Текст книги "Строчки – жемчуг. Нанижи их на память"

«Не скажи, что это просто»

 
Не скажи, что это просто, —
Не скажи.
Исчезают – рано ль, поздно —
Миражи.
 
 
Облетают наши шалые
Мечты —
Обрывные, обветшалые
Листы.
 
 
Не даёт нам, как когда-то,
Радость грог.
Не на первый – на девятый
Раунд – гонг.
 
 
Да и ринг уже не больше
Пятачка.
Мы проигрываем бой наш
По очкам.
 
 
И не клич, а лишь натужный
В глотке – стон.
Весь канатами обужен
Горизонт.
 
 
Был ли выбор, есть ли выход? —
Что пенять!
Дал бы Бог последний вывод
Прошептать…
 

1996

Терпкая мелодия

 
«На свете счастья нет,
Но есть покой и воля…»
 

А. Пушкин

 
Наша жизнь разложена по полочкам,
И из них – под множеством забот —
Выступают острые иголочки,
Каждого пронзая в свой черёд.
 
 
И скользя по жизненному подиуму,
Изъязвле́нны множеством заноз,
Мы выводим терпкую мелодию,
Лучшую – и личную до слёз…
 
 
В этот театр с распахнутыми стенами
Вброшены не волей, но судьбой,
И влекомы дедовскими генами, —
Всё-таки мы путь проходим свой.
 
 
И итог не меряем обидами,
И не прячем со стыдом лица́,
И чужой строке не позавидуем,
И свою допишем до конца.
 

2009

Памяти Булата Окуджавы

 
Тоскливая труба. В арбатском переходе
Стоит седой старик, неряшливый на вид.
Мелодию любви старательно выводит
И путает лады, фальшивит и смешит.
 
 
Горячая труба иное помнит время
И губы, что в мундштук вжимались до крови́,
И пальцы тонких рук, и их прикосновенье,
Их власть и чистоту мелодии любви.
 
 
Что сталось с тем, другим, и с первою любовью,
Куда и с кем исчез заезжий музыкант.
Он променял судьбу – ну, что же – на здоровье.
Не мне его судить. Вот только жаль талант.
 
 
Горячая труба не в те попала руки.
Но кто-то из толпы застыл на краткий миг.
Пусть слышатся ему совсем иные звуки, —
Он бросил медный грош – спасибо, мол, старик.
 
 
Случайный и чужой, стремительный прохожий,
Ты бросил этот грош – свободен, – проходи…
Но – слёзы на глазах, и губы так похожи,
И тонкие – его – запястья у груди.
 
 
Тоскливая труба. В подземном переходе
Неряшливый старик, понурившись, стоит.
Поет его труба и чистый звук выводит,
И плачет о судьбе, пронзительно, – навзрыд.
 

2002

Памяти Александра Галича

 
Ах, – нещадно трещали цикады,
О вещах оповещали – не вещных.
Не во щах – верещали – награды,
Не в существенном – в несуетном, вечном…
Мы ж и выбрали тот путь – не пищали,
Освещали его чуть не лучиной.
И стреляли в нас отнюдь не пищали,
 
 
Посвящая нас, мальчишек, – в мужчины.
Просвещали нас прямые подонки —
Били морду, материли площадно,
Улещали – мол, какие потомки,
Будьте проще, мол, – просите пощады.
Может, кто-то и просил, – но не чадно,
Обжигая, догорали лучины.
И отметили наш путь беспощадно
Преждевременные наши кончины.
 
 
Мы во тьме теперь лежим – и не дышим.
Кто в ПотьмЕ лежит, а кто – под Парижем.
И кладбищенские жирные мыши
Просвещают нас по части престижей.
 
 
В той Большой Стране – от края до края
Сколько раз мы собирали котомки…
Но пророчества сбылись вертухая —
Нас давно не вспоминают потомки.
Так о чем там верещали цикады,
О каком таком – несуетном, вечном…
Мы лежим – не ожидаем награды.
Но зажгите поминальные свечи…
 

2002

Пророк

 
Короб Пророка пуст.
Гонят с порога – пусть.
Спутник Пророка – гнус.
Кровля Пророку – куст.
 
 
Краток Пророка срок.
Кроток Пророк, но горд.
Слово Пророка – Весть.
Слава его – не здесь.
 
