Текст книги "На суше и на море"

– Зилиус, – обреченно подтвердил бек. – Самый что ни на есть. Вон и раб мой, Олаф, подтвердит.

Олаф, обрадованный, что о нем все-таки вспомнили, закивал так, что голова его чуть не оторвалась. Но рта дисциплинированный викинг так и не раскрыл.

– У моего смуглого брата храбрость верблюда, но доверчивость ягненка, – обрадовал бека Рача. – Я позову шамана, и мы вместе посмотрим на Зилиуса. Если это он, то мы побыстрее проводим моего брата вместе с его рабом Олафом и повозкой к чертовой матери. То есть, пардон, туда, куда захочет мой брат.

– Проверяйте, – улыбнулся бек, устраиваясь на циновке поудобнее, наливая чай и подмигивая насторожившемуся Олафу.

– Но если Зилиус – не Зилиус, то мы вместе с моим смуглым братом пустим шкуру этого лжедуха на тамтамы. А раба Олафа и еще одного бледнозадого полосатого янки сожжем на костре. Мой брат доволен?

– Без проблем, – заверил Рачу бек. – Мой красноликий брат мудр, как скорпион. Зови шамана, брат мой.

Спешно разбуженный шаман явился пять минут спустя, злой и страдающий от похмелья.

– Ну, – мрачно и требовательно сказал он, присаживаясь на циновку.

Рача кратко посвятил его в курс дела.

– Брехня, – лаконично заметил шаман, напомнив беку своим проницательным умом и атеистическими взглядами его приятеля – отрядного священнослужителя Латына Игарковича. – Надо есть меньше мухоморов, смуглый наш брат. Сейчас я разбужу твоего Зилиуса, и мы вместе посмеемся над ним и твоими снами…

– Я бы не стал будить, – вкрадчиво заметил Батыр, пожимая плечами. – А смеяться не стал бы тем более… Ваше племя и так на грани вымирания. Но это дело ваше. Некто Понтий Пилат в таких случаях требовал таз с водой и умывал руки. Чистоплотный был и воды не жалел, однако.

В этот момент к Раче и шаману юркнул и, почтительно присев на корточки, начал что-то шептать молодой пронырливый индеец. До бека доносились лишь отдельные слова: «большой пожар», «зверюга в железной шкуре», «виски кончилось» и «конец питсдаунцам»…

Шаман, внимательно выслушав лазутчика, молча встал и пошел к повозке. Задержался он там недолго. Был момент, когда бек даже пожалел о выбранной тактике: шаман склонился над беспомощным Ильей, с сомнением вглядываясь в его безмятежную детскую улыбку. Но все обошлось: с наслаждением несколько раз вдохнув запах сивушного перегара, шаман вернулся к вождю явно обескураженный.

– Пардон, – встал с циновки Батыр, – одну минуту.

Он тоже сходил к повозке и вернулся к костру с бутылкой «Столичной».

– Вот, – поставил он презент на циновку. – От меня, то есть от Зилиуса. И это единственное, что удержит его в повозке, если он будет неосторожно разбужен.

Бек разлил водку по пиалам, крякнув, опустошил свою и выжидательно глянул на Рачу, шамана и Чагуку.

Первым решился шаман. Медленно, но с откровенным удовольствием он переместил содержимое пиалы в свой желудок и с достоинством занюхал рукавом.

– Вообще-то знамения были, – нерешительно заметил служитель культа. – Вчера разведчики видели в прерии восьминогих двухголовых койотов.

Между тем следом за шаманом дегустацию неземного напитка сшедшего с небес Зилиуса провели Рача и Чагука.

– Вот что, – отдышавшись, решил вождь апачей. – Смуглый брат мой отдохнет в благостной тени. А моя берет тайм-аут. Пусть мой брат погуляет по лагерю и развлечется. Вигвам с разведенными скво на той стороне рощи. А если мой брат захочет – может покидать топорик в пленного белозадого. А моя пока проведет с шаманом совет. Чагука, принеси жаркое и проводи гостя.

Бек, запахнув халат, жестом подозвал Олафа и неторопливо побрел по лагерю.

Леву он обнаружил привязанным к столбу пыток. Ноги его до колен были завалены сухим хворостом. Несчастный пан Джоповски стоял гордо и прямо. Упасть не давали веревки.

