Текст книги "Королевство Саудовская Аравия. История страны, народа и правящей династии Аль Са’уд"

В Джидде у Бадия-и-Леблиха случилась, по выражению Августа Ралли, описателя увлекательного путешествия испанца, «маленькая неприятность» с губернатором города, которому «приглянулось богатое седло» ‘Али-бея Аль ‘Аббаси.

22 января 1807 г., оставив Джидду, Бадия-и-Леблих отправился в Мекку. Поселился там в доме, который примыкал к дому тарифа, вблизи Большой мекканской мечети.

Совершив поклонение Ка’абе, в сопровождении почетного караула из гвардейцев-негров, посетил, по приглашению тарифа, его резиденцию. После встречи и беседы с ним, тариф назначил ему – для облегчения передвижения по Мекке – «специального чиновника». Был тот чиновник «хранителем колодца Замзам и состоял при тарифе главным отравителем». Получив сигнал от агентов-соглядатаев тарифа, по пятам следовавших за человеком, попадавшим под подозрение, он, когда требовалось, «подносил такому лицу чашу с водой из Священного источника». Поскольку отказаться выпить воду из этого источника, да еще из чаши, подаваемой самим хранителем источника Замзам, замечает Август Ралли, «считалось у мусульман верхом нечестия, то отравление всегда совершалось наверняка». Если приговоренному к смерти избегнуть ее в Мекке каким-то чудом и удавалось, то уйти от возмездия такому человеку все равно было непросто. Смерть настигала его либо на пути из Мекки в Медину, либо в Джидде. Бадия-и– Леблих знал это и «всегда держал при себе сильное противоядие».

Во время пребывания Бадия-и-Леблиха в Аравии никто не заподозрил в нем иноверца. Более того, тариф Мекки пригласил своего «высокого гостя» принять участие в почетном мероприятии – в уборке Ка’абы накануне хаджжа. Бадия-и-Леблих помогал тарифу подметать мраморный пол внутри Ка’абы и мыть его розовой водой. Вода эта, рассказывает он, стекавшая через отверстие под дверью, собиралась стоявшей вокруг Ка’абы толпой паломников. Некоторые из них даже пили ее. Получив из рук тарифа серебряную чашу с благовонной массой, пропитанной розовым маслом, Бадия-и-Леблих покрыл ею нижнюю часть стены Храма. Затем возжег благовония в курильнице. После чего шариф во всеуслышание провозгласил его Хаддамом, то есть служителем Дома Аллаха. Немного сандаловой массы и две «маленькие метелки», используемые при уборке Ка’абы, Бадия-и-Леблих бережно, по его словам, хранил потом, как «памятные реликвии».

Будучи в Мекке, он наблюдал за входившей в Священный город армией ваххабитов. Исполняя обряд паломничества, «дары» Храму и «подарки» служителям Дома Аллаха ваххабиты делали, как он вспоминал, порохом и свинцом, и в «лучшем случае, – зернами кофе».

Войско их, подошедшее к Мекке, насчитывало сорок пять тысяч человек. Впереди со знаменами следовал конный отряд, численностью в 200 всадников. Шатры, провизию и воду они везли еще примерно на одной тысяче верблюдах. Эмир Са’уд, предводитель ваххабитов, передвигался под «зеленым штандартом» с вышитыми на нем словами «символа веры» (шахады): «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – посланник Аллаха»».

Ваххабиты, делится своими впечатлениями Бадия-и-Леблих, «слепо повиновались их вождям». Не лгали, «безропотно сносили усталость», и позволяй вести себя туда, куда требовалось, «хоть на край света». Они с таким «суровым усердием» следили за предписаниями Корана, свидетельствует путешественник, что в захвченных ими городах никто даже помыслить не мог о том, чтобы посидеть в кофеюшке за чашечкой кофе с кальяном. Табачный дым из переполненных некогда закусочных бесследно исчез. Буквально в считанные дни от запаха табака очищались и рынки, и улицы, и постоялые дворы преходивших в их руки городов.