 
А здесь у Пророка – роль:
Весь он – чужая боль,
Жить не по лжи – устав,
Сжаты – молчат – уста.
 
 
Грязен Пророк – изгой,
Вязнет – все гниль и гной,
Души полны пороком —
Душно с людьми Пророкам.
 
 
Сгорблен Пророк, – устал,
Скорбны его уста.
Робок для Бога стих.
Ропот Пророка тих:
 
 
«Господи, – я твой раб,
Отче, – мой разум слаб,
Боже, – велик мой страх,
Аз есмь лишь червь и прах…»
 
 
Странно, – от робких строк
Встал он – высок и строг,
Перед судьбой – Пророк,
Веря в свой дар и срок.
 
 
Но всуе гремят уста,
Но Площадь давно пуста, —
И нет от Пророка прока,
И Вечности с ним – морока…
 

2002

Песни гетто

Я скучаю по дому

L. Rosenblum – «ICH BENR»

(по мотивам)

 
Когда ты юн
И лепет струн
Душе расти велит,
Ты бросишь дом, —
Пусть в горле ком, —
И время – не простит…
 
 
Вот ты уже старик, —
Жизнь промелькнула вмиг,
Забыта горечь слёз
И лишь один вопрос
Волнует не шутя, —
Где то дитя?…
 
 
Я вижу сон —
Мой старый дом —
Там всё, как в детстве, как тогда:
И тот забор, и тот же клён,
И крыша виснет над окном —
Мой бедный дом…
 
 
Стол и скамья, и вот – окно,
Подслеповатое – одно…
Здесь я растил, тая от всех,
Мою мечту, мой юный смех —
Ты знал, мой дом…
 
 
Я слышу – звуков полон дом,
И песня мамы дарит тёплый сон, —
О сколько дивных сладких грёз
Мне мамин голос в детстве нёс…
 
 
Пусть старый дом скрипит в тоске,
Пусть он стоит на волоске, —
Он стоит слёз…
 
 
Мой милый край,
Мой детский рай
Я не могу забыть.
Мой добрый дом,
Мой тёплый сон —
 
 
Оттуда жизни нить.
Оттуда льётся свет,
Которым я согрет.
Всего лишь жизнь назад
Там цвёл мой райский сад —
Мой старый дом, мой тёплый сон
и мамин взгляд…
 

2011

Еврейский мальчик

C. Chaitin – «A Yiddish Kind»

(по мотивам)

 
Там, – в литовской стороне,
От деревни – в стороне,
За окошком в два паза́
Любопытные глаза…
 
 
Три головки за окном —
Две льняные – заодно.
А у третьей – за виском
Чёрный локон – завитком…
 
 
Сколько выплачет ночей
Этот мальчик – здесь ничей.
Как теперь он будет жить?
Дети станут с ним дружить?
Станет дом ему родным?…
 
 
Мама плакала над ним
И, целуя, между слёз
Говорила, – как всерьёз:
 
 
Чтоб он стал, как прежде, – весел,
Чтоб не пел еврейских песен,
Чтоб еврейскими словами
Не расспрашивал о маме, —
 
 
Что теперь – он должен знать —
Надо тётю мамой звать,
Что отныне он – литвин…
Чтоб не плакал – нет причин…
 

2012

Молитва

A. Sutzrever – «Vaise Shtern»

(по мотивам)

 
Из мерцанья белых звёзд
Протяни мне, Боже, руку, —
Зачерпни из моря слёз
Слов моих тоску и муку.
 
 
Сквозь подвальное окно
Свет звезды ко мне стремится.
В этом мире нет давно
Места, чтоб Тебе молиться…
 
 
Мой Великий Строгий Бог,
Всеблагой и Всемогущий,
Я отдал Тебе, что мог —
Жар души моей заблудшей…
 
 
Здесь подвал – Судьба и Кров,
Здесь покорность и отчаянье.
И летит к звезде мой зов,
И в ответ – Твоё молчанье…
 
 
Лопнула струна души —
Стон вибрирует по крышам —
Боже Правый, поспеши,
Дай мне знак, что я услышан:
 
 
Из мерцанья белых звёзд
Протяни мне, Боже, руку, —
Зачерпни из моря слёз
Слов моих тоску и муку…
 

