Текст книги "Строчки – жемчуг. Нанижи их на память"

Псалом

 
Прости, что я любим тобой,
Что ты осталась молодой,
Что, как ни жарко я пылал,
Не всё тепло тебе отдал —
Не потому, что не умел,
А потому, что не успел…
 
 
Прости меня, прости меня…
 
 
Прости за то, что счастлив я,
Что ты была – моя семья,
Что жжёт меня твоя слеза,
Что ты закроешь мне глаза —
Что это ты в последний путь
Цветы положишь мне на грудь…
 
 
Прости меня, прости меня…
 
 
Прости, что я на много лет
В твоей душе оставил след,
Что чистых юношей мольбы
Не разрешат твоей судьбы —
И что под сердцем носишь ты
Мою любовь, мои черты…
 
 
Прости меня… Прости меня…
Прости за то, что счастлив я…
 

2010

Михайловский замок

(Баллада)

 
Михайловский Замок стоит над рекой,
Приказом царя окружённый водой…
Вода зацветает канала —
Понашему это канава…
 
 
Михайловский замок, как крепость стоит, —
В нем будет Монарх табакеркой убит.
Его не спасёт колоннада
И водная эта преграда…
 
 
Прибежище слабости, страхов и снов —
Здесь тьма переходов и тайных ходов —
Ни это, ни шпага норвежца
Не уберегут Самодержца…
 
 
Михайловский Замок с начала времён
Зловещею тайною обременён:
Здесь, – в дальнем покое упрятан, —
Покой обретет Император…
 
 
Михайловский Замок, – он чёрен в ночи́,
В нем выспренный Рыцарь внезапно почил —
Последний и первый российский,
Крестом осиянный мальтийским…
 
 
Отвергнутый матерью, помня отца,
Он Гамлетом русским дождался венца.
Но трон оказался непрочен, —
И памятью он опорочен…
 
 
В Михайловском Замке музейная тишь, —
Бродя по нему, поневоле молчишь.
И чудятся в дальних покоях
Удары и хрипы побоев…
 
 
И чудится Гамлет – совсем молодой,
Не с Датской, а с нашей – Российской судьбой,
Когда погибаешь, не смея
Пронзить своей шпагой злодея…
 
 
И слышится вечное: «быть иль не быть…»
А если, чтоб «быть», надо сына убить?!…
И предки встают из тумана
Тенями Петра и Ивана…
 
 
Такая судьба не под силу ему, —
Уж лучше бежать и забиться во тьму,
А после – что будет, то будет,
И пусть, кто захочет – осудит…
 
 
Михайловским замком сквозь тени бреду,
Как будто я с теми – и чую беду…
Молчит умудренная Клио.
И кто угадает, как было?
 

2011

Накатилась жизнь непомерная…

(Московская баллада)

 
Ах, была Москва белокаменной,
Златоглавою и булыжной.
Не моей была – может, маминой,
Или лу́бочной, или книжной.
А моя Москва была серою,
Была серою – повоенной.
Но мальчишеской нашей верою
Освященная неизменно.
 
 
Да – моя Москва была бедною,
Была бедною и дворовой.
Но за честь ее – честь победную
Постоять мы были готовы.
Были мы – мальцы окаянные,
И над крышами всех сараев
Наши сабельки деревянные
Били фрицев и самураев.
И всегда потом – после битвы мы
Долго по пивным пропадали.
Там с обрубками-инвалидами
Бабы жизнь свою пропивали.
 
 
Мы не ведали боль Христовую —
Не молились за убиенных.
А мы бегали на Садовую,
Где колоннами гнали пленных.
И восторженно шли с машинами,
Что за ними след замывали.
Но седых старух, с их морщинами —
Подававших – не забывали.
 
 
Та Москва была – не огромная,
Подходящая для мальца.
Вот Бульварное, вот Садовое —
И всего-то в ней два кольца.
 