Бадия-и-Леблих дал полное описание Мекки. Определил положение города. Составил план Большой мечети с указанием ее размеров. Повествуя о Мекке, он сообщает, что напротив Ка’абы видел погребение Исма’ила, прародителя северных племен Аравии, вымощенное плитами из ценных пород зеленого мрамора. Неподалеку от него – макам Ибрахима (место Авраама): «больной камень покрытый черной тканью, расшитой золотыми и серебряными нитями» (служил Аврааму, как гласят предания аравийцев, подставкой для ног, когда строил он с Исма’илом Ка’абу).

Описал Бадия-и-Леблих и часть ритула хаджжа у горы ‘Арафат. В нем участвовали 83 000 паломников. По окончании исполнения молитвы все они, как «людской смерч», устремились к ущелью, что ведет к Мине, где паломники избивают камнями вкопанные в землю каменные столбы, символизирующие собой шайтана.

Науки и искусста в Мекке, пишет он, совершенно неизвестны. Не имелось там в его время и «правильно устроенных школ».

Мекка оживала, замечает он, только во время хаджжа, а потом «вновь впадала в девятимесячную спячку».

Во время перехода из Мекки в Медину, рассказывает Бадия-и-Леблих, караван его остановили, взяли выкуп, а потом всех паломников еще и обобрали до нитки. У него лично отняли все вещи. На этом пути он повстречал другой караван. С ним передвигались несколько лиц, которые до захвата Медины ваххабитами, являлись служителями Мечети Пророка (Масджид ан-Наби), где находится Гробница Посланника Аллаха. Они-то и поведали ему о том, какой грабеж учинили ваххабиты в Городе Пророка, и какими несметными богатствами завладели.

Путевые заметки Бадия-и-Леблиха, изданные под названием «Путешествия Али-бея в Африку и Азию», изобилуют массой интересных сведений. Изложены они сжато, но ярко и многогранно, языком человека с двойным зрением – путешественника и разведчика. В обоснование «права на жизнь» такой версии профессиональной деятельности Бадия-и-Леблиха в Аравии и его «настоящем лице» можно сослаться на описание им, притом очень точное, заметим, с географической точки зрения, мест расположения Джидды, Мекки и Медины. Обращает на себя внимание и скрупулезно составленный им список колодцев с качеством воды в них. Примечателен и тот факт, что, возвратившись на родину, Бадия-и-Леблих занимал казенную должность при брате Наполеона, а когда французов из Испании изгнали, то перебрался во Францию.

Скончался Бадия-и-Леблих в Дамаске, в 1818 г., где заболел дизинтерией. По одним сведениям, погребли его по мусульманскому обычаю, в замке Балка, что на пути паломников из Дамаска в Мекку. По другой версии, захоронить его как мусульманина не дозволили, «ибо под жилетом нашли после смерти нательный крестик».

Виктор Гюго, познакомившийся с Бадия-и-Леблихом в Испании, отзывался о нем, как о человеке образованном и остроумном. Поговаривают, что он обладал «редкой храбрастью и хладнокровием», ярко проявлявшимся во время всех тех опасностей, с которыми он встречался во время путешествия, а также «замечательными познаниями во многих науках и языковедении» (39).

Гаспар Ульрих Зеетцен родился в Иевере, в княжестве Фрисландском, перешедшем в 1793 г. под власть императрицы Екатерины. Стал подданным Государства Российского. Отец его, сообщает в своем увлекательном сочинении «Мекка в описаниях европейцев» Август Ралли, был богатым фермером и дал сыну хорошее образование. Гаспар Ульрих Зеетцен окончил Геттингенский университет (медицинский факультет). Предпринял путешествие на Восток. Финансовую поддержку ему оказал император Александр I, самодержец российский. Шесть месяцев он провел в Константинополе, год в Алеппо и год в Дамаске, где занимался изучением арабского языка. Побывал в Палестине (составил, как пишет Август Ралли, «первую верную карту Мертвого моря») и в Каире. И 27 августа 1809 г. отбыл из Суэца в Святые земли ислама. Чтобы без риска для жизни попасть в «запретную для христиан» Мекку и увидеть Ка’абу, нужно было принять ислам. И он сделал это, в Каире (в июле 1809 г.). В октябре 1809 г. прибыл в Мекку, с паломническим караваном. Месяц прожил в Мекке, «поучившись, – как следует из его воспоминаний, – у одного из местных мужей ученых» из числа улемов. Познакомился с мусульманскими святынями в Мекке.

