле
И в Хайфе трехэтажный дом.
 
 
И вновь ступни свои босые
Направил к прежним берегам,
Прими меня, моя Россия,
Я за плетни твои косые
Любую родину продам.
 

Ария возвращенца

 
Опять поэта обосрали
Буквально с головы до ног.
Прими назад меня, Израиль.
На твой отеческий порог
 
 
Я возвращаюсь блудным сыном,
Чтобы к ногам твоим припасть,
Чтобы целительным хамсином,
Как прежде, надышаться всласть.
 
 
Да, поступил я некрасиво,
Как распоследний сукин кот,
Гуд бай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
 
 
В страну, не знающую мыла,
Мне нет обратного пути,
Я на Рублевке продал виллу,
Чтоб на дорогу наскрести,
 
 
Потом часы на Спасской башне
И стены древнего Кремля,
Потом озера, реки, пашни,
Равнины, горы и поля.
 
 
И вот, ободран, нищ, изранен,
Унижен, проклят и забыт,
Вновь возвращаюсь я в Израиль
Налаживать свой скромный быт.
 
 
Роняя крокодильи слезы,
Назад в него ползу ползком,
И злые русские березы
Грозят мне в спину кулаком.
 

«Я гляжу на мир с тоскою…»

 
Я гляжу на мир с тоскою –
Он совсем не шоколад.
Что бы сделать мне такое,
Чтобы жизнь пошла на лад.
 
 
Чтоб исчезли без следа бы,
Зависть, злоба и вражда,
Чтоб евреи и арабы
Подружились навсегда.
 
 
Чтобы люди стали братья,
Но уменьшились числом,
Так, чтоб мог их всех собрать я
За обеденным столом.
 

«Нет, не в есенинском стогу…»

 
Нет, не в есенинском стогу,
Не в шалаше, как В. И. Ленин,
На левантийском берегу
Лежу, исполнен праздной лени.
 
 
На свете лучше места нет,
Спокойно, сухо и тепло там,
Не зря Сусанин сорок лет
Водил евреев по болотам
 
 
В сопровожденьи чад и жен,
Пока не молвил горделиво:
«Здесь будет город заложен
И примет имя Тель-Авива!
 
 
И пронесет его в веках
Через преграды и невзгоды
На гордо поднятых руках,
Пугая прочие народы.
 
 
Не я ль от самой Костромы,
Надеждой ваши души грея,
Через библейские холмы
Довел до цели вас, евреи?
 
 
Когда бы жизнь я за царя
Отдал, что прописал мне Глинка,
Ее прожил, наверно б, зря,
Как в поле жалкая былинка.
 
 
Но я не Глинка, я другой,
Еще неведомый мужчина,
И мне царевым быть слугой,
Признаться, как-то не по чину.
 
 
Пусть даже этот царь – Давид,
Особой разницы тут нету,
Мне неприятен власти вид,
И дух мой чужд сему предмету.
 
 
Мне тяга к странствиям мила
И к перемене мест охота,
Она сюда и привела
Меня из отчего болота.
 
 
А дивный град я заложил
Не под проценты ломовые,
Но чтоб народ здесь вольно жил,
И не сгибал жестокой выи,
 
 
Читал бы день и ночь Тору,
И пил не воду из-под крана,
А только водку поутру.
И помнил русского Ивана».
 

«С годами становясь все старше»

 
С годами становясь все старше
И в корень зла все глубже зря,
Я побывал на русском марше
В четвертых числах ноября.
 
 
Потусовался там немножко –
И на еврейский марш скорей,
Где мне и проломила бошку
С Болотной пара хиппарей.
 

«Все сильнее ощущается…»

 
Все сильнее ощущается
С каждым часом на Руси,
Что земля сия вращается
Против собственной оси.
 
 
И придать ей направление,
Сообразное уму,
Не под силу, к сожалению,
Даже Богу самому.
 

«Страшна в эпоху перемен…»

 
Страшна в эпоху перемен
Ирония судьбы –
Россия поднялась с колен
И стала на дыбы.
 
