Текст книги "Спартаковские исповеди"

Если мы уж заговорили о тренерах, то у Крутикова и не могло получиться. Истинных старых спартаковцев в команде либо уже не осталось, либо они, как Гиля Хусаинов, перешли в тренерский штаб, либо доигрывали. Того же Осянина Крутиков центральным защитником поставил, а скорость-то уже совсем ушла. А о Гиле болельщикам только и оставалось что вспоминать с ностальгией. Как его любили! Во-первых, маленьких всегда любят. Во-вторых, он был настоящим «пахарем». В-третьих, забивал очень важные мячи. Больше него в 60-е, наверное, болельщик спартаковский никого не любил.

А тут талантами уровня Хусаинова не пахло. Только Ловчев, у которого и со скоростью, и с самоотдачей все по-прежнему было в порядке. Но Крутиков набрал в команду какую-то провинцию из первой и второй лиг. Думал, наверное, что сможет их подготовить, сделать из них игроков сборной. Но в большинстве своем это было не то. А игрок он когда-то действительно был замечательный. Чемпион Европы всетаки.

Почему назначили именно его? Ну это же не мы решаем, а горком партии. А Крутиков был членом КПСС. Я же в партию никогда не вступал. Не было желания.

Сейчас на встречах или турнирах ветеранов здороваемся, общаемся. Да, вылетел «Спартак» с ним, ну, не вышло у него как у тренера. Так спустя столько лет не разговаривать с человеком из-за этого, что ли? Хотя мне не нравилось, что он еще в бытность игроком вел кампанию против Старостина, испытывал к нему неприязнь. И на 76-й год это перенеслось.

Не раз в своей жизни уже после окончания карьеры я пересекался с Олегом Романцевым. Сначала во второй сборной СССР, которую мне по невероятному стечению обстоятельств доверили возглавить. Говорил Симоняну и Валентину Николаеву, чтобы даже не дергались на этот счет, потому что я беспартийный и разведенный, а с такими «вводными» – без шансов. Но каким-то образом они меня все-таки «пробили».

Романцев был у меня капитаном второй сборной. На моих глазах, во время турне по Америке, он заработал травму, которая положила начало его многолетним проблемам со спиной. Минуты за две до конца игры – никого рядом! – он, видимо, просто оступился, и произошло смещение позвонков.

Увезли на «скорой». Когда мы приехали в больницу, Олег лежал на доске без движения – и так до конца поездки. После каждой игры я привозил ему премиальные – 500 долларов, как и всем игравшим. Романцев сначала не хотел брать, потому что, дескать, не участвовал. Но я сказал: «Ты член коллектива, и если бы не "сломался", играл бы обязательно». Может, с тех пор – а было это в 79-м – у нас сложились теплые отношения.

В 96-м я поехал в штабе Романцева на чемпионат Европы в Англию, причем получилось это случайно. У них в делегации переводчиком должен был стать какой-то корреспондент, но он подхватил воспаление легких. А я в тот момент оказался рядом и попросил Иваныча меня взять. Он ответил: «Да с удовольствием!».

В клуб Олег Иванович до поры меня не приглашал, но я бы и не пошел. Поскольку работал в то время в итальянской рекламной фирме. И зарабатывал там 2 тысячи долларов в месяц – в начале 90-х это были фантастические деньги. В Спорткомитете получал двести, и когда пришел к Колоскову и Тукманову писать заявление об уходе, они меня обняли и расцеловали, узнав, сколько буду получать.

А в начале 2000-х произошла странная история. Неожиданно позвонил Романцев. Они в тот момент заканчивали сезон матчем Лиги чемпионов с «Лионом». Олег сказал, что хочет пригласить меня в тренерский штаб, и я сразу ответил – с удовольствием! Отдал трудовую книжку, оформился, работаю помощником, никаких претензий нет.

Вдруг однажды звонит Шикунов и просит зайти в клуб – меня и Юру Дарвина, тренировавшего вратарей. Заходим, а он говорит: «Ребята, принято решение освободить вас из команды». Я спросил, знает ли об этом Иваныч, Шикунов ответил – знает. И я тут же написал заявление по собственному желанию. Словом, как неожиданно меня в «Спартак» взяли, так же неожиданно через девять месяцев и освободили. Это был 2001 год. С Романцевым потом долго не мог пересечься, а когда состыковались, он сказал, что это и для него стало неожиданностью. Стало понятно, что кто-то выше решает подобные вещи, от него уже не все зависит.