Посетил также Медину. Управляли ею тогда, замечает он, ваххабиты. И поэтому паломники «посещали могилу Пророка украдкой». Мечеть Медины, отмечает он, – «здание значительной величины, с большим количеством колонн, некоторые из которых обложены до высоты в 9 футов мрамором, яшмой, порфиром и майоликой, и украшены золотыми надписями».

Будучи заподозренным в том, что он – турок, его задержали, препроводили к наместнику эмира ваххабитов в Медине и «подвергли строгому допросу». Отпустили. Оставаясь в Медине, он умудрился «тайком начертить карту Медины с окрестностями. Сделал эскизы города и Мечети Пророка».

11 января 1810 г. опять отправился в Мекку – для совершения хадджа. «Скопление верблюдов у Мекки было так велико, – рассказывает он, – что его караван едва смог войти в город». Находясь там, наблюдал, как «более тысячи паломников зараз совершали таваф [семикратный обход вокруг Ка’абы]», как затем «ринулись, все разом, целовать Черный камень», как «толпы паломников бегали между Сафой и Марвой».

Хаживал, соблюдая правила хаджжа, к горе ‘Арафат, «склоны которой наполовину были покрыты пилигримами». Холодную ночь провел в Муздалифе. Местность Мина, какой он ее лицезрел, «имела вид бойни».

По окончании хадджа он еще два месяца жительствовал в Мекке. «Составил карту города и его окрестностей», а также «план мечети, и сделал 16 рисунков отдельных ее частей». Там же, в Мекке, впервые попробовал «блюдо из саранчи». Нашел, что она – «вкусная, если зажарена в коровьем масле». Часто потом, по его словам, ел саранчу в Йемене, куда, покинув Мекку (26 марта 1810 г.), отбыл морем из Джидды.

Дошел на арабском паруснике до Ходейды, и начал путешествие по Йемену. Видел и описал «Моху кофейну», «Ходейду корабельную», «Аден торговый» и «Сану дворцовую». Из Мохи планировал добраться до Маската, а оттуда – морем до Басры. Окончил, однако, свой жизненный путь в Йемене. По одним сведениям, путешественника убили в Ма’рибе, а караван его разграбили; по другим, – отравили, и скончался он в Таизе, в древней столице Йемена. К смерти Зеетцена был причастен, как говорят, то ли правитель одного из существовавших в то время в Йемене небольших независимых княжеств, то ли сам имам, верховный правитель Йемена. Зеетцена заподозрили в том, что он – колдун (из-за «коллекции змей, – как пишет Август Раллии, – консервированных в винном спирте»). Полагали, что с помощью этих змей, он воздействует на погоду, «и даже причинил засуху» землям Йемена. Как бы то ни было, но багажом его завладел имам. Однако, кроме астрономических инструментов, засушенных растений, записной книжки путешественника и небольшой суммы денег, в размере 600 пиастров, не обнаружил в нем больше ничего. Драгоценностей, будто бы найденных Зеетценом в Ма’рибе, как гласила людская молва, в багаже путешественника не оказалось. Дневники Зеетцена, заметки о местах пребывания и составленные им карты, а также списки химйаритских надписей, что он сделал в Ма’рибе, бесследно исчезли. Известно, что, отправляясь в путешествие во внутренние земли, он оставил все это на сохранение проживавшему в Мохе итальянцу Мензони, который, в свою очередь, перед смертью передал «вещи Зеетцена» одному индусу, маклеру Восточной Индийской Компании в Мохе. Некоторые из вещей Зеетцена (книги и записки) видел впоследствии в Забиде миссионер Джозеф Вольф (Josef Wolff), когда оказался там, по его словам, в 1836 г.