 
И больше сделавшись на вид
Самой себя раз в пять,
На них она теперь стоит
И будет впредь стоять.
 
 
И наблюдает сверху Бог,
От ужаса трясясь,
Как мир лежит у русских ног,
Уткнувшись мордой в грязь.
 

«А правда ль, что Америка…»

 
А правда ль, что Америка –
Реальная страна?
Поеду-ка, проверю-ка –
А вдруг фантом она?
 
 
Не слишком много шума ли
О ней за столько лет?
А вдруг ее придумали?
А вдруг ее и нет?
 
 
Ну был я там, допустим, раз
Несчетное число,
Так мне все это с пьяных глаз
Привидеться могло.
 
 
Пора бы разобраться и
Понять, в чем фишка тут.
А вдруг там декорации
Построил Голливуд?
 
 
С хайвеями, с развязками,
С домами из фольги,
Чтоб засирать нам сказками
Куриные мозги,
 
 
Чтоб сексу бы оральному
Учить нас с юных лет
И облику моральному
Чинить тем самым вред.
 
 
Чтоб, фатою морганою
Прикинувшись хитро,
Прикрыть свое поганое
Пиндосское нутро.
 

«Из Вашингтонского обкома…»

 
Из Вашингтонского обкома
Опять пришла открытка мне:
«Как там насчет порядок дома?
Что прогрессивного в стране?
 
 
Кто в русских президентах ходит?
Навальный или кто иной?
И что опять там происходит
У вас с персидскою княжной?
 
 
Ее с борта еще кидали…
Она, при этом есть, жива?
А если нет, как пострадали
Ее гражданские права?
 
 
Возможно, взгляд наш буржуазен,
Но он при этом трезв и здрав,
И согласитесь – мистер Разин
Был в данном случае не прав,
 
 
Как мистер Ельцин перед этим
И первый царь ваш Николай,
Но лично вам и вашим детям
Мы от душа добра желай.
 
 
И что насчет перезагрузки,
Она по-прежнему в пути?
 
 
P. S.
Мы плохо говорить по-русски,
Но понимать тут все почти».
 

«Мы с товарищем майором за поллитром самогона…»

 
Мы с товарищем майором за поллитром самогона
Проникаемся друг к другу задушевной теплотой,
И хотя у нас маленько отличаются погоны,
Не могу вам не заметить – человек он золотой.
 
 
У товарища майора есть в боку такая кнопка,
Что нажмешь на эту кнопку – и польется разговор,
Хоть полковник и считает, что майор наш глуп как пробка,
Я так лично не считаю – ведь не зря же он майор.
 
 
У товарища майора есть ответ на все на свете,
Потому что до всего он крепким разумом дорос.
Ты спроси его, к примеру, отчего родятся дети,
И буквально в тот же вечер он ответит на вопрос.
 
 
У товарища майора в голове полно извилин,
Сколько точно, я не знаю, но не менее, чем шесть,
У него, мне говорили, дома есть ученый филин,
А еще ручная жаба и грудная жаба есть.
 
 
У товарища майора в Кулунде жена Наташа
И буфетчица Алена, но уже в Караганде,
А его дочура Света вышла замуж за чуваша
И бесследно растворилась в окружающей среде.
 
 
Про товарища майора написал я эту оду,
И товарища майора ты при мне попробуй тронь,
За товарищем майором я готов в огонь и воду,
А потом обратно в воду, а потом – опять в огонь.
 

«Тут нам головы меняли…»

 
Тут нам головы меняли,
Как положено, раз в год,
А меня и не позвали,
Так, сказали, мол, сойдет.
Ты ж у нас того гляди,
Ты уж с этой доходи.
 

«Что вы всё об этом да об этом?..»

 
Что вы всё об этом да об этом?
Хватит, надоело, вашу мать!
Нешто вам, зажравшимся эстетам,
Тяготу народную понять?
 
