Текст книги "Уровень опасности"

Глава 12
Ахмед. Подмосковье
Примерно за девять месяцев до того, как все случилось

За высокими заборами с железными автоматическими воротами живут эти люди. У многих есть дома для прислуги и охраны. Сколько ежегодных городских бюджетов зарыто в землю вокруг Москвы по одному только западному направлению, никто не считал. Кто эти люди? Как их так жизнь перемешала, что оказались они соседями на маленьком клочке земли в несколько десятков квадратных километров? Теперь, конечно, поумнели, теперь выбирают соседей, но если в конце девяностых уже зарыто в землю миллиона три зеленых – большие деньги, скажу вам, по тем временам, – то что же теперь делать? Продать – не продать, и строят теперь по-другому, и соседей опять же выбирают, и бассейн в цокольном этаже никто не делает. Короче, если продавать, то одну землю. Земля, конечно, в цене за это время выросла, но в дом-то столько сил вложено. Можно было бы, наверно, бывшей жене отдать, да жаба душит, да и молодая жена при подобных намеках неодобрительно отворачивается: «И это после того, что она у тебя столько крови выпила? Ну ты даешь…»

Так подумает, подумает бывший замминистра или какой-нибудь еще бывший начальник и сдаст дом. Сдаст через агентство и зачастую даже не знает, кто в этом доме живет. Есть десятка в месяц жене на расходы, и слава богу. Хоть какая-то польза.

В одном из таких домов сидели в каминном зале два человека, пили зеленый чай и вели неспешную беседу. За окном шел мелкий дождь, к вечеру похолодало, в камине вовсю потрескивали поленья, к теплому полу приятно было прикоснуться босыми ногами. Двери были неплотно закрыты и с внешней стороны у дверей стояли люди. Оба собеседника не первый год уже формально находились в федеральном розыске. Но то ли тяжело им было без ванны, без сауны, без тренажерного зала, без телевизора с фильмами и без проституток прятаться в родных суровых городах, то ли свободу свою ценили невысоко, то ли другая какая была причина, но разговаривали они спокойно и не вздрагивали при каждом шорохе.

– Ты считаешь это возможным? – спросил Ахмед, отправляя в рот мелкий комочек сладкого хвороста.

– Я считаю это возможным, Ахмед. Я не пришел бы сюда, если бы не проверил все несколько раз. Я сам обедал там неоднократно, выезжал, смотрел, считал с секундомером. Один раз, представляешь, чуть на Рамзана не напоролся – ввалился со своей бандой, человек двадцать, хорошо я их в окно увидел, через черный ход вышел. Будний день, обед, что он здесь делает?

– Рамзан теперь большой человек, – усмехнулся Ахмед. – Смотри, придет день, всей Россией управлять будет. Значит, ты все проверил, все посчитал, и сколько человек надо?

– Смотри, – собеседник Ахмеда, крепыш с коротко подстриженными темно-русыми волосами, стал раскладывать на столе бумаги. Ахмед отодвинул в сторону чайник и поднос со сладостями.

– Начнем с людей. Три на выезде на шоссе, два на трассе сообщают, когда проехал, и самый главный – тот, кто стреляет, – всего шесть. Плюс человек, который сообщение дает о выезде. Главный тут, и самый главный, – тот, кто стреляет. У него будет один выстрел.

– А что менты?

– А что менты – менты честь отдавать будут, они пока сообразят, что к чему, – все закончится. Тут еще смотри какое дело – охрана стрелять начнет по-любому, много людей побьют, а люди там не простые. Короче, одно к одному.

– Попасть трудно будет, – задумчиво сказал Ахмед, разглядывая схему. – У них же приказ не тормозить.

– Твоя правда. Приказ не тормозить. А если машины заминированы? А если они сильно заминированы? Может, в них по сто килограммов тротила? Тогда у них какая инструкция?

– Тогда давай заминируем. Увеличим вероятность.