Воспоминания Зеетцена об аравитянах (те что сохранились во времени) – это богатый источник сведений об обычаях и нравах арабов Аравии XIX столетия. Гаспар Зеетцен обладал фено-минальным чутьем исследователя, исключительной памятью и талантом рассказчика. Южноаравийская письменность, одна из древнейших на земле, дошла до нас, благодаря в том числе и Гаспару Зеетцену. Он ярко описал жизнь и быт бедуинов-кочевников Верхней Аравии. Отзывается о них, как о людях, бережно хранящих «обычаи, язык и даже одежду предков». Нравы их простой «пастушеской жизни» удивительным образом, по его выражению, соседствуют с «богатым языком и любовью к стихотворству». Бедуины-кочевники, делится своими наблюдениями Зеетцен, – «страстные охотники до повестей о деяниях их предков; в них много остроты, живости и нравоучения». Бедуинских племен в Аравии, замечает путешественник, – множество. Аназеги (так Зеетцен называет членов влиятельнейшего племени бану Аназа), к примеру, кочуют на огромных просторах от Аравии до Дамаска. Считают себя «законными владетелями» земель, где обитают, и поэтому «требуют выплаты податей от всех, кто по ним проезжает». Купец, торгующий в тех краях и знающий обычаи и нравы бедуинов, отправляясь туда, обязательно «выбирает себе между ними одного брата, который за положенную плату берет верблюдов купца с навьюченной на них поклажей под свое покровительство». Случись, что купца все же ограбят, то его «покровитель-бедуин» непременно обратится к своим соплеменникам с требованием о возмещении утраченного купцом имущества, находившегося во время набега {газу) на караван под его защитой (40).

В 1814 г. Мекку посетил шейх Хаджжи Ибрагим ибн Абдалла аш-Шами, арабский купец из Сирии. Под этим именем путешествие в Святые земли ислама предпринял Иоганн Людвиг Буркхардт (1784–1817), знаменитый швейцарский исследователь-портретист «Острова арабов». Он получил прекрасное образование. Обучался в университетах Лейпцига и Геттингема; изучал арабский язык в Кембридже. В 1809 г. отправился в путешествие на Восток. Два с половиной года прожил в Сирии, совершенствуя знание арабского языка. Затем еще два с половиной года странствовал по Нубии и Верхнему Египту.

15 июля 1814 г. в сопровождении раба-африканца прибыл в Джидду. Поселился в хане, то есть на постоялом дворе. Подхватил лихорадку. Остро нуждаясь в деньгах, продал раба. В Та’ифе в это время находился Мухаммад ‘Али, паша Египта, с которым Буркхардт встречался в Каире. И он обратился к нему за помощью – через врача паши, армянина Босари, как рассказывает Август Ралли. Тот поведал о бедственном положении Буркхардта своему коллеге, Ягии-эффенди, врачу Туссуна-паши. Известно, что Мухаммад ‘Али пригласил Буркхарда в Та’иф; и даже отправил к нему одного из своих гвардейцев-телохранителей для сопровождения, и повелел выдать верблюдов в дорогу. Паша, как полагал Буркхардт, опасавшийся тогда действий англичан в отношении Египта, заподозрил в нем английского шпиона. И поэтому захотел повидаться с путешественником лично, поговорить и решить, как быть с ним дальше. Такие подозрения еще больше усилились, когда выяснилось, что Буркхардт намеревался совершить паломничество. Аудиенция проходила в присутствии кади (судьи) Мекки и двух имамов мечетей. «Тестировали» его служители культа на право называться мусульманином, как вспоминал потом Буркхардт, и «экзаменовали на знание Корана» с пристрастием. «Собеседование», к счастью, прошло удачно. Вердикт религиозных авторитетов гласил, что он – не только истинный мусульманин, но и «очень ученый мусульманин». И ему разрешили выехать в Мекку. И Буркхардт отправился туда, «надеясь добыть себе венок из рук славы», вместе с «экзаменовавшим» его кади. Мухаммад ‘Али распорядился выдать Буркхардту новую одежду и 500 пиастров в дорогу.

В заметках об Аравии и бедуинах Буркхардт обстоятельно рассказал о жизне и быте аравийских племен, их нравах и обычаях. Ярко описал Святые места ислама, Мекку и Медину. Поведал также о некоторых «живописных уголках», как он их называет, на севере Аравии, таких, к примеру, как Та’иф, город-сад, который он именует «аравийской оранжереей роз».

Делясь впечатлениями о Джидде, путешественник отмечает, что процветание Джидды обеспечивало обслуживание судов и паломников, и торговля. Главными партнерами Джидды в торговле выступали Индия и Йемен, поставлявшие пряности, рис, одежду, кофе и благовония.