 
И дороги были – не длинные,
Не запруженные народом.
Вот Никитские, вот Неглинные —
Полчаса всего пешим ходом.
 
 
Мы росли дворами – не порознь.
В подворотнях послевоенных
В белых шарфиках – встала поросль
Из Арбатских-Кривоколенных…
 
 
Стали девочки наши – смелые,
Их насмешки нас не щадят.
И бродили мы – оголтелые
По бульварам и площадям,
И в шашлычных гудели в праздники,
И от кружки пива балдели.
И пугали прохожих шарфики,
Наши шарфики – на «Бродвее».
 
 
И не знали мы, что в агонии
Разбредётся двор по маршрутам:
Эти – в армию, те – в колонию,
А иные – по институтам.
Накатилась жизнь непомерная,
Кто с ней справится – неизвестно.
Вот и кончилось повоенное
Безоглядное наше детство…
 
 
Ах, – была Москва белокаменной,
Златоглавою и булыжной.
Не моей была – может, маминой,
Или лу́бочной, или книжной.
 

1992

Баллада о стариках

Памяти Анны Прохоровны Чебыкиной

 
Уходят наши старики
Внезапно – против правил…
Вдруг исчезают оселки —
По ним мы душу правим.
И гаснет чувство в этот час,
Привычное годами:
Что наши старшие – при нас,
И чуточку – над нами,
И ты не обделен судьбой,
И есть такое место,
Где просто – быть самим собой,
Где – просто быть – не тесно.
 
 
Уходят наши старики
Внезапно – против правил…
Они для нас – не маяки:
Мы жизнь на них – не правим.
На наших картах свой маршрут,
Но очень нужно место,
Где над тобою высший суд
Твое свершает детство.
Где при любых твоих чинах,
При званьях и значенье,
Ты помнишь свой сыновний страх
И ждешь еще – прощенья.
 
 
Уходят наши старики,
Пройдя свой круг – до точки.
Осталась песня – без строки…
Что мы – без этой строчки,
Без – ими вложенной души
И без того порога,
Откуда мы спешили в жизнь —
Скорее – ради бога,
Без этих глаз, в которых свет
Для нас,
Без рук, которым
Ты был заботой столько лет,
Пока не стал – опорой.
 
 
Уходят старшие – и вот
Нежданно – много раньше —
Вдруг наступает наш черед
Принять корону старших.
Вдруг – закольцован твой маршрут:
Ты стал – первооснова.
И от тебя сегодня ждут
Души твоей и слова,
И ты отныне – на веку
Один за все в ответе:
Какую ты создашь строку,
Такая песня – детям…
 
 
Они уходят – старики,
Тут никуда не деться.
Зайдется сердце от тоски:
Какое слово – детство…
Без слова не собрать строки,
Без строчки нет сонета.
Пока вы с нами, старики,
Спасибо вам за это…
 

1989

Вечность

 
Стебельком рука колышется
С лепестком ладони над.
Тихо-тихо звуки слышатся,
Рассыпая виноград
Черно-белых, бело-черных
Клавиш старых клавикордов.
 
 
Старый-старый верный сеттер
Льнёт к хозяйкину колену.
Самый-самый теплый ветер
Ноты старого Шопена
Тихо треплет и листает,
Разнося по саду звуки.
 
 
Дом с верандою ажурной,
Где поскрипывает пол.
Под старинным абажуром
Накрываются на стол
Два старинные прибора
Кузнецовского фарфора.
 
 
Очень-очень долгий вечер
Очень долгий день венчает.
Никакой не будет встречи,
Никого не будет к чаю,
Только верный старый сеттер
С нею в этом старом доме.
 
 
Стебельком рука колышется
С лепестком ладони над.
Снова тихо звуки слышатся —
Залетают в старый сад,
Улетают в небеса
К звездам выпавшим – и за,
Где стихают постепенно
Звуки старого Шопена.
 