– Думал об этом. Взрыв, дым, огонь, непонятно, куда стрелять. И этот задний ход даст – только вы его и видели. И так одна секунда будет, а если взрывать – ничего не видно, и секунды не будет.

– Может, ты и прав, брат, – Ахмед не отрывал взгляда от схемы на столе, – а может, и не прав. Давай два варианта смотреть. Мне со взрывом больше нравится. В самом лежбище накроем шакалов, чтобы нигде у них покоя не было. Это отсюда сколько будет?

– Километров семь-восемь.

– Ах, хорошо, – в первый раз за весь разговор Ахмед мечтательно улыбнулся. – Ах, хорошо, – говорил он. – Красиво будет. А что с людьми?

– Кое-кто есть. Продолжаем искать.

– Помнишь, я говорил, что стрелок должен быть не из наших, чистый и чтобы власть ненавидел.

– Помню. Я всегда помню, что ты говоришь. Он должен ненавидеть власть так, чтобы отдал свою жизнь с радостью, поэтому кроме ненависти у него должен быть мотив, а у нас кроме его ненависти – гарантии.

– Все правильно. И у нас есть такой человек?

– Мы работаем, Ахмед. У меня есть очень хороший кандидат. Мы смотрим за ним внимательно. Нателла рядом с ним. Помнишь Нателлу?

Ахмед позволил себе на мгновение впустить на лицо улыбку и на то же мгновение прикрыл глаза:

– Как она?

– В порядке, Ахмед. О тебе спрашивает.

– Скажи, что я думаю о ней. Скажи, что мы молимся за нее. Скажи, что Аллах видит ее жертву.

– Она хочет поговорить с тобой.

– Скажи, что меня нет в стране. Кто этот мужчина?

– Какой?

– Стрелок.

– Да он и не мужчина даже. Так, парень, года двадцать три-двадцать четыре, университет окончил. Семья состоятельная. Все потеряли. Мать больная, сестре семнадцать, в Москву хочет. Парень мечется.

– Потерял или отобрали?

– Отобрали, конечно.

– У многих отбирают. Не все могут ответить. Почему решил, что парень сможет? Сам видел его?

– Только фото.

Ахмед взял со стола пачку фотографий, которые его собеседник вытащил из конверта. Снова положил на стол и стал рассматривать по одной. Красивый сильный славянский парень. Выходит из машины, садится в машину, разговаривает с Нателлой – какая грудь, какие волосы, какие бедра, все свое, не то что у этих блондинистых сучек. Обычный славянский парень – одеть его в форму, так и пули не жалко. Крупный план. Серые холодные глаза, губы плотно сжаты – человек с таким взглядом может выстрелить. Вопрос – в кого? Повернул фотографию:

– Где снимали?

– Не знаю.

– Плохо. Надо понять. Это он уже знаком с Нателлой?

– Да. Посмотри по числам там снизу.

– Сам смотри по числам. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

– Понял.

Ахмед задумчиво посмотрел на фото.

– Это все, что у нас есть?

– Еще есть его история.

– Хорошо. Давай историю.

Они проговорили еще минут тридцать. Ахмед был удовлетворен, но не подавал вида. Во время рассказа рассматривал фотографии, примеряя услышанное к этому парню. «Надо встретиться, – подумал он. – Опасно, но надо встретиться», – и повторил вслух:

– Надо встретиться. Опасно, но надо встретиться.

– И я о том же. Съезжу на место, поговорю с ним, посмотрю. По легенде я знакомый тетки Нателлы, могу работу предложить в банке.

– И что дальше?

– В смысле?

– Он согласится на работу, и что дальше?

– Подожди, Ахмед, я план не готовил, мне твое согласие нужно было. Дай два дня, будет план.

– Я сам с ним буду говорить, – выдохнул Ахмед. – Здесь такое дело, что первый разговор самый важный. Если что не так – кончаем парня. Нателла уезжает, обрубили концы. Если что не так – я сразу почувствую. И если так – тоже сразу.

– Ты собираешься…

– Да, я все скажу сразу. Пока не знаю как, но сразу. Только сделай так, чтобы Нателла не знала. И пусть уезжает до моей встречи с ним. По-любому она там больше не нужна. Все понял?

