Текст книги "Доктор Ахтин. Жертвоприношения"

2

Мария Давидовна стояла перед палатой интенсивной терапии и не решалась войти. Точнее, она боялась войти. Пока Вилентьев после операции находился в реанимационном отделении, у неё была причина для того, чтобы не приходить. Но теперь уже не отвертишься, – в ПИТ можно прийти, соблюдая определенные правила. Собственно, она не совсем понимала причину своего страха – человек после ножевого ранения и большой кровопотери находится в коматозном состоянии на искусственной вентиляции легких, он ничего не видит и не слышит. Чего его бояться?

Может быть, она боится себя? Как она среагирует на то, что увидят её глаза?

Мария Давидовна вспомнила, как узнала о ранении Вилентьева. Позвонил сотрудник Следственного управления, который знал, что они работали вместе по делу Парашистая, и спросил, не встречалась ли они накануне. А потом он сказал, что рядом с бывшим домом доктора Ахтина на майора Вилентьева совершено нападение, он серьезно ранен и находится в больнице.

Да, она вспомнила, что сначала подумала, что это Вилентьев столкнулся с Парашистаем и тот ранил его ножом. Она испугалась за Ахтина, а не за майора. И именно эта первая реакция сознания заставляла её стоять перед дверью в палату интенсивной терапии в нерешительности. И еще чувство вины, – она была недостаточно откровенна с Иваном Викторовичем.

– Здравствуйте, Мария Давидовна. Пришли посетить больного?

Услышав знакомый голос, она повернулась. К палате подошел хирург, который оперировал Вилентьева, и с которым она общалась по телефону после операции. Кажется, его зовут Кирилл Сергеевич.

– Как он? – спросила она, показав глазами на дверь палаты.

– Как я вам и говорил, ранение в печень и большая кровопотеря. Мозг долго находился без кислорода. Сами знаете, чем это грозит.

– Да, – кивнула Мария Давидовна, – если кора головного мозга погибла, то для него всё закончилось.

Хирург открыл дверь палаты и вошел. Она шагнула за ним так, словно прыгнула в омут, решительно и бесповоротно.

В облицованной белой плиткой палате стояла функциональная кровать, на которой лежал Вилентьев. Тело прикрыто простыней до груди. Изо рта торчит интубационная трубка. Равномерно шумит аппарат искусственной вентиляции легких. На прикроватном мониторе отражается сердечный ритм.

Кирилл Сергеевич подошел к телу, задумчиво посмотрел на него и сказал:

– С моей стороны проблем нет. Послезавтра сниму швы и всё. Потом переведем его в неврологию. А там уж как Боженька его любит, хотя, даже если выкарабкается, то уже никогда не станет полноценным человеком.

– Не думаю, что его любит Бог, – тихо сказала Мария Давидовна.

– Что? – переспросил хирург.

– Я говорю, дай-то Бог.

– Да, конечно, может ему повезет. Ладно, я пойду.

Кирилл Сергеевич улыбнулся и ушел.

Мария Давидовна стояла у кровати, смотрела на лицо Вилентьева и пыталась понять себя. Испытывала ли она жалость по отношении к этому человеку? Хотел ли она, чтобы Вилентьев выкарабкался?

Должна бы, как обычный человек, сострадающий беде другого человека.

Или это облегчение от того, что этот человек больше не будет преследовать Ахтина? И это ставит её перед осознанием того, что она в своей жизни всё перевернула с ног на голову. Она, Мария Давидовна Гринберг, разумная женщина, врач, ставит свободу маньяка-убийцы выше, чем жизнь следователя, наделенного обществом правом ловить и наказывать преступников.

И еще вопрос, который не давал ей покоя. Кто нанес удар ножом Вилентьеву? Неужели Парашистай? Это самый логичный ответ. Ахтин пришел к своей бывшей квартире, Вилентьев увидел его и попытался арестовать. В схватке Парашистай оказался сильнее. Всё просто.

И всё так сложно.

Мария Давидовна вздохнула. И подумала о своем больном сознании, в котором поселился монстр.

3

Приняв очередного пациента, я смотрю на часы и спрашиваю:

– Марина, что там у нас по записи?

– Это был последний, – отвечает Марина.

