Текст книги "Королевство Саудовская Аравия. История страны, народа и правящей династии Аль Са’уд"

Газу, то есть набег на несоюзные племена, на поселения и города, – древнейший обычай арабов Аравии, унаследованный ими от их далеких предков. Добычу, захваченную во время газу, бедуин воспринимал, как вознаграждение за все утраченное им ранее. Газу в понимании бедуина Аравии прошлого, истинного араба, как он себя величал, равно как верблюдоводство, коневодство, охота и торговля, являлись «занятиями благородными», отвечавшими понятиям чести и достоинства «сына аравийской пустыни».

Во время газу категорически запрещалось насилие над женщинами, стариками и детьми. Закон «неприкосновенности женщин в набегах» вырабатывался веками, передавался из поколения в поколение, и свято чтился арабами Аравии прошлого. «Посягать на женщин и на все то, что на них», равно как и на женские верблюжьи седла, запрещалось категорически. Такой поступок, «грязный и скверный» в понимании арабов Аравии, «пачкал имя» аравийца, как ничто другое, «марал его честь и достоинство». Мужчины знали, что если сегодня – удача на их стороне, то завтра все может быть совсем иначе. И поэтому правило-уложение, завещанное им предками и гласившее: «Не трогайте наших женщин, стариков и детей, и мы не тронем ваших», – соблюдалось в племенах неукоснительно.

Перед выступлением в газу бедуины непременно лакомились кофе с финиками; косточки от них швыряли через плечо. Бытовало поверье, что хотя бы одна из косточек плода с «дерева-кормилицы» аравийцев принесет бедуину удачу – дарует в набеге ценный трофей в виде лошади или верблюда (23).

Налет предпринимали перед рассветом, когда люди, по выражению кочевников, «напившись сна, теряли чуткость».

В некоторых племенах существовал обычай, согласно которому молодой человек не мог жениться до тех пор, пока не становился участником газу, «деяния храбрости и отваги».

Возвращаясь к повествованию о генерале Мутлаке, надо сказать, что и оазис Эль-Бурайми, и прилегавшие к нему земли Аш-Шамала (нынешних ОАЭ) и Омана генерал Мутлак знал отменно, был отлично осведомлен о положении дел в тамошних уделах арабов, о межплеменных распрях и династических спорах в правящих семействах. Он приглядывал за Эль-Бурайми, являясь правителем этого оазиза, и при эмире Турке, и при эмире Файсале во время его первого правления, и при Хуршиде-паше, и при шейхе Халиде ибн Са’уде.

Английский резидент в Персидском заливе действия ваххабитов опротестовал, направив письма соответствующего содержания и эмиру Файсалу, и генералу Са’аду ибн Мутлаку. Столкнувшись с жесткой реакцией англичан и располагая сведениями о том, что оманские племена стали объединяться для того, чтобы дать отпор ваххабитам и потеснить их из Эль-Бурайми, эмир Файсал отказался от намерений идти на Маскат. И в обмен на согласие установить мир потребовал с Маската выплаты ежегодной дани, в размере 5 000 луидоров Марии Терезии. Учитывая растущую силу ваххабитов и препятствия, чинимые ими оманским торговцам в землях Верхней Аравии, сеййид Са’ид, султан Маската, условие эмира Файсала о выплате дани принял (24).

В 1846 г. по той же причине согласился платить дань Эр-Рияду – в размере 4000 талеров Марии Терезии в год – и шейх Мухаммад ибн Халифа, правитель Бахрейна.