Нет хуже одиночества, чем одиночество в толпе, нет хуже одиночества, чем одиночество в чужой стране, – что там еще придумали, какое еще бывает одиночество? Но кто знает про одиночество, когда решаешь, кому жить, а кому – нет. Кто знает про такое одиночество?

Ахмед надел куртку, кроссовки и через кабинет вышел в сад. В вечерней тишине было слышно, как за несколько километров отсюда проехала электричка. Где-то у соседей заливалась лаем собака. Он не мог даже завести собаку. Кто-нибудь знает про одиночество, когда не можешь завести собаку? Перед тем как выйти из кабинета, он два раза щелкнул выключателем, что было сигналом для охраны – он хочет побыть один. Охрана была, кроме одного человека, вся из русских. Им хорошо платили, они думали, что охраняют банкира. Кто-то наверняка мог стучать на них в контору. По первому уровню проверки все было чисто. Кто будет копать дальше, кому нужно? Зажравшиеся свиньи. Без оплаченного заказа никто даже пальцем не пошевелит. В саду было сыро, трава под ногами набухла от влаги. Своим кошачьим зрением Ахмед разглядел птичку, устроившуюся на яблоневой ветке. Он осторожно сделал два шага по направлению к дереву. Птичка не взлетела. «Не боится, но если сделаю еще один шаг – взлетит. Кто ее научил этому? Кто научил маленькую птичку, что любой посторонний предмет, от которого исходит энергия, дыхание, тепло, представляет собой опасность? Она не знает другой жизни – она с этим родилась. Я знал другую жизнь, но с этим умру. Что они сделали с моей жизнью? Десять лет войны – ни дома, ни жены, ни детей. Собаки – и то нет. Я могу взорвать половину этой страны и не могу завести собаку, потому что не хочу ни к кому привязываться. Я не был таким, это они меня таким сделали. Аллах – моя вера, и месть – моя вера. Месть выжгла сердце, годы охладили разум. Десять лет назад вернулся бы в дом, взял автомат, гранаты и пошел бы убивать этих жирных трусливых свиней в их каминных залах, бассейнах, спальнях, бильярдных. И кровь крохотными фонтанчиками заливала бы зеленое сукно и дорогой атлас, растеклась бы сливающимися пятнами на тонких простынях… Это так просто сделать, а вместо этого надо набраться терпения и ждать.

Когда началась война – стал солдатом, честно воевал – много убил. Тогда все было просто, все отдали, сердце отдали. Потом зимой в городе полузамерзший, полуголодный, с плохо заживающей простреленной ногой бессонными ночами понимал – войны выигрываются не количеством автоматов, не танками и даже не пролитой кровью. Войны вообще не выигрываются. Война рождается как новое существо, сначала маленькое, беспомощное, оно растет, мужает, спаривается с другим существом, и от них получается новая война, сперва, как и первая, крошечная и незаметная, питается кровавым молоком своей матери, и когда состарится и обессилит родившая ее война, то новая как раз и наберется сил. Потому что этот мир Аллах создал так, что в нем много противоречий и много денег, которые их питают, и много отважных воинов, которым нечего терять, но которым надо кормить семью, и так будет всегда, потому что такова воля Аллаха. И чем больше денег будет скапливаться у одних, тем больше будет отважных воинов, которым нечего терять. А наказал их Всевышний тем, что, отдав все деньги, забрал всю силу и лишил возможности воспроизводить себе подобных в нужном количестве. И тогда придут им на замену клоны, но это будут клоны самого слабого из поколений, и они не смогут противостоять отважным воинам Аллаха, которым нечего терять. Так закончится эта часть человеческой истории и начнется другая. Так закончится одна великая война и начнется другая, которую уже не суждено будет увидеть. Он солдат этой войны, и его задание – найти стрелка, отважного воина, которому нечего терять, но есть о ком заботиться. И надо, чтобы он был русским. Это ничего, у русских тоже бывают отважные воины».