– Отлично. Я сейчас пойду в женскую консультацию на консилиум. Как раз успеваю.

Дописав амбулаторную карту, я беру личную печать врача и ухожу. Женская консультация на первом этаже поликлиники. Здороваясь с сотрудниками, я спускаюсь по лестнице и иду к нужному кабинету. Ирина Ногина сидит на стуле у кабинета.

– Мне сказали, что меня позовут, – говорит она, увидев меня.

Всё уже в сборе – начмед Бусиков, заведующая женской консультации Эвелина Аркадьевна, и лечащий доктор Анастасия Александровна. Поздоровавшись, я сажусь за стол рядом с доктором.

– Давайте начнем консилиум, – говорит начмед, и, заметив, что лечащий доктор хочет встать, машет рукой, – сидите, сидите, Анастасия Александровна, мы тут все свои.

Я слушаю доктора, которая рассказывает анамнез и историю болезни Ирины Ногиной. Я вижу пальцы доктора, которые сжимают листы бумаги. Голос спокойный и даже равнодушный, но я чувствую нотки беспокойства. Она взволнована, но не из-за этого собрания. Что-то другое, и мне становится интересно.

– Ну, что скажете? – начмед смотрит на меня после того, как доктор заканчивает говорить. – Давайте начнем с вас, Михаил Борисович. Патология у женщины самая что ни на есть терапевтическая – врожденный порок сердца, вам и начинать.

Кивнув, я говорю:

– Да, у женщины корригированный врожденный порок сердца – дефект межпредсердной перегородки и стеноз легочной артерии. Сейчас она компенсирована, и я думаю, что она сможет выносить и родить ребенка. Конечно, если мы с вами будем следить за течением беременности, и своевременно помогать.

– Михаил Борисович, – возмущенно взмахивает руками Эвелина Аркадьевна, – что вы такое говорите! У неё сердце в тридцать недель не выдержит! Мне в отделении только материнской смертности не хватало!

– Сердце у неё выдержит до тридцати шести недель, – спокойно говорю я, – а потом ей сделают плановое кесарево сечение в перинатальном центре и всё закончится благополучно.

– Да откуда вы такое взяли?! С чего это вдруг! – говорит Эвелина Аркадьевна громко.

– Повторяю, она сейчас хорошо компенсирована. Если внимательно за ней смотреть и проводить профилактическое лечение в условиях стационара, то Ирина Ногина выносит и родит.

Мой голос уверен и невозмутим.

Бусиков кивает и смотрит на лечащего доктора.

– А вы что думаете, Анастасия Александровна?

Доктор молчит, словно сомневается в том, что хочет сказать. И потом говорит:

– Мне кажется, надо дать ей шанс. Михаил Борисович прав, сейчас её организм справляется с нагрузкой. После операции прошло пятнадцать лет, организм приспособился и я думаю, у неё должно получиться.

– Анастасия Александровна, – голос заведующей угрожающе звенит, – не далее как неделю назад вы пели совсем другую песню. С чего вдруг такой резкий поворот?

Доктор, пожав плечами, ничего не отвечает. Я чувствую локтем её локоть.

И знаю, почему она так ведет себя.

– Итак, – подводит итог Бусиков, – судя по всему, два – один в пользу пациентки. Учитывая, что нет абсолютных противопоказаний для вынашивания беременности, и специалист говорит, что нет ничего страшного, я, пожалуй, присоединюсь к большинству.

Эвелина Аркадьевна, откинувшись на спинку стула, категорично говорит:

– Даю сто процентов, что она умрет. Поэтому требую зафиксировать в протоколе консилиума, что лично я – против того, чтобы разрешить вынашивание беременности.

– А вы, Михаил Борисович, – заинтересованно спрашивает Бусиков, – сколько дадите процентов, что женщина выживет?

– Сто, – мой ответ лаконичен.

– А вы, Анастасия Александровна?

После минутного молчания доктор тихо отвечает:

– Пятьдесят процентов.

– Однако и так получается, сто пятьдесят против ста, – резюмирует Бусиков. Похоже, это складывание цифр доставляет удовольствие начмеду. И ему совершенно не интересно, что будет с пациенткой.

– Протокол принесете мне на подпись, – распоряжается он и уходит.