В конце 1850 г. эмир Файсал ибн Турки вознамерился вообще прибрать к рукам «жемчужное царство Аравии», Бахрейн. Шейх Мухаммад ибн Халифа, тогдашний правитель Бахрейна (правил 1843–1867), пытаясь не допустить «прихода ваххабитов на Бахрейн», несколько раз обращался к эмиру Файсалу с предложением «решить дело миром», но эмир ваххабитов на это не соглашался. Получив информацию о том, что катарские племена ал-бу-‘али и ал-бу-сайд изъявили готовность предоставить эмиру Файсалу парусники для задуманного им набега на Бахрейн, шейх Мухаммад предпринял попытку договориться с ними. Задумка не удалась. Не возымело успеха и его обращение на этот счет к шейху Мухаммаду Аль Тани, главенствовавшему уже тогда в межплеменной структуре Катара. В складывавшихся непростых для Катара условиях, с учетом занятия ваххабитами Эль-Бида’а (май 1851 г.), шейх Мухаммад Аль Тани, дабы уберечь население полуострова от репрессий со стороны ваххабитов, счел целесообразным «выказать им покорность». Не принимать во внимание факт раздвижения пределов «саудовского государства» на земли Восточной Аравии он не мог. Находилось оно прямо под боком Катара. И потому шейх Мухаммад счел целесообразным войти в союз с ваххабитами, который и был заключен в 1851 г., во время посещения Катара эмиром Файсалом ибн Турки.

В то время флот Бахрейна, сюзерена Зубары и значительной части полуострова Катар, насчитывал тысячу судов. Эмир Файсал располагал крупной наземной военной силой, но вот флота не имел. И остро в нем нуждался. Оба они, и «ваххабитский слон», по выражению хронистов, то есть наземная рать эмира Файсала, и «бахрейнская акула», то есть морская армада рода Аль Халифа, были сильны по-разному, но одинаково опасны для Катара. Шейх Мухаммад ибн Тани не исключал того, что эмир Мухаммад ибн Халифа мог объединиться с ваххабитами, и взамен выплаты им дани и оказания морских услуг поставить под свое управление, как вассала ваххабитов, весь полуостров Катар, включая Эль-Бида’а и Фувайрит. Поддерживая ровные отношения с ваххабитами и выстраивая в то же самое время диалог с англичанами, шейх Мухаммад ибн Тани имел конечной целью, как говорил своим сыновьям, навсегда пресечь вожделения рода Аль Халифа на сюзеренитет в Катаре.

Все происшедшее в Северо-Восточной Аравии подвигло шейха Мухаммада Аль Халифу к тому, чтобы инициировать переговоры с англичанами о протекторате. Дабы предотвратить опасность морского набега ваххабитов на Бахрейн, англичане расположили несколько своих боевых кораблей напротив Эль-Катифа и у побережья Бахрейна, прикрыв его со стороны полуострова Катар. В переписке с эмиром Файсалом жестко заявили, что его притязания на Бахрейн они находят никак и ничем не подтвержденными. Подчеркнули, что рассматривают эмира Бахрейна как независимого ни от кого правителя. Выплату же им дани ваххабитам, что в понимании эмира Файсала являлось проявлением вассальной зависимости Бахрейна от ваххабитов, считают ничем иным, как традиционным в Аравии платежом за сохранность той недвижимой собственности рода Аль Халифа, которой он владел в Катаре, на территории, подконтрольной тогда ваххабитам.

Британские корабли оставались у берегов Бахрейна до тех пор пока при посредничестве англичан эмир Файсал и шейх Мухаммад не заключили договор о мире (25 июля 1851 г.). Правитель Бахрейна обязался заплатить эмиру Файсалу 4 000 крон в обмен на право удержания за собой форта в Эль-Бида’а.

Вскоре, однако, их отношения вновь обострились. Шейха Мухаммада ибн Халифу крайне разгневало то, что эмир Файсал приютил у себя в Даммаме шейха ‘Абд Аллаха, продолжившего линию его отца на проведение враждебных акций против власти шейха Мухаммада на Бахрейне. Заподозрив население Эль-Бида’а и Дохи в связях с ваххабитами и кланом шейха ‘Абд Аллаха, эмир Бахрейна попытался «очистить», по его выражению, эти города от «занесенной туда заразы». И сделать задуманное путем блокады участия тамошних жителей в жемчужной ловле, недопуска их к жемчужным отмелям у островов Бахрейнского архипелага. Блокада продолжалась до конца 1852 г.

В феврале 1853 г., дабы показать и роду Аль Халифа, и англичанам, и тем же племенам Катара, кто на полуострове Катар хозяин, из Эль-Хасы в Эль-Хор прибыл крупный отряд ваххабитов. Эмир Бахрейна в целях организации защиты его владений в Катаре от ваххабитов срочно направил туда ополчение, перешедшее под командование находившегося там его брата, шейха ‘Али.

