Текст книги "Дело о государственном перевороте"

– Формальный председатель комитета, за ним и стоял Лев Давыдович.

– Подвойский?

– Вполне возможно.

– Антонов—Овсеенко?

– Может быть.

– Садовский?

– Наверное.

– Крыленко?

– Видимо, – Кирпичников схватился за голову, – Господи, мы гадаем на кофейной гуще, для меня названные вами люди только пустые фамилии, я не знаю ни о ком из них.

В дверь постучали.

– Аркадий Аркадьевич, – у дежурного был озабоченный вид, – в Прачечном убитый найден.

Кирпичников хотел сказать, что занят, но увидев взгляд чиновника, сдержал себя.

– Там Ваня Бубнов.

– Кто? Где? – Вскочил с места начальник уголовного розыска и, схватив пальто, кинулся к выходу.

– Почти напротив сыскного.

Иван лежал на животе, уткнулся лицом в руки, словно хотел защитить себя при падении. Тёмное пятно выделялось с левой стороны спины.

– Несите в отделение, – распорядился Кирпичников.

– Фотограф, врач, – напомнил Кунцевич.

– Какой фотограф? – Выругался матерными словами начальник уголовного розыска. – Сейчас в этом бардаке мы никого не найдём.

Бубнов лежал на столе, словно притомился и прилёг на минуту отдохнуть.

Аркадий Аркадьевич внимательно осматривал карманы убитого. Несколько ассигнаций царского времени, пачка «керенок», горсть мелких медных и серебряных монет, записная книжка и карандаш. Начальник уголовного розыска полистал, открыл на последней странице и протянул Кунцевичу.

«Сердоб., 1 – 41, Р. пр. от дома Я.

25 – засед.»

– Что сие…– начал Мечислав Николаевич, но остановился и удивлённо взглянул на Кирпичникова. – Он нашёл нашего, – прикусил язык.

– Видимо, в доме номер один по Сердобольской проживает наш пациент, а вот в доме двадцать пять заседают.

– Можно их арестовывать?

– Пусть занимается этим министр, а мы будем убийством, – указал подбородком на труп Ивана.

– Не совсем понимаю.

– Бубнов и Алексеев должны были заниматься делом вместе. Где Алексеев?

– Скорее всего, решили заниматься каждый своим расследованием, – пожал плечами Кунцевич.

– Вот мы и имеем убитого сотрудника, не хватало второго лишиться. Так, Мечислав Николаевич, я удалюсь на четверть часа к министру.

– Вы не хотите проверить сведения Бубнова?

– Пусть министр проверяет, у него возможностей гораздо больше, чем у нас, – пальто не стал застёгивать, было душно, но до того гадко на душе, что испортилось настроение, хотелось достать из кармана револьвер и пристрелить убийцу Ивана, если таковой возникнет на горизонте.

Малянтович только вернулся с совещания, которое проводил Керенский. Был возбуждён и глаза не гасили радости, что в них светились.

– Слушаю вас, Аркадий Аркадьевич! – Вместо приветствия произнёс министр.

Кирпичников положил на стол бумагу.

– Что это? – Поднял изумлённый взгляд.

– Адрес Ленина.

– Адрес? – Вскочил с кресла Павел Николаевич. – Точный адрес?

– Совершенно.

– Одну минуту, – и министр, словно мальчишка, умчался куда—то. Вернулся на самом деле через несколько минут. – Я же говорил, что вы лучшие в своём деле.

– Найти было не сложно, – начальник уголовного розыска перекладывал дальнейшие поиски на самого министра, – но наше управление потеряло при розыске сотрудника.

– Гидра заговорщиков опасна, особенно, когда чувствует, что хвост прищемлен.

– Павел Николаевич, – устало произнёс Кирпичников, начал предательски подёргиваться левый глаз, – мы не на митинге. Сегодня я лишился самого молодого сотрудника, имевшего перспективы на хорошее будущее, так что не надо марать о нём память лозунгами.

– Простите, Аркадий Аркадьевич, я не хотел словами вам доставлять неудобства.

4.

