Текст книги "Королевство Саудовская Аравия. История страны, народа и правящей династии Аль Са’уд"

Власть в Джабаль Шаммаре после шейха Талала перешла к его брату Мит’абу. Через десять месяцев не стало и его. Был «умерщвлен своими племянниками», прямо на заседании маджлиса (совета). Бразды правления в Джабаль Шаммаре забрал в свои руки шейх Бандар, старший сын бывшего шейха Талала (75).

В Эр-Рияде, при дворе Са’удов, как следует из одного из информационно-справочных материалов российского дипломата-востоковеда А. Адамова, проживал в то время в качестве заложника шейх Мухаммад, младший сын шейха ‘Абд Аллаха ибн Рашида. Он «терпеливо выжидал случая, чтобы завладеть наследством своего отца». Шейх Бандар, опасаясь действий с его стороны, решил нейтрализовать опасного соперника, специально, думается, отпущенного тогда эмиром Эр-Рияда для учинения им смут и раздоров в клане Рашидитов, и предложил ему «хлебную должность» начальника паломнического каравана с почетным титулом эмира паломников. Шейх Мухаммад предложение эмира Бандара принял. Сохраняя видимость покорности, стал собирать верных ему людей «для исполнения своих честолюбивых замыслов». И в 1872 г. с одобрения тогдашнего эмира Неджда шейха ‘Абд Аллаха ибн Файсала забрал в свои руки Ха-иль, «собственноручно умертвил» шейха Бандара, а заодно и четверых из пяти его кровных братьев (пятый, Наиф, уцелел) (76).

При шейхе Мухаммаде, правившим по 1897 г., отмечают хронисты Неджда, род Рашидитов окреп настолько, что, являясь династией правителей одной из областей Северной Аравии, подвластной Са’удам, стал претендовать на весь Неджд. Действуя скрытно, осторожно и терпеливо, Мухаммад ибн Рашид занялся подготовкой к исполнению задуманного им плана. И в течение 18 лет, рассказывает А. Адамов, неустанно трудился над расширением круга своих сторонников и союзников среди племен Неджда. «Щедрыми подарками и гостеприимством привлекал на свою сторону бедуинов». В то же самое время твердой рукой укреплял свою власть в Джабаль Шаммаре. Всех, кто хоть как-то противился его воле, уничтожал физически. Ослушников и бунтарей, как повествует Чарльз Монтегю Даути, известный иследователь Аравии, привязывали за ноги и руки к верблюдам и раздирали на части. Кровь на мечах палачей в годы его правления не просыхала, и обагряла их постоянно. Вместе с тем, он всячески способствовал росту торговли в крае. Дороги в «уделе Рашидитов», как уже называли земли Джабаль Шаммара в племенах Аравии, считались при нем среди торговцев, и местных, и иноземных, самыми безопасными во всей Верхней Аравии. «Грабежей на них не случалось», ибо карались такие «деяния негожие» непременно и строго (77).

Вошла в сказания арабов Неджда и щедрость шейха Мухаммада ибн Рашида. Во дворе своего дворца он повелел установить большую каменную цистерну, доверху наполненную лакомством бедуинов – маслом дихн. Оно в ней «никогда не переводилось», пишет Чарльз Даути; раздавали его людям бесплатно, днем и ночью (78).

Правитель Джабаль Шаммара, также как и правитель Неджда, носил титул эмира и являлся верховным вождем союза племен Джабаль Шаммара. Его личная дружина, по словам путешественников, насчитывала не менее 500 человек; 20 из них состояли при нем телохранителями. «Властными лицами» при дворе эмира сами хаильцы называли его казначея, писца и дворецкого, выступавшего также в роли главного советника шейха Мухаммада.

Эмир Джабаль Шаммара слыл среди племен Северной Аравии образцом гостеприимства. Символом такового являлся, как шутили иноземные купцы, огромный медный котел, в котором готовили еду для гостей. Его с трудом поднимали четверо крепких мужчин. Ежедневно при дворце эмира гостило и питалось до 200 человек. Когда же в Хаиль приходили крупные торговые караваны, то число гостей эмира доходило, случалось, до одной тысячи человек (79).

