Текст книги "Я искал не птицу киви"

ФЛЕТЧЕР, КАМЕРУН И ДРУГИЕ

«Город Нью-Йорк осенью перед закатом солнца.» 50X35 см. Холст на картоне.

«Университет в городе Буффало, США». Масло. 50X35 см. Холст на картоне.

«Одноэтажная Америка. Гранитная улица». Масло. 35X25 см. Картон.

«Одноэтажная Америка. Дом у дороги». Масло. 35X25 см. Картон.

Университет штата Нью-Йорк в городе Буффало. Главное здание.

Новая Англия – это страна старинных городков, расположенных среди гор и лесов.

Вот в таком доме я жил в Буффало, работая в Университете штата Нью-Йорк.

Ритмы многоэтажной Америки.

«Осень в Новой Англии. Дом Роба Гейла на острове». Масло. 35 X 25 см. Картон.

Департамент на шестом этаже

За время работы на шельфовом леднике Росса мне часто приходилось бывать в Америке. Сначала эти поездки были связаны с работами в самой Антарктиде, на леднике Росса, потом – с исследованиями полученного там керна. И всегда такие поездки начинались с посещения Вашингтона. Вот тут-то я и познакомился с организацией, которая осуществляет планирование и финансирует все американские антарктические экспедиции.

На углу улицы «Д», параллельной реке Потомак, и улицы Семнадцатой, перпендикулярной ей, всего в пяти минутах ходьбы от Белого дома, стоит большое, «правительственной» архитектуры двенадцатиэтажное здание. Здесь размещается Национальный научный фонд – правительственная организация, занимающаяся планированием и финансированием «фундаментальных», т. е. не имеющих прямого выхода в практику, научных исследований. Национальный научный фонд, или, сокращённо, по английским первым буквам, НСФ, имеет много отделов, или «департаментов»: департамент математических наук, наук об атмосфере, наук об океане и т. п. Среди них, на шестом этаже, помещается и Департамент полярных программ, или, из любви американцев к аббревиатурам, – ДПП.

Я поднимался на лифте на шестой этаж и по длинному, сверкающему коридору шёл в торец здания. Издалека ещё я видел свет, проникающий внутрь через окно и открытую дверь одного из кабинетов, расположенных у торцевой стены. Все кабинеты ведущих сотрудников ДПП располагаются вдоль стен, поэтому имеют хотя бы одно большое окно на улицу. Двери всех кабинетов выходят в огромные холлы, не имеющие прямого контакта с натуральным дневным светом, – в этих помещениях сидят секретари-машинистки. Однако умело подобранные лампы дневного света, а также открытые настежь двери всех кабинетов с окнами на улицу не создают чувства, что ты находишься в помещении, лишённом окон. И, когда бы я ни приходил в ДПП, все двери всех кабинетов, как и дверь из коридора в помещения ДПП, были всегда открыты.

Все хозяева кабинетов в ДПП – мужчины, ведь исследование полярных стран до сих пор является в основном уделом мужчин. Все обитатели внутренних помещений – женщины. Мужчин в ДПП работает человек пятнадцать: директор департамента, человек пять отставных полковников авиации и моряков – капитанов первого и второго ранга, занимающихся планированием снабжения и организацией наземных, морских и воздушных операций по обеспечению научных работ и жизни сотен и сотен людей на американских научных станциях и кораблях в Антарктике и Арктике. Ещё человек пять – специалисты в области получения и распространения информации. Ведь ДПП издаёт свой регулярно выходящий журнал. Оставшиеся пять человек – координаторы, или кураторы, научных программ. Каждый из них отвечает за свой раздел науки о полярных странах: геологии, геофизики, океанологии, биологии и гляциологии. Координатор-куратор – очень «важный человек». Ведь это он, в значительной степени, определяет направление будущих исследований в своей области в масштабах такой огромной страны.