Полковника Игнатьева не оказалось на месте. Секретарь сказал, что после телефонного звонка бывший жандармский офицер приказал вызвать семерых агентов в статской одежде и на двух авто укатили, предупредив, что на задание.

К концу дня «Русское слово» поведало читателям о том, что Николай Иванович Подвойский, избранный заместителем председателя ВРК Лазимира, застрелился в Смольном, оставив непонятную записку, в которой сетовал на то, что не понят товарищами. В том же номере, но на последней странице шла речь о том, что Владимир Александрович Антонов по трагической случайности попал под грузовой автомобиль.

В вышеуказанную газету не попала ещё сенсация этих дней, но в «Новом времени» можно увидеть такую новость: Григорий Исаакович Чудновский был поднят на штыки солдатами Преображенского полка, где последний состоял в качестве комиссара и представителя Военно—Революционного Комитета.

Кирпичников и Кунцевич обошли Прачечный переулок от первого до последнего дома, каждую квартиру, переговорили почти со всеми обывателями, не побоявшимися открыть незнакомым людям двери. Дворники оказались более разговорчивые, они—то и приметили довольно молодого человека в тёмном пальто и фуражке, с которой сорвана кокарда. Видели, но лица описать не могли, всё—таки темнеет рано, да и тень от козырька вносила свою лепту. Потом пожаловались, что фонари зажигаются нерегулярно, а те, что запитаны электрическим током, так вообще выключены. Вот и заметили только тёмное пальто, которое на самом деле, могло быть и коричневым, и синим, и тёмно—синим, и в мелкую полоску, и в не менее мелкую клетку, но отсутствие кокарды на фуражке убийцы отметили все.

– Значит, – начал, было, Кунцевич, но умолк, не договорив.

– Что вы сказали? – Очнулся от мыслей Кирпичников.

– Кое—какие мысли бегают в голове.

– Поделитесь, Мечислав Николаевич, – начальник уголовного розыска мотал головой, словно продолжал спорить сам с собою.

– Не понравилось мне с самого начала задание министра.

– Это какое?

– Найти Ленина. Мне сразу показалось каким—то фальшивым. У государства в руках тысячи нитей, а здесь, будьте любезны, найдите человека, который приехал месяц тому сюда. Да и приехал, фактически не таясь. И отыскать его не составило бы труда, помните документы, что передал министр? Их написал такой агент, который в шаге от Ленина находился и, думаю, находится по сию пору. Следовательно, мог оповестить о местонахождении Ленина не один раз, получается, что уголовный розыск используется для отвлечения внимания. Ведь почти все значимые лица из Военно—Революционного Комитета почили в Бозе и почти все при странных обстоятельствах. И главное, в один день.

– С вами трудно не согласиться, стало быть, мы с вами исполняли роли китайских болванчиков.

– Вот—вот, вы правильно подметили, болванчиков и наши, имеющие власть, работодатели подозревают, что в наших рядах имеются большевистские агенты, через которых засылалась недостоверная информация.

– Вы так полагаете?

– Я даже уверен в этом.

Кирпичников не показывал своего разочарования, хотя на душе скребли кошки. Во многом помощник прав. После Февральских событий и отречения Николая Александровича в стране сплошная анархия, каждый мнит себя наполеоном и спасителем Отечества, строит планы.

Сейчас подтверждала сложившаяся ситуация, уж не Александр ли Фёдорович метит в диктаторы и новые императоры?

Хотелось забросить всё, сесть в поезд, уходящий куда—нибудь подальше, не видеть ничего, не читать никого.

Дверь в кабинет от удара распахнулась, и на пороге стоял Андреев в расстёгнутом тёмном пальто и заломленной на затылок фуражке, на тулье выделалось бледное пятно. Глаза сыскного агента горели животными огоньками, в правой руке Николая Яковлевича металлическим блеском револьвер.

– Что добились своего? – Без того глухой голос звучал басовитыми раскатами, – добились?

Аркадий Аркадьевич начал подниматься со стула.

– Сидеть!

Кунцевич смотрел на начальника, но тот не отводил взора от двери, только желваки начали играть на скулах.

