Текст книги "Королевство Саудовская Аравия. История страны, народа и правящей династии Аль Са’уд"

Город Эль-Хуфуф, повествует Пелгрэв, с населением в 24 тыс. человек, имел в то время три квартала: Кут, Рифийа’ и На’зар. Самым живописным из них он называет Кут, с крепостью, возведенной еще во времена владычества в Северо-Восточной Аравии карматов (слово «кут» в речи арабов Аравии значит «небольшая крепостца»). Рифийа’ славилась известным на всю Аравию рынком Кайсарийа. На нем торговали оружием и ювелирными изделиями, жемчугом с бахрейнских островов, тканями из Персии и Индии. Там располагалось бесчисленное количество лавок с овощами и фруктами, финиками и сушеной саранчой. Арабы, делится своими впечатлениями Пелгрэв, бродя по рынку, щелкали ее, как семечки.

Ведя речь о «густонаселенном Катифе», городе «грязном, – по выражению путешественника, – и заплесневелом», с руинированными оградительными стенами и сторожевыми башнями, он высказывает мнение, что жители Эль-Катифа были зримым отражением истории этого края, где оставили глубокий след древние народы-завоеватели – ассирийцы и персы.

Интересные заметки в записках Пелгрэва посвящены женщинам Аравии. Оценивает он их, как пишет, по его «градуснику красоты» – с помощью выстроенной им на основе собственных наблюдений «многоступенчатой шкалы привлекательности аравитянок». Низшую ступень на этой шкале (ту, что на «градуснике у нуля», или – в лучшем случае – «у единицы») он отдает бедуинкам. «Градусом выше» ставит «женский пол Неджда». Над ними размещает «уроженок Джабаль Шаммара». Отметку в «5 и 6 градусов» закрепляет за «красавицами Эль-Хасы»; а показатель в «7 градусов» – за «стройными жительницами Катара». Самым высоким «градусом красоты» Пелгрэв венчает «дочерей Евы из Омана» (44).

В прежние времена, когда муж покидал жилище, отправляясь по делам, либо в поход, женщина надевала на него оружие. Когда же он возвращался домой, то, сняв с него щит и пояс с мечом, подавала ему сосуд с водой. Делала это, хотя и в соответствии с традицией, но исключительно по доброй воле. Женщина, недовольная поведением мужа, выражала это не словами, что у аравийцев не принято, а действиями, в том числе уклонением от описанного выше повседневного церемониала проводов и встреч мужа. Мужчина понимал, что допустил ошибку, что чем-то обидел жену, и делал все возможное, чтобы «восстановить радушие женщины» (45).

Женщину в Аравии – с рождения и до смерти – величают дочерью своего отца, добавляя эти слова к ее имени (Фатима бинт Мухаммад, к примеру). Когда в разговоре даже с родным и близким ему человеком араб Аравии ведет речь о своей жене, то имени ее не называет. Вместо этого говорит: дочь такого-то, либо «мать моей семьи» (умм усрати).

Немало хлопот эмиру Файсалу в период его второго правления доставило племя бану ‘аджман, отодвинувшееся из Наджрана и перекочевавшее в дайру (место обитания) племени бану халид. В 1845 г. верховный вождь этого племени шейх Фалах ибн Хислайн предпринял у Дахны набег на караван, доставлявший паломников, в том числе персов и бахрейнцев, из Эль-Хуфуфа в Мекку, и ограбил его. Тем самым он нанес удар не только по престижу эмира Файсала, но и по одному из источников его доходов, заключавшемуся в перевозке паломников. Эмир Файсал на это отреагировал жестко – организовал военный поход против ‘аджманитов (ноябрь 1845 г.), и наголову разбил их. Шейх Ибн Хислайн бежал. Но в 1846 г. вновь «нарушил тишину» в Восточной провинции, за что и поплатился. Угодил в засаду, был схвачен, доставлен в цепях в Эль-Хуфуф и прилюдно казнен – на центральной площади города. Племя возглавил его сын. Вместе со сторейшинами семейно-родовых кланов племени бану ‘аджман он присягнул на верность эмиру Файсалу.