Вокруг Задова сверкали ножи и томагавки – молодые воины, красуясь, демонстрировали друг другу и восторженным индейским девушкам свое боевое искусство. Столб был весь в рубцах и засечках.

– Бледнозадый – хороший воин, – мрачно признал Чагука, недовольный тем, что его не допустили на совет вождя и шамана. – Он ни разу не застонал от страха. И даже не вспотел.

– Где вы его отловили? – осведомился бек, внимательно вглядываясь в бледное лицо друга.

– Целовался с пани Владой в тростнике, – надменно засмеялся Чагука. – А у пани Влады жених есть. Акука, сын Рачи. Надежда племени. Мой племянник. Его вчера хотели повесить, но он порвал веревки из воловьей кожи, разметал белозадых без числа голыми руками и ускакал на добытом в бою вороном мустанге.

Почтительно расступаясь перед гостем из далекой страны двугорбых мустангов, индейцы дали беку дорогу до самого огневого рубежа.

– Мой смуглый брат – великий воин, – пристально глядя в глаза беку, процедил Чагука. – Народ апачей хочет поучиться у своего брата из страны буровых умению владеть томагавком.

С этими словами индеец всучил беку пять топориков и почтительно отступил назад шагов на пять.

Растерявшийся батыр дернулся было назад, но было поздно: внимание всех присутствующих обратилось теперь исключительно на него.

– У-у-у! – протяжно завыл у столба Лева, заметив, что бек решил все-таки принять участие в племенных развлечениях.

– Мой смуглый брат – вождь вождей, – донесся до бека восхищенный шепот Чагуки. – Бледнолицая собака застонала только при виде сына Верблюда.

– У-у-у! – выл Лева сквозь наклеенный на рот пластырь из шкурки ящерицы. Он прекрасно знал, как умело обращается с топором бек, отрубивший мизинец левой ноги Баранова во время плановой заготовки дров на зиму.

Первый томагавк улетел в кусты.

– Так кидают сиу, – прокомментировал этот бросок Батыр под понимающие аплодисменты апачей, недолюбливающих соседнее племя.

Три последующих – столь же неудачных – попытки бек последовательно посвятил могиканам, гуронам и квакиутлям.

Назревал скандал.

Лева продолжал выть, когда последний топорик, просвистев совсем рядом с его головой, улетел все в те же злополучные кусты.

– Так кидают делавары, – презрительно улыбнулся Батыр, и в наступившей недоуменной тишине сделал знак Олафу.

Уступая место Олафу, Батыр высокомерно оглядел собравшихся и представил им Рыжую Бороду:

– Мой слуга и ученик. Он покажет вам, как кидает топоры мой народ азахов и…

Бек сделал драматическую паузу и закончил:

– И ваш народ апачи!!!

Над поляной повисла напряженная тишина.

– Олаф, – широко улыбаясь, тихо шепнул бек, – если ты промахнешься, нас удушат растянутым мокрым кожаным ремешком, обвязанным вокруг шеи, на солнцепеке. Меня первого, Илью последнего, а тебя – посередине.

– А Леву? – усмехаясь, протянул беку котенка Олаф.

– Задов, зараза, вывернется.

Олаф встал спиной к Задову, извлек из-за пояса топор, раскрутил его в воздухе и, не глядя на цель, метнул его лезвием в плоскости, параллельной земле.

Топор обрубил часть богатой шевелюры Задова и снес столб выше его головы.

Под гром оваций бек изящно поклонился и тут заметил в толпе встревоженное лицо Рачи.

Главный вождь апачей подчеркнуто прямой походкой приблизился к беку и вежливо осведомился:

– Я, кажется, слышал стон бледнозадой собаки?

– Да, вождь, – не скрывал своего восторженного благоговения Чагука. – Собака стонала громко.

– Это хорошо, смуглый мой брат, – отмахнулся Рача. – Но я пришел сказать, что совет слегка затягивается, и хотел узнать, нет ли у моего смуглого брата еще жидких пут для его подопечного Зилиуса. Запасных.