– Никого не осталось, никого. Я, как мог, охранял от вас Ильича, но и его не уберёг. Вы знаете, как они, – Николай Яковлевич потряс в воздухе пистолетом, – его убили? Нет? На моих глазах его выбросили с пятого этажа на мостовую. Вы понимаете, что никого не осталось, кто способен возглавить и повести нас вперёд. А я даже своего товарища не пожалел.

Мечислав Николаевич медленным движением, чтобы не заметил стоящий позади Алексеев, начал доставать из кармана пистолет, не спуская глаз с Кирпичникова.

– Что же вы наделали? Как вы могли? Никого не осталось, никого, а остальные оказались трусами и разбежались из столицы, как крысы. Где Крыленко? Где Ломов? Где Дыбенко? Нет их, нет. Кто может возглавить переворот? Кто? Вы молчите, а я знаю, что никто. Светлых голов не стало, а остальные провалят дело, потому что трусы и паникёры…

– Зачем ты убил Ивана? – Голос Кирпичникова звучал спокойна и тихо, но Алексеев дёрнул головой, словно от пощёчины.

– Я? – Взвизгнул Николай Яковлевич, его губы дрожали, глаза сузились и налились кровью. – Я защищал Ильича.

– Ты убил товарища?

– Он не был мне товарищем, не был, он хотел указать квартиру, где скрывается Ленин.

– Ты с Иваном ходил под пули.

– Это ничего не значит, – голос Алексеева перешёл на крик.

– Почему ты убил товарища?

– Я – большевик и хочу, чтобы вашу власть смела волна рабочих и крестьян

– Ты ведь не глупый человек, неужели поверил товару в яркой упаковке, предлагаемому тебе?

– Вы ничего не понимаете, – от горячности Николай Яковлевич нажал на спусковой крючок, и пуля ушла в окно, сам стрелявший испугался и чуть, было, не выронил из руки пистолет.

Кунцевич резко повернулся лицом к Алексееву, в руке Мечислава Николаевича в свете электрической лампочки блеснул пистолет и два выстрела слились в один. Первая пуля чиркнула по верху фуражки, вторая вошла в середину лба. Николай Яковлевич дёрнул назад головою и мешком опустился на пол.

– Зря, – только и сумел сказать Кирпичников.

– Ничего мы бы от него не узнали, кроме того, что Ленин мёртв.

– Получается, что вы правы. Мы только статисты в большой пьесе, где на главную роль претендуют маленькие наполеоны.

День угас и за окном, пришедшие на землю, тени превращались в непроницаемую мглу. Фонари оставались без надзора, и в права вступала ночь 25 октября 1917 года. Заседание II Всероссийского Съезда Совета рабочих и солдатских депутатов открылось во втором часу ночи. Правые социалисты вместе с эсерами получили большую часть голосов, большевики в полном составе не явились на съезд.

В этот же день Председатель Правительства получил неограниченные полномочия.

– Я вам говорил, – с порога произнёс Мечислав Николаевич, потрясая только, что вышедшей газетой, до того был взволнован, что забыл поздороваться с начальником.

Аркадий Аркадьевич с тёмными от недосыпа кругами под глазами и сам держал в руках серые листы газеты. В последнее время ощущалась нехватка бумаги, слишком много появилось печатных изданий, поддерживающих правительство и критикующих оное.

– Доброе утро, Мечеслав Николаевич!

– Простите, – приложил руку к груди пришедший, – совсем из головы вылетает, когда читаешь такие новости.

– Что вас так встревожило?

– Как что? Теперь наш орёл получил неограниченные полномочия, стал, так сказать, диктатором Всея Великия, Белыя, Малыя и остальных российских земель.

– Главное не получить, а воспользоваться, – тихо сказал Кирпичников.

– Вы полагаете, – начал Кунцевич, но не стал продолжать.

– Именно, полагаю и, мне кажется, мы стоим на пороге, как бы помягче выразиться, – Аркадий Аркадьевич взглянул на помощника и прикусил губу.

– Говорите, как есть, – усмехнулся Мечислав Николаевич.

– Непредсказуемых событий.