Я договариваюсь с доктором о том, что буду постоянно консультировать пациентку, и ухожу. Поднимаясь по лестнице, я думаю, что люди так часто обманывают себя, полагая, что этот мир создан для них. Тени наивно полагают, что их решения могут что-то изменить.

4

Молодая женщина зажмурилась, напряглась всем телом и замерла на вдохе. Пальцы рук, которыми она вцепилась в кресло, побелели. Губы сжались, как тонкая струна.

– Я еще ничего не делаю, расслабься, девочка, и не мешай мне, – сказала Анастасия Александровна равнодушно и продолжила своё дело. Подтянув матку, ввела маточный зонд. Семь сантиметров. Освободив внутриматочную спираль от упаковки, подготовила её к введению в полость матки.

– Сейчас будет немного неприятно. Вот, так. И всё.

Стянув перчатки с рук, она пошла к раковине и помыла руки. Затем вернулась за стол и продолжила писать в амбулаторной карте.

Марина Веткина. Еще нет шестнадцати лет. Месяц назад сделала прерывание беременности в позднем сроке по социальным показаниям. Девочка, которая, несмотря на свой возраст, уже научилась раздвигать ноги, совершенно не задумываясь о последствиях, и которую, благодаря возрасту, без проблем избавили от ненужного ребенка. И куда смотрит мать, тот единственный человек, который всегда должен быть рядом со своим ребенком?

– Сядь, – сказала Анастасия Александровна, кивнув головой на стул, и продолжила, – попробуй хотя бы эту неделю половой жизнью не жить. И начнешь прямо сегодня пить вот эти таблетки.

Придвинув по поверхности стола упаковку метронидазола, она посмотрела в глаза девушки и вздохнула. Полное отсутствие интеллекта в глубине детских глаз. Тупое равнодушие и уверенность в том, что все взрослые вокруг хотят ей зла.

– Иди, придешь через неделю на осмотр.

Люди так часто обманывают себя, глядя с надеждой в глаза людей и думая, что они слышат нас. Говорим правильные слова, объясняем необходимость тех или иных действий, даем нужные советы. Анастасия была уверена, что девочка уже сегодня нарушит все рекомендации.

И – ей было всё равно.

С такими пациентками главное всё правильно и красиво оформить: подробно и обстоятельно написать в амбулаторной карте, взять информированное согласие на введение внутриматочной спирали, дать бесплатные препараты, и – забыть. Сразу и бесповоротно. А иначе твоё сознание сожрет тебя.

Потому что она не её мать и ничего не может изменить.

– Можно войти?

Анастасия подняла голову от амбулаторной карты и посмотрела на женщину, заглядывающую в кабинет.

– Отчего же нет, попробуйте, – сказала она меланхолично. Близился конец рабочего дня. Она устала от бесконечной вереницы лиц, от разговоров и от необходимости решать чужие проблемы. Кто бы ей помог, кто бы подсказал, как сделать правильно. Хотя, что есть «правильно»? Наверное, правильно – это в соответствии с христианскими заповедями, которые уже давно и прочно занимают свои места в хромосомах человека.

Но – не убий, одна из самых нарушаемых заповедей. И всегда можно найти оправдание убийству, словно, найдя объяснение самому себе и окружающим, можно спокойно забыть о том, кто не нужен в данный момент. Нерожденный ребенок жив, уже бьется сердце, но, – заочно предан и не допущен в эту жизнь.

Иногда кажется, что работа акушера-гинеколога сродни труду священнослужителя, раздающего индульгенции. Она должна выслушать, понять и помочь принять решение. Не судить, если оно неправильное и противоестественное, и порадоваться вместе с пациенткой, если женщина пришла с желанной беременностью.

Да, конечно, понимаю, что нет крыши над головой, и на работе денег мало платят. Вот и уволить с работы могут в любой момент, как тогда жить.

Еще только на третьем курсе, вся учеба впереди и сейчас бросить её ну никак нельзя. Да, согласна, что потерять пару лет сейчас невозможно. Если сейчас институт не закончить то, вряд ли, когда-нибудь это произойдет.

Муж категорически запретил – что же, это объективная причина. Время сейчас такое. Кризис, непогашенный кредит, сами недоедаем, и детей не сможем прокормить.