В Джидде он братил внимание на наличие в городе большого количества «домов кофе, числом двадцать пять». Арабы хаживали туда регулярно, пишет Буркхардт, и выпивали от трех до тридцати чашек кофе в день. И поскольку Джидду ваххабиты под натиском египтян оставили, то там повсюду и «невероятно много курили». В тех же кофейнях, где он бывал, табачный дым застилал, порой, все пространство внутри. И тогда перемещение людей в них напоминало собой «движение кораблей в тумане». Лавок, торговавших в то время табаком в Джидде, путешественник насчитал тридцать одну.

Джидда, по словам путешественника, отличалась от других городов Хиджаза «яркой смесью рас». Довально часто, сообщает Буркхардт, торговцы, прибывавшие в Джидду во время хаджжа со «значительным грузом товаров», продать его «скапливавшимся в городе паломникам» не успевали. И, «не урегулировав свои счета до окончания паломничества», вынуждены были оставаться в Джидде до следующего года. Тогда, согласно обычаю, сложившемуся там, они начинали «сожительствовать с юными абиссинскими рабынями». Женились на них, обзаводились семьями и оседали в Джидде.

Коренных жителей Джидды Буркхардт называет «людьми учеными». Род деятельности их, помимо торговли и обслуживания паломников во время хаджжа, был связан, по его выражению, с «мечетями и судом». «Город Праматери человечества», замечает Буркхардт, представлял собой «место сосредоточения» множества общин, представленных торговцами и ремесленниками из различных городов и земель Аравии. По сути, отмечает он, они являлись их коммерческими представителями у «паломнических ворот» на пути к Святым местам в Мекке и Медине. Много в Джидде жительствовало выходцев из Йемена и Хадрамаута.

Рассказывая о своих «мекканских впечатлениях», Буркхардт, пишет, что «сильные ливни производили так много разрушений в Мекке», окруженной горами, что древних домов, «старше 400 лет», не осталось там ни одного. Мусор жители выбрасывали из домов прямо на улицы города, центральная из которых (по ней паломники во время хаджжа семь раз пробегают между стоящими по ее обеим концам холмами ас-Сафа и ал-Марва) в сезон хаджжа «напоминала собой базар в Константинополе». Именно там трудились жестяньщики, изготавливавшие популярные среди паломников небольшие баклажки, в которых они везли на родину воду из источника Замзам. Эта же улица, свидетельствует Буркхардт, служила и местом для совершения казней.

Хроники Мекки сохранили сведения о том, что в 1624 г. на этой улице «с двух воров содрали кожу», а в 1629 г. «совершили экзекуцию над одним из йеменских повстанцев». Продырявили ему копьями «в нескольких местах» руки и плечи, и «воткнули в них зажженные жгуты». Затям притянули одну ногу к плечу и «скрепили их железным крюком». Привязав к столбу, выставили в таком виде на улице, где он и умер, после двух дней страшных мук и жутких страданий (41).

Население Мекки, повествует он, «жило по отдельным кварталам – сообразно тому ремеслу, которым занималось». Имелись в городе квартал банщиков со стоявшими там банями; квартал торговцев зерном, маслом и финиками; квартал проводников паломников по Святым местам; квартал богатых купцов и квартал «публичных женщин». Квартал золотых и серебряных дел мастеров назывался почему-то «китайской улицей». Существовал крупный невольничий рынок. Его хорошо описал, к слову, в своем увлекательном «Отчете о командировке в Хиджаз» (1898–1899) штабс-капитан Генерального штаба Российской империи Давлетшин. По наблюдениям офицера, невольники, которыми там торговали, «принадлежали исключительно к двум национальностям», а именно: «совершенно черным неграм из Судана» и «более светлым абиссинцам». Рабов-суданцев, «слывших среди арабов Аравии хорошими работниками», покупали, притом как мужчин, так и женщин, «исключительно для работ». А вот абиссинцев, и в основном женщин, – для утех, как наложниц. Осматривали при покупке «с пристрастием», с головы до ног, раздев и оглядев все интересовавшие покупателя части тела. Существовал даже, выражаясь современным языком, своего рода «гарантийный срок», когда в течение четырех дней с момента приобретения невольника или невольницы их можно было обменять. Если цены на «взрослую девушку-негритянку» составляли около 20 турецких лир, то на «такую же абиссинку – 30–40 лир» (10/4**). Сожительницами мекканцев большей частью являлись абиссинки.