Сложными оставались отношения эмира Файсала с Хиджазом. В конце 1846 г. шариф Мухаммад ибн ‘Аун, воспользовавшись волнениями в Эль-Касиме и рассчитывая на помощь касимцев в его схватке с эмиром Файсалом, совершил военный поход в Неджд. Весной 1847 г. подошел к Эль-Касиму. Силы сторон оказались равными, и схлестки не произошло. Эмир Файсал не исключал того, что вслед за вторжением хиджазцев в Неджд туда могли войти и турки, и потому открытого столкновения с тарифом, хотя и был уже к нему готов, постарался избежать. Послал тарифу «подарок», а фактически, как отмечает А. М. Васильев, ссылаясь на Лоримера, – «разовую дань», деньгами (в размере 10 тыс. риалов), лошадьми и верблюдами (46).

Надо сказать, что после ухода хиджазцев из Эль-Касима полный контроль над этой восточной провинцией эмир Файсал установить так и не смог. Там располагалось около 20 городов и поселений. Бурайда, один из крупнейших мегаполисов Эль-Касима, «жившая главным образом торговлей верблюдами и караванным извозом», насчитывала 10 тыс. жителей, а ‘Унайза – 18–20 тыс. человек. В Бурайде главенствовал семейно-родовой клан Аль ‘Ал ай ан, а в ‘Унайзе – клан Аль Замиль (47).

«Успокоив Эль-Касим», как сообщают хронисты, «усмирив ‘аджманитов и наведя тишину и порядок в южных провинциях Неджда», эмир Файсал столкнулся с еще одной острой проблемой – вновь разгоревшейся враждой между Эль-Касимом и Джабаль Шаммаром. Дело обстояло так. На набег жителей ‘Унайзы на богатый торговый караван шаммаров, те ответили наскоком на ‘Унайзу. Увели крупное стадо домашних животных, и даже захватили в плен и казнили эмира ‘Унайзы Ибн Замиля. Руководил этим набегом шаммаров на ‘Унайзу шейх ‘Убайд, брат правителя Джабаль Шаммара. Возвращаясь в Хаи ль, шейх ‘Убайд подверг грабежу и несколько становищ в землях племени бану ‘аназа, состоявшем в союзе с Эль-Касимом.

Ибн Рашид, правитель Джабаль Шаммара, поддерживавший дружеские отношения с эмиром Файсалом, смог умиротворить повелителя Неджда и недопустить между ними разлада. Хотя Ибн Рашид и признавал себя вассалом эмира Файсала, дела в Джабаль Шаммаре вел самостоятельно, пользовался широкой автономией. Семейства Ибн Рашида и эмира Файсала, помимо того, что их связывали проверенные временем узы дружбы, еще и породнились. Шейх ‘Абд Аллах, старший сын эмира Файсала, взял в жены дочь Ибн Рашида, а Тал ал, сын правителя Хаиля, – дочь эмира Файсала. Пока ‘Абд Аллах ибн Рашид был жив, пишет в своем сочинении «История Саудовской Аравии» А. М. Васильев, отношения Хаиля с Эр-Риядом оставались дружественными (48).

Хаиль, главный город Джабаль Шаммара, рассказывает в своем увлекательном «Путешествии по Средней и Восточной Аравии» известный исследователь «Острова арабов» Дж. Пелгрэв, принадлежал вначале роду ‘Али из племени бану тамим. Борьбу с ним за власть начал ‘Абд Аллах ибн ‘Али Аль Рашид из рода Джа’фар, «молодой, предприимчивый вождь» одного из колен племени бану таййи (написание этого племени в ряде других источников – ал-та’и).