Считаю, хорошо, что он помогает Карпину в роли тренераконсультанта. Тренер же всего не увидит. А человек с таким опытом, как Олег, незамыленным взглядом разглядит и объяснит. Мы с Романцевым всегда рады встрече. Кстати, еще при нем клуб мне положил пенсию – 5 800 рублей. Такой она осталась и сейчас.

Нравится ли, как трудится Карпин? Нужно подождать. Симонян закончил в 59-м, в 60-м Старостин сделал его тренером «Спартака», в 61-м была бронза, а в 62-м – золото. Так что такая линия, наверное, правильная. Убрать тренера проще простого, а ему надо дать работать. К тому же процитирую Старостина: «Команда играет хорошо, когда все службы в клубе работают как следует, когда школа дает толковое пополнение, а не для галочки». Николай Петрович смотрел на десятилетия вперед. От тренера, конечно, кое-что зависит, но все он решить не может.

К Федуну отношусь нормально. По-моему, человек вкладывает в клуб не только деньги, но и душу. Когда встречаемся в VIP-ложе в Лужниках, он часто со мной беседует. Спрашивает, как игра. Я отвечаю, что в первом тайме, допустим, было мало прессинга в середине, или не очень быстрый выход из обороны. Он реагирует: да, точно, я тоже так думаю. А если потом говорит то же самое в интервью – то пускай! На здоровье!

Сейчас футбол совсем другой – и атмосфера вокруг него тоже. В 62-м весь двор провожал меня на домашний матч с киевским «Динамо». И советовали они мне… «убить» Лобановского. Даже результат им был неважен – только «убей» этого рыжего гада! И я, заведенный такими напутствиями, уже на пятой минуте «ошпарил» его прилично.

Больше, правда, жестких столкновений не было – он понял, что от меня лучше держаться подальше. Когда они улетали, я подошел к нему и признался в дворовом напутствии. Он только рукой махнул: «Да брось ты, ничего страшного». И мы пожали друг другу руки. Потому что грязно, сзади я никогда не бил.

Вообще, меня ребята со двора на все сборы провожали и говорили: «Попробуй только зазнайся! Мы тебе таких "навешаем", если нос задерешь или играть за "Спартак" плохо будешь!» А учитывая, что за «Спартак», как я уже говорил, болел весь наш двор, эти угрозы могли возыметь действие. И после поражений не самые приятные разговоры во дворе были, никуда от них было не деться. Зато и чувство реальности мы не теряли. Нынешние же ребята после матчей сразу по машинам, за компьютеры… Живое общение исчезло, и как его восстановить – не представляю.

В знаменитом матче в Ташкенте, когда мы при 0:2 выиграли, и с этого начался наш чемпионский рывок, я вышел на замену во втором тайме. 40 градусов, играть невозможно. Но ташкентцы и сами рухнули, хоть и привычные. Спустя несколько лет разговаривал с ними, и они жаловались: «Вам-то что – приехали и уехали, а мы каждый день в этой жаре играем, и привыкнуть к ней невозможно». Мы тогда пересилили себя, Рейнгольд сравнял счет, Хусаинов забил победный. И с тех пор у нас были всего лишь две ничьи.

А в конце сезона произошла занятная история. 9 ноября была последняя игра – с ЦСКА. Киевляне шли на втором месте, отставая на чуть-чуть, и если мы даже играли вничью, то в случае победы Киев становился чемпионом.

Перед игрой встречаемся с Альбертом Шестерневым. Я ему:

– Алик, неужели вы будете биться? Это считай, что вы за Киев сыграете.

– Конечно, лучше, чтобы вы выиграли!

– А нам надо выигрывать.

– Получится так получится, ничего отдавать мы не будем. Единственное, если вы выиграете, и Старостин пойдет квартиры получать – может он и за меня словечко замолвить?

Потом была нормальная игра, никакого «договорняка», и Шестернев выглядел отлично. Выиграли с трудом, 1:0, Коля Осянин забил.