 
Очень-очень, старый-старый,
Долгий-долгий, тихий-тихий, —
Клавикорды, ветер, дом,
Верный сеттер у колена,
Звуки нежного Шопена,
Сад и звезды за окном, —
Вот как в теплый летний вечер
Просто выглядела Вечность…
 

1999

«Зелёной лозой винограда»

 
Зелёной лозой винограда —
В ней бродит не сок, а вино —
Загадана миру шарада,
Разгадки, увы, – не дано…
Росток невелик и невзрачен
Болезненно тонок и крив.
Но, боже, как станет изящен
Ветвей его хищный извив.
 
 
Тогда – украшение сада —
Он, в самом конце сентября,
Подарит нам гроздь винограда
Прозрачней куска янтаря.
Мы срежем те грозди – и жаль их—
Но верен обычай веков.
Вино молодое – маджари —
Вольется в ленивую кровь.
 
 
В нем зной отошедшего лета
И солнечной силы заряд.
И губы твои – до рассвета
Его аромат сохранят.
И тело, подвластное соку,
Вошедшему в плоть из земли,
Раскроется медленно току,
Горячему току любви…
 
 
А утром представится взгляду:
В раскрытое настежь окно
Врывается лист винограда —
Прошитое светом пятно.
 

1975

Маме

 
Годы летят беспорядочным роем,
Мёд их все больше горчит.
Мама, как в детстве, склонись надо мною,
Я не хотел огорчить.
 
 
Дай ощутить виноватостей прежних
Детское знанье – и вдруг
Прикосновенье горячих и нежных
И осеняющих рук.
 
 
Мама, взгляни на меня с укоризною,
Если бы всё – повторить,
Я бы вернулся к минуте той сызнова
Благословенья просить.
 
 
Благослови меня, мама, на тернии,
В жизнь меня – благослови,
И ту беду, что приходит наверное,
Может быть, – останови.
 
 
Снова я верю в твою всемогущую,
Мудрую волю твою,
И одиночество, что мне отпущено,
С горечью осознаю.
 
 
В недоуменье – о прошлом и будущем,
В столпотворении дней,
Как я хочу ободряющей, дружеской,
Мама – улыбки твоей.
 
 
Стали мои – от конца и начала
Ра́вны – отрезки пути;
Годы летят – и оставшихся мало
Вижу теперь впереди.
 
 
И, запоздало, прошу как о милости:
Мама, приди в тишине
И подари ощущение близости
И сопричастности – мне.
 

1975

«Бездонное небо мерцает звезда́ми»

По мотивам Арона Вергелиса

 
Бездонное небо мерцает звезда́ми
Над каждым из нас, – надо всеми над нами, —
А звёзды не врут,
Давай загадаем – так жить интересней —
И в этой далёкой мерцающей бездне
Проложим маршрут…
 
 
А звёзды сияют, мерцают, блестят,
Внезапно срываясь к земле – в звездопад,
Стремясь к нам – из бездн.
Мерцающим парусом те подплывают,
А эти пыльцой золотой исчезают
За кромкой небес…
 
 
Под этим полночным мерцающим небом —
Жалею о тех, кто забыл или не́ был —
Дышу – волшебством.
Здесь магия мира – в ней примем участье:
Научимся жить, как мечтали – для счастья
И всем существом…
 
 
В нас вложено древнее знанье от века:
Что с каждой звездою – душа человека
Свершает свой путь.
И нам изначально присуще стремленье
Пройти сквозь миры, сквозь пространство, сквозь время —
Чтоб только взглянуть…
 
 
А если всё так, то какие вопросы,
Какая ночная тоска, папиросы,
И стрессы от дум?…
Забудем обиды, уколы, укоры,
Закончим бесплодные наши раздоры
И весь этот шум…
 
 
Бездонное небо мерцает звезда́ми
Над каждым из нас, – надо всеми над нами, —
В них море огня.
И что нам делить – за своею звездою
Иду я своею дорогой – судьбою
А рядом – твоя…
 

2006

Снег в Риге

 
Гордый город горбит крыши,
Гордый город тронет душу —
Ночь и снег, и шаг неслышен…
Ночь и снег бесшумный слушай.
 