При участии англичан военного противостояния Бахрейна с ваххабитами с вовлечением в него Катара удалось избежать. В полный рост на политической авансцене Катара встал тогда правящий там и ныне семейно-родовой клан Аль Тани. Шейх Мухаммад Аль Тани возглавлял в то время Фувайрит и Доху, шейх Сулайман ал-Сувайди – Эль-Бида’а и шейх ‘Али ибн Насир – Эль-Вакру. Шейх Мухаммад ибн Тани понимал, что Катар может обрести независимость только в союзе всех катарских племен, и стал вести целенаправленную работу по их объединению (25).

В 1859 г. отношения Бахрейна с ваххабитами вновь осложнились. Эмир Файсал решил поддержать претензии на власть опального бахрейнского шейха Мубарака ибн ‘Абд Аллаха из семейства Аль Халифа, принятого ваххабитами в Даммаме. В ответ на это эмир Бахрейна перестал платить ваххабитам дань. Более того, подбил катарские племена, признававшие его сюзеренитет, на смуту против «власти недждийцев». Правитель Эль-Катифа, подвластного тогда ваххабитам, и Мубарак ибн ‘Абд Аллах Аль Халифа приступили к подготовке набега на Бахрейн. В дело опять вмешались англичане. Отправили к побережью Бахрейна эскадру. Угрозу захвата ваххабитами Бахрейна устранили; атаку организованную ими, отбили. Затем, совместно с шейхом Мухаммадом ибн Халифой, заняли даже на какое-то время порт Даммам (26).

В 1860 г. отношения Бахрейна с ваххабитами в очередной раз обострились. И шейх ‘Абд Аллах ибн Файсал, наследный принц Второго саудовского государства, пригрозил роду Аль Халифа, что заберет в свои руки все подвластные Бахрейну земли на побережье Катара, и будет удерживать их за собой, несмотря на возражения англичан, до тех пор, пока Манама не возобновит выплату дани Эр-Рияду.

С учетом всех угроз и враждебных действий ваххабитов в отношении рода Аль Халифа и его владений на Бахрейне и в Катаре, шейх Мухаммад, признанный уже англичанами независимым правителем, подписал в Манаме с британским политическим резидентом в Персидском заливе конвенцию о «вечном мире и дружбе» с Британской империей. Произошло это в конце января 1861 года. В ней подтверждались все обязательства по ранее заключенным Бахрейном договорам и соглашениям с Англией, в том числе от 1820 г. (Генеральный договор о мире), 1835 г. (Первое морское соглашение), 1847 и 1856 гг. (о борьбе с работорговлей). Помимо этого, шейх Бахрейна обязался не принимать участия в междоусобицах арабов Прибрежной Аравии. Британцы, со своей стороны, подтверждали готовность оказывать Бахрейну помощь в защите от любой «внешней угрозы». Иными словами, в 1861 г. Бахрейн подпал под протекторат Британской империи де-факто. Ратификация конвенции английскими колониальными властями в Индии состоялась в феврале 1862 г. (27).

Яркие воспоминания об эмире Файсале оставили путешественник Дж. Пелгрэв, встречавшийся с ним (1863) в качестве тайного эмиссара Наполеона III, и представитель британского правительства полковник Льюис Нелли, посещавший Эр-Рияд и беседовавший с эмиром в 1865 году. Обоим им, что интересно, шейх Файсал предлагал «примкнуть к ваххабитам». Число подданных эмира Файсала Дж. Пелгрэв, как пишет А. Крымский, определял в 1 219 000 чел.; численность жителей Эр-Рияда – в 30 000 чел., а состав его войска – в 47 300 чел. (28).