Он вошел в дом и не разуваясь сел в кабинете на диван. После сырого свежего воздуха захотелось горячего чаю. Нажал кнопку вызова – появился помощник.

– Принеси чай, – сказал Ахмед. Помощник не уходил. – Что тебе? – спросил Ахмед.

– Ахмед, этот еврей девок привез. Говорит, ты просил. Говорит, рассчитаться надо.

– Ишь какой смелый – рассчитаться. И не боится? – заинтересованно спросил Ахмед.

– Боится, но говорит, ты обещал.

– Ладно, дай ему сколько просит. Хорошие девки?

– Хорошие, Ахмед, блондинки. Еврей говорит, модели.

– И сколько их?

– Четверо. Стоят, боятся. Одна уехать хочет.

– Вы там без дури. Не пугайте их. Пусть раздеваются и в бассейн идут. Принеси им там поесть и выпить.

Остался еще один телефонный звонок, и рабочий день Ахмеда можно было считать законченным.

Глава 13
Алексей
До знакомства с Ахмедом. До приезда в Москву. До Кати. Примерно за десять месяцев до последней ночи

Который уже год без устали хлещет над Россией нескончаемый нефтяной дождь, а все никак не может напоить своей влагой иссохшую землю, да не похоже, чтобы и через десять лет напоил. Такой нам климат рискованный достался – одно слово: резко континентальный.

Но Россия большая и города в ней разные. Так про всю страну в среднем говорить – это все равно что среднюю температуру по палате у больных мерить. В такой палате, где человек двенадцать лежат, да все с разными болезнями. «Не бывает уже таких палат на двенадцать человек, да еще и с разными болезнями», – скажете так, и спорить не буду. И я ведь о том же – вчера еще, можно сказать, были в областном городе такие больницы, а сегодня уже и нет – ремонт сделали, оборудование иностранное закупили, и главный врач хорошо смотрится на немецкой машине WV Touareg. Дождь ведь когда вот так, изо дня в день, идет, то ведь кому-то достается хоть глоток-другой сделать. Земля вокруг вся цистернами уставлена да банками, но и ведра тут же рядом, и кружки, и тарелки – кому что по чину полагается, а где ложка чайная или столовая не подложена, там и на землю капля упадет, и вот тебе радость – ремонт в больнице, и уж по телевизору по местному про это: губернатор в белом халате по палатам проходит, а то – смотря какой город – могут и по центральному телевидению показать, так, для сравнения, чтобы люди правду знали – у них в Америке школьник детей невинных опять пострелял, а у нас – больница новая.

Родной город Алексея каждый день по центральному телевидению не показывали, в первую десятку по стране он не входил, но и в последнюю тоже. ВА с Lufthansa регулярно в него не залетали, и самой большой гостиницей в городе была бывшая обкомовская, построенная еще при советской власти в начале восьмидесятых, то есть не быстро все изменялось, но город был не из последних. Например, если по образованию судить, по местному университету, так, может, один из первых. Это и было главной причиной того, что Алексей остался учиться в своем городе. Сказал ему тогда отец: «Закончишь университет, там решай. В Москву – так в Москву, в Питер – так в Питер, а то, может, останешься – будешь партнером…» Алексей любил отца, любил мать, любил сестру, любил свой город, а москвичей не то чтобы не любил, но так – в Москву не рвался. Бизнес у отца рос, жил Алексей в купленной отцом квартире, отдельно, девчонки проходу не давали, отдыхать ездил за границу – зимой на лыжах, летом на острова, то есть для своего города Алексей был парнем очень заметным.