 
В узких улицах булыжных
Ночь. И снег белеет блёкло.
Ночь и снег. Под шаг неслышный
Слушай теплоту у о́кон.
 
 
В узких улицах от о́кон
Приглушённый свет на снеге.
Заворачивает в кокон
Блеклый снег булыжник пегий,
 
 
Обволакивает город,
Как пушистым одеялом.
Лишь из окон Вагнерхолла
Тихо музыка звучала…
 
 
Старый город горбит крыши —
Чистым звуком тронет душу.
Клавесин… Почти неслышен…
Ночь и снег. Застынь и слушай…
 

1996

Флоренция

О. Р-ой

(Романс)

 
Вы далеко, на берегах Арно́,
Где светит солнцем купол Брунеллески.
Флоренции распластанная фреска
Пьянит Вас, как тосканское вино.
 
 
Вы бредите… Вы там совсем одна.
Вы без меня – куда это годится!
Я знаю: во Флоренции не спится —
Вы бродите с утра и до утра.
 
 
Ах, это странно, в свете Ваших лет.
Но в древних двориках, гранитами мощённых,
Среди фасадов одухотворённых
Запечатлен Ваш торопливый след.
 
 
Как жаден взор, как обострен Ваш слух,
Как страстно первое, столь позднее свиданье…
Как Вашим сердцем, Вашим северным сознаньем
Овладевает флорентийский дух.
 
 
Дух жизни, для которой всё – игра.
Дух герцогства, геральдики, герольдства,
Дух пылкости и грешного геройства,
И тонкой шпаги – слева – у бедра.
 
 
Дух радости – сиюминутной – дня,
Дух Микеланджело, Да Винчи, Боттичелли,
Дух поиска, и творчества, и цели,
И возрожденья из небытия.
 
 
А мне, увы, остался только сон.
Сон наяву. – Он тает с дымом сигареты.
В нем герцоги, художники, поэты
И девочки с осанкою мадонн.
 
 
В мельканье кадров – как в немом кино —
Воображение подбрасывает краски.
Мосты Флоренции рассказывают сказки —
Но Вам одной – на берегах Арно́.
 

1996

Турецкие ночи

«Букет измирского вина»

 
Букет измирского вина
В музейном караван-сарае
Из туристического рая
Влечет в иные времена.
 
 
Разноязыкая толпа —
Изысканно и в просторечье —
На все гортанные наречья
Тогда откликнуться могла.
 
 
По этой площади, в пыли
Бродили дервиши. Верблюды
Плевали жвачку. Из земли
Росли холмы поклажи грубой.
 
 
Ослы кричали невпопад,
Скрипели крепкие повозки,
Визжали возчики, и жёстко
Сверкал отточенный булат.
 
 
Звенел подковами коваль,
Скакун арабский ржал в загоне,
И нукер взгляды слал в погоню
Туда, где промелькнула шаль.
 
 
Рыжебородые, в чалмах
Купцы сидели вкруг мангала.
И чаем полная пиала
Благоухала в их руках.
 
 
И перед ними на ковре
Под звук звенящего кимвала,
Смеясь, турчанка танцевала
В полупрозрачной кисее.
 
 
И там, молясь её богам,
И я стоял в тени чинары,
И я последние динары
Швырял к босым её ногам…
 
 
Стакан измирского вина
В музейном караван-сарае…
В рассветном зареве сгорая,
Соскальзывает с гор луна.
 

«Во дворце последнего султана»

 
Во дворце последнего султана
От ковров еще исходит нега.
Вспоминают звоны ятагана
Люстры – хрусталя белее снега.
 
 
И навечно в звонкие ледышки
Отразились гордые муслимы,
И танцуют тонкие лодыжки
Девушек, закутанных в муслины.
 