Раз в год, в середине лета, каждый куратор собирает предложения – «пропозалс», как называются они здесь, – о том, какие научные исследования следовало бы провести в Антарктике и Арктике в следующем году. Каждый американский учёный, где бы он ни работал, может подать такое «пропозалс», заканчивающееся просьбой о предоставлении ему «гранта», то есть денег для выполнения этих исследований. «Пропозалс» составляются очень тщательно и строятся по такой схеме: несколько страниц введения, обрисовывающего состояние вопроса, пути его возможного решения, обоснование предлагаемого эксперимента или исследования, обсуждение ожидаемых результатов. Все это с рисунками, ссылками на литературу, как в хорошей научной статье. После этого так же подробно расписываются потребности в необходимом научном оборудовании, которое надо купить или арендовать, подробно обосновываются число и квалификация необходимого научного и вспомогательного персонала, указывается время работы каждого человека по теме и его предполагаемый оклад, включая и оклад учёного, предлагающего эту работу. Это «пропозал» будет потом разослано на рецензию двум учёным, не обязательно гражданам США.

Помню, как я в первый раз получил по почте пакет с таким «пропозал» для рецензии и бумагой из НСФ, где говорилось, что я должен поставить свою галочку против одной из позиций: «выдающееся предложение, которое надо реализовать в первую очередь», «очень интересное предложение, которое надо принять», «интересное предложение, которое надо принять, если останутся деньги», и, наконец, «предложение, которое следует отклонить». Предлагалось также аргументировать своё решение. В конце этого листа были приписки: «Рецензируя работу, следует учитывать, способен ли автор предложения по своей квалификации выполнить то, что он предлагает» и далее; «НСФ обязуется сохранить имя рецензента в тайне, и эта тайна охраняется законами США».

После получения предложений и отзывов на них специальная комиссия из ведущих учёных США выслушивает мнение куратора и утверждает список учёных, которые получили «грант» от НСФ для проведения научных работ в следующем году. Списки предложений и работ, удостоенных «гранта», в НСФ публикуются и доступны для всеобщего ознакомления.

Антарктида – это, вообще говоря, «большая деревня», где все знают всех, особенно в своей области, поэтому предоставление «гранта» кому-либо обычно не является сенсацией, все и так знают научный потенциал и ценность работ друг друга, однако роль куратора очень важна, так как он может увеличить число «грантов» в каком-то, кажущемся ему особо важным, направлении. Вот к такому куратору ДПП по гляциологии я и приезжал в НСФ.

– Ооо! Кто к нам приехал! – начинала радостно петь худенькая белокурая мисс Андерсон, или просто Энн. Она работала в ДПП с незапамятных времён и сидела всегда рядом с входом, справа.

Пройдя с Энн через её отсек холла и повернув направо, мы оказывались прямо перед огромным письменным столом, за которым сидела ещё одна, уже немолодая дама. Стол этот представлял из себя мечту специалиста по тому, что называется у нас оргтехникой. На нём, скорее рядом с ним, на выносных кронштейнах стояли две пишущих машинки, а справа и слева от хозяйки возвышались какие-то странные сооружения, что-то вроде вертушек с крыльями-страницами из плотной бумаги, как потом выяснилось – картотеки.

Это была знаменитый, бессменный секретарь уже многих директоров ДПП миссис Хелен Герасимоу. Уже много лет эта энергичная женщина, которая, казалось, знала на память все о том, что делается за полярным кругом в обоих полушариях, собиралась на пенсию, муж, ушедший в отставку бизнесмен, уговаривал её сделать это, но весь состав ДПП во главе с директором дружно падал на колени, умолял, и Хелен Герасимоу оставалась на своём посту, у рулей ДПП.

– Доктор Зотиков, у директора департамента сейчас встреча, но, я думаю, минут через пять она окончится и вы сможете поприветствовать директора…

Я смотрел влево от стола Хелен. Через открытую дверь с этой стороны был виден большой светлый кабинет с длинным столом для заседаний. За этим столом спиной ко мне сидели человека три, а в дальнем конце, уже лицом ко мне, виднелся ещё один человек, хозяин кабинета. Увидев меня, он начинал приветливо делать знаки: – Входи, входи!

В 1974 году, когда я приехал в Вашингтон первый раз, директором ДПП был профессор Джозеф Флетчер. Я познакомился с ним за несколько лет до этой встречи при несколько необычных обстоятельствах.