Из «Книги об идолах» Хишама ибн Мухаммада ал-Калби следует, что племя бану таййи, мигрировавшее в Северную Аравию, облюбовало там одно из мест в горном районе к югу от Нефуда. Родом из этого племени именитый арабский поэт Хатим ат-Та’и (ум. 578), прославившийся на всю Аравию еще и своим добросердечием и добродушием. О его «подвигах щедрости», как отзывались о добрых деяниях Хатима соплеменники, слагались легенды. «Щедрее, чем Хатим», скажет и в наши дни аравиец о человеке гостеприимном и отзывчивом. К этому племени принадлежал и воин-поэт Зайд ибн Мухалхил, прозванный в народе Зайдом лошадником (Зайд ал-Хайл). И все потому, что владел он крупным поголовьем лошадей чистой арабской породы. Но поскольку человеком слыл добрым и отзывчивым, то Пророк Мухаммад дал ему новое прозвище – Зайд ал-‘Хайр (Зайд добродетельный); созвучное, как видим, с прежним, но по смыслу совершенно отличное (49). К племени бану таййи историки прошлого относят и предков крупного североаравийского племени джабаль шаммаров. Во II в. н. э. они отодвинулись из Йемена в Верхнюю Аравию и заселили северное плато Неджда (район у гор-близнецов ‘Аджа и Салма), потеснив оттуда племена бану ас ад и бану тамим (50).

Потерпев неудачу в схватке с родом ‘Али (события эти имели место в 1818–1820 гг.), род Рашидитов город покинул. Передвигаясь по пустыне, подвергся нападению бедуинов из племени бану ‘аназа, «последовательных, – по выражению Дж. Пелгрэва, – врагов шаммаров». Перебили всех. ‘Абд Аллах, тяжелораненый, выжил чудом. Проезжавший мимо торговец из Дамаска обратил внимание на то, что на кровоточившие раны одного из мужчин, лежавшего на месте присшедшей схлестки (им был ‘Абд Аллах), кружившая вокруг него саранча, бросала «крыльями и лапками», горячий песок; и этот «медицинский пластырь пустыни» чудесным образом останавливал кровь. В то же самое время птицы, похожие на куропаток, защищали его своими крыльями от лучей палящего солнца. Увиденное им торговец счел знаком-предзнаменованием «необыкновенной будущности» этого человека; подобрал его, перевязал и увез с собой в Дамаск.

‘Абд Аллах ибн Рашид выздоровел, окреп и вернулся в Аравию. Добрался до Внутреннего Неджда, и предложил свои услуги – «в качестве наемного воина» – шейху Турки из рода Аль Са’уд. В то время, сообщают хронисты, эмир Турки активно занимался восстановлением удела своего отца, разрушенного вторжением в Неджд египтян; отвоевывал, одну за другой, провинции, находившиеся прежде под владычеством ваххабитов. Проявив мужество и отвагу, обратил на себя внимание эмира Турки. И он поставил его во главе крупного племенного ополчения, принимавшего участие в походе на Эль-Хасу, «богатую провинцию», также принадлежавшую в свое время «недждской короне». Возглавлял экспедицию шейх Файсал, сын эмира Турки.

Во время этого похода шейх Файсал, как уже упоминалось выше, и получил известие о том, что его отец убит. Говорят, что именно ‘Абд Аллах ибн Рашид посоветовал шейху Файсалу срочно прервать кампанию и, неожиданно напав на Эр-Рияд, вернуть законно принадлежащий ему трон. Что Файсал и сделал. Город взял без боя. Ворота ему отворили сами горожане.

Мишари ибн ‘Абд ар-Рахман, племянник эмира Турки, организовавший его убийство и учинивший смуту, укрылся вместе со своими сторонниками во дворце-форте, оснащенном артиллерийскими орудиями и окруженном мощными крепостными стенами. Большой запас продовольствия и воды, имевшийся там, позволял им выдержать длительную осаду. По истечении 20 дней безуспешных попыток овладеть дворцом-фортом ‘Абд Аллах ибн Рашид с двумя воинами попробовал под покровом ночи разыскать какое-нибудь плохо защищенное место в оборонительной стене и пробраться вовнутрь «логова мятежников». В одном из окон дворцовой стены увидел свет, случайно. Бросил в него камень. В старике, показавшем оттуда голову, узнал слугу отца шейха Файсала. По веревке, сброшенной им, Ибн Рашид и два сопровождавших его воина взобрались наверх, и проникли во дворец. Старик подвел их к комнате, где отдыхал бунтарь Мишари. Взломав дверь, они ворвались в его покои и в завязавшейся схватке ‘Абд Аллах ибн Рашид собственноручно сразил Мишари. Отрубив ему голову и убедившись, выйдя в освещенный лампой коридор, что это именно тот, за кем он пришел, ‘Абд Аллах высунулся из окна, подозвал находившихся неподалеку всадников из пикета Файсала, бросил им голову Мишари и приказал, чтобы отряд их немедленно выдвинулся к входным воротам форта-дворца. Хотя сторонники Мишари, узнав о гибели своего предводителя, оружие и сложили, всех их порешили – «поставили на мечи».