– Пусть мой вдумчивый краснолицый брат скажет шаману, чтобы тот взял еще одну бутылочку, – разрешил бек. – Но только осторожно, и только одну. Иначе Зилиус будет недоволен. И еще: мне только что было видение, что вождь Чагука тоже должен участвовать в вашем совете.

Рача без слов увлек за собой Чагуку, который бросил на бека исполненный благодарности взгляд и скрылся за вигвамами. Бек и Олаф, убедившись, что Леве временно ничего не грозит, продолжили экскурсию.

Обследовав ряд вигвамов и даже наскоро перекусив в одном из них, бек в конце концов неосмотрительно смело полез в самое нарядное жилище, где тут же схлопотал по физиономии.

Отскочив от входа, Батыр с изумлением заметил, как из домика вылезла сладко потягивающаяся Влада, а следом молодой индеец, голый по пояс, но решительный, как лев.

– Ой, – восторженно захлопала глазами девушка, – это же пан Батырбековский! Вот радость! Акука, поздоровайся, этот пан – земляк моего папы. А где пан Муромский?

– Пан Муромский – это пан Зилиус, – внушительно глядя в глаза девушке, заметил бек. – Он спит. И не надо пана будить. У него головка бо-бо.

– Ой, Олаф! – засмеялась Влада, бросаясь к Рыжей Бороде. – У меня такая радость! У меня свадьба в следующее воскресенье. Ой, какой котенок!

Бек и Акука, сын Рачи, внимательно глядели друг другу в глаза.

– Значит, пан Зилиус – это пан Муромский, – усмехнулся Акука Рача.

– Значит, разорвал кожаные веревки и сбежал, – отпарировал бек.

Дитя степи и сын прерий друг друга поняли.

– Что папахен? – поинтересовался Акука, натягивая на ходу футболку и сопровождая бека.

– Пьет, – осведомил нового приятеля бек.

– Разберемся, – заверил Батыра юный вождь апачей.

Спустя час повозка с Ильей, связанным Левой (эта обещанная Зилиусу потенциальная жертва обошлась беку еще в одну бутылку), сам Батыр, Олаф, котенок, Акука и Влада достигли каньона.

Акука с удивлением оглядел карусель, но расспрашивать гостей не стал и только помог Олафу устроить Илью в расписных деревянных санях.

Илья проснулся, удивленно оглядел окрестности, обещал Владе обязательно быть назавтра к свадьбе, посоветовал беку завернуть по пути в родной аул за кумысом (а заодно и выпустить там в вольное стадо измученную Пржевалку), хлопком в ладоши отпустил Сивку погулять по не тронутым цивилизацией реальностям с сочными полями и лугами, приказал Олафу развязать Леву, похмелился, заказал карусели мелодию «Кукарачи» на отлет, очень утомился и снова уснул.

Владка перецеловала всех отлетающих, в том числе и пока еще связанного Леву, и унеслась на персональной лошадке примерять подвенечный наряд.

Акука задержался, прощаясь с беком.

– Учиться тебе надо, сынок, – напутствовал жениха бек. – Учиться, учиться и учиться.

– В этой-то стране? – скептически усмехнулся Акука Рача.

– Поезжай в Европу, – посоветовал Батыр. – У меня в этой реальности в одном заведении блат есть. Приятель там дворником работает. Черкануть пару строк?

Про реальность Акука ничего не понял, но, как индеец новой формации, от протекции не отказался.

– На, – Батыр снял и протянул индейцу песочные часы, привязанные кожаным ремешком к его левому запястью. – Тут камней пара тысяч. Мелких, но точных. Прощай. Владку береги. Поезжай, не надо тут на нас смотреть. Зилиус чужих глаз не терпит.

Акука засмеялся, вскочил на коня и скрылся за поворотом дороги из каньона.

Гигантский пыльный смерч, поднятый каруселью над каньоном, был виден за много миль.

– Зилиус улетел, – флегматично заметил шаман, бережно откупоривая выкуп за Задова.

– Невестка говорила, что он обещал вернуться, – с надеждой возразил Рача, протягивая оловянную кружку.

* * *

Несколько слов о дальнейшей судьбе героев реальности «Земля-067»…

Пани Влада расписалась в мэрии с Акукой Рачей ровно через неделю, в тот же день, когда Гарри торжественно повесил Брейка. На интернациональной свадьбе гулял весь город. Польские, ирландские, итальянские, еврейские, немецкие и прочие песни не смолкали до утра. Какой-то неизвестный заезжий мужик даже сплясал камаринскую, но пока Пшимановский пытался пробиться к танцору сквозь толпу, тот уже исчез.