Дворец эмира располагался в центре Хаиля, численность населения которого составляла в то время 10 тыс. человек. Прием гостей эмир проводил в так называемом кофейном зале дворца, «большом и богато убранном», длиной около 80 футов, с «высокими стенами и мраморными колоннами, подпиравшими деревянный резной потолок, чудной работы».

Увлекательные записки о Неджде и Джабаль Шаммаре тех лет принадлежат перу леди Энн Блант (1837–1917), внучки Байрона и жены дипломата и поэта Уилфрида Скоуэна Бланта (1840–1922). Леди Блант была, к слову, великолепной наездницей и известным в Англии коневодом; хорошо знала арабский язык. Именно она положила начало разведению в Англии лошадей чистой арабской породы. Племенных жеребцов для этих целей приобрела в Джабаль Шаммаре, во время «познавательного, – по ее выражению, – путешествия в Неджд», которое они с мужем предприняли из Бейрута через Сирию и Месопотамию. Эмир Мухаммад, правитель Хаиля, был настолько впечатлен неожиданным и успешным, как говорил, «вторжением двух инглизов» в его земли, что проникся к ним искренним уважением. Понравились ему, судя по всему, честность и открытость английской пары, представшей перед эмиром в своем «истинном обличье» – благородных людей Европы, прибывших в Хаиль, чтобы поприветствовать знатный Дом Рашидитов, владык Джабаль Шаммара, и увидеть, собственными глазами, известные на всем Арабском Востоке конюшни Рашидитов (80). Леди Блант стала первой европейкой-путешественницей, побывавшей в землях Внутренней Аравии.

Рассказывая о бедуинах Аравии, она сообщает об их обычае, в соответствии с которым каждый из жителей пустыни, становясь гостем жилища другого и входя в него, обязан был «разоружиться», то есть снять с себя все оружие и оставить его у входа. И только после этого проследовать дальше. И, усевшись на отведенное гостю место, принять из рук хозяина шатра или его слуги чашечку с кофе.

Неизгладимое, судя по всему, впечатление произвели на леди Блант песчаные просторы Большого Нефуда, «великой красной пустыни Центральной Аравии», с песком не желтого, как в Египте, а красного цвета, притом с множеством оттенков, меняющихся в зависимости от времени дня и ночи, равно как и одинокие оазисы в этом океане песка. Невольно задаешься вопросом, замечает леди Блант, какая могучая сила огораживает невидимой глазу человека стеной эти оазисы от возвышающихся вокруг них гор песка, препятствуя его вторжению в тенистые пальмовые рощи оазисов.

Оставила заметки о Хайле, правда уже начала XX столетия, еще одна англичанка-исследовательница Аравии – Гертруда Белл (1868–1926), личность неординарная и необыкновенно одаренная, со «множеством талантов», как отзываются о ней сами арабы Аравии. Прославилась она не только как исследователь Аравии и путешественник, но и как писатель, и археолог, и даже офицер военной разведки. Сам Уинстон Черчилль, к слову, считал ее одним из крупнейших знатоков Арабского Востока. Так же, как и полковник Лоуренс, она хорошо знала обычаи и нравы бедуинов, и пользовалась у них уважением и доверием. Свободно говорила по-арабски. Интерес к мусульманскому Востоку привил Гертруде ее дядя, служивший одно время послом в Тегеране.

В Аравии эта удивительная женщина оказалась в 1914 году. Будучи направленной в Хаиль, на север Аравийского полуострова, ей надлежало разобраться в состоянии межплеменных отношений, в соотношении и балансе сил между родами Рашидитов и Са’удов. Сведения, собранные ею, британская разведка имела в виду использовать впоследствии в целях объединения племен Северной Аравии под эгидой Англии.