2012

Sunrise – Sunset

(Roger Whittaker – Песня Тевье на свадьбе дочери, из мюзикла «Скрипач на крыше»– по мотивам)

 
Где та девочка, танцевавшая на моих коленях, —
Чьи чёрные волосы щекотали мне ноздри,
Чьи тонкие пальчики так трепали мне уши?…
Где тот бойкий кудрявый мальчик,
которого мы упрекали в лени,
Который стремительно рос – и
Никогда никого не хотел слушать?…
 
 
Закат-восход, восход-закат, —
Как годы – летят!…
 
 
Дети вырастают, – быстро, – как полевые цветы,
И распускаются, – внезапно, – как почки,
И,как гусеницы, – вдруг, – превращаются в бабочек …
И что ты в том поле – пожухлый куст?…
Что ты в том лесу – дуб, не дающий листвы?…
Что? – Ты бесплоден, как порожняя шкурка гусеницы?
 
 
Закат-восход, восход-закат,
Годы – летят!…
 
 
Нет!…
 
 
Пусть наши дети родят детей,
И пусть наши внуки растут, как цветы,
И распускаются, как почки,
И выпархивают, как бабочки!…
Это мы – поле, на котором вырастут те цветы,
Это мы – лес, в котором набухнут те почки,
Это мы – гусеницы, из которых вылетят те бабочки!…
 
 
Закат-восход, восход-закат
– Пусть летят …
 

21.05. 2013

Навсикая

Баллада о безответной любви

(по мотивам поэмы Гомера «Одиссея»)

 
Гений Гомера гневит
к гимнам его недоверье.
Всё, что поведал слепец —
всё подтвержденье нашло.
Тоже и гимн Одиссею,
Афиной спасённому
От Посейдонова гнева
на острове Схерия —
Также правдив.
Но возможен в деталях иных.
 
 
Дочь Алкиноя, царя феакеев
премудрого,
Первой помощницей стала Афине
в спасении странника —
И полюбила, конечно,
его безответно.
Но Гений о том умолчал,
и судьба её нам неизвестна.
Однако, узнать бы хотелось,
как это было.
Итак…
 
 
…………………………………………………………..
 
 
На гневливость Посейдона невзирая,
Отогрела Одиссея Навсикая.
Наготу его прикрыла пеленою,
Привела его пред очи Алкиноя.
 
 
Измождённого, – лишь кожа да кости,
Кто он, что он, – позабывшего вовсе,
Чуть живого, – почему, не понимая,
Полюбила чужеродца Навсикая.
 
 
Но и мудрая душа Алкиноя
Угадала в чужеземце Героя.
…Сколько лет прошло, недель, или дней —
Никогда не мог понять Одиссей…
 
 
Но однажды слышат клич феакийцы —
Призывает царь народ свой в столицу:
Пусть наутро – кто знатнее, кто проще —
Все приходят на столичную площадь…
 
 
А народ – он чует в чём заморочка:
Царь просватал за приблудного дочку.
 
 
Не феак жених, а может, и не грек,
Неизвестного он званья человек: —
То ли пахарь, то ли воин, то ли бич —
Что за притча – будто нет других опричь!
 
 
И с народом, как всегда, нету слада.
В поте трудится Афина Паллада.
И в толпе она – под видом феакея,
И пиарит она рейтинг Одиссея,
 
 
Чтобы злые языки не ворчали,
Чтоб свершилось, что задумано вначале.
 
 
И заполнили столицу феаки, —
И достойные мужи, и зеваки.
 
 
И к восходу Гелиоса (или Феба)
У ворот дворца ленивый только не был.
 
 
А в сияньи врат, окованных медью,
Всё столы стоят и ломятся снедью.
 
 
Здесь и мясо с вертелов, и маслины,
И форель здесь, и куски лососины,
Здесь и устрицы, кальмары и крабы,
И отборные пахучие травы,
Дикий мёд, инжир в меду́ и орехи,
И вино – забыть грехи и огрехи,
И тугие виноградные гроздья —
Всё, что нужно для веселия гостя.
 
 
Вкруг столов места – достойным – на ска́мьях,
А зевакам – амфитеатром – на ка́мнях.
 