Зять Пшимановского Акука тайком от горожан и своего папаши припер тестю мешок золотых самородков Маккены из каньона Смерча Зилиуса, и хмурый шляхтич наконец осуществил свою Великую американскую мечту: вернулся с семьей в родную Польшу. Предъявив фамильные документы с гербом и выкупив за гроши свое родовое поместье у русского генерал-губернатора, пан Пшимановский зажил скромной жизнью околичного шляхтича, держал пасеку, гнал самогон, варил меды и до конца жизни рассылал по тамошней Российской империи запросы о поисках пана Муромского, пана Батырбековского и пана Джоповски.

Положительного ответа от имперской бюрократии он не дождался, но за три года до смерти получил посылку: фанерный ящик, набитый корчагами с медовухой, бутылками неизвестной водки и завернутым в хрустящую серебристую бумагу фунтом вяленой конины. Письма в посылке не было, но пан Пшимановский был счастлив, что старые друзья его не забыли.

Акука – по письменной протекции Батыра – поступил в Московский государственный университет имени Михайлы Ломоносова и закончил его, прослушав курс лекций по истории человечества, естествознанию и политической разведке. По распределению он попал в Вену, где дослужился до первого заместителя российского консула, а по выходе на пенсию обосновался в Варшаве, где основал Музей истории вымирающих народов. Влада сделала неплохую карьеру модели и позировала лучшим художникам. С Акукой она развелась. Детей у них не было.

Патрик на общественных началах работал скромным библиотекарем несколько месяцев, пока его единственная лошадь Барахло не разродилась двумя прекрасными жеребятами неизвестной породы. Ирландец распродал библиотеку, занялся разведением лошадей и через несколько лет стал миллионером.

В семье не без урода: деньги Патрика не испортили, тем более что большую часть доходов он переводил в Европу на валютный счет ИРА – Ирландской республиканской армии. Приятель Патрика оставался с земляком до конца жизни, имя его так и осталось неизвестным.

Сильвио Корлеоне под крышей шерифа Гарри выбился в крупнейшие поставщики оливок в штате. Позднее Сильвио переехал в Чикаго, где его след потерялся. Славный итальянец принес своей новой родине немалую пользу.

Юный Давид Кацман, открыв банк, через год прогорел, открыл еще один, опять прогорел, но, в конце концов, вспомнив завет бека: «лучше меньше, да лучше», переехал в Новый Орлеан, добился своего и разбогател. Спустя пятнадцать лет после вышеописанных событий богоугодные учреждения города Бердичева получили и успешно разворовали крупные пожертвования от неизвестного дарителя.

Гарри переизбирался шерифом еще два раза, затем переехал в Вашингтон, где и осел, зарабатывая на жизнь журналистикой. От скуки он занялся политикой, баллотировался в мэры, но не преуспел.

Что касается всех остальных питсдаунцев, то, переименовав свой город после пожара в Нью-Питс-таун, они жили счастливо и умерли в один день, а именно 4 июля 1843 года, когда от непотушенной Рокстоном VIII сигареты взорвался его завод нитроглицерина, работавший по правительственному заказу.

Судьба городского священника преподобного Муна и подслеповатого пьяницы дядюшки Тома неизвестна.

* * *

Заскочив в аул к беку, Илья, Батыр, Олаф и Лева долго там не задержались. Выставленное радушной родней бека угощение осталось практически нетронутым: настроение у соратников было тяжелое.

Лева Задов никак не мог простить неожиданной, как он полагал, измены своей возлюбленной. Он хныкал, жаловался, что никто его не любит, и даже пару раз симулировал суицид: вскрывал вены палкой вяленой конской колбасы, которую незаметно для себя и съедал.

Мрачный Олаф, утешавший Леву сакраментальной частушкой «Все бабы – бабы, мир – чудак, болейте, братцы, за „Спартак“, не был услышан: одессит, еще в детстве изменивший родному „Черноморцу“, последние полвека болел за „Динамо“.