В благодарность за возвращение трона шейх Файсал, став эмиром Неджда, назначил ‘Абд Аллаха ибн Рашида правителем провинции Джабаль Шаммар, земель потомков Кедара, одного из 12 сыновей Исма’ила, прародителя 60 племен Северной Аравии. Наделил ‘Абд Аллаха правом наследования власти его потомками и «чеканки собственной монеты». Так ‘Абд Аллах ибн Рашид победоносно и возвратился в Хаиль. Род ‘Али, некогда изгнавший из Хаиля семейно-родовой клан Рашидитов, бежал в Эль-Касим. Акт отмщения этому роду ‘Абд Аллах ибн Рашид поручил исполнить своему выжившему, как и он сам, брату ‘Убайду, отличавшемуся крайней жестокостью и вероломством (соплеменники прозвали его за это Недждийским волком). Разыскав семейство ‘Али, укрывшееся в Эль-Касиме, ‘Убайд истребил его полностью, «с корнем, – как повествуют предания, – и со всеми боковыми ветвями». Выжил только один мальчуган. Слегка опережая ход повествования, скажем, что когда к власти в Джабаль Шаммаре (после смерти ‘Абд Аллаха ибн Рашида) пришел его сын Талал, то он поселил этого парнишку, единственного оставшегося в живых представителя семейно-родового клана ‘Али, по соседству с собой, в Хайле, «одарив его поместьями», домашним скотом и деньгами (51).

‘Абд Аллах ибн Рашид, основатель династии Рашидитов, владетелей Джабаль Шаммара, скончался в июне 1847 года. Оставил после себя трех сыновей: Талала, Мит’аба и Мухаммада. Расчеты брата ‘Абд Аллаха ибн Рашида, 50-летнего ‘Убайда, на переход власти в Джабаль Шаммаре в его руки не оправдались. Притязания на трон человека, которого, по выражению Дж. Пелгрэва, «ненавидели многие и боялись все», знатные семейно-родовые кланы не поддержали. Законным наследником власти признали старшего сына Ибн Рашида, 25-летнего Талала. Со слов историков, Ибн Рашид, наделенный мужеством, силой воли, непреклонной решимостью и предчувствием опасности, что позволяло ему «избегать заговоры и покушения», передал Талалу лучшие свои качества.

Шейх Талал, отмечает Дж. Пелгрэв, владел «искусством управления народом в совершенстве». Отзывчивый и внимательный в отношении нужд простых людей, строгий и предельно осмотрительный в ведении дел в своих землях, щедрый и верный данному им слову, храбрый и искусный в войнах, он представлял собой именно тот тип владыки, каким, в понимании арабов Аравии, и должен был быть истинный властелин.

Помятуя наказ отца, он сполна и в срок платил дань роду Аль Са’уд, и непременно извещал эмира Файсала о своих отношениях и с племенами самого Джабаль Шаммара, и соседних с ним земель. Так поступил и после обращения к нему нескольких племен из ряда других уделов Наджда насчет того, чтобы «припасть к Джабаль Шаммару» и встать под его, шейха Талала, защиту. Эмир Файсал, пишет Дж. Пелгрэв, «почувствовал несвоевременность ссоры и проглотил пилюлю».

Шейх Талал, рассказывает Дж. Пелгрэв, предпринял более 40 военных экспедиций, в том числе против Таймы и Хайбара; и «его оружие всегда имело успех». «Отвращение к жестокостям и надругательствам над побежденными», городами и племенами, только укрепляло его репутацию правителя мудрого и справедливого. И авторитет шейха Талала в племенах Аравии ширился и рос.