В Хайле, вспоминала Гертруда Белл, Аравия предстала перед ней во всей своей красе, как выплывшая из воспоминаний детства слышанная ею из уст родителей восточная сказка, – с эмирами и гаремами, евнухами и наложницами, работорговцами и сказателями. Хаиль, судя по всему, ее, действительно, очаровал: колоритом повседневной жизни и ярким «букетом нравов» обитателей дворцов и городских кварталов. Вместе с тем, работать в Хайле, по ее словам, было непросто. Поговорка, гласящая, что «находчивость – мать успеха», как не раз потом говорила Гертруда, постоянно напоминала ей там о себе. На каждом углу чужеземца в Джабаль Шаммаре поджидали «неожиданности и сюрпризы». Так вот, справляться и выпутываться из возникавших, то и дело, неординарных ситуаций ей помогали, пишет она в своих воспоминаниях, находчивость и смекалка, и, конечно же, знание языка арабов, обычаев, традиций и нравов бедуинов.

Итак, возвращаясь к прерванному нами рассказу о Мухаммаде ибн Рашиде, отметим, что стычки и раздоры между племенами Джабаль Шаммара и подконтрольными Са’удам, были им решительно приостановлены. Мухаммад ибн Рашид полагал, что для того, чтобы «показать Саудам силу» и забрать у них весь Неджд «час его еще не настал». Воздерживаясь от конфронтации с Саудами, накапливал силы для решительной схватки с ними (81).

И в 1887 г., воспользовавшись представившейся благоприятной возможностью, появившейся вследствие разгоревшейся борьбы за власть внутри рода Аль Са’уд, подчинил себе Эр-Рияд, цитадель Са’удов, и «наложил руку на весь Неджд». Дело было так. Племянники тогдашнего эмира Неджда, шейха ‘Абд Аллаха ибн Файсала, учинили смуту (октябрь 1887 г.). Схватили своего дядю и заключили его в темницу. Старший из них, Мухаммад ибн Са’уд ибн Файсал ибн Турки обратился к населению Эр-Рияда с призывом признать его новым правителем. Получив известие о мятеже, эмир Мухаммад ибн Рашид немедленно выдвинулся с войском в Эр-Рияд. Братья-мятежники из Эр-Рияда бежали. Вскоре, однако, их поймали и казнили, за исключением малолетнего ‘Абд ал-‘Азиза, увезенного в Хаиль почетным пленником. Войдя в город, эмир Мухаммад сразу же выпустил из заточения эмира ‘Абд Аллаха ибн Файсала, и «восстановил в звании повелителя Неджда». Однако являлся он уже таковым чисто номинально. Возвращаясь в Хаиль, эмир Мухаммад ибн Рашид «не забыл прихватить» с собой и эмира ‘Абд Аллаха – в целях «его же безопасности», как говорил. И де-факто забрал власть в свои руки. Наместником в Эр-Рияде поставил преданного ему человека, военачальника Салима ал-Субхана. Так, заключает А. Адамов, династия Аль Са’уд «практически прекратила свое самостоятельное существование». И знамя Рашидитов, вторит ему С. Цвемер, заменило собой в Неджде знамя Са’удов (82).

‘Абд Аллаху ибн Файсалу, серьезно больному и находившемуся уже на пороге смерти, Рашидиты дозволили возвратиться в Эр-Рияд, дабы умереть на родной земле. Отправился вместе с ним и брат его, ‘Абд ар-Рахман ибн Файсал. Ко времени кончины ‘Абд Аллаха ибн Файсала (ум. в ноябре 1889 г.) власть эмира Хаиля «признавали уже, – по выражению А. Адамова, – не в одном только Неджде, а во всей пустыне, от пределов Сирии и до Нефуда, и от Евфратской долины до границ Йемена и Омана» (83).

В конце 1889 г. шейх ‘Абд ар-Рахман ибн Файсал, брат шейха ‘Абд Аллаха ибн Файсала, учинил мятеж. Изгнал из Эр-Рияда Салима ал-Субхана, ставленника-наместника Ибн Рашида. Войско Рашидитов, подошедшее в Эр-Рияду, основательно укрепленному к тому времени, и осадившее его, город взять не смогло. Стороны заключили перемирие. Шейх ‘Абд ар-Рахман остался правителем Эр-Рияда и нескольких соседних с ним областей, признав вассалитет эмира Мухаммада ибн Рашида.