 
Шелест ног и шорох разговоров,
И дымок дурманящий кальяна.
И внезапно вспыхнувшую ссору
Пресекает высверк ятагана.
 
 
И между щербетом и гашишем
Возлежат изнеженно мужчины
И ласкают тонкие лодыжки
Девушек, закутанных в муслины.
 
 
Но когда, наскучив долгим пиром,
Повелит седлать коней владыка,
Гордо повинуются эмиры,
Обнажив клинки с гортанным кликом.
 
 
Под зелёным знаменем Пророка
Примут смерть горячие муслимы
И оставят плакать одиноко
Девушек, закутанных в муслины.
 
 
Во дворце последнего султана
От ковров еще исходит нега.
Вспоминают звоны ятагана
Люстры – хрусталя белее снега…
 

2000

На Масличной горе

«На Масличной Горе, над садом Гефсиманским»

 
На Масличной Горе, над садом Гефсиманским,
Где плачущий Иисус о Городе скорбе́л,
Под куполом Слезы – в часовенном пространстве
Паломник из Литвы псалом латинский пел.
 
 
Притихшая толпа прожжённых атеистов
С буклетами в руках, где датировка мест,
Застыла для певца, внимая акафисту,
Забыв о суете, готовая на крест.
 
 
Часовню заполнял – торжествен и неистов,
Прозрачен, как слеза – под куполом парил,
Случайного певца так верен голос чистый,
Как будто сам Иисус им что-то говорил.
 
 
Неузнанный псалом – не чаянная милость.
Скульптурность у окна алтарного креста.
И Храмовой Горы угаданная близость —
И воскресает лик распя́того Христа.
 
 
Застывшая толпа российских эмигрантов —
Латинские стихи ясны без толмача.
Поет седой литвин – немыслимо талантлив,
Горит пред алтарем высокая свеча…
 

«В решетчатом окне – святая панорама»

 
В решетчатом окне – святая панорама:
Летящие кресты на каменных церква́х,
И прямо под тобой – Стена Второго Храма,
И купол золотой Мечети-в-изразцах.
 
 
Могучею стеной очерчен белый город.
Туда – к Воротам Льва – ведет Его тропа.
Ах, как был этот путь пронзительно недолог,
И как была легка на нем Его стопа.
 
 
Всего один лишь шаг за Львиные Ворота,
А дальше Крестный Путь – Начала и Конец.
Ведь знал Он наперёд, что ждёт Его Голгофа,
Что кровью обагрит чело – Его венец.
 
 
Какой же вёл Его неутолимый голод:
В мир Слово принести и выплеснуться в нём.
Ах, как Он был тогда невероятно молод,
И чистый взор Его каким горел огнём.
 
 
И пусть Его хитон застиран и заштопан,
Сандалии в пыли – и мерзок откупщик,
Которым Он теперь освистан и охлопан, —
Но речь Его слышна, и царствен светлый лик.
 
 
Вернувшись к очагу, – задумчиво-усталый,
Предчувствующий вопль: «распни его, распни…»
Ах, как Он был любим Марией из Магдалы,
Как счастлива она омыть Его ступни́.
 
 
Распнули на кресте под клики фарисеев.
Пришли откупщики, чтоб Храм пустить в распыл.
Не прорасти зерну, которое он сеял, —
В такие времена мир и Ему постыл.
 
 
В такие времена в душе темно и скудно.
И неспокойно мы и су́етно живём.
О, как же нам с тобой невыносимо трудно
Здесь – на Святой Руси – в безверии своём…
 

1992

«Среди индуистских реликвий»

 
Среди индуистских реликвий —
Гане́шей и Ви́шну, и Шив —
Паломник, – бреду, безъязыкий,
Гордыню свою усмирив.
 
 
Мои европейские братья,
Где каждый, посвоему – хват,
Не верят спокойным объятьям
Седых босоногих махатм.
 