Главная цель шейха Талала, свидетельствуют хронисты, состояла в том, чтобы «обогатить свои земли и народ». И прежде всего путем содействия торговле, защитив купцов и дороги в Джабаль Шаммаре от «опасностей и насилий», от каких бы то ни было притеснений, разбоев и грабежей. Усилия шейха увенчались успехом: Хаиль стали называть «оазисом безопасной торговли». Здесь начали селиться торговцы из Басры и Йемена, открывать свои конторы купцы из Мекки и Медины. Одним из них шейх предоставлял привелегии и льготы в торговле, с другими заключал выгодные «казенные подряды». Хаиль превратился в центр коммерции и ремесел Верхней Аравии.

Все это, конечно же, вызывало раздражение у Са’удов. Масла в огонь подливали наветы шейха ‘Убайда, дяди эмира Талала, доносившего, то и дело, в Эр-Рияд о «распущенности Талала» – о ношении им шелковых одежд, запрещенных для истинных правоверных учением ваххабитов, и о многих других «прегрешениях». Чтобы успокоить эмира Файсала, шейх Талал посылал ему богатые подарки, женился на одной из его дочерей, запретил продажу табака на рынках и в городских лавках Хаиля.

Все спорные вопросы и раздоры между подконтрольными ему племенами, торговцами и соплеменниками решал лично, «по совести и по уму». Был человеком щедрым. О гостеприимстве шейха Талала говорили повсюду, во всех племенах, «от Акабы до Адена». Обедали и ужинали у него ежедневно не менее 50–60 человек (52).

Еще шейх Талал отличался редкой проницательностью, замечает Пелгрэв. В оборванце-мальчугане Замиле, повстречавшемся как-то ему у мечети, разглядел «признаки редких способностей». Стал опекать его. Мальчик вырос, получил хорошее образование и со временем возглавил казначейство эмира, и сделался первым министром двора (53).

Делясь впечатлениями о Хайле, столице Джабаль Шаммара, «месте разведения лучших лошадей чистой арабской породы», Дж. Пелгрэв, сообщает, что число горожан в Хайле в его время (1862) не превышало 20–22 тыс. человек. Одну десятую территории города, обнесенного стеной, высотой в семь метров, занимал дворцовый комплекс правителя Джабаль Шаммара с примыкавшими к нему парками. Сам дворец-замок Барзан располагался прямо напротив въездных ворот города. У одной из стен дворца, со стороны фасада, стояло громадное деревянное сооружение, «напоминавшее собой трон». В этом месте почти ежедневно проходили встречи правителя с горожанами (54).

Приемы иностранных гостей, дополняет рассказ Дж. Пелгрэва известный британский путешественник и исследователь Аравии Чарльз Монтегю Даути (1834–1926), владыка Хаиля проводил в так называемом кофейном зале дворца, «большом и богато убранном», с высокими стенами и «мраморными колоннами, подпиравшими деревянный резной потолок чудной работы» (55). Гостей привечали радушно. Размещали на ночлег в гостевом комплексе, стоявшем, что интересно, за стенами дворца. Ни один иноземец, кем бы он ни был, никогда не проживал во время посещения Хаиля внутри стен дворца.

Человека, занимавшего ту или иную должность при дворе правителя Джабаль Шаммара, отличал длинный жезл с серебряным набалдашником, а офицера из личной гвардии правителя – сабля с серебряной рукояткой.

Рядом с дворцом, где «размещалась артиллерия в количестве девяти орудий разного калибра», из которых «годных к использованию» было только три, находилась большая пятничная мечеть. Напротив нее – рынок.

Помимо Хаиля, побывал Чарльз Даути в Джидде, Тайме и Хайбаре. Посетил Эль-Хиджр, что в трехстах километрах от Медины, – центр древней караванной торговли ладаном, миррой и специями, являвшийся одно время форпостом Набатейского царства в Аравии (56).

Племенами, заложившими Хаиль, Дж. Пелгрэв называет бану таййи и ал-ваил. Согласно народной молве, повествует он, два племени эти «составляют цвет арабской предприимчивости и благородства». Сами арабы Аравии сказывали о членах этих племен, как об образце, достойном для подражения в жизни. Отмечали их смелость и отвагу на поле боя, приветливость и добродушие во времена «тишины и мира», а главное – честность и порядочность. Отзывались о них, как о людях «самых честных из всех жителей Неджда и всей Внутренней Аравии». Племя бану таййи, замечает Дж. Пелгрэв, славилось также, и во все времена, «щедростью и глубоким чувством долга» перед своим Отечеством – Джабаль Шаммаром. Члены этого племени крепко держали данное ими слово, что, заметим, и ныне в Аравии – в чести.