Джозеф Флетчер

Однажды в конце лета мне вдруг позвонили из дирекции Института географии АН СССР, где я работаю, и сказали, что в Москву, в качестве гостя Академии наук, приезжает какой-то американец Флетчер, который хотел бы встретиться со мной. Этот американец пробудет в Москве несколько дней, поэтому дирекция хотела бы, чтобы я встретился с ним, показал Москву и попробовал устроить ему встречу с людьми, которых он хочет повидать. Имя «Флетчер», конечно, было мне знакомо. На дне Северного Ледовитого океана простирается подводная долина Флетчера, В том же Северном Ледовитом океане плавает большой столовый айсберг, на котором американцы когда-то создали свою дрейфующую станцию и аэродром для приёма тяжёлых самолётов. Айсберг этот называется «Т-3», или ледяной остров Флетчера. Но тот ли это Флетчер? Мало ли в мире Флетчеров.

В этот же день раздайся ещё один звонок. Теперь уже разговор шёл на английском:

– С вами говорит полковник Флетчер. По приглашению Академии наук вашей страны я путешествую сейчас по России и только что прилетел из Новосибирска. Хотел бы пожить несколько дней в Москве. Мой друг доктор Крери посоветовал мне встретиться с вами. У меня для вас от него письмо…

Доктора Крери, многолетнего руководителя американской антарктической научной программы, знали все, кто связан с полярными странами. Я также хорошо знал его по Антарктиде.

К вечеру мы уже встретились. Джозеф Флетчер («Зовите меня просто Джо», – сразу сказал он) был чуть выше среднего роста, худой, жилистый, с круглой, коротко остриженной, сильно лысеющей головой и в упор смотрящими светлыми пронзительными глазами. Рядом с ним была женщина. «Лин Флетчер», – представилась она. Лин была чем-то сродни Джо. Такая же по-спортивному худая, с таким же пронзительным взглядом тоже светлых глаз. Первое, что сделал американец, – передал мне письмо от Крери. В письме Берт сообщал, что податель письма Джо Флетчер является его лучшим другом в течение многих лет и что это человек высоких качеств. «Отнесись к нему так, как ты отнёсся бы ко мне», – писал Крери. Лишь в конце Берт говорил о служебном положении Флетчера. Он сообщал, что Джо Флетчер – один из известнейших полярных лётчиков Америки, что это он нашёл льдину «Т-3», это в его честь названы плавающий ледяной остров и подводная долина. Он сообщал также, что податель письма занимается вопросами взаимодействия океана с атмосферой, что он является сейчас начальником отдела наук об окружающей среде «мозгового центра» Америки – «Рэнд корпорейшн» в Санта-Монике.

– Скажите, а почему вы назвали себя «полковник Флетчер»? – спросил я. И Джо рассказал, что перед началом второй мировой войны он закончил факультет геофизики одного из университетов США. Когда началась война, он вступил в авиацию, кончил лётную школу и всю войну был военным лётчиком, летал на тяжёлых самолётах. После войны Флетчера, к тому времени уже полковника, назначили командовать соединением тяжёлых самолётов, базировавшихся на севере Аляски. Его лётчики на много часов уходили на задания в центр Северного Ледовитого океана, попутно занимались ледовой разведкой, изучали геофизику этого района Земли.

– Сколько бессонных ночей провёл я как командир, ожидая возвращения экипажей! – вспоминал Флетчер. – Не знаю, любили ли меня мои лётчики, но я принимал все их полёты всерьёз, знал, что необходимость вынужденной посадки может возникнуть в любой момент и при этом у экипажа часто остаются считанные минуты, чтобы покинуть самолёт. Но ведь, покидая его, надо вынести с собой и всё, что необходимо для длительной жизни на льду без помощи извне. Этого требуют инструкции. Но, когда я принял свою часть, я увидел, что лётчики, даже если они и сядут благополучно, вряд ли смогут быстро выгрузить на лёд всё, что нужно, – ведь прежде им придётся долго разыскивать завалившиеся куда-то примусы, аварийные пайки, палатки и тому подобное, а если и выгрузят – не сумеют организовать жизнь на льду. Я предупредил раз, предупредил два, но чувствовал – все идёт по-старому.