Никто в Неджде, свидетельствует Дж. Пелгрэв, не осмеливался говорить об эмире Файсале «иначе, как сдержанным тоном почтения». При эмире Файсале нормы и правила жизни в Неджде были выстроены строго в соответствии с догмами веры ваххабитов, с упором на «очищение ислама от поздних нововведений и наслоений». Люди в Неджде «считали Египет и Персию, Багдад и Дамаск, да и весь свет, за исключением Неджда, немногим лучше притонов воров». Называли все другие земли, кроме Неджда, «гнездами ереси и неверия». Табак именовали «растением позорным». Говорили, что «табак – это порождение шайтана», что появился он, дескать, на земле в тех местах, которые «покрыл мочей своей дьявол» (29).

Недждцы отличались от других аравийцев тем, по словам Дж. Пелгрэва, что «предпочитали резню добыче». Во время набегов на несоюзные племена и «чужие земли» не щадили никого; и сами, если попадали в плен, не просили ни у кого пощады.

В Неджде, делится своими наблюдениями Дж. Пелгрэв, в «логове ваххабитов», нарушение установленных ими норм и правил жизни строго преследовалось и жестоко каралось. Характеризуя «империю ваххабитов», Пелгрэв отмечает, что она представляла собой хорошо отлаженную структуру управления, со строго регламентированной и отменно налаженной централизованной системой власти, главными опорами которой являлись военная сила и религиозный фанатизм.

Чужеземцу попасть в Неджд и особенно в Эр-Рияд, пишет Дж. Пелгрэв, стоило больших трудов; проникнуть туда решались немногие из чужестранцев. Иностранец, оказывавшийся в Эр-Рияде, рисковал и вовсе не вернуться оттуда. Чтобы воспрепятствовать его выезду из Эр-Рияда и вообще из Неджда, у ваххабитов имелось два излюбленных и проверенных временем «способа удержания». Либо отравить чужеземца, то есть предать его «преднамеренной смерти», если он «заподозрен был ими в шпионаже», либо выдавал себя за того, кем на самом деле не был. Или же купить его, как говорится, с потрохами, поселив в Эр-Рияде и «связав узами брака» с местной красавицей. Но это только в том случае, если в нем «имелась нужда» и он мог оказаться им полезен.

Дж. Пелгрэв столкнулся и с тем, и с другим. Принц ‘Абд Аллах, который, со слов Пелгрэва, «люто ненавидел» своего брата, принца Сауда, нуждался в нем (в Пелгрэве): рассчитывал втихаря заполучить от него стрихнин (Пелгрэв выдавал себя за врача). Поэтому вначале попытался купить его: предложил богатый дом и все прочее в придачу. Получив отказ, стал угрожать расправой, обличая Пелгрэва в «злонамерениях» в отношении земель его рода. Все эти наветы Пелгрэв парировал. Притом довольно убедительно, так как хорошо знал Коран и обычаи арабов. Но он понимал, что был в курсе злонамерений ‘Абд Аллаха в отношении брата. А посему, конечно же, представлял для него угрозу. Кроме того, Пелгрэв прилюдно и довольно убедительно опроверг все обвинения ‘Абд Аллаха во время устроенного им специального слушания, и выставил принца в непреглядном свете в глазах его окружения. Понятно, что Пелгрэву не оставалось ничего другого, как срочно покинуть Эр-Рияд. Что он и сделал, воспользовавшись распоряжением эмира Файсала, который счел Эр-Рияд местом для медицинской практики чужеземцев не совсем подходящим, и заявил, что врачеванием Пелгрэву лучше было бы заняться в Эль-Хуфуфе, куда и рекомендовал отправится, и как можно скоро (30).

Надзор за поведением жителей в городах и поселениях Неджда, рассказывает Пелгрэв, осуществляли самые рьяные из ваххабитов – «люди рвения и усердия», как он их называет. Эти «ваххабитские инквизиторы», замечает Пелгрэв, обладали широкими полномочиями. Они имели право не только шпионить за горожанами и доносить на них, но и «карать непослушных».

Эр-Рияд, каким его видел Дж. Пелгрэв, предстает в его описании «цитаделью ваххабизма», форпостом «религиозной нетерпимости», оплотом «набожности и религиозного рвения». Здесь, в месте проживания семейства основоположника ваххабизма, Мухаммада ибн ‘Абд ал-Ваххаба, повествует Пелгрэв, жительствовали самые, что ни есть «неистовые ваххабиты». В Эр-Рияде строжайше исполнялись все нормы и предписания учения ваххабитов. В том числе – отказ от проявлений роскоши в быту, одежде и культе. Высокие минареты, характерные для мечетей в других частях Аравии, в Эр-Рияде не строили. И все потому, что таковых, как объясняли ваххабиты, при жизни Пророка Мухаммада и вовсе не имелось. Мечети {масджид, что значит – место поклонения) возводили в соответствии с канонами времен Пророка Мухаммада (31).