Завозили рабов из Африки. В портах Южной Аравии разбивали на «партии», мужские и женские, и отправляли на невольничьи рынки в Неджд и Хиджаз, Месопотамию и Египет, Сирию и Палестину.

Одним из центров выгрузки рабов с судов, следовавших из Восточной Африки в Южную Аравию, был южнойеменский городок Зинджибар (это название закрепилось за ним в XVIII в.; смысл его – земля зинджей, то есть черных рабов). Особое место в структуре работорговли, судя по работам арабских историков, занимал архипелаг Фарасан, что в Красном море. Именно там базировалась знаменитая флотилия работорговцев-южноаравий-цев, матросами на судах которой трудились рабы-зинджи.

На рынках в Аравии, где велась торговля рабами, имелись «дома услад». Для их обозначения над ними вывешивали специальные флаги (райя) (42).

Гланым занятием жителей Мекки была торговля. Буркхардт упоминает в частности о торговле в Мекке, на Маленьком рынке, обожаемым арабами медом, а также благовониями и ароматами (духами), благоуханными маслами и мекканским бальзамом, сокотрийским алоэ и йеменской хной, кофе и кардамоном, тканями и ювелирными изделиями, китайским фарфором и венецианским стеклом.

Мекка – крупнейший центр коммерции Древней Аравии. В сезон паломничества туда стекались купцы с товарами со всего Востока. Гланым рынком торговли верблюдами в Аравии слыла Бурайда, кожами – Риджал (Асир), лошадьми чистой арабской породы – Хаиль (Джабаль Шаммар), камедью – Хамис Абида (Асир), огнестрельным оружием – Бирк и Маскат (Оман). В местечке Бирк находился огромный оружейный склад, откуда оружие вывозили во все земли Аравии и даже в Южную Персию (43).

Поведал Буркхардт и о том, что в «двух местах» на местном базаре продавали «опьяняющие напитки», но только по ночам. Один из них изготавливали из «перебродившего изюма». Другой представлял собой «разновидность бузы», легкого хмельного напитка, приготовленного из проса с добавлением в него пряностей. Арабы называли его словом «зубйа», то есть «питием опьяняющим».

Ведя речь о Ка’абе, Буркхардт сообщает, что служила она местом поклонения арабов Аравии и во времена язычества, что стояли тогда в ней и вокруг нее 360 идолов-истуканов. И что далекие предки аравийцев-мусульман приходиди совершать таваф (ритуальный обход вокруг Ка’абы), как это делают и сегодня их потомки. Поэтому хаджж, то есть паломничество мусульман, можно считать, заключает он, продолжением старого обычая.

Дверь Храма, какой ее видел Буркхардт, была «целиком покрыта серебром» и имела «несколько позолоченных орнаментов». Каждую ночь у Ка’абы зажигали ароматизированные свечи и курильницы с благовониями. Ка’аба, замечает Буркхардт, притягивала к себе всех оказывавшихся в Мекке людей и вне сезона паломничества. Приходили они в то место, где стоит Ка’аба, во двор Большой мечети, и для совершения молитв, и для умных бесед с улемами. У Ка’абы всегда «можно было найти» и писца, и продавца популярных у аравийцев «магических заклинаний, написанных на обрывках пергамента». Видел он там и сидевших у колонн и изучавших Коран учеников со своими учителями-наставниками. Часто попадались на глаза тяжелобольные паломники, смиренно «дожидавшиеся смерти». Будучи не в силах, после совершения хаджжа, преодолеть обратный путь на родину и не имея ни гроша в кармане, ни крыши над головой, шли они к Ка’абе, располагались там и тихо умирали, «простертыми ниц», у стен Дома Аллаха.

К сказанному выше уместно будет добавить, что Ка’аба, главная святыня мусульман, стоит, по поверьям арабов Аравии, на первом, сотворенном Господом, клочке земли. Жители Древней Аравии считали, что находится Ка’аба в центре земли, и что четыре угла Ка’абы, древнейшего святилища людей, символизируют собой «четыре угла земли», то есть четыре стороны света.