Еще одна замечательная история связана у меня с Яшиным. Незадолго до того Бесков впервые взял меня в первую сборную – тогда я был в олимпийской. После тренировок принято было оставаться и «подтягивать» слабые места. А я пробивал Леве пенальти. Куда он «по заказу» просил, туда и бил. Штук 20 после каждой тренировки.

И вот «Спартак» играет с «Динамо» в полуфинале Кубка. Рейнгольда сбивают, причем до штрафной, сантиметров на 80 точно, а может, и на метр. Судья дает пенальти. Правда, мы к тому времени уже вели – 1:0, Амбарцумян забил. 103 тысячи народу на трибуне. Понимал ли я, что пенальти «липовый»? Понимал, конечно. Но говорить ничего не стал и отказываться бить – тоже. В результате мы и «Динамо» тогда прошли, а в финале – «Шахтер». И Кубок выиграли.

Обычно пенальти у нас Севидов бил. Разводил мяч и любого вратаря по разным углам, но в тот момент Юрка был дисквалифицирован. И я предложил свою кандидатуру. А мы тогда в «Спартаке» вывели правило, согласно которому пенальти бьют холостяки. Считалось, что у них более устойчивая психика – если не забьешь, жена пилить не будет.

Ставлю мяч на «точку». А перед тем в 63-м году Яшин «Золотой мяч» получил, но мы с ним на «ты» были, он меня звал «молодой». У меня мелькает мысль: передо мной – лучший вратарь мира, а я кто такой? Начинающий защитник. Ну не забью – что с меня взять?

Разбегаюсь – и показываю, что буду бить в правый нижний, а в последний момент как завернул в левый верхний! А Яшин кинулся туда, куда я вначале показал – поверил, что туда и буду бить. Он-то думал, что я простачок, как на тренировке сборной – куда показал, туда и пробью. И, когда Яшин завалился в другой угол, у меня вырвалось: «Куда ж ты, Вася?»

Почему «Вася»? А тогда песня была популярная – «Мой Вася», и мы друг другу часто говорили: «Вася, ты куда?» Лев Иванович, конечно, разозлился. Во-первых, пенальти незаслуженный, плюс еще я «накормил» его, отправив мяч в другой угол. Яшин выбил мяч в направлении нас, но попал не в меня, а в Рожкова.

Потом встретились в сборной, и я ему осторожно: «Лева, ты на меня не обижаешься?» – «Да ну брось, все, проехали! Проиграли так проиграли».

История с Севидовым – кошмар какой-то. Нашел же кого сбить – академика Рябчикова, разработчика топлива для ракет! В нашем доме на Савеловском жил Леша Корнеев, а его двоюродный брат работал таксистом. Сижу дома, и вдруг прибегает жена этого парня и говорит: «Геша, езжай скорее в центральное ГАИ – Севид человека сбил!»

Я не поверил, сказал: «Таня, знаешь, сколько раз меня уже за изнасилование "сажали"? Это все слухи». Но она сказала, что муж только что приехал и сам видел, как на Котельнической все это произошло. Поехал на проспект Мира и только подъезжаю, как Юрок выходит. Лицо чуть в крови, видимо, стеклом поцарапало. Сказал, что сбил человека – ехал быстро, а тот стал метаться туда-сюда.

Составив протокол, его отпустили, взяв подписку о невыезде, и он на тренировку в Тарасовку поехал. Суд был в феврале или марте. Мы не знали, какую шишку он сбил, нам только потом сказали. Судьба.

Как-то ехал в аэропорт Внуково, меня тормозит лейтенант милиции и просит по пути подвезти. Говорит, что ему знакомо мое лицо – не футболист ли? Он рассказал, что его друг был охранником этого Рябчикова, и после аварии его сразу же разжаловали из капитанов в рядовые и выгнали с работы. Бывают же совпадения…

Тот милиционер рассказал мне, что академик пошел в кинотеатр «Ударник» с охранником, а после кино сказал, что прокатится на кораблике. «Чайку» отпустил и прокатился. Охранник был с ним, перешел улицу нормально, а тот стал метаться. Я на суде присутствовал, тяжко было. Присутствовал только на одном заседании, потом уехал в Самарканд на сборы и из телеграммы от знакомых узнал, что дали Юрке десять лет общего режима… нет, строгого. В итоге отсидел меньше, отпустили.