И это было всего несколько месяцев назад. Было у него все, чего может пожелать человек с нормальной психикой и нормальной фантазией, и вот теперь от этого всего осталась мать, которая не может заснуть без таблеток, красавица сестра, которая не хочет оставаться с матерью дома, две квартиры – своя и родительская, родительская пока еще под арестом, но арест снимут – за отсутствием предмета или состава. И еще здоровье, которым Бог не обидел. Это в активе. В пассиве не на что жить, все нужно начинать с нуля. Все, во что отец вложил пятнадцать лет жизни, исчезло за месяц. Оборудование со складов вывезли и продали, как водится. Кредиторы деньги требуют, заказчики – оборудование. Народ разбежался. Нет веры в то, что можно добиться правды. Нет сил добиваться правды. Нет людей, на которых можно положиться. Все это, наверное, когда-нибудь можно вернуть. Не так все будет, как раньше, не так, как хотелось, – по-другому, но ведь жизнь вся и есть – потери, приобретения, осознание ошибок, исправление ошибок… Остановиться бы главному бухгалтеру на этом месте, может, и сошелся бы баланс, а так – прямой убыток. Не нужно было отца забирать, не нужно было с надорванным сердцем тащить на бессмысленный допрос. Погорячились. И теперь все не сходится. Уже третий месяц как похоронили, а не сходится. Когда со следователем разговаривали последний раз, ленивый такой, сука, раскормленный, лет тридцать, тот прямо сказал:

– Ты это, парень, адвоката уйми, а то не ровен час…

– Не ровен час – что?

– А что хочешь. Сам молодой, сестренка молодая, вон какая симпатичная… наркотиками не балуется? А то сейчас такая молодежь пошла…

В один прыжок мог достать суку и за десять секунд удушить. Если в кабинет никто не войдет, то и выйти можно было спокойно. А дальше что? Искать сразу начнут. Если уехать, то куда, а сестра с матерью? С ними что?

Вечером позвонил адвокату, спросил, какие шансы на успех жалобы. «Мало шансов, – был ответ, – но по-любому дело долгое. Если есть куда мать с сестрой увезти – увези. Продай квартиру свою – отправь их куда-нибудь. Не ровен час…» Вот этого он лучше бы не говорил. Трубку об стену – это только начало. Минуты три бушевал Алексей в своей квартире. Много чего переломал. Остановился, когда увидел, как на ковер большими каплями капает кровь. И первая мысль: «Сейчас же, блядь, пришьют, что замочил кого-то». Кого замочил, что? Так и до дурки недолго. Остановился, вытащил застрявшую между пальцами стеклянную крошку, промыл рану мирамистином, заклеил пластырем – был еще дома запас всего со старых времен. Весь вечер занимался уборкой квартиры – всего-то в одной комнате ярость разливал, а уборки на целый вечер, это при том что половину на выброс. Вечером позвонила сестра Настя на мобильный. «Что у тебя с телефоном?» – «Сломался». – «Леш, приезжай, я матери лекарства дала, но одна боюсь, приезжай и поесть привези чего-нибудь».

Ели остывшую пиццу. Сестре летом исполнилось семнадцать – в университет поступать, а тут все это. Экзамены побоку, подруги теперь вот – студентки, кто дома, кто в Москве, кто в Питере, – Настя затаила обиду и виду не показывала. Хотя брат-то, он и так все видит. Была папина дочка – принцесса: теннис, лошади, лыжи, английский, французский. «Леш, что делать-то будем?» – не в первый раз уже спросила Настя, за одно лето переставшая быть девочкой-подростком, но все еще младшая сестра.

В старых джинсах, футболке, обтягивающей красивую грудь, светло-русые волосы заплетены в косу, синяки в размер больших зеленых заплаканных глаз: «Ты что делать-то будешь? Я так жить не хочу – я уеду».

– Куда уедешь?

– Куда-нибудь. В Москву. Первое время у Таньки поживу. У нее квартира.

– А потом?

– Найду чего-нибудь. Работать пойду. Леш, там жизнь другая. Там нас никто не знает.

– Там мужики богатые, да? – Думал, вспыхнет, кричать начнет. Нет, смотрит молча.

– Леша, ты большой, ты сам все знаешь. Вот и Наташа говорит – поехали. У нее там знакомая, говорит, с работой поможет.