Люди так часто обманывают себя, рассказывая своему сознанию оправдательные сказки, заставляя его заснуть сладким сном. Поют песни, в которые постепенно сами начинают верить, и – прости, но не сейчас, еще не время, вот, может, через пару-тройку лет. И обманутое сознание принимает доводы разума, заставляя замолчать инстинкт.

– Что беспокоит? – спросила Анастасия, глядя на медицинский полис.

Анна Сергеевна Белявских, двадцать два года, полис выдан на неработающее население.

– Меня ничего не беспокоит. Вот только месячные вовремя не пришли и тест на беременность положительный.

Анастасия, глядя на неё, задала следующий вопрос:

– Вам беременность нужна?

– Да.

Она улыбается. Женщина спокойна. Движения замедленны. В глазах счастливый блеск будущего материнства.

– Судя по полису, вы, Анна Сергеевна, сейчас не работаете?

Она кивнула.

– Наверное, муж хорошо зарабатывает и прокормит вас с малышом? – спросила врач, пытаясь понять пациентку. У женщины довольное лицо, даже можно сказать – счастливо-непробиваемое лицо.

– Муж против этого ребенка, – ответила Анна, пожав плечами, – ну, да ничего, принесу девочку из роддома, он обрадуется, и мы будем жить счастливо.

Улыбка Анны Сергеевны становится еще шире, словно она не понимает идиотизма своих слов.

– У вас сейчас есть где жить? Может, своя квартира?

– Нет, мы снимаем квартиру в малосемейном общежитии. Тесно, конечно, ну, да, в тесноте, да не в обиде. Главное, что у меня будет дочка, а остальное – приложится.

Анастасия хочет ударить её. У неё сейчас нет других мыслей и желаний. В правой руке зуд – вот бы врезать со всего маху по этому дебильно-счастливому лицу! Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, она, тихим голосом и раздельно выговаривая слова, задала очередной вопрос:

– Муж против этой беременности, своей крыши над головой нет, и работы нет, – вы хоть понимаете, что сейчас говорите?

– Доктор, – она вдруг приблизилась ко мне, прижавшись грудью к краю стола, – вы знаете, как я сегодня утром была рада. Смотрю на тест. А там две полоски. И я разрыдалась, как дура. Стою в туалете над унитазом и навзрыд плачу, словно на этой бумажной полоске что-то ужасное нарисовано.

Она засмеялась. В глазах женщины набухли слезы. Пальцы сжались в кулаки.

– Ладно, раздевайтесь за ширмой, – Анастасия показала рукой на гинекологическое кресло за ширмой, старательно отворачиваясь от пациентки, – давайте убедимся в том, что беременность есть, и тест не ошибся.

Стандартный осмотр. Матка мягкая, увеличена до шести недель беременности. Всё так, как должно быть.

Анна Сергеевна, лежа в гинекологическом кресле, говорит:

– Девочка. Я знаю, что там девочка. Я уже начала говорить с ней. Ну, после того, как мужу утром сказала, а он накричал на нас. Так и сказала доченьке – Сашенька, дорогая, наш папа в душе добрый, просто всё это очень неожиданно для него. Он нас любит, он просто запаниковал от неожиданности. Потом привыкнет к мысли, что ты есть и обрадуется, так же как и я. Кстати, я сказала вам, что назову девочку Сашей?

Кивнув, Анастасия сказала, что можно вставать и одеваться.

Люди так часто обманывают себя, позволяя эмоциям брать верх над рассудком. Наивно верят в то, что сами себе придумывают. Строят воздушные замки. Возводят чертоги из пустых надежд и розово-объемных иллюзий.

Анна Сергеевна, получив рекомендации и время следующей явки, ушла, унося своё счастье. Анастасия, глянув на часы, поняла, что рабочий день закончился.

Медленно расстегивая белый халат, она словно снимала защитный слой врачебной отстраненности. Именно сейчас так хочется заплакать, потому что она по-прежнему не уверена в своем решении. У неё есть выбор, и так сложно сделать его. Легко решать за других людей, давая те или иные рекомендации. Легко советовать, как поступить. Почему же эти советы не помогают? Почему же ей самой так трудно сделать единственно правильный поступок?