Мы с ним не переписывались. Старостин всем нам сказал: «Не рекомендую ни посылки отправлять, ни письма, а то можете лишиться выезда». Время-то было советское, и дело чуть ли не политическое – государственный человек погиб. Общаться начали сразу после того, как он вышел. Севидов понимал ситуацию и ни на кого обиду не держал.

Вскоре после случившегося с Юрой убрали Симоняна со Старостиным. Авария случилась в октябре, а сняли их в конце сезона. Для них это стало шоком, они не ожидали. Вызвали куда надо и предложили написать заявление по собственному желанию.

Как мне в 71-м удалось забить на последней минуте в финале Кубка с ростовским СКА – отдельная история. Мне 29 лет, отправляю первую жену с сестрой на курорт в Палангу. И один готовлюсь к матчу. Со стопроцентной концентрацией, ни грамма! Сижу вечером под иконами, которые были у меня на старой квартире, и думаю: 29 уже, надо какой-то яркий след в футболе оставить.

Обычно я на все игры ездил на машине из Тарасовки. Симонян, помню, только мне и Маслаченко разрешал на автомобилях до Лужников добираться. А тут решил поехать, как все, на электричке. Наступает день игры, подхожу к кассам, покупаю за два рубля билет. Смотрю, на перроне стоят и ждут поезда несколько наших молодых ребят, и все трясутся. У одного от страха синяя морда, у другого – красная. Подхожу и спрашиваю: «Вы чего?»

Они: «Нет, нет, ничего!» – «Я же вижу, что с вами что-то не то. Вы же едете в футбол играть, любимым делом заниматься. Чего боитесь? Сыграете как умеете». – «Да нет, все в порядке!» Тогда я им сказал: «Ну, если надо будет, я сегодня все решу».

Как будто провидение какое-то! Идет последняя минута, мы проигрываем – 1:2. А дополнительного времени еще не было – в случае ничьей переигровка. Я играл защитника, и вдруг мне как будто голос сверху: «Ты же обещал ребятам!» Пошел вабанк. Вбросил аут, получил мяч обратно от Силагадзе – и как ударил со злостью в ближний угол! Это была чистая «пенка» вратаря, Левы Кудасова. На следующий день переигровку 1:0 выиграли. Тоже я бил по воротам, голкипер парировал, и Киселев добил мяч в сетку. Так и выиграли Кубок.

Еще один запоминающийся гол я забил в 69-м. Какая у нас была чемпионская команда! Мы же киевское «Динамо», три года подряд перед тем бравшее золото, оба раза в том году «завалили». Великого тренера Маслова обыграли. В Москве 2:1 выиграли – и победный гол на моем счету. Мне он нравится даже больше, чем тот, что Ростову забил. Там стой вратарь нормально – и нет гола, и нет моей славы. А тут действительно Осянин с Хусаиновым здорово разыграли, вывели меня один на один, и я разобрался.

А в ответном матче самые знаменитые моменты – это, конечно, победный гол Осянина и то, как Кавазашвили два штрафных от Серебрянникова выловил. Анзор сказал, что главное для него – видеть момент удара. Метр до линии штрафной, мы становимся в «стенку», оглядываемся и делаем небольшой зазор между двумя частями «стенки», чтобы вратарь видел момент удара. Кавазашвили в красивом прыжке тащит мяч из «девятки», и тут судья заставляет перебить удар, потому что Серебрянников ударил без свистка! Второй раз он пробил уже в другую «девятку» – и вновь Анзор вытащил. После чего стало ясно, что Киев нас не обыграет. У нас сложилась тенденция – приходит новый вратарь, и «Спартак» становится чемпионом. Так было в 62-м с Маслаченко, в 69-м с Кавазашвили…

…Почему мы девять лет уже не можем вернуть себе чемпионский титул? Много причин. Другие команды усиливаются. В какие-то сезоны в квалификации тренера уступали. Нет такого лидера, каким был Дима Аленичев, с которым мы хорошо знакомы. Были даже вместе на съемках фильма, в грязи в футбол играли, а кино вроде бы так и не вышло.