– Настюха, ты брось про это думать, – слова находились с трудом, все ненужные какие-то вперед выпадали, – ты отца вспомни, он же тебя… Это же мы как будто предаем его. Настюха, подожди, не решай ничего.

– Леша, – прокричала ему в лицо семнадцатилетняя сестра, – папы нет! Папы нет! И не будет! И сколько бы мы с тобой тут слез ни пролили, прошлую жизнь не вернешь. Если ты с нуля начинать не готов – пропадешь. Я готова. Может, и лучше, что не вместе. Мне так легче будет.

Встал с дивана, прижал к себе ее голову, она обхватила руками, рубашка намокла от слез – кто подскажет, кто поможет? «Дай неделю подумать, ничего не делай. Обещаешь? Мне Петрович работу предлагал у себя – начальником отдела».

– За тысячу баксов?

Вздохнул тяжело:

– Вроде того.

– Ну а ты что?

– Дай неделю. – Их прервал звонок в дверь. – Кто это?

– Нателка. Пока ты ехал, она позвонила, сказала, что зайдет посидеть. Я не знала, может, тебе надо куда.

– Куда мне надо, дурочка, если ты звонишь?

– Нет, Леша, это неправильно, – и в сторону двери в ответ на второй звонок, – иду, иду, подожди, не трезвонь. Ты молодой, здоровый, красивый, умный, жизнь пройдет – не заметишь. Нателка вон убивается по тебе.

– Убивается, – усмехнулся, но слышать было приятно.

Нателла появилась в их жизни недавно, точнее, она появилась в жизни сестры и быстро заняла в ней пустовавшее на тот момент место лучшей подруги. Было ей лет восемнадцать, и была она в самом расцвете женской красоты с хорошим замесом южной крови. Пройдет год – отяжелеют и расширятся бедра, опустится грудь и все будет вроде бы такое же, а уже не такое. Этого ничего, конечно, Алексей не понимал, но Нателла его волновала. Вот она появилась в комнате – высокая, грудь не дает застегнуться белой блузке, тяжелые густые темные волосы просто схвачены гребнем, не сходящий с лица загар и этот с ума сводящий взгляд огромных, чуть раскосых глаз, в руке целлофановый пакет: «Здравствуйте, Алексей, не знала, что вы здесь, вот вина купила, фруктов, думала, посидим с Настей…»

– Ну и посидим, и Леша с нами посидит, правда, Леша?

– Да, Алексей, посидите с нами, а то что это мы все вдвоем, без мужчины.

– Ну уж, Нателла, в жизни не поверю, что у тебя с мужиками проблема. Ты в зеркало на себя когда последний раз смотрела? Я думаю, они тебе проходу не дают.

– Они мне проходу не дают, но я им не даю.

Настя засмеялась, расставляя бокалы: «Ну Нателка дает, скажет так скажет». Раньше все ее подруги смотрели ей в рот, теперь у нее появилась старшая подруга, повидавшая жизнь. «Отец вряд ли был бы рад такому знакомству», – пришла в голову запоздалая мысль, но они жили уже в другой эпохе – после отца, и в этой эпохе все было по-другому.

– И потом, Алексей, мне не нужны мужчины, мне нужен один мужчина.

– Чтобы сразу замуж?

– Нет, чтобы любить, – глаза в глаза, пухлые губы полуоткрыты, в такт дыханию поднимается и опускается тяжелая грудь. Алексей почувствовал, как напрягается тело, и встать-то сейчас с дивана не получится. Как ни далек был Алексей от всего мирского, но на эту девчонку и у мертвого бы встал.

– За что пить будем? – спросила Настя, разложив все красиво по тарелкам и разлив по бокалам вино. – За то, как вы хорошо смотритесь вместе? Такая парочка, хоть в журнале печатай.

– Можно я? – тихо сказала Нателла, не поднимая глаз от бокала. – Я знаю, что так не принято, но это от сердца.

– Говори, подруга, – все еще улыбалась Настя.