– Не грусти, берсерк, – успокаивающе хлопал Левку по плечу Рыжая Борода. – Все устаканится.

– Может быть, – покорно соглашался Лева, но с наслаждением продолжал бередить и выставлять напоказ свои глубокие душевные раны, пока вышедший из себя Илья не посоветовал ему заткнуться.

Бек тоже едва ковырялся в плове. Во-первых, он от пуза наелся в гостях у апачей. Во-вторых, несмотря на свое восточное спокойствие и природную меланхолию, он глубоко переживал за Илью и загадочное невыполненное задание, порученное его другу.

Плохой аппетит был и у Муромца, поэтому, запив бурдюком кумыса обглоданную до костей баранью тушу, он уже через два часа вяло скомандовал «Подъем!» – и, придерживая треснувшую на животе кольчугу, тяжело побрел к карусели.

Карусель грустно сыграла «Сагу о степном аксакале», и легкий смерч, промчавшийся над долиной, унес четверку друзей к уже близкому и неотвратимому разбору полетов.

– Влипли, – заметил бек, когда карусель в непривычной тишине заметалась над островом, примеряясь к посадочной площадке. Во время торможения Батыр сумел разглядеть, что на пирсе собралась внушительного вида толпа, а на плацу перед лагерем стоит деревянное сооружение, напоминающее эшафот.

– Секир-башка, – вздохнул бек.

– А может, того, – мрачно предложил Лева, – спрячемся где-нибудь в кустах, отсидимся часок-другой? Я вам недорассказал, как со мной Владка обошлась…

– Нет, – твердо возразил Илья. – Семь бед – один ответ. Пристегнуть ремни… То есть, эта… Держись крепче.

Карусель заскрипела шестеренками, стремительно понеслась и, мягко погрузившись в песок, начала сбавлять обороты.

И грянул марш.

Из репродуктора полились хватающие за сердце, сначала тихие, а потом все более твердые и решительные слова:

 
День Победы…
Как он был от нас далек!
Как в костре потухшем таял уголек…
 

От толпы встречающих отделился Баранов в форме, при кортике и полном параде, а также сияющий Хохел в неуставных вышитых погонах прапорщика. Запрыгнув на помост еще не остановившейся толком карусели, они подхватили под руки Олафа, тут же увлекли его на землю и в окружении гомонящих коллег повели в отряд. На Илью Баранов даже не глянул.

У карусели остался один лишь Скуратов.

– Пять секунд опоздания, – весело заметил Малюта, пожимая руку Илье и приветствуя Батыра с Левой. – Встречный ветер?

– Разница в часовых поясах, – уточнил осторожный бек. Там у них до двенадцати ноль-ноль еще о-го-го!..

– Хорошая версия, – покладисто одобрил Скуратов, принюхиваясь. – Советую вам и придерживаться ее, когда Баранов начнет ныть. Он тут испереживался весь, несчастный.

Карусель продолжала греметь:

 
Здравствуй, мама!
Возвратились мы не все.
Босиком бы пробежаться по росе!..
 

– Чего переживать-то? – соскакивая со слоника, гнусаво заныл Задов. – Вот у меня, товарищ Скуратов, действительно трагедия…

– Это верно, – согласился Малюта. – Чего переживать? Я так ему и сказал: не переживай, Баранов. Найдет Илья вашего Олафа и аккурат к митингу и привезет…

– К митингу? – уточнил Батыр, приглядываясь к расцветающим над лесом праздничным фейерверкам.

– Ну да, – усмехнулся Скуратов. – Сюрприз. Тут у нас гости из главка и Норвегии. Сам председатель имперского комитета ветеранов прилетел. Речугу толкнет! Будет на плацу вручать Олафу орден. Награда нашла героя, называется. Следопыты в главке отыскали эту челобитную наградную. Сколь лет пропылилась челобитная, а нашлась, родная. Так-то! Никто не забыт и ничто не забыто! Вас это, кстати, тоже касается…

– В смысле наград? – оживился Лева.