Объединиться с ним в противостоянии с Рашидитами, повествуют хроники Неджда, изъявили желание и «придавленные налогами», введенными Рашидами, жители ‘Унайзы и Бурайды в Эль-Касиме. Встало на его сторону и племя бану мутайр (84).

В январе 1891 г. племенное ополчение, собранное Мухаммадом ибн Рашидом, наголову разбило поднявшихся против него арабов Эль-Касима, сторонников ‘Абд ар-Рахмана. Сам он на помощь к ним почему-то не пришел. Узнав о выступлении на Эр-Рияд шаммаров, испытывать судьбу не стал, и из города бежал. Управлял им какое-то время ‘Аджлан, бывший раб эмира Мухаммада ибн Рашида. Год, когда это произошло (1891), хронисты Неджда называют «временем кончины» Второго саудовского государства (1824–1891).

Следует, думается, упомянуть о том, что до этого Рашидиты с помощью яда, подмешанного в кофе, пытались отравить шейха Абд ар-Рахмана. Яды, к слову, в былые времена широко использовали в Аравии при решении династических и иных споров. Повышенным спросом пользовался мышьяк. Чаще всего поступали так. Подкупали кагваджи, то есть человека готовившего и разливавшего кофе в доме, где планировалось совершить отравление. Делал он это следующим образом: опускал в раствор с мышьяком ноготь мизинца, и, обходя с чашечками (финджанами) кофе на подносе всех присутствовавших в помещении, увлеченных, как правило, разговором, незаметно касался им краев чашки своей жертвы. Человек, отравленный мышьяком, умирал не сразу, а через какое-то время, показывая все признаки заболевания холерой.

Так вот, будучи у Рашидитов, брат ‘Абд ар-Рахмана, прибывший вместе с ним на встречу, поданый ему кофе выпил – и через два дня умер. Сам же ‘Абд ар-Рахман, почуяв в поведении кагваджи что-то неладное, поступил хитро. Взял чашку с кофе в руки, полуобернулся и незаметно вылил напиток в рукав дишдаши, длинной до пят мужской рубахи, задев, однако при этом подбородок. Так и спасся. Но кожу ожег. Шрамы от чашки с кофе «от щедрот Ибн Рашида», как вспоминал ‘Абд ал-Азиз, отец его носил на лице до конца жизни (85).

Выступление в 1891 г. нескольких племен Неджда и объединившихся с ними жителей ряда городов в Эль-Касиме против Рашидитов, докладывали российские дипломаты, спровоцировали Са’уды. Бедуины, подстрекаемые ими, сообщал русский консул в Багдаде Алексей Федорович Круглов (1864–1948) послу Российской империи в Константинополе Александру Ивановичу Нелидову (в записке о положении дел в Неджде от 12.10. 1892 г.), «взялись за оружие». Имея в виду выйти из-под власти «рожденных ими» Рашидитов, Са’уды постарались вернуть себе их прежнюю независимость. Однако вскоре, битые шаммарами, «восставшие вынуждены были сложить оружие перед более сильным противником. Мухаммад ибн Рашид жестоко расправился с зачинщиками восстания». Эта победа, одержанная им, показала и силу, и то влияние в Неджде, что приобрела династия Рашидитов. Она «дала возможность Мухаммаду ибн Рашиду еще выше поднять престиж рода Рашидитов и еще сильнее упрочить его власть среди арабского населения пустыни» (86).

Проводя политику лавирования в отношениях с турками, Мухаммад Ибн Рашид признал сюзеренитет Османской империи. Эмир Мухаммад, покончивший с ненавистным туркам Государством Саудов, стал для султана Абдул-Хамида почетным вассалом. Он «осыпал его подарками» и увешивал орденами. Оказывал ему, когда требовалось, и помощь в его усилиях по поддержанию тишины в Неджде. По достоинству оценивал и действия эмира Мухаммада по недопущению набегов северных племен на Эль-Хасу и Эль-Катиф, находившиеся в руках османов.