– Я за вас хочу выпить. Вы такие молодые, такие красивые, такие умные. У вас жизнь должна быть счастливая. И она будет счастливая. И за вашу счастливую жизнь я и хочу выпить! Пусть завтра будет лучше, чем сегодня.

Непосредственно для Алексея завтра точно оказалось лучше, чем сегодня. Через полчаса сестра сказала, что устала и хочет спать и никто ей в сиделки не нужен, а через час с небольшим, убрав со стола, Алексей с Нателлой были уже в его квартире, и только захлопнувшейся двери ждали их руки, ноги, губы, чтобы обнять, прильнуть, вжаться друг в друга, почувствовать руками дышащую жаркую влажную плоть – скорее, скорее майку, лифчик, трусы, задрать юбку, боже, какая у нее красивая жопа, – господи, забыл – не нужно, мой милый, я чистая, и ты можешь в меня кончать сегодня, ничего не бойся, я твоя, еще, сильнее, поцелуй мою грудь. Ты такая красивая, такая сладкая. Да, красивая, да, сладкая – вся твоя, о, о, как я чувствую тебя, еще, еще, я сейчас кончу, давай вместе…

И это было только начало. Восемнадцатилетняя девушка Нателла была более нежной, более умелой, более страстной, чем любая из девушек Алексея до этого дня. С короткими перерывами на сон они занимались сексом до самого утра. Стоило любой части тела во сне соприкоснуться со своей половинкой, и все тело пробуждалось. У Алексея было слишком долгое воздержание – мозглявые проститутки в промежутках не в счет, к тому же Нателла была неутомима и изобретательна. Потом он, конечно, спросит, откуда у нее такие познания, потом, когда и она не выдержит, оближет еще раз его член.

– Я не могу больше, мой милый, нет сил, я встать не могу.

– Кто научил тебя? – поглаживая выпуклые изгибы тела.

– Чему? – сквозь сон.

– Всему этому. Ну всему, что ты умеешь в постели.

– Любовь меня научила. Ваши женщины ничего не понимают. Они не слушают свое сердце. Сердце все подскажет… Иди сюда, милый.

На протяжении последующих дней сердце подсказывало Нателле, что ей надо делить свой день между братом и сестрой, всецело посвящая ночь брату. В конце недели, расчесывая перед зеркалом свои длинные волосы, перед тем как снова спутать их в объятиях любовника, она сказала, как всегда, тихо и, как всегда, глядя в глаза отраженному в зеркале Алексею, ее груди покачивались в такт движениям рук: «Настя ждет от тебя ответа, Леша».

– Ты о чем? – не понял в первый момент Алексей.

– Ты обещал ей через неделю дать ответ. Она правда собирается в Москву. Ее надо отговорить. Ее плохая девочка приглашает ехать, но она не хочет ничего слушать. Она говорит, что ты все равно ничего не придумаешь.

За все это время она в первый раз приоткрыла запертую дверь. Алексей никого туда не пускал и не заходил сам. Он мог крикнуть на нее, чтобы замолчала, мог выгнать ее, но Нателла была такой крепкой связью с реальной жизнью, от которой все равно никуда не уйти, и она любила его и хотела ему помочь. И ее грудь покачивалась в такт движениям рук, расчесывающих длинные волосы, глаза излучали такую нежность, слова были такими убедительными, а гладкие округлые бедра готовы были снова и снова открывать источник бесконечных наслаждений. Она положила деревянный гребень на столик и подошла к нему, лежащему на кровати, присела на край. «Милый мой, тебе нужна помощь. Ты очень сильный, но ты не справишься один, потому что у тебя нет времени. Тебе нужна помощь. Не отказывайся. Я люблю тебя. Я все сделаю для тебя. Я познакомлю тебя с людьми, они помогут».

– Постой, постой, что значит помогут? Денег дадут? За что? Что мне надо будет делать? Наркотики продавать? Оружие? Ты меня совсем за дурака держишь? – он встал с кровати. – За что деньги? Может, вы меня завтра попросите губернатора грохнуть?