– В смысле дебоша, – пояснил Малюта и одобрительно хмыкнул. – «Коровьи джедаи» полчаса назад прислали официальный протест. Говорят, что вы в какой-то там местной реальности полгорода у них спалили. Владимиров по случаю праздника даже разбираться не стал, а ноту под сукно сунул, в долгий ящик. А может, и сжег ненароком, по привычке. Короче, дело закрыто, спите спокойно. Только вот что, Илюша: с бека и Задова за опоздание спроса нет, а ты… того. У тебя же отпуск, кажись. Так вот, на тебе отпускной и вали отсюда на недельку-другую. Есть где отсидеться?

– Есть, – секунду подумав, согласился Илья. – Меня тут на свадьбу пригласили.

Он протянул руку за пергаментом с печатями и гербом, но Малюта вцепился в отпускной лист крепко.

– А ты, часом, ничего не забыл?

Илья помедлил, затем протянул Скуратову звякнувшую авоську и проворчал:

– Последнее даже Хохел не берет, жмот ты старый.

– Да я вообще-то не об этом, – засмеялся Малюта, но авоську не отдал. – Ладно, будем считать, что проставился. Слушай, Тимофеевич, тебя Владимиров разве не просил значок какой-нибудь эксклюзивный привезти? Для ветерана из главка. Дедок – коллекционер страстный.

– У бека, – хмуро буркнул Илья, возвращаясь в расписные сани, и тихо cказал карусели: – Побыстрее, милая. Душа горит.

И карусель заиграла свадебный марш Мендельсона, кружась в стремительном вихре.

Глава 5
НОЧНОЙ ДЕСАНТ

Задов скучал, облокотившись на шлагбаум заставы. В наряд по контрольно-пропускному пункту он заступил на пару с Хохелом. До полуденной жары было еще далеко, со стороны моря налетал свежий ветерок, ласково шевеля роскошный чуб, торчавший из-под каракулевой кубанки с малиновым верхом. Этот чуб, почти полностью прикрывавший правый глаз, был предметом особой гордости Задова и придавал ему лихой и бесшабашный вид. Хохел же отпросился у Левы, как у старшего по КПП, смотаться на пару часов в Лукоморье по своим делишкам. Лева согласился с легким сердцем и одним условием: у него закончилось курево, и Щирый должен был прикупить кисет табачку. О папиросах Лева даже не мечтал: до ярмарки оставалось еще два месяца. При определенной доле везения можно было разжиться куревом по сносной цене у заезжих купцов из Укляндии. Хохел клятвенно обещал приложить все силы. Неожиданных проверок по службе на заставе давно не опасались, и Задов безмятежно ждал напарника.

На тот день заместитель командира по высокому моральному духу объявил коллективный поход на рыбалку в целях сплочения коллектива. Больше всех радовался штабс-капитан Нестеров. Он взял напрокат у подводников острогу для охоты на акул.

Задова и Хохела немедленно определили во внеочередной наряд по заставе. Несмотря на вредный и скандальный характер, оба не возражали, а в душе были даже рады: дети земли, они несколько опасались и сторонились авиатора.

Задов вывернул карманы бриджей. Жалких табачных крошек не хватило бы на затяжку и карлику. Лева вздохнул и вслух сказал: «Эх, курнуть бы!» В ответ послышалось: «Налетай! Покупай! Не проходи мимо, честной народ!» Задов осторожно посмотрел на небо. Солнце только карабкалось по небосводу, до полудня было еще далеко. Огляделся вокруг: никакого народа вблизи не наблюдалось, а уж честного тем более.

Голос не унимался: «Минздрав реальности не врет – отечественные сорта табака полезны круглый год». Лева заглянул за будку. Перед ним стоял коробейник с огромным лотком, с широким кожаным ремнем через плечо. Задов ахнул и даже не поинтересовался, откуда взялся офеня. На лотке лежали открытые пачки с папиросами, ровными рядками стояли разномастные баночки с табаком, лежали листы разноцветной бумаги для самокруток. На откинутой крышке были закреплены проволокой трубки и мундштуки на любой вкус из дерева, кости и морской пенки.

Задов сунул руку в карман и тяжко вздохнул. Ничего, кроме гнутой пивной пробки, пальцы не нащупали. На днях он отмечал день ангела в офицерском кафе, а прослыть жлобом в отряде страшились все, кроме Хохела.