В Эр-Рияде, как следует из рассказа об этом городе Дж. Пелгрэва, царила атмосфера «абсолютного деспотизма», морально-нравственного, интеллектуального и религиозного. Существовала лучшая в то время в Аравии система сыска. Людям «рвения и усердия», за поведением которых Дж. Пелгрэв наблюдал в Эр-Рияде, «не разрешалось носить оружие», не дозволялось иметь при себе саблю – знак светского и военного (в зависимости от формы оружия) отличия.

У каждого из таких людей, коих в Эр-Рияде, по сведениям, собранным Дж. Пелгрэвом, насчитывалось в ту пору 22 человека, имелась в руках длинная трость. Она-то и являлась «эмблемой-знаком их официального положения», а также служила орудием для наказания провинившихся горожан. Расхаживали они по улицам днем и ночью. Неожиданно входили в дома, дабы «удостовериться, все ли в них в порядке», все ли делается так, как предписывают их законы. Виновного наказывали тотчас же, кем бы он ни был, – ударами палок. Горожанин, поднимавший руку на «ревнителя веры», «человека рвения, рубившего сучья и корни неверия», подвергался смертной казни.

Каждый из этих людей имел право на личную аудиенцию у эмира: «по понедельникам и четвергам, в час восхода солнца». «Ревнители веры» пользовались при дворе эмира авторитетом и влиянием. «Ни один вопрос о мире или войне, союзе или трактате [договоре или соглашении] не обходился без их участия» (32).

Эр-Рияд, вспоминал Дж. Пелгрэв, окружали «крепкие оборонительные стены». Их, в свою очередь, опоясывал глубокий ров. Над городом возвышались «громады замков и дворцов эмира Файсала, его сыновей и знати», с садами вокруг них. «Логовище льва», то есть замок эмира, впечатлял своими размерами и «суровостью внешнего вида». Эр-Рияд был разбит на четыре квартала. Один из них, северо-восточный, смело, по словам Пелгрэва, можно было бы именовать «дворцовым», так как там располагались жилища ваххабитской знати – чиновников и богатых торговцев. Другой квартал, юго-западный, иначе как «ортодоксальным» назвать было нельзя. В нем проживали члены семейства Мухаммада ‘Абд ал-Ваххаба и знатные муллы (служители культа). Описывая жилища жителей Эр-Рияда, путешественник акцентирует внимание на гостевых помещениях – диваниях. Входить в них, сняв у порога обувь, полагалось без оружия. Именно там, во время вечерних маджалисов (традиционных у аравийцев мужских посиделок за чашечкой кофе), Пелгрэв слушал увлекательные рассказы приглашавших его к себе в гости торговцев об обычаях и нравах арабов Северной Аравии, их традициях и семейных устоях. Там же записал и множество пословиц и поговорок. Одна из них, к примеру, гласила, что «благоразумие есть лучшая часть храбрости». В другой говорилось о том, что «судить о стране должно по обычаям ее народа». Третья поучала, что «лучший из наставников – это опыт», и что «в поступке важен его смысл». Понравилась, судя по всему, Дж. Пелгрэву и поговорка о том, что «главная дичь для охоты пытливого ума есть человек» (33). Надо сказать, что арабский язык Пелгрэв знал как свой родной, и поэтому все тонкости и нюансы арабской речи улавливал точно.

Городской рынок всегда был наводнен людьми – и горожанками, и сельскими жительницами, привозившими туда для продажи финики, мясо, сыр и молоко. Торговались «селянки» бойко и искусно, отмечает Пелгрэв. Сбить цену, что запрашивали торговки, удавалось, но непросто. И на самом рынке, и на улочках, ведущих к нему, располагались, прижавшись друг к другу, сотни небольших магазинчиков с домашней утварью, бакалейные лавки, а также мастерские кузнецов и сапожников. Толпы людей и стаи собак, которых арабы в шутку называли «лучшими уборщиками улиц от отбросов», четко обозначали места торговли мясом.