– Вы правы. Особенно от таких дифирамбов, – и он прочитал вслух, – «Керенский ‒ это символ правды, это залог успеха; Керенский ‒ это тот маяк, тот светоч, к которому тянутся руки выбившихся из сил пловцов, и от его огня, от его слов и призывов получают приток новых и новых сил для тяжелой борьбы».

Вечером того же дня случай занёс Кирпичникова на вечернее заседание II Всероссийского съезда.

Керенский с торчащими короткими волосами, неизменным серьёзным выражением на лице и морщинам на челе, выражающими озабоченность, стоял около трибуны, расставив ноги в стороны. Напоминал маленького Наполеона, держа левую руку за спиной, а правой размахивал, словно собирался дирижировать оркестром. Театральная поза и заученные паузы, в которых бесновались сторонники Александра Фёдоровича более походили на провальную пьесу откуда—то из провинции. Диктатор был в своём амплуа – артиста, напрочь лишённого способности к игре.

– Восемь месяцев прошло с тех пор, как родилась русская свобода. Ваши боли и ваши страдания явились одним из мотивов всей революции. Мы не могли больше стерпеть той безумной и небрежной расточительности, с которой проливалась кровь старой властью. Эти месяцы, я считал, продолжаю считать и сейчас, что единственная сила, могущая спасти страну и вывести ее на светлый путь, это есть сознание ответственности каждого из нас без исключения за каждое слово и каждое действие его. Тревога охватывает меня, и я должен сказать открыто, какие бы обвинения ни бросили мне в лицо и какие бы последствия отсюда ни проистекли. Идет процесс возрождения творческих сил государства, устройство нового строя, основанного на свободе и на ответственности каждого, и так, как дело идет сейчас, оно дальше идти не может, и так дальше спасать страну нельзя. Я хочу верить, что мы найдем выход из своего положения и пойдем вперед той же открытой и ясной дорогой демократического государства, скованного сознанием гражданского долга и твердой воли, и что все, что передали наши предшественники, всю нашу многовековую культуру, все, что дал нам русский гений, мы сумеем бережно донести и отдать Учредительному Собранию, единому хозяину Русской Земли. Но для этого нужно не только верить, но найти в себе желание действовать.

Не дослушав до конца выступление человека, наделённого диктаторскими полномочиями, Кирпичников вышел на свежий воздух. Стало противно и муторно то ли от патетических речей Керенского, то ли от пустоты в душе. Возникал один вопрос: надо ли служить далее, но самый главный влез вслед за первым – кому? Раньше можно было сказать – Отечеству, пусть не совершенному, но такому, какое есть. А теперь? Власти? Которая добилась того, чего хотела. Армии? Которой не нужны победы. Всяким там меньшевикам, большевикам, кадетам, эсерам и прочей шушаре? Которым нужна для удовлетворения собственных амбиций власть.

Аркадий Аркадьевич сунул руки в карманы пальто и пошёл прочь от этого осиного рассадника мнимого свободомыслия.

– Стой, – раздался над ухом голос, и начальника уголовного розыска обдало чесночным запахом и дешёвым табаком, в бок упёрлось что—то тупое. Кирпичников понял – ствол пистолета, – руки.

Аркадий Аркадьевич остановился и приподнял к верху руки.

– Учёный ужо, – осклабился грабитель, второй ловко прощупал карманы и достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и рванул из кармашка жилета часы.

– Глянь, – сказал шаривший по карманам, – бочата—то рыжие с курицей.

– Потом посмотрю, а ты, дядя, иди своей дорогой и более нам не попадайся….

– А чё? – Усмехнулся второй. – Пускай попадается, вишь какой лопатник, – по толстому боку бумажника похлопал ладонью без мизинца, видимо, пострадал ранее. – Иди, дядя, иди, копи деньжата.

Кирпичников обернулся, никого позади уже не было.

Грабители скрылись в проходном дворе.

Стоило на минуту задуматься, потерять бдительность и вот тебе наказание. Аркадий Аркадьевич усмехнулся: «Надо же! Начальника бюро уголовного розыска, как какого—то штафирку, взяли и ограбили. И смешно, и грешно!»