– У вас сегодня счастливый день, – не унимался коробейник, выставив вперед ногу в щегольском новом лапте. – Наш приказчик проводит бесплатную акцию: можно взять по одной штуке товара бесплатно, а то, что придется по вкусу, потом можно будет купить со скидкой, – он поднял указательный палец. – Не лаптем щи хлебаем, идем в ногу с цивилизованным миром.

«Вот свезло так свезло», – пронеслись мысли в голове под каракулевой кубанкой.

Лева достал пустой портсигар и, щелкнув крышкой, произнес через губу, напуская равнодушный вид:

– Показывай товар, купчина.

Было видно, что такое обращение польстило простому коробейнику, и он с жаром начал расхваливать товар.

– Папиросы «Беломорканал».

– Боже упаси! – Леву аж передернуло от нахлынувших воспоминаний. На стройке века ему пришлось изрядно потрудиться: валить лобзиком вековые ели.

– «Герцеговина Флор»? – ничуть не смутившись, продолжил коробейник.

Первые папиросы легли в портсигар. Лева зацепил ногтем парочку, вслед за ними отправилась коричневая англицкая пахитоса «Питер».

– Рекомендую сигаретку без фильтра «Аврора», – доверительно произнес продавец. – Не забудьте душистый турецкий табачок попробовать – «Грезы Востока».

Леву долго упрашивать не пришлось. Последней в портсигар еле влезла папироса с нарисованным на бумаге синим парашютом. Такую татуировку он видел у командира на плече, когда парились в бане. Задов с сожалением захлопнул портсигар, полный под завязку.

– Настоящего ценителя сразу видно. – Коробейник чуть заметно усмехнулся в бороду. – Походный кальян не нужен? О-ч-чень скрашивает одиночество в пустыне, – и указал на маленькую стеклянную колбу с коротким шлангом, в которой клубился ядовитый зеленый дымок.

Но Лева не отводил горящих глаз от трубок. Ему очень хотелось наладить контакт с командиром немецкой субмарины капитан-лейтенантом Отто Вендтом, утерянный после совместного похода к острову Безымянный. У Левы было хобби – коллекционировать чужие вещи повышенной ценности. Он справедливо полагал, что дорогое и ценное нормальный человек без присмотра не оставит. Поэтому именной кортик и цейссовский бинокль возвращать не собирался, а законтачить было нужно. Морякам появляться на берегу было строго запрещено, что не мешало им, однако, постоянно находиться под градусом. Задову тоже хотелось припасть к таинственному источнику огненной воды. Нужен был повод для примирения.

– А трубочки для настоящего моряка не найдется? – осведомился он.

– Морские волки предпочитают короткие трубки-носогрейки. – Коробейник снял с фиксатора темную короткую трубочку из верескового корня и протянул Задову вместе с маленькой железной коробочкой. – Это табак «Тропик Козерога». Специально для тех, кто бороздит моря и океаны. А это – лично от меня. Так сказать, презент! – Он протянул Леве внушительного размера сигару в алюминиевом футляре. – Настоящая кубинская. Свернута по спецзаказу.

Задов все засунул в бездонные карманы бриджей. С чувством произнес:

– Ну удружил. Спасибо! Как с табачком определюсь, сразу у тебя отоварюсь. Как найти тебя?

– Я сам приду. Не ищи. Волка ноги кормят, под лежачий камень вода не течет… Надо как-то товар продвигать, – с этими словами коробейник захлопнул крышку и зашагал в сторону Лукоморья, увязая лаптями в песке.

Проводив взглядом удаляющуюся фигуру, Задов щелкнул портсигаром и наугад выбрал аглицкую душистую пахитоску «Питер». Чиркнув спичкой, он прикурил и глубоко затянулся. Измученный никотиновым голодом организм отозвался приятным головокружением. Благодушное умиротворение охватило Леву, захотелось с кем-нибудь пообщаться. Вокруг были только песчаные дюны, сторожка и опостылевший шлагбаум. Выпустив дым через ноздри, Лева пожаловался своей тени: «Скучно мне здесь». Неожиданно тень ответила:

– Наконец-то на меня обратили внимание! А мне, думаешь, с тобой не скучно? Только ночью от тебя отдыхаю. Думаешь, в том мои мечты, чтоб меня ногами топтали день-деньской?

Задов поперхнулся дымом и надсадно закашлялся. От кашля и удивления глаза у него поползли на лоб. Разговор из любопытства он решил поддержать.