 
На древние храмы Майсо́ра
И Ха́мпи, встающих из скал, —
Гляжу, изумлённый узором, —
По камню, – высоких начал.
 
 
В них жесты исполнены мысли,
В них фразы раскованных поз,
В них ключ к постижению смыслов
Учений, далёких до слёз…
 
 
Здесь су́етность бренного мира —
Пусть в нём притяженье и шарм —
Пронзает индусская лира
Бесчисленным множеством карм.
 
 
И в долгом ряду воплощений, —
Как ты ни пришпоривай их, —
В свой час проявляется Гений,
В свой час исчезает Халиф…
 
 
Движенья индуса неспешны —
Ни гнева в лице, ни мольбы,
И мудро взирают Гане́ши
На прихоти нашей судьбы.
 
 
И слышится Вечности голос,
И светятся из темноты
Фигура Прекрасного – Лотос,
Бесстрастного лика черты…
 

2007

Бангалор (Индия) – Москва.

Китайский колокольчик

Снег в лицо – игольчатый —

Монах с колокольчиком…

 
Грубо выбитый китайский колокольчик
Нужен нищему, возвышенному духом.
По поверью, а вернее – это точно —
Колокольчик отгоняет Злого Духа.
Сколько раз его коснулись чьи-то пальцы,
И почти затёрт священный иероглиф.
Но совершенно посторонние китайцы
Отличат его звучание от многих.
 
 
И бредёт монах по слякотной дороге,
Мимо фанз бредёт – в соломенных сандальях.
И встречают его люди на пороге
За любою за китайскою за далью.
И толпою провожают до околиц,
И протягивают трепетные пальцы.
Ну что им дался этот старый колоколец,
Ну что за люди невозможные – китайцы…
 
 
Но всё бродят Серединною Страною
Молодой монах, и средних лет, и старец.
А, как известно, за Китайскою Стеною
Что ни житель, то доподлинно – китаец.
И каждый встречный, обладая тонким слухом,
В непогоду замирает и не дышит.
Потому что колокольчик – Злого Духа
Отгоняет от того, кому он слышен.
 
 
Снег в лицо моё бросается, – игольчат.
Жизнь кружи́т меня – и путает следы.
Но приблудный мой китайский колокольчик
Мне звенит, оберегая от беды…
 

2001

Писцы

 
Писцы, писавшие тростинками,
Совсем не бывшие поэтами,
Бродили куцыми тропинками
От фактов к числам и предметам.
 
 
Они, конечно, и не грезили,
Свои вычерчивая линии,
Что станут бездною поэзии
Их иероглифы и клинья.
 
 
Что их таблички и папирусы,
Такие редкие и краткие,
Таят глубинный смысл и вымыслы
В ответ на тайны и загадки.
 
 
Им, безымянным от рождения,
Мир засевая письменами,
Дано увлечь воображение
Событьями и именами.
 
 
По Временам и Поколениям
Не зря рассеяны их гены —
Им вслед идут Творцы и Гении
Для Сказки, Мифа и Поэмы.
 
 
И мы, проживши невидимками,
Быть может, почва для сонета —
Писцы, бредущие тропинками
От фактов к числам и предметам…
 

1997

Вальс-бостон

 
Постреляли собак. Распустили конвой.
Сдали длинные списки в архивы.
Тот, кто до́жил, – тот может вернуться домой,
А не до́жил – так это не диво.
 
 
Тот, кто до́жил, – он должен, конечно, забыть;
Никому ни словечка, ни звука.
Что бы ни было там – как могло это быть? —
Это страшные сказки для внуков.
 
 
Ваша личная сказка – с счастливым концом,
Это так и положено в сказках.
Ну, а тем, кто там лёг в нашу землю лицом —
Им уже не поможет огласка.
 
 
Так зачем бередить и тревожить наш сон,
Поминая публично и всуе,
Имена, звук которых вполне невесом,
Может быть, через год уже будет.
 