А еще, чтобы стать чемпионами на поле, надо быть чемпионами везде – и по приобретениям, и по зарплатам. До этого нам сейчас далеко.

Но нельзя говорить, что, кроме названия, у «Спартака» ничего не осталось. Хотя, конечно, играть нужно лучше. И нынешняя команда – еще не настоящая, не чемпионская. Когда станет чемпионом, тогда это и будет настоящий «Спартак». Вот только когда это произойдет? Как сказал классик: «Печально я гляжу на наше поколенье»…

Глава 5
Анатолий Крутиков: «После вылета из высшей лиги год не выходил на улицу»

Не поговорить с Крутиковым для такой книги я права не имел. Знаменитый спартаковский защитник, игрок сборной СССР, выигравшей в 60-м году первый в истории чемпионат (тогда – Кубок) Европы, стал тем самым тренером, с которым «Спартак» единственный раз в истории вылетел из высшей лиги. На одной чаше весов – громадный успех, на другой – беспрецедентный провал. Как это могло произойти, чувствует ли человек себя виноватым, и если да, то в чем? Вопросов было – миллион.

Проблема была в том, что Анатолий Федорович – человек довольно замкнутый, интервью давать не любитель. Плюс к тому у него, 77-летнего, множество болезней. И некоторые из них не на шутку разыгрались в начале осени, после возвращения с дачи. В первый момент к идее разговора он отнесся с интересом, но потом захворал. Причем боли были такими сильными, что ни о какой беседе и речи быть не могло. Он и ходить-то толком не мог…

Я готов был ждать столько, сколько требуется. Периодически звонил его жене Людмиле Николаевне – и однажды услышал: «Сегодня были у врача. После укола и боли у Анатолия Федоровича отступили, и настроение поднялось. Приезжайте!» Вскоре я был у него на Семеновской.

Это было одно из самых необычных интервью в моей жизни. Потому что прошло оно в форме диалога родных людей – мужа и жены. Людмила Николаевна дополняла рассказ Анатолия Федоровича, порой высказывала свою версию, Крутиков начинал с ней спорить… И все это было искреннее и настоящее.

Подумать только: жена говорит о том, что Николая Старостина от команды отодвинули профсоюзы, а муж возражает – нет, мол, Люся, это была моя собственная инициатива. Хотя уж что было бы легче, чем после провального результата списать одно из самых спорных своих решений на безымянных профсоюзных деятелей. Кто бы проверил?

Видно, что Крутиков своих убеждений придерживается до конца и не хочет прятаться ни за чьи спины. За одно это он заслуживает уважения. А начал я беседу с вопроса: «У вас в жизни были высшая и низшая точка – победа в Кубке Европы и вылет в первую лигу. Если бы вам предложили, чтобы в вашей жизни не было ни того, ни другого – согласились бы?»

Анатолий Федорович (далее – А. Ф.): – Нет. Все это – часть моей жизни. Кто живет без ошибок? Правда, бывают ошибки, зависящие от тебя, а случается, что кто-то помогает ошибиться. Со мной, считаю, произошло последнее, но говорить об этом не хочу…

Людмила Николаевна (далее – Л. Н.): – А если говорить о финале Кубка Европы против югославов, то его Толя помнит смутно – все-таки полвека назад это было. Недавно, говорят, по телевизору его показывали (по «НТВ-плюс» матч был показан впервые в истории нашего телевидения: даже в прямом эфире был только радиорепортаж. – Прим. И. Р.). Но никто нам об этом не сообщил. Или мы на даче были?

Правда, даже если бы и сообщили, что толку – спутниковой «тарелки» у нас нет. А ведь Толя очень хотел бы тот матч увидеть. Помнишь, ты вспоминал, как еще до Вити Понедельника мог забить золотой гол в дополнительное время? Давай, напрягись!

А. Ф.: Да, еще писали, что я ударил в «девятку», а вратарь блестяще сыграл и взял мяч. Но я сейчас и половины тех событий не помню. Празднеств особых не было. Сейчас было бы столько шума, а тогда все восприняли как должное. А заплатили за золото, кажется, по сто долларов.