– И кем бы вы хотели быть, су-су-сударыня? – С тенью, даже собственной, он разговаривал впервые и решил быть вежливым.

– Мне кажется, мое предназначение – быть художником. Черный цвет такой насыщенный! Оттенки его безграничны.

– А тебя никто не держит! Лети отсюда. – Задов надулся и отвернулся от скандальной собеседницы, задетый тем, что его неотъемлемая с рождения часть выражает недовольство хозяином.

Через минуту, скосив глаза, он обнаружил, что его тень исчезла. Он прикурил от почти скуренной папиросы вторую. Английский табак был действительно хорош. Сделав пару затяжек, Лева услышал за спиной деликатное покашливание. Он обернулся на звук и чуть не выронил от удивления папиросу. Тень вернулась, она была намного больше. На голове у нее красовалась широкополая шляпа, в одной руке она держала малярную кисть, в другой – бутылку. Лева потрогал голову. На голове он нащупал неизменную кубанку, но отбрасываемая тень была в шляпе. Возвращенка без тени раскаяния начала ныть и жаловаться:

– Эти подмастерья никогда не поймут настоящего мастера. Не нравятся им мои черные картины! Жизни в них, говорят, нет. А кто сказал, что я рисую жизнь?

Беседу Задов не поддержал. Повертел в руках недокуренную папиросу и щелчком отбросил в сторону. «Пришло время бросить курить», – подумал Лева и вышел на солнце, оно уже было в зените. Задов стал к солнцу так, что отбрасываемая тень стала поменьше. Непризнанная художница без устали продолжала ныть и жаловаться. Лева стал напевать песенку, тень стала подпевать. Задов перестал петь и, насупившись, начал считать песчинки в ближайшем бархане.

За этим занятием его застал Хохел, вернувшийся из Лукоморья. По его лицу блуждала довольная улыбка. Все намеченные делишки он успел провернуть. На подходе он заорал:

– Лева! Я тебе настоящей моршанской махорочки прикупил. Папирос в городе днем с огнем не сыщешь. Надо ждать ярмарку.

– Не курю! – буркнул Задов и, сославшись на какие-то пяточные колики, двинулся в отряд, оставив на заставе Хохела за старшего.

Щирый проводил его недоумевающим взглядом. Какой-то Лева был не такой, да и тень у него была странная: она скользила по песку то слева, то справа от него, иногда забегала вперед. А, это же от больных пяток походка такая… В конце концов Хохел перестал ломать голову, сел на скамеечку у шлагбаума и достал кулек с семечками.

В отряде уже все вернулись с рыбалки, так ничего и не поймав, и разбрелись по своим делам. Задов нашел в курилке одного Батыра. Лева протянул ему портсигар, на крышке которого красовался вензель в виде буквы «N» с императорской короной из разноцветной эмали сверху.

Бек вообще-то не курил, но любую халяву считал благосклонностью степных богов. И в этот раз Батыр не посмел отказаться от дара небес. Задов же, поминутно оглядываясь на присмиревшую тень, отправился к берегу, на ходу извлекая из кармана кубинскую сигару. По пути он заскочил на почту. Вложив алюминиевый цилиндр в березовый туесок, он надолго задумался над адресом. В конце концов Лева написал: «Америка. Научно-исследовательский центр имени Стивена Кинга. Агенту Смиту». Зачеркнул слово «агенту» и дописал: «Просто Смиту». Удовлетворенный точностью и лаконичностью адреса, Лева двинулся в сторону берега, где у причала ошвартовалась громадина субмарины.

Увидев Задова, вахтенный матрос молча заступил ему дорогу на сходни. Вызвать капитана, а тем более пропустить Леву на подводную лодку матрос категорически отказался, ссылаясь на приказ. Трубку и табак, впрочем, взял и пообещал передать, как только его сменят на посту. Лева хотел вручить презент командиру лично, но топтаться у трапа не позволяла гордость. Вахтенный угрюмым взглядом проводил Леву, пока тот не скрылся из виду, и на всякий случай пересчитал многопудовые швартовые тумбы. Обе были на месте. После совместного морского похода немецкие подводники от герра Задова ничего хорошего не ждали.