Эль-Катиф, говорится в донесениях дипломатов Российской империи, славился великолепной бухтой. Во время присутствия в Аравии Османской империи там размещался турецкий гарнизон и располагалась резиденция турецкого каймаками. Внимание европейских путешественников, попадавших в Эль-Катиф, обращала на себя старинная крепость, возведенная еще во времена карматов (в X в.).

Эль-Катиф, как гласят легенды, отстроили чуть ли не на месте древней Герры, города, основанного еще халдеями-переселенцами из Вавилона. Своего расцвета Герра, по мнению ученых, достигла во времена царствования в Ассирии Асархаддона (правил 680–669 до. н. э.). Сюда приходили суда из Индии. Здесь грузы с них перегружали на небольшие парусники и отправляли в Вавилон, который активно торговал с землями Южной Аравии, Индии и Персии.

Один из «утерянных городов» Древней Аравии, «град великий и белоснежный», как отзывались о Герре древние греки и римляне, он являлся крупным торговым центром «Острова арабов» его седого прошлого (87).

В III–I вв. до. н. э., повествует Страбон, Герра слыла одной из самых процветавших метрополий мира. Жили в ней выходцы из Вавилона, и богатством своим обязаны были торговле товарами, поступавшими из Индии и Южной Аравии.

На всем побережье от Эль-Катифа до Кувейта, отмечал в своих информационно-справочных материалах А. Адамов, обитали «кочевники племени бану хаджар, славившиеся дерзкими разбоями» (88).

В Эль-Хасе, писал он, можно было повстречаться с «интересным остатком седой старины» в виде монеты тавила (в переводе с арабского языка слово «тавила» значит «длинная»). Представляла она собой «сложенную пополам полоску меди с небольшой примесью серебра» (89). По словам одного из лучших портретистов-исследователей Аравии, американского миссионера С. Цвемера, монету эту чеканили в 920 г. по распоряжению «карматского повелителя Эль-Хасы». На ней имелась куфическая надпись (90).

Согласно донесениям российских дипломатов, Эль-Хаса славилась своими белошерстными ослами. За «рост, выносливость и быстрый бег» они «очень ценились на рынках Багдада и Персии» (91).

Эмир Мухаммад ибн Рашид умер в 1897 г. Оставил по себе память как о правителе справедливом, щедром и очень гостеприимном.

Мухаммад ибн Рашид, рассказывает Чарльз Даути, владел сорока тысячами верблюдов; тремястами чистокровными кобылами и ста жеребцами; «бесчисленным количеством» крупного рогатого скота и богатыми земельными угодьями. Хранилище его дворца ломилось от золота, серебра и драгоценных камней.

Джабаль Шаммар – это земля потомков Кедара, одного из 12 сыновей Исмаила, прародителя 60 племен Северной Аравии. Описывая становища кочевников, виденные им в тех местах, Ч. Даути, сообщает, что если бедуинов на момент обустройства становища насчитывалось мало, то шатры разбивали кругом. Если же много, – то ставили рядами. Шатер шейха – всегда впереди. Притом только с той стороны, откуда, как полагали бедуины, вероятнее всего мог прибыть гость или появиться враг.

Шатры бедуинов, замечает Ч. Даути, – исключительно черного цвета; у каждой семьи – по шатру. Если устанавливали рядом еще один, это означало, что глава семейства обзавелся очередной женой; и все его женщины вместе с малолетними детьми перебрались жить на время «медового месяца» во второй шатер.

Семейные обычаи у бедуинов Аравии, повествует Ч. Даути, – строгие, не в пример горожанам. Разводы среди кочевников не в чести. Семьи распадаются только в том случае, если жена не может родить ребенка, или же рожает одних девочек.

Племена постоянно враждуют друг с другом – за колодцы с водой и пастбища. Закон «кровной мести» чтится свято (92).