Хмель не брал. Теперь Аркадий Аркадьевич только посмеивался над собой, хотя несколько часов тому было не до веселья. Ещё в марте начальник сыскной полиции Кирпичников предупреждал, что под амнистию попадут не только политические противники прежней власти, содержащиеся под стражей, но и уголовные элементы. Так и произошло. Налётчиков, бандитов, воров, оказавшихся на воле, сразу же окрестили в честь министра юстиции «птенцами Керенского». Теперь пожинаются плоды бездумного решения. Петроград наводнился преступниками, «малины» начали возникать не где—нибудь на окраинах, а в самом центре столицы и даже на Невском проспекте.

После второй рюмки водки нахлынуло чувство безнадёжности. Ловишь—ловишь преступников, но проходит немного времени, видишь их на свободе, и снова они занимаются прежним ремеслом, только более нагло и жестоко. На кой ляд тогда их ловить?

Февральскую революцию Аркадий Аркадьевич принял с энтузиазмом, с надеждой на то, что жизнь измениться в лучшую сторону. Исчезнет недовольство, появятся новые силы, чтобы задавить врага в его же логове. Ан, нет, народ стал злее, солдаты ротами и батальонами дезертировали с фронта, окончания войны не предвиделось. Устали крестьяне и рабочие воевать, хотелось им просто стать у станка и почувствовать, как подчиняется усталым рукам металл или пойти в поле за плугом. И сам, начальник уголовного розыска, не понимал, что хотят власть предержащие? Одни лозунги и никаких конкретных дел. Вот сейчас не стало большевистской верхушки, но они же было в таком меньшинстве, что не играли особой роли на политической карте страны. Но в то же время, как грибы растут новые партии на окраинах бывшей Российской Империи. Кто бы мог предположить, что Финляндское Княжество потребует самостоятельности, кавказский, малороский и туркестанский края заговорят об автономии. Трещит государство по швам, а в столице собрались говоруны.

Кирпичников налил третью рюмку, подержал несколько минут в руке, обозревая письменный стол. Одним глотком выпил и не поморщился, не почувствовав вкуса.

Мысль была одна: уходить в отставку и отправляться к жене и детям или всё—таки попытаться переломить ситуацию с преступностью, достучаться до власти, что уголовники вносят в жизнь горожан, да и страны в целом больше хаоса и страха, нежели продолжающаяся кровавая война.

5.

В кабинет Аркадий Аркадьевич входил с тяжёлым сердцем, не стал снимать пальто, а в одетом виде прошёл к столу и сел. Провёл рукою по зелёному сукну, покрывающую столешницу. Не прошло и года со дня назначения его начальником сыскной, то бишь теперь уголовного розыска. Хотел заняться бумагами, но не было особого желания, да и в столе никаких ценных бумаг не хранил, а из сейфа давно перевёз к себе на квартиру, где оборудовал небольшой тайник. Так, на всякий случай.

– Какие будут указания? – После приветствия произнёс Мечислав Николаевич, присаживаясь на стул. – Разрешите? – Он указал на портсигар.

– Пожалуйста.

– А вы? – Кунцевич предложил начальнику.

– Благодарю.

Мечислав Николаевич поднёс к папиросе спичку и по кабинету заструился аромат дорогого табака.

Повисло неловкое молчание.

Начальник ничего не мог сказать, потому что не видел в работе уголовного розыска какого—то смысла, а помощник, видя мучения Кирпичникова, не стал философствовать.

Через некоторое время всё—таки Мечислав Николаевич произнёс.

– Занесло меня вчера на заседание, как его громко назвали, Всероссийского съезда и послушал нашего вновь испечённого диктатора. Прямо скажу, удручающее осталось впечатление. Позёр и артист.

– Вы тоже вчера там были?

– Да, попутным ветром занесло, – скривил губы Кунцевич.

– Я, к прискорбию, госп… гражданина Керенского более минуты выдержать его кривляния на сцене не смог.