И вот однажды, в середине полярной ночи, когда очередной самолёт после десяти часов полёта уже заходил на посадку, а усталый экипаж предвкушал заслуженный отдых, Флетчер сам взял микрофон и передал приказ: «Объявляется учебная тревога. Экипаж сразу после посадки должен отогнать самолёт в дальний угол рулежной дорожки, а затем аварийно покинуть самолёт, забрав с собой всё, что необходимо для длительной жизни на льду». После этого он вызвал машину с военными полицейскими, сел в неё и поехал к месту посадки. Когда он подъехал к самолёту, лётчики ещё продолжали разгружать его, оттаскивая в сторону тюки с упакованными спасательными комплектами.

«Джентльмены, – сказал им полковник, – оттащите подальше в снег, в сторону от дорожки, свои вещи. Ваш самолёт отрулит на место другой экипаж, а вы располагайтесь на снегу. Считайте, что ваш самолёт сгорел, а вам повезло, вы спаслись. Теперь устраивайтесь на ночёвку, разворачивайте аварийную рацию, сообщите нам о себе. Военная полиция будет охранять ваш лагерь, чтобы у вас не было никаких контактов с внешним миром».

Командир пожелал им успеха и уехал, приказав врачам аэродрома следить за состоянием здоровья «потерпевших аварию».

Первый блин оказался комом. Очень скоро лётчиков «по медицинским показаниям» пришлось забрать в тёплые казармы, но эксперимент этот наделал много шума, родив как противников его, так и защитников. Однако урок не прошёл даром. Когда, через несколько дней, ещё один экипаж получил такой же приказ, лётчики быстро вытащили всё, что надо, построили даже «иглу» из снега и зажили так припеваючи, что Флетчер «снял» их, не дожидаясь «медицинских показаний». Затем последовали и другие «вынужденные посадки». Потом их стало меньше, и вдруг к командиру пришла делегация лётчиков с претензией. Они хотели, чтобы такие учения продолжались. И действительно, оказалось вдруг, что экипажи стали чувствовать себя бодрее, появилось даже желание добровольно устраивать такие «учения по выживаемости», где каждый мог не только соприкоснуться, иногда первый раз в жизни, с реальной природой Арктики, но и убедиться в том, что способен противостоять ей.

Ледяной остров Флетчера

Это был первый серьёзный успех начинающего полярника Флетчера, который принёс ему первые лавры на новом поприще. А за ним последовали и другие, более серьёзные. Ведь под крылом у его самолётов была не надёжная, хотя и холодная, покрытая снегом земля, а дрейфующий лёд, слишком тонкий для посадки тяжёлых колёсных машин. Не было и станций, откуда можно было бы получить данные о погоде или уточнить свои координаты.

– Вот тогда-то я и вспомнил, – продолжал Джо Флетчер, – что Крери мне много рассказывал об удивительных шельфовых ледниках острова Элсмир в Канадской Арктике и о том, что от них откалываются время от времени и уплывают куда-то огромные айсберги. Толщина их для айсбергов сравнительно невелика, тридцать-пятьдесят метров, но горизонтальные размеры – многие и многие километры. Это скорее не айсберги, а плавающие ледяные острова. Они похожи на острова и тем, что на поверхности их много камней, глины, оставшейся от тех времён, когда они ещё были частью Элсмира. Но ведь если такие айсберги откалываются от ледника, то должны же они потом где-то плавать? Тут-то я и вспомнил, что по образованию я – геофизик. И я решил тряхнуть стариной и заняться сам изучением льдов Полярного океана, их дрейфа. Думал, хоть чем-то помогу своим лётчикам

…А все началось с того, что лётчики, вернувшись однажды с задания, это было в августе 1946 года, сообщили, что они обнаружили с помощью радиолокатора какой-го объект, возвышавшийся над поверхностью океана метров на пять. Горизонтальные размеры объекта составляли более двадцати километров. Сначала лётчиков подняли насмех – ведь островов в этом достаточно изученном районе быть не могло. Но, рассматривая сотни и сотни аэрофотоснимков и сравнивая их с данными радиолокации, Флетчер нашёл, что местонахождение странного объекта соответствует пятнышку на аэрофотоснимке, которое при достаточном увеличении обрело все черты плавающего ледяного острова.