Гуляя по улочкам Эр-Рияда, Пелгрэв обратил внимание на то, как здоровались друг с другом местные жители. У арабов Аравии, сообщает он, принято, что тот, кто едет верхом, первым приветствует того, кто идет пешком. Тот же, кто идет, – того, кто стоит. Тот, кто стоит, – того, кто сидит. Если горожанин встречается на пути с группой людей, то первым приветствует их. Когда же на улице пересекаются две группы, то та из них, что по числу меньшая, выражает приветствие первой. При этом ни различие в возрасте, ни положение в умме (мусульманской общине) никакой роли не играют. Мужчина, согласно культуре приветствий у аравийцев, с женщиной на улице не здоровается (34).

Весьма распространенным явлением тех лет в Неджде, свидетельствует Пелгрэв, был конкубинат, то есть сожительство арабов со своими рабынями. Мальчики, рождавшиеся от такого сожительства, считались в Неджде свободными. Дети, появлявшиеся на свет в семьях темнокожих рабов, отпущенных на свободу и женившихся на арабках, фигурировали в речи аравийцев под словом «хадрийа», что значит «зеленый», то есть «неполноценный» в понимании арабов Аравии. Из таких бывших чернокожих рабов и их потомков в Неджде сложилось даже племя – бану хадрийа (35).

«Черным как уголь» предстает в описании Пелгрэва один из влиятельнейших людей Эр-Рияда – казначей эмира Файсала и всей «империи ваххабитов». Раб в прошлом он получил свободу. Даровал ее ему шейх Турки (ум. 1834), отец эмира Файсала. «Люди его кожи», как информировали Пелгрэва местные торговцы, занимали и ряд других должностей при дворе правителя Неджда. Известным черным человеком в Неджде летописи этих земель называют Харита, «славного бойца из негров». Повествуют о нем, как о герое схватки ваххабитов с воинами Ибрагима-паши во время второй «аравийской кампании» египтян.

Недждцы, делится своими наблюдениями Пелгрэв, нисколько не сомневались в том, что непременно «восторжествуют над своими разрозненными соседями». Заявляли в беседах с ним, что их удел «неизбежно поглотит» либо подчинит себе «большую часть полуострова»; и что случиться это может уже в «недалеком будущем». Подобным духом, резюмирует путешественник, были пропитаны «и слова, и мысли» недждцев (36). Поэтому «империя ваххабитов», готовая и способная к расширению ее границ, представляла собой реальную угрозу для «соседствовавших с ней шейхств и племен». Неприятие всего нового, агрессивность и «крайняя нетолерантность», нетерпимость к «другим мнениям и чужим верованиям», делали «империю ваххабитов» непредсказуемой и опасной (37).

Недждцы, замечает Дж. Пелгрэв, всегда отличались склонностью к «ссорам и войнам». А потому и правило «vae victis» (вэ виктис) – «Горе побежденным!» – во все времена «имело среди них силу». Их девиз гласил: «Лучше пусть не будет этого у тебя, чем у меня». Недждец смотрел на свой меч, как на «главное средство дохода».

«Путешествуя по городам и весям империи ваххабитов», рассказывает Пелгрэв, он насчитал в их землях 316 крупных поселений, где проживало 1, 219 млн. человек. Войско эмира Файсала состояло из 47 300 воинов. Городское население Джабаль Шаммара, для сравнения, подвластное в то время роду Рашидитов, гланому сопернику Саудов в борьбе за власть в Неджде, не превышало 274 тыс. чел., а с учетом кочевников – 430 тыс. человек. Их военные силы он оценивал в 30 тыс. чел. (38).