Интересные заметки о Джабаль Шаммаре времен правления эмира Мухаммада ибн Рашида оставил барон Эдвард Нольде, прибалтийский немец, офицер, состоявший на русской службе, потом – «податной инспектор в Витебской губернии». В январе 1892 г. он прибыл в Аравию. Цель предпринятой им поездки в земли «Острова арабов» заключалась в том, чтобы побывать в Хайле и лично познакомиться с эмиром Мухаммадом ибн Рашидом, личностью самобытной и яркой. Высоко, к слову, отзывался о человеке этом, «создавшем в неспокойной Северной Аравии оазис мира и безопасности», и Дэвид Хогарт, соратник легендарного Лоуренса Аравийского (93). Дэвид Хогарт называл барона Э. Нольде «отчаянным солдатом удачи». И был прав. Барон в одиночку пересек Нефуд и постучал в ворота форта Хайан, что в самом «сердце» великой аравийской пустыни, буквально повергнув в шок его обитателей (94). Дело в том, что наместник эмира Хаиля следил оттуда за поведением племен-данников, гонявших весной на выпас в оазисы тамошние стада свои. Иноземцев, да еще европейцев, там сроду никто не видел.

В своих зарисовках, посвященных жизни и быту бедуинов Хаиля, барон упомянул и об их суеверии. Прибыв в Хаиль, рассказывает Эдвард Нольде, он встретил со стороны населения не просто прохладный, а открыто враждебный прием. И все потому, как выяснилось впоследствии, что появился он, чужеземец-иноверец, в городе в один из так называемых несчастливых дней недели, что считалось плохим предзнаменованием. Управлял тогда Хаилем шейх Хамуд, двоюродный брат тогдашнего неджского эмира Мухаммада ибн Рашида. И в тот же день он прислал представителю «далекой Белой страны народа руссов» фотографию одного зарезанного в Неджде французского путешественника, как бы давая понять, что, случись в городе какое-либо несчастье, как это имело место быть во время пребывания в Хайле бедолаги-француза, то и его ожидает та же участь. К счастью для барона Нольде, на следующий день после его приезда в Хаиль пошел дождь, длившийся к тому же 36 часов кряду. И у шейха Хамуда прошел кашель (вероятно, вследствие перемены погоды), мучивший его в течение нескольких месяцев. Кроме того, гонец доставил в Хаиль весть о победе, одержанной эмиром Мухаммадом ибн Рашидом над племенами бану ‘атайба и ал-мутайр. Оказалось, что племена эти, опрокинутые Ибн Рашидом, «дрогнули, распались и пустились в бегство» как раз в то самое время, когда наш соотечественник въезжал в город. Случайное совадение по времени всего этого с прибытием в Хаиль иноверца заставило хаильцев по-новому взглянуть на «пришлого москопа [москвича]». На него стали смотреть уже как на человека, приносящего не зло, а добро. И настороженное дотоле отношение к нему горожан сразу же изменилось (95).

Арабы Аравии, вспоминали путешественники, искренне верили в то, что существуют дни «счастливые» и «несчастливые». Были абсолютно убеждены в том, что «счастливые» и «несчастливые» дни сопровождают человека в течение всей его жизни. Так, четверг и пятница (особенно последняя пятница каждого месяца) считались у них днями «счастливыми», а вот среда, воскресенье и суббота – «несчастливыми». Среду, приходившуюся на последний день месяца, они вообще именовали «днем наихудшим». Из хадисов (рассказах о Пророке Мухаммаде) следует, что даже Он, когда наступала среда, будто бы говаривал, сиживая со своими соратниками, что «ищет помощи у Аллаха от зловредного дня, среды». Когда болел, то просил знахарей ставить банки на тело в «нечетные часы», приговаривая, что целебная сила больше проявляется в «нечетное время».

Коренные арабы Аравии, отмечал в своих информационно-справочных материалах известный российский дипломат-востоковед Александр Алексеевич Адамов, очень суеверны. «Они верят в дурную встречу, в злополучные дни и в дурной глаз». Так, «встреча в пустыне со змеей, лисицей и антилопой считается у бедуинов хорошим предзнаменованием, а с зайцем – плохим». Вторник и воскресенье у них – «дни тяжелые», а четверг и суббота – «благоприятные», особенно для каких-либо начинаний (96).