По одной из легенд, охранять Ка’абу, Дом Господа на земле, Творец назначил ангелов. Однако, как ни старались они уберечь Ка’абу, она неоднократно подвергалась разрушениям. Так, во времена Ибрахима (Авраама) Ка’абу основательно размыло постигшим Мекку сильным наводнением. Ибрахим и сын его, Исма’ил, восстановили Дом Бога. Тогда же в Восточном углу Храма заложил Ибрахим и Священный Черный камень. И когда сделал это, пересказывает предание древних народов Аравии Ибн ал-Хаик (ум. 946), великий арабский ученый-энциклопе-диет, историк и географ, то все «четыре угла Храма засветились, и все пространство вокруг озарилось ярким светом». В тех местах, где лучи света, шедшие от каждого из четырех углов Ка’абы, обрывались, и установили границы территории, запретной для неверных (Харам); обозначили ее границы каменными столбами (44).

Между хиджрой, переселением Пророка Мухаммада из Мекки в Медину (622 г.), и восстановлением Ка’абы Ибрахимом (Авраамом) и Исма’илом, пишет арабский историк и географ Абу-л-Фида’ (1273–1331), минуло 2722 года. За прошедшее время претерпел изменил и камень, принесенный с небес архангелом Гавриилом для обозначения Ибрахимом угла Храма, откуда надлежало начинать ритуальный обход Ка’абы.

Черный камень, согласно сказаниям автохтонов Аравии, принадлежит к числу «драгоценных камней Рая». Ниспослан был на землю вместе с Адамом и Евой. После «потопа Нуха» (Ноя) ангелы унесли его на небеса. Затем, при восстановлении Храма Ибрахимом (Авраамом) и Исма’илом, Бог вновь отправил его на землю с архангелом Джабраилом (Гавриилом). Черный камень – это «Око Господа» на земле. Будучи изначально белоснежным, он со временем почернел – от прикосновений к нему устами людей, каявшихся в совершенных ими грехах. Черный он, дескать, только с внешней стороны. Изнутри же – по-прежнему белоснежный. Черный камень Ка’абы, как гласит легенда, – это «единственный, нисшедший из Рая предмет, которым владеет земля». В день Страшного суда Черный камень «получит язык» и будет «свидетельствовать перед Господом в пользу паломников набожных».

Одно из удивительных свойств Священного Черного камня состоит в том, говорится в преданиях, что если бросить его в воду, как это сделали в свое время карматы, то он не потонет. Когда Черный камень, похищенный карматами и увезенный ими в Эль-Хасу, удалось все же вернуть, то люди, увидевшие его на прежнем месте, помятуя об обычаях предков и ритуалах поклонения Ка’абе, установленных Пророком Мухаммадом, вновь стали целовать святыню устами и прикладываться к ней лбами.

Бытует поверье, что у Ка’абы несут дежурство, денно и нощно, 70 000 ангелов; что они внимательно выслушивают молитвы верующих и сообщают об их просьбах и пожеланиях Господу.

Неподалеку от Ка’абы и Священного источника Замзам, воды которого спасли когда-то от смерти Исма’ила и мать его, построил Исма’ил дом. Окружил жилище оградой из дума (низкорослой пальмы), и поместил за ней скот свой. Там же похоронил после смерти и мать, Хаджар (Агарь), и был погребен сам.

Что касается Священного источника Замзам, то воду из него во времена джахилийи (язычества), сообщают своды «аравийской старины», арабы Аравии использовали при исполнении ритуальных обрядов и при принесении клятв. Мекканцы, клявшиеся в чем-то друг другу, наполняли сосуды с водой из этого источника и шли к Ка’абе. Выливали часть воды на стены Храма, а ту, что оставалось, – выпивали, в подтверждение нерушимости клятвы.

С приходом ислама воду из источника Замзам, считавшуюся у мусульман «верным лекарством от любых болезней», брали с собой, возвращаясь на родину после хаджжа, все мусульмане-паломники. Хранили ее пуще ока. Умирая, наставляли потомков омыть ею их тела перед погребением.