 
Вам-то выпала карта – под старость пожить
В своем доме – в тепле и покое…
Что ж так часто во сне вы хотите вскочить
И выпрастываете ладони?!
 
 
Тех собак уже нет, что кидались на вас,
Если спрятаны руки в бушлаты.
И азартно собакам кричавшие – фас —
Разбрелись по России солдаты.
 
 
Но они, как и вы, не забудут тех лет.
И чем далее – тем сладострастней
Все им снятся шеренги, шеренги – след в след —
Подчинённые снова их власти.
 
 
Так к чему этот старый бессмысленный спор —
Говорите, кричите, пишите!
И пока мы способны забыть наш позор,
Нашу сонную совесть будите…
 

1982

Детская песенка-99

 
Летит самолётик в далёких горах,
В нём лётчик с улыбкой на пухлых губах.
Он молод, побрит и надушен, —
Он Бог в океане воздушном.
Высокого солнца играющий блик
Порой освещает мальчишеский лик
И чёрный квадратик на карте,
И маленький крестик – в квадрате.
 
 
А ниже – земли увеличенный глобус.
По горной дороге петляет автобус.
Там девочка с кошкой – в оконце,
И обе мурлычат на солнце.
И обе, прижмурясь, глядят, как в полёте
Красиво под солнцем блестит самолётик,
И как он, лукаво блефуя,
Из глаз исчезает, бликуя.
 
 
И лётчик молоденький солнышку рад.
Он вывел машину в заветный квадрат.
И вот, сквозь помехи эфира,
Он слышит приказ командира.
И плавным движеньем, без дрожи в руке,
Он тумблер включил на приборной доске,
Как делал, когда на ученье
Пускал холостые в мишени.
 
 
На горной дороге взорвётся ракета, —
Где кошка, автобус и девочка эта,
Куда на крутом развороте
Уносится юный пилотик…
И где он сегодня, и как поживает, —
Быть может, он водкою душу сжигает,
Быть может, расстался он с миром,
А может быть, – стал командиром…
 

1999

Ангел-хранитель

 
У ангела всегда
Распахнутые крылья.
Ему твоя беда —
Пожар в его груди.
И он летит к тебе —
Последнее усилье
Помочь твоей судьбе
Спасти тебя, спасти…
 
 
Твой ангел грубоват,
И он неважно скроен,
И лик – одутловат…
Он – ангел во плоти!
Но если ты в беде —
Пойми, он так устроен —
Он поспешит к тебе
Спасти тебя, спасти…
 
 
Виновен ангел твой…
Подрезанные крылья…
Он – падший, он – влюблен,
Но ты его прости.
Ведь если ты в беде —
Отчаянным усильем
Он прилетит к тебе
Спасти тебя, спасти…
 

2010

Сон

(Арон Вергелис «Холэм» – по мотивам)

 
Нет, – никогда не говори, что опоздал.
Забудь лета́ – и ни о чём не беспокоясь,
Возьми билет – и отправляйся на вокзал,
Откуда в детство по ночам уходит поезд.
 
 
Займи местечко у окошка поскорей,
И там – немым кино в оконной рамке,
При свете памяти, как в свете фонарей
Увидишь лет изжитых полустанки.
 
 
Мы волки старые – седеет наша шерсть,
Клыки прокурены и круто лбы нависли.
Мы всех собак за жизнь успели съесть
И всё понять – и хмуры наши мысли.
 
 
Но в эту ночь – уже в конце пути,
Когда светает – в утреннем тумане,
Всплывает дом, где довелось расти,
Где сделал первый шаг в ладони к маме.
 
 
А там – весна, и яблонь белый цвет,
И кошка лапки моет на пороге,
И петухи горланят в белый свет,
И блеет стадо где-то на дороге.
 
 
И ты бежишь за стадом босиком —
Ты сам ягненок – белый и пушистый.
И волки – это сказка, страшный сон,
А в жизни будет всё светло и чисто…
 

2005