Потом были найдены и другие ледяные острова. Их называли буквой «Т» – первой буквой слова «target», что значит по-английски «цель», «мишень». Ведь за этой «целью» стали охотиться лётчики. Так появились ледяные острова «Т-1», «Т-2» *** и «Т-3».

Через несколько лет Флетчеру удалось посадить тяжёлый самолёт на один из таких островов – «Т-3». С тех пор он и стал называться «Ледяной остров Флетчера».

– Мы все так радовались, – рассказывал Флетчер. – Наконец-то найден запасной аэродром для наших тяжеловозов. И, кроме того, здесь можно поставить домики, создать метеостанцию, радиостанцию, которая улучшит условия навигации. А мой друг Берт Крери, узнав об этой новости, тут же позвонил мне и сказал, что у него есть идея создать на льдине научно-исследовательскую станцию, которую он готов возглавить. Ведь Крери лучше всех знал шельфовые ледники острова Элсмир, и, конечно, ему было бы интересно сравнить наблюдения на ледяном острове с наблюдениями на шельфовых ледниках. Вот так была создана американская дрейфующая станция «Т-3», или «Остров Флетчера».

– И, кроме того, – шутил Флетчер, – нам было очень приятно, что теперь не только русские, но и мы, американцы, имеем свою дрейфующую станцию. А то до этого мы лишь с завистью следили за тем, как вы прыгаете по океану на своих лёгких Ли-2 со льдины на льдину, как посуху. Особенно пристально мы следили за полётами вашего Ивана Черевичного. Я уверен, что знал почти о каждой его посадке на дрейфующий лёд. Почерк его радиста был известен всей Арктике. Кстати, это один из русских, которых я очень хотел бы увидеть здесь, в Москве. Этот лётчик, по-видимому. уже не молод, но если он ещё в состоянии со мной встретиться, я хотел бы пожать ему руку, посмотреть – какой он…

Я знал, что Черевичный в то время был тяжело болен, и сказал об этом Флетчеру.

– А кого ещё вы хотели бы видеть?

– Базиля Бурханова и Бориса Дзердзеевского, – без промедления последовал ответ. – Знаете ли вы их?

Конечно, я знал профессора Дзердзеевского. Он работал в том же институте, что и я, занимался климатом Арктики и связью его с морскими льдами. И мне понятно было желание Флетчера: ведь Дзердзеевский был главным синоптиком первых советских воздушных экспедиций на Северный полюс, имя его навсегда связано с историей авиационного освоения Арктики. Ну, а бывший начальник Главного управления Северного морского пути Василий Федотович Бурханов был тем человеком, который помог мне когда-то первый раз попасть в Антарктиду. «Я попробую связаться с ним», – отвечал я. А сам думал: что связывает Флетчера с Бурхановым?

История о пропавших розах

Я позвонил в Лабораторию проблем Севера Московского университета, где работал тогда Бурханов. Мне ответили, что Василий Федотович сейчас в отпуске, отдыхает в одном из санаториев под Москвой. Когда я передал разговор Джо, тот огорчился:

– Как жаль… А не можете ли вы как-нибудь передать ему, что я здесь, в Москве? Я уверен, что он приедет. Ведь мы старые, хорошие друзья!

И вот у меня дома раздаётся телефонный звонок:

– С вами говорят по поручению Василия Федотовича Бурханова. Если Флетчер свободен, Бурханов приглашает его завтра в час дня пообедать с ним в ресторане «Мир». Это ресторан в здании СЭВ.