– Мне пришлось, – Мечислав Николаевич затянулся и после того, как выпустил дым, добавил, – там поприсутствовать. Но очень уж хотелось побеседовать с полковником Игнатьевым, с которым имел честь быть знакомым ещё по делу Ростовского, – помощник со злостью вдавил папиросу в пепельницу, – помните это дело?

– А как же, – начальник уголовного розыска усмехнулся, – тогда уголовное дело так сплелось с политическим.

– Да, да, именно так и было.

– Как успехи?

– Оказывается, Аркадий Аркадьевич, мы с вами ничего не понимаем в текущем историческом моменте, – Кунцевич попытался придать голосу интонации бывшего жандармского полковника, – надо мыслить шире, чем поимка каких—то уголовников.

– Куда нам? – Начальник уголовного розыска закусил губу, потом произнёс с выдохом, – мы ж с вами не метим в спасители Отечества. Это нас, как обычных мещан, освобождают от тяжести карманов.

– Аркадий Аркадьевич, вас? Вчера? – С нескрываемым удивлением спросил помощник.

– Меня, – ухмыльнулся Кирпичников, – я не выдержал высокопарности нашего верховного артиста и покинул заседание, не дожидаясь, пока публика не сорвёт голоса и не вынесет диктатора на руках. И вот подхожу к «Шпалерке», почти напротив неё меня и взяли в оборот два бандита, один без мизинца на правой руке и с оспинами на лице, второй стоял у меня за спиной и поэтому я его не видел. Пять—десять секунд, и они ушли дворами, чуть ли не через казармы Первой артиллерийской бригады.

– А вы?

– Что я? Направился домой, где пришлось в приступе раздражения ополовинить бутылку «Смирнова».

– Сколько раз вам, Аркадий Аркадьевич, я говорил, чтобы вы носили с собою пистолет.

– Мечислав Николаевич, во—первых, я не успел бы его достать, так всё быстро произошло, а во—вторых, лишился бы и пистолета.

– Один беспалый....

– Полностью без мизинца.

– Лица случаем не запомнили?

– Про оспины я говорил, ну ещё, глаза такие бегающие, блёкло—синие, словно выцвели на солнце.

– Второго, стало быть, вы не видели?

– Не видел, он стоял за спиной, дышал чесноком и водкой.

– По таким приметам нам их не найти.

– Мечислав Николаевич, я вам рассказал о печальном для меня случае не для поисков бандитов, а от того, что столица начала превращаться в разбойничье гнездо. Вновь наделённый диктаторскими полномочиями гражданин председатель, не замечает или делает вид, что не замечает творящегося в Петрограде. Разбои, слава Богу, происходят только у нас. Счастье, что волны не пошли по всему государству, хотя оно закостенелое, но не так быстро меняется, поэтому полицейские блюдут порядок и пресекают попытки превратить города и веси в бандитскую вольницу. Так—то, – Кирпичников опёрся грудью о край стола. – Кстати, вы сами сказали, что мы не понимаем ничего в текущем политическом моменте.

– Всё равно хочу побеседовать с полковником обстоятельно, а не, как вчера, на бегу. – Кунцевич барабанил пальцами по столешнице. – Сделаю попытку поговорить с ним сегодня.

– Напрасный труд, они, – Кирпичников указал пальцем вверх, – заняты больше удержанием власти в своих руках, нежели спокойствием граждан государства.

– Попытаюсь.

– Ваше право.

– Чем же нам теперь заниматься?

Вопрос, хотя и был риторическим, но имел продолжение через несколько дней.

Помощник Игнатьева поставил на стол поднос, на котором стояли два стакана с исходящим паром ароматным чаем, две рюмки, бутылку французского коньяку и тарелку с нарезанными дольками лимона, посыпанными мелким белым сахаром.

– Мечислав Николаевич, присаживайтесь, – жестом хозяина полковник указал на кресло, – вчера нам не удалось побеседовать, а ныне у меня выдался свободный час.

– Благодарю, Николай Константинович, – Кунцевич сел на предложенный стул.