У эмира ваххабитов, пишет Пелгрэв, имелось несколько сыновей. Двое старших из них, ‘Абд Аллах и Са’уд, абсолютно не походили друг на друга, ни обличьем, ни характером, ни статью, ни благородством. Они «даже разговаривать мирно друг с другом не могли». ‘Абд Аллах, когда злился, напоминал собой разъяренного быка; отличался хитростью и коварством. Образованные торговцы Эр-Рияда, с которыми коротал вечера путешественник, в разговорах между собой отзывались о принце ‘Абд Аллахе как о «главе партии ревнителей веры». Его же брата, Са’уда, мужчину, «обличьем красивого и телосложения стройного», человека «великодушного и откровенного», именовали «главой партии либералов». В отличие от своего брата-интригана, человека замкнутого, принц Са’уд «любил веселые встречи с друзьями, верховую езду и охоту». Слыл почитателем «пышных и красивых женщин». Вместе с тем, выделялся «незаурядной отвагой», и отменно владел «искусством боя».

Эмир Файсал симпатизировал ‘Абд Аллаху. Назначил его губернатором Эр-Рияда. Принца Са’уда «держал на заднем плане». Объяснением тому, со слов Пелгрэва, – принадлежность матерей его сыновей к разным родоплеменным кланам. Мать принца ‘Абд Аллаха происходила из рода Са’удов, а мать принца Са’уда – из знатнаго древнего рода племени бану халид, контролировавшего в свое время, как уже говорилось в этой книге, Аравийское побережье Персидского залива от Эль-Хасы до Кувейта. Отличались, что интересно, и знамена принцев: если у Са’уда оно было бело-зеленым, то у ‘Абд Аллаха – черно-белым. Зная о непростых отношениях своих старших сыновей, ‘Абд Аллаха с Са’удом, эмир Файсал сказал как-то во время одного из маджалисов с шейхами подвластных ему племен, на котором присутствовал и Пелгрэв, что «помочь там, где соперничество матерей, унаследованное их сыновьями, усилилось еще и соперничеством за обладание троном, – нечем» (39).

Что касается самого эмира Файсала, отмечает Пелгрэв, то владыки соседних земель и уделов относились к нему по-разному. «Высокомерные персы», к примеру, обзывали его не иначе, как Бедуином. Заявляли, что это не только прозвище, данное ими ему, но и «титул» эмира. Притом единственно достойный его, который они могли бы признать за этим правителем некогда подконтрольных им земель побережного Неджда.

Во время нахождения в Эр-Рияде, Дж. Пелгрэв, прибывший в Неджд инкогнито, под видом лекаря из Дамаска, удостоился чести «в течение трех недель, ежедневно, обучать искусству врачевания ‘Абд Аллаха», старшего сына эмира Файсала. Именно от него он и узнал множество интереснейших сведений и о структуре власти государства Са’удов, и о политических взглядах ‘Абд Аллаха. Принц, повествует Пелгрэв, был «абсолютно убежден» в том, что у Неджда – «лучшее войско в мире», а сам он – «лучший военачальник на свете». Ведя речь о турках и египтянах, которые громко заявили о себе в Аравии, открыто насмехался над ними, забывая при этом, что именно Константинополь и Каир уничтожили величие державы его предков. Одного из них – обезглавили, а другого «на многие годы изгнали в ссылку». Они же держали «в продолжительном плену и его отца», эмира Файсала. Константинополь и Каир, судя по высказываниям принца, «являлись для него абсолютно ничем». Все это, резюмирует Пелгрэв, хорошо отражало и «состояние ума принца, и его необыкновенные амбиции» (40).

Пребывая в Неджде, Пелгрэв обратил внимание на наличие библиотек в домах состоятельных торговцев и некоторых придворных. Чему немало удивился. Самой богатой из них, и даже из всех тех, что ему довелось видеть в Аравии, путешественник называет библиотеку Махбуба, первого министра двора эмира Файсала. Самым же интересным сочинением в ней – «рукописную историю империи ваххабитов». Махбуб слыл среди знати Неджда «человеком всем интересующимся». Его «отличали любовь к литературе и дух исследователя» (41). Кстати, родила Махбуба грузинка-наложница, «подаренная шейху Файсалу при его вступлении на престол».