Иногда вот с женой просматриваем энциклопедию «Спартака». Прочитаем о каком-то матче – и что-то вспоминается. Скажем, что спартаковцев в том финале Кубка Европы всего двое было – Нетто да я.

Л. Н.: – А Масленкина разве не было?

А. Ф.: – Нет, Люся, не было.

Л. Н.: – Часто садимся вечерами – и говорим о футболе, которому отдана вся наша жизнь. Мы ведь с Анатолием Федоровичем 55 лет женаты. А знакомы вообще с детства – в одном месте жили. Еще когда он за «Химик», заводскую команду дорогомиловского химкомбината, в начале 50-х играл, я через Москву-реку бегала смотреть!

Как-то вспоминали «Спартак» конца 50-х, в который Толя пришел. Они года с 55-го одним и тем же составом играли. И, когда муж оказался в команде, были все друг другу как родные. У них даже споров уже никаких не было! Если Нетто что-то сказал – возразить никто не мог.

А. Ф.: – Это считалось как должное – такой был у Нетто авторитет. Правда, когда я получал мяч от вратаря и делал длинные переводы на Татушина или Исаева, он говорил мне: «Куда отдаешь? Они играть не умеют!» Я ушам не верил: ведь эти люди – олимпийские чемпионы!

На меня Нетто с определенного момента не кричал. Когда однажды перевел мяч Татушину, он что-то грубоватое сказал, поскольку по привычке времен ЦСКА я использовал длинные передачи, а капитан «Спартака» признавал только короткий пас. Но я достаточно быстро перестроился.

А тогда ответил Нетто: «Я же тебе часто отдаю мячи. А если будешь так на меня шуметь – больше не отдам». С этого момента – как отрезало. Больше всего Нетто боялись двое – Ильин и потом Хусаинов, они ему вообще не отвечали. А может, просто молчаливыми по характеру были. Я же совсем другой был. Меня боялись все, даже жена.

Л. Н.: – Сосед по даче боялся к нам приходить, потому что ему сказали, что Толя не выпивает, и вообще он сердитый и может послать куда подальше. Даже в деревне, где нравы простые, его считали суровым. Но все дело в том, что он моментально ложь чувствует, даже мелкую. Я за всю жизнь ни разу не смогла его обмануть. Поэтому, наверное, его и боялись.

А. Ф.: – Есть у меня на это дело чутье. Считаю себя справедливым. Никогда плохого не скажу о человеке зазря. Но если чувствую, что должен сказать правду – скрывать не буду. Зачем себя и других обманывать? И в «Спартаке», кстати, ребята это оценили. Я не принадлежал к их поколению, они были старше, но приняли меня по-дружески, не отчужденно. Сразу же стал членом команды.

Дружным тот «Спартак» был просто удивительно! И даже до сих пор Исаев и Ильин всегда сидят на каких-то событиях рядом, идут вместе. Обязательно встречаются в метро – один другого ждет. Симоняна на машине отвезут и привезут, а мыто все идем в метро, хромаем…

Хотя было у меня одно опасение, как меня в «Спартаке» примут. Играя в ЦСКА против Бориса Татушина, я однажды не сдержался и дал ему за его хитрости на поле пинка под зад. И сам ушел с поля, не дожидаясь удаления. Дисквалификация, думал, будет серьезная – спартаковцы-то перед тем как раз стали олимпийскими чемпионами. То есть Татушин – звезда, а я – мартышка.

Одним из тренеров у нас был Всеволод Бобров. И вот он приходит на тренировку и говорит: «Ну ты, лохматый, оправдали тебя!» Меня все Лохматым звали, потому что у меня были густые волосы. Ни одной игры не дали! И это было справедливо, поскольку маленький Татушин подставлялся под меня, крупного. Чем и разозлил.

Но когда я пришел в «Спартак», Татушин как раз из него ушел – в Кишинев. Когда мы играли там, он улучил момент и сказал: «Пожалуйста, не подключайся!» Он уже не мог тогда за мной гоняться.

Л. Н.: – Друг в «Спартаке» всегда один был – Гиля Хусаинов. Толя ведь в команде особо не общался, всегда в семье был. И так везде – никаких знакомств полезных не заводил. Сейчас думаю: надо бы по медицинским делам к кому-нибудь обратиться, а не к кому. Потому что мы всегда вели замкнутый образ жизни.