Люди так часто обманывают себя, пытаясь погасить пламя эмоций, используя доводы рассудка, как единственно верные и правильные. Раскладывают всё «за» и «против» на весах и ждут, какое решение они выдадут. Что перевесит? И боятся узнать результат, уже подсознательно зная ответ.

Когда она вышла на крыльцо поликлиники, он уже был там. Стоял чуть в стороне, ближе к ограде больницы. Анастасия сделала вид, что не заметила его и пошла к автобусной остановке. Она предполагала, что увидит его, но полной уверенности не было. И то, что он пришел, говорило о многом. Но – решать всё равно ей.

– Добрый вечер, Настя.

Он догнал и пошел рядом.

Она, механически ответив на приветствие, словно идущий рядом мужчина всего лишь случайный знакомый, продолжила свой путь.

– Я подумал и понял, что не прав, – сказал он, суетливо жестикулируя руками, – послушай, я бы хотел, чтобы ты забыла о том, что я сказал утром. Понимаешь, я просто испугался. Ты так неожиданно сообщила о ребенке, что я растерялся. Ну, и наговорил всяких глупостей.

– Поздно.

– Что поздно? – спросил он. В голосе искреннее удивление. Он сейчас весь в себе – в мыслях об отцовстве и в решимости сделать всё правильно. Он тоже построил в своем сознании воздушное сооружение – гигантский замок, в котором появилось место и для них с ребенком.

– Помнишь, я тебе рассказывала о медикаментозном аборте? Ну, принимаешь таблетки и, фьють, всё вылетело? – сказала Анастасия, остановившись и повернувшись к нему лицом. Увидев, как он кивнул головой, она добавила:

– Так вот, уже поздно, потому что сегодня я выпила эти таблетки, и пути обратно нет. Неважно, что ты сейчас думаешь, неважно, что ты сейчас говоришь, для меня важно то, что ты сказал утром. Время нельзя вернуть назад. И, вообще, я не хочу видеть тебя рядом с собой, потому что ты предал не только меня, но и нашего не рожденного ребенка. Надеюсь, это понятно.

Он снова кивнул, и теперь это движение выглядело таким обреченным, что Анастасии стало его жалко. Но – ненадолго. Она повернулась и пошла дальше. Ей совсем не хотелось, чтобы он догнал, и, слава Богу, этого не произошло.

Она стояла на автобусной остановке и смотрела на проезжающие мимо автомобили. И думала о таблетках, которые лежали в ящике рабочего стола. Завтра она даст их пациентке, которая уже заплатила деньги за медикаментозный аборт, и избавится от соблазна.

Люди так часто обманывают себя, глядя в будущее сквозь розовые очки. Верят, что всё сложится прекрасно, что этот мир создан для счастья и что оно обязательно придет. И, может быть, благодаря этому самообману, жизнь на планете неизменно продолжается.

5

В больничном коридоре никого нет. Пациенты в своих палатах, врачи доделывают свои дела и собираются домой. Мария Давидовна села на один из стульев у палаты интенсивной терапии и задумалась. Идти домой не хотелось. Находится в палате у Вилентьева тем более. Странное состояние, – вроде рабочий день позади и впереди выходные дни, а заняться нечем. За окном лето, но жара последних дней уже надоела. В мыслях пустота, хотя так хочется с кем-нибудь поговорить о наболевшем. Услышав шаги, Мария Давидовна, повернулась. По коридору шла полная женщина с грустным лицом. Подойдя к двери палаты, где лежал Вилентьев, женщина остановилась и подозрительно посмотрела.

– Здравствуйте, – сказала Мария Давидовна, подумав о том, что, наверное, это жена майора.

Женщина кивнула и, зло прищурившись, спросила:

– А вы кто?

– Меня зовут Мария Давидовна. Я врач-психотерапевт, и я помогала вашему мужу в расследовании преступлений.

– И как часто ты помогала?

Мария Давидовна легко уловила ревнивые нотки в голосе и улыбнулась. Неужели Вилентьев давал ей повод для ревности? Майора, похоже, интересовал только Парашистай, во всяком случае, последние пару лет. Хотя, порой она чувствовала, что Вилентьев смотрит на неё не только, как на специалиста, но и как на женщину.