– Извините за вчерашнее, но, увы, мы не всегда располагаем собою, приходится отдавать себя службе. – Разлил коньяк по рюмкам и перешёл на другую тему. – Знаете, а ведь наш Николай Александрович знает толк в коньяке, – помощник начальника уголовного розыска понял, что речь шла о бывшем монархе, – кусочек лимона, приправленный некоторым количеством сахара, это прямо—таки царская закуска, – засмеялся бывший жандармский офицер.

– Я собственно…

– Простите, что перебиваю, Мечислав Николаевич, мне не хотелось бы, чтобы между нами оставалась некоторая недоговорённость, – прикусил губу, прикидывая, сколько правды можно приоткрыть сыскному агенту, который при некоторых обстоятельствах может быть полезен, продолжил, – большевики готовили вооружённый переворот, поэтому пришлось действовать тем способом, который был выбран. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю?

Кунцевич только кивнул головой.

– Теперь же, когда верхушка обезврежена, мы можем идти дальше и с дороги убирать излишние элементы.

– Но…

– Мечислав Николаевич, не я придумал, а наш народ, что лес рубят, щепки летят.

– Но щепками могут оказаться не только враги, но и лояльные граждане.

– Могут, – подхватил полковник, – конечно, могут, но ведь мы печёмся о благе государства, а не отдельных лиц. Вы можете сказать, что само государство и состоит из этих самых лиц. Но посудите, лучше пусть пострадает десяток, сотня, ну, даже тысяча лиц, чем вся страна. На карту поставлена жизнестойкость Отечества. Да, я говорю высокопарно, но такова истина.

– Прекрасный коньяк, – Кунцевич поставил рюмку на стол, понимая, что ничего он более не узнает. Игнатьев, недаром столько лет служил в жандармском управлении, чтобы свои мысли прятать за кучей ничего не значащих слов.

Полковник поднял бутылку и разлил по рюмкам коньяк.

– Переходите к нам на службу, Мечислав Николаевич, под моим началом создаётся новое управление по борьбе со всяким иномыслием, возглавите одно из отделений, как опытный сыщик.

– Я подумаю.

Через час Кунцевич был на Офицерской.

Аркадий Аркадьевич с утра так и не вышел из кабинета. Сыскные, а ныне уголовные сотрудники находились в комнате агентов. Жизнь в стенах отделения, казалось, замерла. Ни хождения, ни работы с документами, ни арестованных, ни допросов.

– Как прошли переговоры высоких сторон? – Кирпичников без тени ёрничества отложил в сторону газету.

– Можно было не ездить, – признался Мечислав Николаевич, – одни пустые слова, я понял одно, жандармское управление, как феникс из пепла, будет возрождено, но под другой вывеской.

– Сиего события следовало ожидать, государство всегда защищается, как от внешних, так и внутренних врагов.

– Из беседы я вынес одно, сыскная, простите, уголовная полиция не так нужна, как политическая.

– Вы часом не получили предложения от полковника Игнатьева?

– Получил, – признался с улыбкой Кунцевич.

– И каковы ваши дальнейшие планы?

– Не знаю, – честно признался Мечислав Николаевич, – если будет распущено наше отделение, то я останусь без средств к существованию, а у меня семья, – горестно произнёс помощник.

– Я понимаю вас, Мечислав Николаевич, – с серьезным выражением лица и металлическими нотками сказал Кирпичников.

– А вы?

– Уеду к семье, может быть, там, в провинции, найду себе дело. Сегодня уже поздно, а вот завтра навещу нашего министра и в отставку. Больно наблюдать, как рушиться дело, которому ты служил столько лет. Больно.

Часть вторая. Дело о разбойном нападении

1.

Между двумя фонарями стояла небольшая группа людей, один из которых ступил на дорогу и поднял руку. Было темно и шофёр, скорее угадывал, нежели видел, что зажато в ладони у ступившего вперёд человека.

– Стой, – раздался басовитый крик.

Шофёр посмотрел на Овчинникова, сидевшего рядом и служившего начальником охраны Председателя правительства. Полковник стал напряжённым, не стал, как раньше, махать, мол, езжай без остановки.

Тёмная масса разделилась на отдельных людей, тот же басовитый голос уже кричал:

– Стой! Стрелять буду.