Побывал Пелгрэв и на королевских конюшнях, располагавшихся в окрестностях Эр-Рияда. Там разводили знаменитую породу чистокровной арабской лошади масти «неджеди», высоко ценившуюся у коневодов за «быстроту бега» и выносливость. «Неджеди» настолько хорошо чувствует и понимает наездника, отмечает Пелгрэв, что когда смотришь на скачущую лошадь с всадником на ней, то создается впечатление, что движется не красивое животное с оседлавшим его человеком, а мифический кентавр. Стадо лошадей короля Файсала насчитывало, по словам Пелгрэва, 600 голов.

Находясь в Эр-Рияде, путешественник наблюдал за сбором армии эмира Файсала, отправлявшейся с экспедицией против одного из крупных соседних племен. Войско, выстроившееся у городских ворот, представляло собой объект, достойный внимания и писателя, и художника, замечает Пелгрэв. Гвардию командующего войском, шейха Са’уда, сына эмира, представляли 200 конных всадников – с попьями на плечах и мечами и мушкетами в ножнах и чехлах, свисавших по обеим сторонам седел. За поясом у каждого из них торчал острый кинжал (харик). Остальные воины, более двух тысяч человек, сидели на верблюдах и вооружены были копьями и ружьями. Король Файсал, полуслепой уже в то время, тучный и дряхлый старик, человек с седой бородой и крупным широким лбом, как его описывает Пелгрэв, располагался на возвышении, специально возведенном для него по этому случаю у городских ворот. Одет был по-ваххабитски просто. Единственное, что отличало его в одежде от других собравшихся там людей, так это меч – с золотой рукояткой.

Неджд вообще и Эр-Рияд в частности, говорит Пелгрэв, – это место, где «деньги и только деньги» могли дать ход любому делу. Решить тот или иной вопрос «без подношейний» вообще не представлялось возможным (42).

В «Рассказе об одном годе путешествия в Центральную Аравию» Пелгрэв поделился впечатлениями и о своем пребывании в Хайле. Оказавшись в столице Джабаль Шаммара он наблюдал за сбором тамошних войск. Примерно треть воинов восседала на конях, остальные – на светлошерстных быстроходных верблюдах. Вооружение бедуинов составляли мечи, копья и фитильные ружья. Лучшие слои общества Хаиля, представленные, по мнению Пелгрэва, его торговцами, с которыми он много и плотно общался, были людьми образованными и гостеприимными, живо интересовались жизнью и бытом англичан, равно как и народов «других земель», где ему довелось бывать.

Путешествуя по Восточной Аравии, Пелгрэв видел и описал «красные пески» пустыни Дахна и обитавшее там легендарное племя ал-мурра, славившееся своими следопытами, а также города Эль-Хуфуф, Эль-Катиф и провинцию Эль-Хаса. Арабы Побережья, рассказывет он, связанные с Океаном и морской торговлей, в отличие от жителей пустынных районов Аравии, хорошо знали «людей другой веры, манер и одежды». Часто встречались с ними как в портах своих земель, так и во время «хождений по делам торговым» в Багдад и Басру, на Бахрейн и в Оман, в Индию и на Цейлон.

О следопытах Аравии Пэлгрев и другие путешественники-исследователи Аравии сообщают следующее. Следопыт или «человек, познавший науку следа», как выражаются бедуины, – лицо в прошлом в племенах Аравии востребованное и уважаемое. След на песке (если, согласитесь, его вообще можно назвать следом) – совсем не одно и то же, что след на земле. Обнаружить и «прочесть след» в пустыне непросто. В прежние времена только следопыт мог помочь разыскать в океане песков Аравии уведенных из племени во время газу верблюдов и лошадей. По следу дромадера, или «рисунку его походки», бедуин-следопыт в состоянии был высчитать расстояние, пройденное животным, и количество дней, проведенных им в пути. Более того, способен был отличить на песке женские следы от мужских; и определить, передвигалась ли женщина с ребенком или без него, шел ли верблюд груженым или налегке. Взглянув на финиковые косточки, оставленные людьми на местах стоянок караванов, следопыт мог назвать сорт съеденных фиников и даже район, где их собрали. Самые лестные для бедуина Аравии слова в прошлом – это «следопыт» и «рыцарь пустыни» (43).