– В позапрошлом и прошлом году, когда ваш муж ловил маньяка-убийцу. Извините, не знаю, как вас зовут.

– Антонина Ивановна.

– Не знаю, что вы думаете, Антонина Ивановна, но ваш муж очень хороший следователь, – сказала Мария Давидовна, покривив душой и понимая, что истинные её мысли никому не нужны, – и работать с ним было комфортно. Я пыталась нарисовать психологический портрет убийцы, а он всегда внимательно прислушивался к моему мнению.

Антонина Ивановна села рядом и, хмуро глядя перед собой, сказала:

– Последние два года он только ночевал дома и практически не замечал меня. Я думала, что у него другая женщина. Я переживала, я ненавидела всё вокруг, я проклинала всех женщин мира, мне казалось, что в нашей совместной жизни больше ничего не будет. И тут вдруг несколько дней назад всё наладилось, – он пришел с работы и, вместо того, чтобы пойти на кухню к столу, любил меня, как в старые добрые времена. Так странно, – она посмотрела на Марию Давидовна, – что же такого произошло в его жизни, что он вдруг вспомнил обо мне?

– Он любит только вас, – сказала Мария Давидовна.

– Откуда такая уверенность?

– Он мне рассказывал, и всегда говорил с такой любовью в голосе, что я невольно завидовала вам, – не моргнув глазом, соврала доктор Гринберг.

Антонина Ивановна похлопала глазами, открыла рот, словно хотела что-то спросить, и промолчала. Встав со стула, она ушла в палату.

Мария Давидовна вздохнула, подумав, что лучше чуть соврать, чем лишить человека веры в любимого человека. Она не знала, чем Вилентьев занимался в свободное время, – вполне, возможно, что у него был свой скелет в шкафу, но так ли это важно сейчас. Майор в коме, а у его жены должна хотя бы остаться вера в благополучное возвращение мужа с того света.

Антонина Ивановна вышла из палаты и снова села на стул. Она подняла глаза на собеседницу и сказала:

– Он там лежит тихий такой, спокойный. Мне даже кажется, что он просто спит. Я хочу поговорить с ним, но боюсь.

– Чего вы боитесь?

– Боюсь, что начну рассказывать правду.

Мария Давидовна промолчала, понимая, что женщина сейчас сама всё расскажет. Так оно и вышло. Антонина Ивановна сглотнула слюну, вздохнула и стала говорить:

– Я ему изменяю. Уже почти два года. Сначала вроде я это назло ему делала, – не замечаешь меня, вот и получи. Сосед у нас этажом выше, вдовец, стал оказывать мне знаки внимания, ну, я, хоть и не сразу, но ответила на них. Я раньше стройнее была, – Антонина Ивановна похлопала себя по животу, – но, наверное, от переживаний стала больше кушать, пополнела, вот сосед на меня и запал. С худыми женщинами у него ничего не получается. Так он говорит.

Антонина Ивановна помолчала, словно собираясь с мыслями, и продолжила:

– Вот, значит, после того, как Ваня четыре месяца не подходил ко мне, я назло ему и ответила соседу взаимностью. Ваня на работу, а я к этому кобелю на верхний этаж. И вроде понимаю, что делаю нехорошо, не правильно, но когда вечером вижу равнодушный взгляд мужа, то так обидно становится. А потом в привычку вошло. Два-три раза в неделю к соседу хожу, и ничего – ни угрызений совести, ни дурных мыслей. И вроде желанной женщиной себя чувствую. И когда вот так всё устаканилось, вдруг однажды Ваня приходит домой и так страстно и нежно меня любит, что у меня всё перевернулось в душе. Я ведь тоже его люблю!

Антонина Ивановна заплакала. Слезы текли по жирной пористой коже, в глазах застыла тоска, руки судорожно сжимали запястья.

Мария Давидовна обняла женщину за плечи и подумала о своей любви.

В её жизни тоже были моменты, когда в глазах любимого мужчины она видела так много, что счастье казалось таким близким и реальным. Но эти моменты, словно миражи в пустыне, растворились в жарком мареве города, оставив после себя грусть и разочарование.

Пустые надежды и слезы на щеках.