Согласно древнему поверью арабов Аравии, все еще бытующему среди кочевников, в каждом лунном месяце есть семь «злополучных дней». День пятый, к примеру, когда Аллах изгнал Адама и Хавву (Еву) из Рая. В такие дни, по их разумению, человеку надлежит быть предельно осторожным и осмотрительным, дабы не попасть в «сети неприятностей», с которыми выходит поохотиться на людей Иблис (дьявол) вместе со своими ратниками, злыми джиннами.

Предания аравийцев повествуют, что Иблиса и джиннов Аллах «явил на свет» раньше людей. Иблис, строящий козни людям, был, дескать, прежде ангелом, «из огня рукою Аллаха сотворенный». Но за то, что не захотел он подчиниться человеку, Адаму, созданному Господом из глины, Аллах и изгнал его из Рая, отправил на землю. Иблис озлобился и стал мстить людям: сбивать их с пути, угодного Аллаху, и вымещать на них, таким образом, свои обиды и злобу.

Будучи в Хайле, барон Нольде познакомился и подружился с семейно-родовым кланом Рашидитов, главенствовавшим тогда и в Джабаль Шаммаре, и во всем Неджде. Получил возможность побывать в разных уголках мало известного в то время европейцам Неджда, и вынести из этой поездки богатые сведения об обычаях и традициях племен Неджда. Неизгладимое впечатление произвели на барона Нольде конюшни эмира Ибн Рашида, которые он называл лучшими в Неджде, а лошадь-любимецу эмира, кобылу Фару, – безукоризненно сложенной чистокровной арабской лошадью с богатой родословной.

Поскольку джабаль шаммары во главе с родом Рашидитов являлись союзниками турок в Аравии, то о посещении Неджда русским бароном стало известно в Константинополе. Человеком, судя по всему, барон был любознательным, «с цепким взглядом», как говорили о нем арабы, и «верным нюхом» на самое важное, что происходило тогда в Неджде. Неудивительно поэтому, что когда, возвращаясь в Россию, барон Нольде оказался в Константинополе, то повстречаться и побеседовать с ним – контексте определенной настороженности турок в связи с активизировавшейся деятельностью российской дипломатии в Хиджазе и Южной Месопотамии – захотели и визирь, и сам султан.

«На днях, – сообщал (01.09.1892) из Константинополя действительный тайный советник Валериан Всеволодович Жадовский (1836–1916), – выехал в Санкт-Петербург, после продолжительного и весьма интересного путешествия, барон Нольде. В сопровождении родственника своего, графа Крейца, он объехал самые интересные части Индии, Месопотамии и Аравии, и вынес из этой поездки богатый массив сведений и наблюдений». Уведомил, что «предстоящей осенью» намерен предпринять новое путешествие – в Аравию, Афганистан и Индию.

По приезде барона в Константинополь, докладывал В. Жадовский, султан, информированный о «разъездах барона Нольде по малоизвестным окраинам турецких владений, пожелал его видеть…Сопровождаемый коллежским советником Максимовым, барон был принят султаном. После долгого разговора султан попросил барона составить для него записку по ряду интересовавших его вопросов», касавшихся в первую очередь деятельности в Аравии англичан. На прощанье «удостоил барона орденом Меджидие 3-ей степени и медалью». Обещал оказать ему содействие во время следующей его поездки в Аравию – дать рекомендательные письма, адресованные шейхам крупных аравийских племен (97).

Представляется, что барон Нольде, произвел должное впечатление на султана. То, что он ему рассказал, а главное – мысли и соображения барона в отношении всего им увиденного и услышанного в Неджде, подвигли султана к тому, как следует из документов Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), чтобы «пригласить барона на турецкую службу».