 
Ваши тили-тили, трали-вали
Не по нраву нашему нутру –
Вы не жали тут, не шпаклевали,
На юру не пряли поутру.
 
 
Для того ли на духмяных травах
Изошла опарой лебеда,
Чтобы всех нас – правых и неправых –
На попа тут клали в два ряда?
 
 
Али нас не гнуло, не ломало?
Али ни покрышки нам, ни дна?
Али и без вас нам горя мало?
Али вам и с нами грош цена?
 
 
Всё б вам так, а не хотите эдак,
Чтобы, значит, а не просто чтоб?
А не то с размаху напоследок
И не так, чтоб абы как, а в лоб.
 
 
В том порукой наш размах былинный,
Домотканой славный стариной,
Связанной незримой пуповиной
С плоть от плоти статью коренной.
 

«У меня по части интеллекта…»

 
У меня по части интеллекта
Накопился целый ряд проблем,
И когда мой прах поглотит Лета,
Это очевидно станет всем.
 
 
Но пока что интеллектуалом
В либеральных я слыву кругах,
Где успехом пользуюсь немалым
И купаюсь в бешеных деньгах.
 
 
Так и жить бы дальше без заботы,
Барыши плюсуя в тишине,
Если б не сплошные идиоты,
От которых спасу нету мне.
 
 
Их когорты не обшаришь глазом,
Не упомнишь памятью имен,
Я и сам, когда впаду в маразм,
В их вступлю Почетный легион.
 
 
Помню, раньше умных было много,
А теперь они наперечет,
Мудакам везде у нас дорога,
Мудакам везде у нас почет.
 
 
В них опора наша и основа,
Мы от них зависим целиком,
Мы не зря впитали это слово
Вместе с материнским молоком.
 
 
Хороша страна моя родная,
Много в ней прелестных уголков,
Но ее проблема основная –
Перепроизводство мудаков.
 

Мужик и палец
Басня

 
Один мужик, по жизни португалец,
Однажды без труда
Себе засунул средний палец
Не будем говорить куда.
Ему, наверно, просто стало интересно,
Просторно будет пальцу там иль тесно.
Потом его он многократно
Пытался вытащить обратно,
Увы, безрезультатно.
Так он и ходит с пальцем в этой самой,
Являясь иллюстрацией живой
Того, как любопытство обернуться может драмой,
Коль палец у тебя кривой.
 
 
Мораль: кто пальцы сильно загибает,
Потом бывает, что по полной огребает.
 

К себе

I

 
Не мысля гордый свет забавить,
Но правду сызмальства рубя,
Я с днем рождения поздравить
Хотел бы в этот день себя
Литой онегинской строфою.
В ней, право, что-то есть такое,
Что мне любезно с давних пор
До глубины душевных пор –
Свобода, легкость, вдохновенье,
И ритм, рассчитанный весьма,
И блеск игривого ума,
И дум высокое стремленье.
Все это в наши времена,
Увы, не встретишь ни хрена.
 

II

 
Но, впрочем, к делу. День рожденья,
Особенно когда он твой,
Собой являет подтвержденье
Того, что ты еще живой.
И хоть маячит призрак тлена,
К сиделки круглому колену
Еще блудливая рука
С трудом, но тянется пока.
И твой племянник суетливый,
Спешащий навестить тебя,
Напрасно ждет момент счастливый,
Теченье жизни торопя.
Не ведая того, что он
Наследства загодя лишен.
 

III

 
Вернемся к теме. Данный birth day,
Как опыт нам гласит отцов
И подтверждают в небе звезды,
Пал на созвездье близнецов.
Не оттого ль наш именинник –
Типичный вроде бы сангвиник,
То в меланхолию впадет,
То вдруг внезапно поведет
Себя как истинный холерик
И, в трепет приводя родню,
Дает по десять раз на дню
Ярчайший фейерверк истерик.
Как с этим мирится семья,
Умом постичь не в силах я.
 