К сведению читателя, долина Мина, где исполняется перешедший в ислам обряд жертвоприношения, долгое время являлась тем местом во время хаджжа, где, как явствует из сводов «аравийской старины», можно было наблюдать за одним из древнейших обычаев аравийцев. Здесь во время сезона паломничества разводили костер и над огнем, прилюдно, объявляли имена тех людей, кто нарушал данное ими слово, клятву или договор. Для араба Аравии это было смерти подобно. Ибо никто с таким человеком, нарушившим слово, то есть совершившим «грязный» и «вероломный», по понятиям бедуинов Аравии, поступок, ни общаться, ни иметь каких-либо дел не хотел.

Нувайри (ум. 1332), автор знаменитой исторической энциклопедии, рассказывает об этом так. Когда кто-либо «поступал грязно» – нарушал клятву или данное им слово, – то арабы во время хаджжа зажигали огонь на Ашабе (гора в долине Мина), и объявляли о его «вероломном поступке», всем и вся.

Возвращаясь к разговору о хаильцах, опять-таки сошлемся на воспоминания Пелгрэва. Летом, повествует он, хаильцы спали на крышах домов, на разостланных коврах. Кроватей как таковых не имели. Дома жителей Хаиля, в сравнении с жилищами аравийцев в других городах Джабаль Шаммара, отличались тем, что ключи-задвижки от дверей в них были не деревянными, а железными. Поражали своей величиной и стоявшие во дворах у многих из них котлы для приготовления пищи – в любом из них можно было целиком уместить барана.

Славился Хаиль, со слов Дж. Пелгрэва, своими «башмачниками и кузнецами». Мастерские их располагались на городском рынке. У въезных ворот рынка, денно и ношно, дежурили сторожа. И вот что интересно, если в «торге с продавцами» на рынке хаильцы были «не податливы и скупы», то в отношении нищих и обездоленных на улицах и площадях города – «отзывчивы и щедры».

Любой торговец, хаживавший по делам в Хаиль, непременно старался обзавестись друзьями «из числа прислуги во дворце правителя». И все потому, что именно от них, и только от них, и можно было вовремя и точно, что важно, разузнать тогда обо всех слухах и новостях, касавшихся жизни двора, равно как и обо всех семейно-родовых и родоплеменных интригах и происшествиях в Джабаль Шаммаре в целом. С их помощью торговцам удавалось намного быстрее, чем «установленным порядком», «справить и паспорт», требовавшийся для въезда в Джабаль Шаммар и выезда из него, ибо каждое разрешение на пересечение рубежей Джабаль Шаммара правитель подписывал лично (57).

Шейх Талал основательно укрепил фундамент власти Рашидитов, заложенный его отцом, «навел тишину и порядок» в землях Джабаль Шаммара, расширил териториальные пределы удела Рашидитов. Единственное, что не переносил и не прощал шейх Талал, так это ложь. Каждый житель Джабаль Шаммара, отмечали в своих воспоминаниях бывавшие там путешественники, знал, что, солгавши Талалу, хотя бы раз, человек навсегда лишался надежды на его к нему благосклонность. О подвигах «щедрости и гостеприимства» шейха Талала, а именно так о его лучших человеческих качествах отзывались арабы Аравии, слагались легенды.

Интересные воспоминания о Джабаль Шаммаре оставили финский ориенталист и путешественник, подданный самодержца российского, Георг Август Валлин (1811–1852) и итальянский предприниматель Карло Гуармани, наведывавшийся в Джабаль Шаммар в 1864 г. со специальной миссией – с целью закупки лошадей для королевских конюшен Франции и Сардинии.

Единственной и всепоглащающей страстью Г. Валлина, по утверждению его современников, была Аравия. Воспитанник российской востоковедческой школы при Петербургском университете, ученик знаменитого шейха ат-Тантави, у которого он обучался в Санкт-Петербурге арабскому языку, Валлин, действительно, смог хорошо познать душу бедуинов Аравии и познакомиться с обычаями и нравами, что царят в племенах «колыбели ислама». Он ярко рассказал, что представляет собой шкала жизненных ценностей аравийцев и каков их кодекс чести. Неслучайно поэтому на памятнике, установленном на могиле этого всемирно известного исследователя-открывателя Внутренней Аравии, наряду с его финским именем, начертано еще одно, арабское – ‘Абд ал-Вали.