Утром он уезжал на тренировку, а я делала что-то по хозяйству. К обеду возвращался – а он любил, чтобы все было горячим. И в Тарасовке повара были в курсе, что ему теплое нельзя давать, а только прямо с огня. Меня тоже выдрессировал, причем ни минуты не любил ждать. Чувствую, вот-вот должен подъехать, подхожу на кухне к окну и смотрю на дорогу. Только выходит из-за угла дома – зажигаю газ. Он ест, ложится на софу, кладет подушки под ноги – и до отъезда на следующую тренировку. Мы с дочкой ему даже оценки за игры ставили. В шутку, конечно – как он мог всерьез относиться к нашим оценкам?

А. Ф.: – Да, время я дома проводил. А летом – в деревне, куда семья переезжала. Заканчивалась игра, я садился на «Москвич» и дул в деревню – к детям, жене, бабкам… Бывало, попросишь у Симоняна или Гуляева пару деньков, чтобы отдохнуть – и опять за работу. О том, чтобы друзей влиятельных находить, никогда не думал. Может, не прав был?

А с Гилей мы всегда дружили. Потом я и в Нальчик его пригласил тренером, и в «Спартак». И когда стал директором детской спортивной школы в Подмосковье – тоже. Он и капитаном «Спартака» стал после меня. Команда меня выбрала, но когда я надевал эту повязку, становился скован в игре. Пришел к Симоняну и сказал: все, больше я не капитан. Тот просил не волноваться, но я знал, что это бесполезно.

А Гиле, этому татарчонку, понравилось! Он был очень добрый, но у всех этих коротышек всегда слабость такая: они хотят больше и больше. Не знаю, как у него командовать получалось, но его все очень уважали. Не было такого человека, который бы к нему плохо относился. Если к нему за чем-то обращались – никому не отказывал. Столько помогал всем – достать что-то, привезти…

И музыку очень любил. У него куча пластинок была, и в поездки он всегда брал маленький магнитофон. Мы с ним на выездах вдвоем постоянно время проводили – так он то и дело звал какую-то новую музыку послушать. А мне медведь на ухо наступил. Он обожал джаз и блюз, часами мог их слушать. И даже собачку свою назвал Джазиком. Как его жаль, Гилю покойного…

Л. Н.: – Толя, хоть и чемпион Европы, за сборную всего девять матчей сыграл. Когда он уже за ветеранов бегал, Гавриил Качалин его увидел и сказал: «Толя, ты явно недоиграл свое!» Он ответил: «Так вы же и не дали!» Не взял его в сборную на чемпионат Европы в 64-м, когда муж был в самом соку. Наверное, все из-за характера Анатолия Федоровича.

А. Ф.: – Я за свою откровенность в ЦСКА еще пострадал. Из нападения, где начинал, тренер Пинаичев перевел меня в защиту, и я там уже привык играть. Когда вместо него вернулся Аркадьев, в ЦСКА с нападающими была проблема. А быстрее меня в команде никто не бегал. Мы поехали на матч в Австрию, Аркадьев поставил меня слева в атаке и я, хоть и не забил, сыграл хорошо. Газеты назвали меня «метеором». Я понемецки не читал, но тренер показал мне эту газету. И сказал, что теперь буду играть левым крайним.

Я ответил: «Борис Андреевич, буду играть только левого защитника». А поскольку к тому моменту уже был офицером, со мной церемониться не стали и отправили во Львов, в команду Дома офицеров. Тренером был знаменитый вратарь Владимир Никаноров, с которым мы были знакомы по ЦСКА, где он в дубле заканчивал, а я – начинал.

Он увидел меня: «Толя, ты что здесь делаешь?» Я объяснил ситуацию. Спрашивает: «И чего ты хочешь?» – «Меня приглашают "Торпедо" и "Спартак". В Москве и отец с матерью, и жена с дочерью. Зачем мне их всех сюда тащить?» Тогда Никаноров пошел к начальнику округа генералу Бабаджаняну, и тот отправил меня в Москву. А Старостин потом вопрос с переходом решил. Но если бы не Никаноров, может, так бы никуда из армейской системы и не ушел.