Посол наш в Константинополе, говорится в письмах Николая Карловича Гирса (сентябрь 1894 г.), министра иностранных дел Российской империи, Николаю Ивановичу Шебеко (1834–1904), временно управляющему Министерством внутренних дел, извещает, что султан во время встречи и беседы с ним изъявил намерение «пригласить на турецкую службу… барона Нольде». Совершив в 1892 г., совместно со своим родственником, графом Крейцом, путешествие по области Неджд в Аравии, он «сумел завязать» доверительные отношения с шейхами местных племен и «главенствующим там семейно-родовым кланом Рашидитов». И потому, как полагает султан, «барон мог бы быть полезным для турецкого правительства».

«Его Величество Султан, – писал Н. К. Гире, – желал бы знать, не встретит ли Императорское правительство каких-либо препятствий к тому, чтобы названное лицо [барон Нольде] поступило на службу Турции» (98).

Одновременно с уведомлением турками Александра Ивановича Нелидова, российского посла в Константинополе, о намерении султана «пригласить на турецкую службу» барона Нольде, посол Порты в Санкт-Петербурге, Хусни-паша, получил указание Ариф-бея, министра иностранных дел Турции, собрать полную, насколько можно, информацию о «личности барона Нольде». По располагаемым нами сведениям, говорится в письме Николая Карловича Гирса послу Александру Ивановичу Нелидову (07.10.1894), в ответ на этот запрос «Хусни-паша телеграфировал, что, по наведенным им справкам…барон Нольде, оставивший службу…к Российскому Императорскому Двору отношения не имеет» (99).

По собранным нами сведениям, извещал Н. К. Гирса генерал-лейтенант Н. И. Шебеко (29.08.1894), «барон Эдуард Федорович Нольде служил какое-то время по акцизному ведомству, откуда был уволен за неблаговидные поступки. Кроме того, в 1892 г., по распоряжению градоначальника Санкт-Петербурга, лицу этому воспрещено было жительствовать в столице в течение года». Причиной тому – его «вредное… влияние на принадлежащего к весьма почетной семье одного молодого гвардейского офицера, которого он восстановил против семьи», побуждая своим примером жить не по средствам (100).

Можно предположить, что именно это решение градоначальника Санкт-Петербурга и послужило тем толчком, который подвиг барона к путешествию. Как сложилась в дальнейшем судьба барона Нольде, в документах АВПРИ автор этой книги сведений не обнаружил. Известно, однако, что в 1894 г. он посещал Константинополь. Перед отъездом туда говаривал в беседах с друзьями, что готов был бы послужить Отечеству и в Порте.

В 1895 г. вновь побывал в Хайле, чтобы встретиться с эмиром Мухаммадом ибн Рашидом и предпринять с его разрешения ознакомительную поездку по землям Неджда.

Эмир Мухаммад ибн Рашид умер естественной смертью, в собственной постели (1897). Бразды правления в подвластных ему землях держал твердо. В 1892 г. «поставил на колени» могучее племя бану ‘аназа, и, «сойдясь с ним на мечах», заставил его признать верховенство своего рода в межплеменной структуре края. Тогда, в решающей схватке с обеих сторон сошлись 50 тысяч воинов. Победу одержали Рашидиты (101).

Сыновей у эмира Мухаммада не было, рассказывает А. Адамов, «умер он бездетным». И власть наследовал его племянник – шейх ‘Абд ал-‘Азиз ибн Мит’аб, который, как отмечали российские дипломаты, «во многом уступал своему знаменитому дяде» (102). Было ему в ту пору лет тридцать. Воин отважный и храбрый, он легко поддавался гневу. При принятии решений проявлял поспешность, как пишет о нем А. М. Васильев. «Лучше справлялся с саблей, чем с политикой». Сначала дейстововал, а уж потом думал (103). Его мужество и талант военачальника, по словам Дж. Лоримера, «никогда не ставились под вопрос» (104).

После смерти эмира Мухаммада ибн Рашида (1897) власть Рашидитов ослабла. И в конечном счете верх в острой схватке за первенство в Неджде одержали Са’уды. Со временем шейх ‘Абд ал-Азиз, сын шейха ‘Абд ар-Рахмана ибн Файсала, отобрал у Рашидитов земли своих предков и основал Третье саудовское государство. Затем, расширив его пределы, создал и Королевство Саудовская Аравия.