– А ты не хотел бы? – усмехнулась Нателла. – Не хотел бы губернатора грохнуть и начальника УВД? Странно. Я думала, ты хотел.

– Ты что, серьезно? – Алексей снова присел на кровать. Беспомощный отросток вместо грозного мужского оружия нелепо болтался между ног, так что его хотелось чем-то прикрыть. Нателла засмеялась:

– Ты можешь быть таким смешным, я даже не думала, что ты можешь быть таким смешным!

– Чем это я смешной?

– Ты правда подумал, что я могу предложить тебе кого-то убить? За деньги? Ты считаешь, что я такая?

– А хрен тебя знает, появляешься неизвестно откуда, такая добрая, красивая, с такими сиськами, и другого занятия у тебя нет, как мне и Настьке помогать. Я уже не маленький, я в сказки не верю.

Все дерьмо, копившееся у него в голове, выплеснулось наружу. Но и реакция Нателлы была вполне предсказуемой. Она встала с кровати, повернулась к нему лицом – ни один мужчина не смог бы устоять перед этим торжеством силы, молодости и красоты:

– Да, ты все правильно сказал – я добрая и красивая, и я хочу тебе помочь, и это не сказка. Но если ты не веришь мне, я уйду, потому что мне очень больно чувствовать, что ты не веришь. Когда любимый человек не верит – это очень больно.

– Нателла, – слабая попытка остановить ее, но она уже надела трусики и юбку и теперь устраивала грудь под белым кружевом лифчика.

– Нателла, куда ты, уже поздно!

– Я все тебе сказала, любимый. Ты решай. Я хочу домой.

– Я отвезу тебя. Уже поздно.

– Хорошо. Я подожду на кухне.

Нателла жила у тетки, которая работала заведующей аптекой в центре города. Алексей в эти дни заезжал туда, видел тетку, и она ему не понравилась. Он спросил как-то Нателлу, что она делает у тетки, зачем вообще приехала к ним в город из своего солнечного, по сибирским понятиям, Ростова, и Нателла ему что-то объясняла, но он не мог вспомнить, что именно. Сейчас это не имело значения. Он устал, запутался, не хотел отпускать Нателлу, не знал, что сделать, чтобы удержать ее, и поверх всего этого очень хотел спать.

Они ехали молча. Алексей включил музыку. Ехать было недалеко. В переулке перед домом Нателлы их остановил мент, попросил документы. Алексей дал ему права и техталон. Молодой, но уже заплывающий салом лейтенант стал неторопливо рассматривать кусочки пластика в свете своего фонарика.

– Я пойду, здесь рядом, – сказала Нателла. Алексей посмотрел на нее. Лицо ее было грустным.

– Подожди, я хочу сказать тебе, – начал Алексей, но лейтенант прервал его:

– Документы в порядке, но зачем же правила нарушать, гражданин Синельников?

– Какие правила? – раздраженно спросил Алексей. – Вы о чем?

– Я о том, гражданин Синельников, – улыбаясь, продолжал лейтенант, глядя при этом не на Алексея, а на его спутницу, – что движение здесь одностороннее, о чем на повороте с Губернаторской висит соответствующий знак.

– И давно он висит? – с трудом сдерживая себя, спросил Алексей.

– А со вчерашнего дня и висит, – радостно сообщил мент, не отрывая взгляда от Нателлы. – Так что полагается выписать вам штраф в размере пять МРОТ, который вы обязаны оплатить в течение десяти суток.

– Я пойду, – на этот раз решительно сказала Нателла, – не могу, как он смотрит на меня.

– Хорошо, – ответил Алексей. – Я тебя до подъезда доведу. А то, может, он тебя сейчас обыскивать начнет.

Они вышли из машины. Алексей взял Нателлу за руку. Мент и присоединившийся к нему напарник восхищенно оглядели девушку.

– Что-нибудь не так? – спросил Алексей, глядя лейтенанту в глаза.

– Не, все так, – ответил тот, и они вместе с напарником заржали. Нателла крепко сжала его руку: «Идем», – и так и сжимала ее до самого подъезда.