Дважды под видом мусульманина из Бухары, подданного российского императора, он предпринимал путешествие в глубь Аравийского полуострова. Два месяца провел в Джабаль Шаммаре (покинул Хаиль в конце ноября 1845 г.). Делясь своими воспоминаниями о Хайле, он пишет, что каждый приезжавший туда иноземец, не имевший в городе знакомых и друзей, мог смело рассчитывать на крышу над головой в гостевом комплексе правителя; притом столько долго, сколько потребуется. По словам путешественника, правитель Джабаль Шаммара (речь идет о шейхе Талале), благодаря его мудрости и щедрости, пользовался уважением у местного населения. О его мужестве и храбрости, неустрашимости и отваге, справедливом суде и верности данному слову, равно как и о гостеприимстве, говорили в Аравии повсюду. Отношение правителя к просьбам людей, нуждавшихся и неимущих, заслуживало самой высоокой похвалы. Ни один из них, замечет Георг Валлин, «не уходил от дверей дворца эмира, не получив помощи». Путник на дорогах Джабаль Шаммара чувствовал себя тогда в полной безопасности. И была она там, в сравнении с другими землями Северной и Центральной Аравии, действительно, «редкостной» (58).

Среди других заметок-воспоминаний Г. Валлина о Джабаль Шаммаре обращают на себя внимание его зарисовки домов жителей Хаиля, города «опрятного и чистого». В любом из жилищ в Хайле, сообщает путешественник, в бедном или богатом, имелась отдельная кофейная комната – с выходом в сад либо во двор, окруженный высокой каменной оградой. Там, в этих «приютах кофе и наргиле [кальянов]» в речи арабов Аравии, и собирались по вечерам мужчины – для дружеских бесед и для решения дел житейских.

Рассказал в своих воспоминаниях путешественник и о мусульманах-паломниках, с караванами которых он передвигался в Мекку и Медину. Поведал о том, что шли они из Багдада к Святым местам Дорогой Зубайды, названной так в честь Зубайды, жены багдадского халифа Харуна ар-Рашида (правил 786–809). По ее распоряжению вдоль этой дороги вырыли колодцы и построили ханы (дома для отдыха). Более того, возвели небольшие фортификационные сооружения, дозорно-сторожевые посты, которые оберегали пилигримов от разбойников, или от «хищных людей» пустыни, как их звали аравийцы. На средства Зубайды углубили также колодец Замзам и проложили действующий до сих пор подземный водовод (Ручей Зубайды) в долине у горы ‘Арафат.

Интересная страничка воспоминаний Г. Валлина – это рассказ о востребованных в те времена среди иноземных купцов и путешественников, наведывавшихся в земли Аравии, платных проводниках (рафиках). Они, по выражению аравийцев, давали «чужестранцам свое лицо». Другими словами, обеспечивали им такую же защиту и неприкосновенность, какой пользовались сами в границах обитания их племен. Наличие рафика в караване, пишет Г. Валлин, делало передвижение иноземца по пустыне более безопасным.

Путешествуя по Аравии, делится своими наблюдениями Г. Валлин, нужно помнить, что деньги в пустыне ценности не имеют. А вот щедрость и готовность поделиться с кочующим бедуином водой и хлебом, кофе и табаком, напротив, ценятся высоко. Иноземец в аравийской пустыне не должен быть скупым «в отношении двух вещей – табака и кофе». Тогда арабы станут величать его каримом, то есть человеком щедрым. А это – самая высокая, что ни на есть, похвала в пустыне; и в Аравии она дорогого стоит.

В заключение повествования о Георге Августе Валлине следует, думается, упомянуть о том, что в 1851 г. он успешно провел переговоры с Русским Географическим Обществом в Санкт-Петербурге о снаряжении под его руководством специальной научной экспедиции в Аравию. Но 23 октября 1852 г. неожиданно скончался (из-за болезни сердца), в Гельсингфорсе, и задуманная им экспедиция не состоялась (59).