Овчинников тронул за рукав шофёра.

– Остановись, – приказал Александр Фёдорович, – вдруг это патруль и вправду стрелять начнут.

Скрипнули тормоза, и машина плавно остановилась

Через несколько секунд двери распахнулись, и басовитый голос зазвучал громче.

– Вылезай.

Керенский устало хотел поправить, что не «вылезай», а «выходи», но не стал этого делать, один из остановивших потянул за рукав.

Мужчина лет сорока с маленькими усиками под большим крючковатым носом смотрел на председателя правительства, как на какую—то маленькую букашку, ползущую по стеблю растения. В правой руке держал пистолет системы «Маузер», левой вначале тащил за рукав, который отпустил, и с презрительной кривой улыбкой, демонстративно вытер о своё пальто, словно от брезгливости. Голова мужчины была непокрыта, тёмные не совсем длинные волосы висели не расчёсанными космами.

Александр Фёдорович запахнул расстегнутую шинель. На улице заканчивался второй месяц осени, пахнуло холодным воздухом. Хотел достать из кармана пропуск, но, видимо, главарь прошипел сквозь зубы:

– Руки держи на виду, – помахал пистолетом в воздухе.

Из второй двери машины вытащили полковника и толкнули так, что он упал на колени.

– Товарищи, что вы делаете и по какому праву? Где Свирский? – Овчинников не терял присутствия духа, хотел подняться, но его ударили по ногам, и он снова рухнул на колени.

– Не дёргайся, – двое обшарили карманы полковника, доставая из кобуры револьвер, один из них со смешком сказал, – пригодится для дела, – какого не добавил, но и так становилось ясно, что для грабежа. – Офицер?

– Вы же знаете и где Свирский?

Раздался сухой треск, и полковник повалился на бок, дёрнув один раз ногами.

– Туды ему и дорога, – сказал кто—то окающим говором.

– Поручик, я же сказал, без моего приказа никого не трогать.

– Сафрон, – тот же голос извиняющимся, но настойчивым, тоном проговорил, – это ж офицер.

– Ну и что?

– Ты ж знаешь, что я их готов зубами рвать.

– Ещё раз и, – главарь пригрозил револьвером.

– Понял.

– А ты кто? – Главарь шарил одной рукой по карманам Керенского, достал из кармана френча маленький в ладонь «Браунинг», бумажник, которые сунул в карман, пропуск открыл и хотел прочитать, но было темно и ничего не видно. – Так кто?

Керенский молчал, не в состоянии вымолвить ни единого слова. Хотя было темно, но он видел лежащего чёрным мешком на тротуаре полковника Овчинникова, с которым ещё пять минут тому вёл беседу.

– Не смотри так, – главарь явно наслаждался ролью управителя судьбами, – все там будем. Так кто ты?

– Я, – голос Александра Фёдоровича сбился, и он не мог продолжить дальше.

– Не бойся.

Два бандита стояли по бокам и оба держали пистолеты, направленные в председателя правительства.

Шофёра словно забыли, он медленно достал из кармана куртки револьвер и направил в главаря. Раздумывать было на чем, если он всадит пулю в старшего, то нет гарантии, что те два бандита не выстрелят в Керенского.

Размышления прервал удар в висок и руки выбросили шофёра из машины, его место занял один из бандитов.

– Сафрон, карета подана.

– Ладно, господа, сегодня я добрый и щедрый. Идите с миром, а вот вашу колымагу я конфискую во имя революции, тем более у меня личный шофёр, Беляк, ты готов отвести нас на отдых?

– Сафрон, какой разговор, – ответил высокий худощавый мужчина с переломанным носом и окающим говором.

Двери захлопнулись, и машина двинулась по улице, оставляя после себя запах сгоревшего топлива.

Керенский непонимающим взглядом провожал автомобиль, скрывшийся в ночной тьме. Шофёр потянул за рукав председателя правительства.

– Александр Фёдорович, пойдёмте быстрее, найдём патруль.

Керенский послушно зашагал за шофёром, боясь бросать взгляд на убитого Овчинникова.

Через десять минут военный патруль остановил высаженных из машины.