Согласно сказаниям аравийцев, когда ушел Исма’ил в мир иной, то присматривали за Ка’абой старшие сыновья его. Сначала ‘Аднан, потом – Набит, а после них – Ибн ‘Амр ал-Джурхум. Происходил он из родоплеменного клана джурхумитов. Родоначальником его своды «аравийской старины» называют Джурхума, двоюрадного брата Катура (оба рода отодвинулись в Мекку из Йемена).

Когда властвовали в Мекке джурхумиты, сильные дождевые потоки, схлынувшие с гор, размыли Ка’абу. Джурхумиты восстановили ее «в прежнем виде». Со слов ал-Азраки, автора знаменитых «Хроник Мекки», представляла тогда собой Ка’аба сооружение из четырех стен, без крыши и с одной дверью. В высоту здание Храма имело 9 локтей, в длину – 30 локтей и в ширину – 22 локтя. Работы проводились под присмотром ‘Амира ибн ‘Амра, получившего в народе прозвище Ал-Джидар (Стена).

С течением времени джурхумитов потеснили из Мекки племена бану кинана и бану хузаа. Шли годы, и заведование Ка’абой, а потом и управление всей Меккой забрало в свои руки племя бану хузаа, отодвинув от дел в Мекке кинанитов, своих бывших союзников. Один из потомков Исма’ила, ‘Аднан, женился на дочери вождя племени бану хузаа, а правнук его, Фир, по прозвищу Курайш, стал родоначальником нового племени – бану курайш.

Минуло еще 200 лет. И знатный род курайшитов, «богатый числом мужчин и поголовьем скота в нем», окреп настолько, сообщают летописи «временных лет» Аравии, что начал претендовать на абсолютную власть в Мекке. Сговорившись с кинанитами, курайшиты вытеснили из Мекки племя бану хузаа. Кампанию по их выпроваживанию возглавил Кусай, потомок Фира в седьмом поколении. Он же «поправил Ка’абу, придал ей лучший наружный вид» (445–450 гг.), и положил начало застройке всего места вокруг Ка’абы.

Году где-то в 605-м Ка’абу перестроили. Подняли и укрепили стены. Впервые за всю многовековую историю Храма накрыли его крышей. И сделали это потому, что Ка’абу обокрали. Ограбление Ка’абы, происшествие из ряда вон выходящее, не могло не шокировать мекканцев. К поиску грабителей подключилось все население города, и стар, и млад. Часть похищенных сокровищ вскоре обнаружили – в доме вольноотпущенника Дувейки. Наказание последовало незамедлительно: вору отрубили кисть правой руки и на десять лет изгнали из города.

Плотницкие работы по сооружению крыши Храма выполнял нанятый мекканцами плотник с одного из зашедших в Джидду судов.

В качестве строительного материала использовали обломки византийского корабля, потерпевшего крушение у побережья Джидды. Руководил работами то ли капитан того самого судна, некто Бакум, «знакомый с архитектурой», как говорится в мекканских хрониках дней минувших, и согласившийся помочь ку-райшитам, то ли «некий копт, проживавший тогда в Мекке».

По завершении работ надлежало водрузить на место Черный камень. Тут-то между семейно-родовыми кланами и возникла перепалка из-за того, кто из курайшитов более достоин сделать это. Когда спор, казалось, зашел в тупик, то старший по возрасту среди курайшитов, Абу ‘Умайа ал-Мушра, присутствовавший на собрании старейшин, созванном для обсуждения данного вопроса во дворе Храма, предложил довериться решению третейского судьи в лице того из курайшитов, кто первым проследует за ограду Храма. Судьба распорядилась так, что им оказался Мухаммад. Надо сказать, что к тому времени Мухаммад пользовался среди соплеменников репутацией человека кристально честного, порядочного и надежного. Имея в виду не допустить ненужных обид и распрей среди соплеменников, Мухаммад поступил следующим образом. Снял, попросив на то дозволение, плащ со старшего по возрасту курайшита из числа собравшихся у Храма старейшин, расстелил его на земле и поместил на него Черный камень. Затем выбрал из всех кланов курайшитов четверых самых уважаемых в Мекке мужчин и предложил им, чтобы они, взявшись за четыре края плаща, поднесли Священный камень к Восточному углу Храма. Там Мухаммад поднял Черный камень с плаща и установил его на прежнее место (45).