Через год, когда уже играл за «Спартак», а Аркадьев был тренером олимпийской сборной, он меня туда взял. Причем из ЦСКА там не было ни одного игрока. Я это к тому, что даже великие тренеры могут ошибаться.

Л. Н.: – Толю за его стиль игры – с постоянными подключениями к атакам – все тренеры старшего поколения ругали и называли авантюристом. И Аркадьев, и Качалин считали, что он самовольничает. А он всегда назад успевал вернуться – так бегал!

А. Ф.: – Методик-то зарубежных наши тренеры тогда не знали – не то что сейчас! Гуляев в «Спартаке» не ругал и не хвалил, а просто за мной наблюдал. И когда ему говорили: «Ты что в команду афериста взял?» – молчал. А на следующий год я забил пять или шесть мячей. Когда уже при Симоняне Юра Севидов у нас был лучшим бомбардиром, он всегда говорил: «Если бы не Толя, разве я бы столько забил?» Я Юре на дальнюю штангу передачи как на блюдечке отдавал!

Л. Н.: – Когда он шел в атаку, стадион просто ревел! Каждый раз болельщики чего-то ждали.

А. Ф.: – А когда я закончил, Женя Ловчев на моем месте продолжил так же играть. Но тут еще важно, что Симонян такие подключения поощрял. Кстати, ни у одного из спартаковцев нескольких поколений тренером не получилось стать, кроме него. Хотя пробовали все.

Он был моложе тренеров предыдущего поколения, не был зашорен на старых схемах и понимал, что если у игрока есть запас энергии, то нужно ему дать ее выплеснуть.

Л. Н.: – А энергии у Толи тогда много было! Он ведь очень спортивным парнем рос. После войны все занимались спортом, а жили мы на Ленинских горах, то есть зимой на лыжах гоняли все время.

А. Ф.: – А еще я бокс любил. Даже сейчас, если показывают Кличко или еще кого-то, меня от телевизора оторвать невозможно. Футбол, кстати, в детстве нравился меньше, чем лыжи и бокс. Симпатично было «Торпедо» – но не сказать, что я сходил от него с ума.

А заниматься футболом стал случайно. Напротив Ленинских гор был стадион «Химик», и я как-то пришел туда с товарищем. И у них в команде не хватило игрока. Поставили с левого края – и я два гола забил. После этого уже не отпустили. Играл за юношескую, молодежную команду химкомбината, а потом взрослую в класс «Б» взяли. Там меня ЦСКА и присмотрел.

А. Ф.: – Почему пошел в «Спартак», а не в «Торпедо», хотя в детстве болел за торпедовцев? Игра спартаковская больше нравилась. Условий-то особых «Спартак» не предлагал – зарплата была 1200 рублей дореформенными. А вот к «Динамо» всегда негативно относился.

«Спартак» просто мне быстрее сделал предложение. Я уже дал добро, и слово свое взять назад не мог. В «Торпедо» тогда был знаменитый тренер Виктор Маслов, но он немного опоздал. И еще кое-что повлияло на мой выбор – в «Торпедо» обстановка была страшная. В том смысле, что Эдик Стрельцов и компания были любителями поддать, а я – ни-ни. В «Спартаке» же народ собрался солидный – Симонян, Сальников… Если честно, большей частью даже из-за этого решил пойти в «Спартак», побоявшись, что в «Торпедо» собьют с пути истинного. Хотя в ЦСКА же не сбили! А там – пили. Ох как пили! Но те же Демин, Бобров выходили и забивали. Закон был такой: если пьешь, то иди и играй как следует.

Л. Н.: – Когда Толя в ЦСКА пришел, послевоенное поколение игроков любило это дело. Однажды после сезона пришли под градусом к нам домой. Открываю дверь, и целая гвардия вваливается: Демин, полузащитник Саша Петров, которого Толя очень любил… А у нас только дочь родилась, ей три месяца, я вся в заботах – жили-то мы в одной комнате. Вошли – и тут же стали смеяться надо мной, поскольку у меня на ногах были Толины кеды (а у него самого – тапочки). Саша заявил: «Ну понятно, почему нам тренироваться не в чем!» Но я не злилась – все это по-доброму было. Раньше народ вообще более доброжелательный был.