Яркий след в истории исследований Аравии оставил описанием Неджда и Джабаль Шаммара итальянский предприниматель Карло Гуармани. Он называл эти места «колыбелью самого совершенного типа конской породы». Лошади из Аравии, свидетельствует Гуармани, пользовались тогда в Европе такой же известностью и спросом, как и аравийский (йеменский) кофе. Лучших лошадей чистой арабской породы можно было приобрести в Джабаль Шаммаре, в конюшнях клана Рашидитов, правителей тех земель. Поэтому Гуармани и отправился туда. Надо сказать, что арабов к тому времени он познал уже неплохо, так как довольно долго и плотно общался с ними во время пребывания в Иерусалиме: вначале в качестве консульского агента короля Пруссии, а потом – агента французских императорских перевозок. Должности, что он занимал в Иерусалиме, предоставили ему возможность близко познакомиться с шейхами многих арабских племен, населявших земли от Иерусалима до Неджда. Безопасность Гуармани в пути во время поездки в Аравию обеспечивали рекомендательные письма шейхов соседствовавших друг с другом племен. Они ходатайствовали за него друг перед другом как за человека, «знающего толк в лошадях арабской породы» и заслуживающего доброго к себе отношения и опеки. Ко всему прочему, Гуармани находился под личной защитой шейха влиятельного племене бану ‘аназа.

Делясь впечатлениями о Джабаль Шаммаре, он упоминает, в частности, о той роли, что играла тогда в повседневной жизни арабов Аравии саранча. Для племен Джабаль Шаммара, сообщает Гуармани, она была «и бедствием, и спасением одновременно». Бедуины употребляли саранчу в качестве пищи, а животным она служила в качестве корма. Лошадям, к примеру, заменяла собой ячмень. Потому-то туда, где опускались стаи саранчи, рассказывает Гуармани, бежали все, и стар, и млад. Вырывали в песке ямки, собирали сваливавшуюся в них саранчу, и тут же «поджаривали» ее на песчаных, раскаленных солнцем «аравийских сковородах».

Во время посещения одного из пастбищ в Джабаль Шаммаре, в окрестностях Хаиля, где «под охраной 300 рабов паслись почти 500 кобылиц», Гуармани удостоился аудиенции у тамошнего «принца-наследника». Приобрел у Рашидитов, «господ Джабаль Шаммара», трех породистых лошадей, заплатив за них столько же, как за «сотню верблюдец».

Запомнилинись Гуармани и женщины Джабаль Шаммара, отличавшиеся «яркой восточной красотой».

Побывал Гуармани и в Хайбаре, известном поселении евреев в Аравии. На скале, рядом с оазисом, располагался древний форт – Каср-эль-Йахуди (Замок иудеев). Такого количества «обрезанных евреев», люто ненавидивших мавров, Гуармани, как он пишет, нигде в других землях арабов, где ему приходилось бывать прежде, не встречал. О «четырех-пяти тысячах обрезанных иудеев», жительствовавших в Хайбаре, ранее говорил (1503) и бывавший там Лодовико ди Вартема, другой знаменитый итальянец-исследователь Аравии.

В Джабаль Шаммаре, куда с караваном племени бану ‘атай-ба Гуармани прибыл из Хайбара, шла межплеменная война. Земли вдоль дороги, по которой двигался караван, были усыпаны трупами. Шакалы, песчаные волки, вороны и ястребы, сказывает Гуармани, «рвали трупы на куски»; и сам он буквально «дрожал от страха».

Представляет интерес и описание Гуармани походного построения каравана. Впереди него он насчитал 200 вооруженных всадников, а сзади, в аръергарде, – 700 стрелков на верблюдах. В середине каравана находились женщины и дети, а также стада домашних животных и «весь домашний скарб» перемещавшихся с караваном семейств.

Первое, что увидел Гуармани, прибыв в Хаиль, так это труп персидского еврея на городской площади. Жители Хаиля забили его камнями до смерти. И поступили так потому, что, назвавшись мусульманином, пожаловавшим в Хаиль дабы закупить лошадей для персидского шаха, но будучи разоблаченным, «отказался произнести символ веры ислама» (60).