На другой день, около часа дня, Джо с Лин, Дзердзеевский и я подошли к зданию СЭВ. У входа в ресторан «Мир» рядом со швейцаром стоял представительный немолодой мужчина, судя по одежде и важности – метрдотель. Не успел я сказать и двух слов, как он прервал меня:

– Добро пожаловать, командир ждёт вас, все мы ждём вас… «Ничего себе – командир ждёт. Ну и порядочки…», – подумал я, и мы прошли в почти пустой зал, где около одного из столов стоял плотный седой человек в чёрном костюме. Я узнал молодцеватого, осанистого, с румяным полным улыбающимся лицом Бурханова. Флетчер и Бурханов посмотрели друг на друга, подошли, пожали руки, потом начали хлопать друг друга по плечам и наконец поцеловались. Все расселись за столом, и обед начался. Обед как обед. Необычно было только то, что рядом со столом стоял сам метрдотель. «Есть, командир!» – отвечал он на любую просьбу Бурханова. Все обратили на это внимание, и Бурханов рассказал, что когда он, молодой морской офицер, служил на крейсере «Красный Крым», метрдотель, тогда тоже молодой матрос, был у него баталёром. Чувствовалось, что, хотя никто не знает толком, что такое баталёр, но всем приятно смотреть на этих теперь уже не связанных служебной субординацией немолодых, но старающихся сделать друг другу приятное людей.

И вот тут началось самое главное: Бурханов и Флетчер начали вспоминать, как они летали над одним и тем же замёрзшим океаном в послевоенные годы. Флетчер рассказывал о том, как он создал станцию «Т-3», а Бурханов – о том, как нашей стороне стало известно, что в океане начала действовать американская станция на дрейфующем льду, но где именно – никто не знал.

И вот однажды, перед 1 мая 1954 года, самолёт Черевичного, на борту которого находился и Бурханов, работал – как выяснилось чуть позднее – неподалёку от места, где находилась в тот момент «американская льдина». И вдруг, рассказывал Бурханов, они услышали передачу американского радиста. И поняли: это не оплошность американца, это им умышленно дают возможность выйти на льдину, пролететь над ней. Зачем? Кто гарантирует, что там их не ожидает какая-нибудь ловушка? Много ли надо для обычного невооружённого и незащищённого Ли-2? Ведь если самолёт упадёт на дрейфующий лёд, он смаху пробьёт его и утонет, и никаких следов. Но что-то все же подсказало им – нет. И они полетели на зов американского радиста.

И вот вдруг, внезапно – огромная, странная, похожая на остров льдина, на ней домики, самолёты. И приветливо машущие руками люди. И когда самолёт, уже пролетев над льдиной, разворачивался для повторного прохода над ней, всем в самолёте захотелось сделать что-нибудь хорошее для тех, кто был там, на льдине и они поспешно стали готовить грузовые парашюты и набивать сумки всем вкусным, что оказалось на борту.

А вкусного было много – ведь они собирались праздновать 1 Мая. Затем подтянули парашюты к дверям и вышли на прямую, чтобы снова пройти над станцией.

А Флетчер рассказывал, как в этот момент было у них на льдине. Сначала они услышали шум самолёта, а потом на небольшой высоте показался такой похожий на американский С-47 самолёт, только пятиконечные звезды на крыльях были не белые, а красные. Самолёт, покачивая крыльями, прошёл над станцией, и все стали радостно кричать и махать руками. Но вот самолёт снова показался вдалеке, он снова шёл на льдину, только высота его почему-то стала много больше и крыльями он уже не махал. В чём дело? И тут вдруг все, кто смотрел вверх, – увидели, как от самолёта отделились два тёмных предмета, а над ними вспыхнули цветы парашютов. «Бомбы!» – вдруг крикнул кто-то, и все бросились прятаться… кто куда. Ведь если бомба на парашюте – это, значит, очень сильная бомба. Но парашюты сели, а «бомбы» не взорвались, и через некоторое время добровольцы пошли искать парашюты. Нашли они лишь один парашют. Он зацепился за торосы. И мы представляли себе, как вернулись добровольцы, радостные, волоча за собой сумку парашюта, а потом вытаскивали оттуда дары: шоколад, икру, консервы, коньяк и эти удивительные русские папиросы, которые они тут же вставляли в рот табачной стороной. Конечно, у них и у самих в избытке было и табака, и еды. Но эта – была особенной. Она как бы говорила о том, что все не так уж и плохо в мире.

И лишь много позже, встретившись с Бурхановым в Москве по общим арктическим делам, Флетчер узнал, что было в сумке второго парашюта. Там, в ящике, завёрнутый во много слоёв бумаги, лежал большой букет свежих красных роз. Эти розы экипаж Черевичного получил в подарок ко дню Первого мая…