IV

 
И все ж прими, мой alter ego,
От ego primus сей привет,
Пусть жизни катится телега
Еще под горку много лет.
Еще понаведем мы шорох,
И есть в пороховницах порох,
И даже он, по слухам, сух,
Хотя и пострадал от мух.
Пора бы завершать колонку,
Которую не всем понять.
Но за нее поставлю пять
Я сам себе. В ней все так тонко,
Такой там классный индпошив.
Учитесь, нах, пока я жив!
 

«Так и не стал я инженером…»

 
Так и не стал я инженером,
А если стал бы инженер,
То мог бы стать живым примером
Для тех же внуков, например,
 
 
Как исполнитель техзаданий
В назначенный судьбою срок.
Но вот не стал. К чему рыданий
Ненужных яростный поток?
 
 
Не стал значительным мужчиной,
Иной стезе себя обрек,
Не побратался я с рейсшиной,
Пустой, пропащий человек.
 
 
Не стал мне кульман лучшим другом
И калька верною женой,
Ужель эвтерповым недугом
Навеки буду я больной?
 
 
Неужто буду, как прибитый
Кастальским гаечным ключом,
Навеки пьяный и небритый
Ходить, одетый черт-те в чем?
 

«Пройдут какие-то там годы…»

 
Пройдут какие-то там годы,
Один, ну два десятка лет,
И все явления природы
Практически сойдут на нет.
 
 
А если уцелеет что-то
И общей избежит судьбы,
То лишь изжога да икота,
Ну, в крайнем случае, грибы.
 

«Порой в тиши один грущу…»

 
Порой в тиши один грущу,
Порой на сердце муть и скука,
Но лишь едва перепощу
Из пожелтевшего фейсбука
 
 
Друзей прекрасные посты,
Что полны дребеденью милой,
Как снова прежние мечты
Встают во мне со страшной силой.
 

«Напишу-ка в личку…»

 
Напишу-ка в личку
Всей большой стране,
Как вчера синичку
Видел я в окне.
 
 
Маленькую птаху,
Крошечный комок
Не прибил с размаху,
Хоть легко бы мог.
 
 
Пусть тут бездорожье,
Пусть тут дураки,
Тварь обидеть Божью
Как-то не с руки.
 
 
Хоть вы не евреи,
Как, допустим, я,
Надо быть добрее
К фауне, друзья.
 

«Одни лишь мысли о родном фейсбуке…»

 
Одни лишь мысли о родном фейсбуке
Теснят мне грудь, в ночи лишая сна,
А вдруг они его прикроют, суки,
И нашему сообществу хана.
 
 
Хоть меж собою не во всем согласно,
Хотя приличье чтут не слишком тут,
Оно пестро и тем уже прекрасно,
Здесь все цветы, какие есть, цветут.
 
 
Невольно залюбуешься букетом
В его (смотрите выше) пестроте:
Фашисты, в основном, махровым цветом,
А радужным – of course – ЛГБТ.
 
 
Пускай тут мудаков довольно много,
А где их мало, строго говоря,
Но чем-то же они угодны Богу –
С чего бы вдруг он стал плодить их зря.
 
 
Я тут кошу под интеллектуала,
Мозгами непристойно шевеля,
Нас тут таких, признаюсь честно, мало,
Бывает, что доходит до нуля.
 

«Озвучить, чувствую, пора…»

 
Озвучить, чувствую, пора
Давно назревшее признанье –
Демисезонная пора
Не есть очей очарованье.
 
 
И в пику гению скажу,
Хоть знаю, это неучтиво –
И малой доли позитива
Я в той поре не нахожу.
 
 
О, как уныл осенний лес,
Как бесконечно депрессивны
Внутриутробные осины
На фоне выцветших небес.
 
 
И ощущение тоски,
Почти желудочно-кишечной,
И насморк этот бесконечный,
И вечно мокрые носки,
 
 
И домовой-антисемит
За печкой чем-то там шурует,
И управляющий ворует,
И дворня наглая хамит.
 
 
Унылый, беспросветный блюз –
Вот что такое осень, дети.
А взять весну – всё то же, плюс
Сосульки долбаные эти.