 
Но для каждого сегодня – кус барашка,
И вином – его наполнена чашка,
И слепой певец – высокого дара,
И равно́ для всех звучит его кифара.
И поёт он – не длинней и не короче —
Об Ахилле, Одиссее и о прочих…
 
 
И тогда-то – то ли плакать, то ли славить —
К Одиссею возвращается память.
 
 
И склонился он повинной главою,
И поведал он царю Алкиною
О далёких и неведомых царствах
И о подвигах своих, и мытарствах
И что вот он кто таков – так и так, мол,
И что должен он плыть на Итаку…
 
 
Благороден Алкиной – не до веселья.
Но построил корабли для Одиссея…
 
 
Провожали Одиссея всем миром:
Это значит, – всё закончилось пиром.
И, когда феаки были под пара́ми,
Алкиной ему поднёс ковчег с дарами.
 
 
А в ковчеге – дорогой одежды груда,
Золотая в нём и медная посуда,
Но ценнее содержимого – знайте:
Сам ковчег – в каме́ньях, же́мчуге, злате…
 
 
Словом, всё, чем одарён был он нынче,
Стоит, больше всей троянской добычи.
 
 
Вновь богат Герой и полон отваги.
И воспета жизнь его в каждом шаге.
Так что мы рассказ о нём пресекаем —
Но, однако, – что же сталось с Навсикаей?
 
 
… Одинокие – разбросаны по свету
Те, чьи чувства остаются без ответа.
 
 
Ненасытный пожирает их пламень
И сердца их превращаются в камень.
Не слагают о них гимны в народах,
Не поют о них слепцы на дорогах.
Их герои уплывают за удачей —
Не становятся Героями иначе…
Ничего о Навсикае неизвестно —
Только рядом с Одиссеем её место.
Ни словечка не нашлось у поэта
Для любви её – вполне безответной.
 
 
А была она – юна́, мила собою,
Да и дочь была – царю – Алкиною.
 
 
Мы попробуем заполнить лакуну.
Мы пойдём за Навсикаей, в лагуну,
Проберёмся на корабль феакеев, —
Тот, что утром отплывёт за Одиссеем, —
За её, увы, не сбывшимся счастьем, —
Там от глаз она укроется в снасти…
 
 
И уйдёт корабль – с отливом – на рассвете,
И матросы Навсикаю не заметят,
И тем самым навлекут – какая жалость —
На корабль свой Посейдонову ярость…
 
 
По сей день моряк отдаст душу чёрту —
Посейдону дабы ткнуть кукиш в морду.
Но, однако, уплывая от дома
Ублажают моряки Посейдона.
 
 
И сегодня, как когда-то бывало,
Соблюдают моряки ритуалы.
И морские волки верят в приметы,
И никто не плюнет в море при ветре,
И, как «отче наш» на Страшном Суде:
«Если женщина на судне – быть беде»…
 
 
Что естественно богине Афине,
Недозволено нам, смертным, в помине.
Не бывало и не будет с года́ми,
Чтобы люди брали верх над богами.
Не резон, что Навсикая влюблена,
Что на разуме девичьем пелена, —
Дочь любезного Зевесу Алкиноя
Он эгидой, как завесой, не прикроет,
Не услышит ни мольбы её, ни стона,
Не возьмёт её из воли Посейдона.
 
 
Чтоб слепцы по временам не разносили,
Чтобы смертных до богов не возносили…
 
 
И дождётся Посейдон корабль в море,
И в виду у феакийцев, им на горе,
Остановит его мощною дланью,
Не потребует ни жертвы, ни дани,
И покроет его каменной бронёю,
И воздвигнется скала над волною.
 
 
И стоит скала в виду Ермонеса,
И края её – бортами – отвесны.
И волну она собой рассекает,
И буруном за кормой – оставляет,
И летит она, неся феакеев,
Сквозь века – за кораблём Одиссея.
 
 
И моё воображенье высекает
Из скалы морской фигуру Навсикаи:
Вся – порыв она к последней надежде,
В развевающейся лёгкой одежде,
Руки ломкие – отчаянья знаки,
И лицо её повернуто к Итаке.
 
 
Так стоит она – юна и невинна,
И ни строчки ей, ни песни, ни гимна.
 
 
И слепцы проходят мимо – им не видно.
 

25.07–15.08.2003

И только слово убегает тленья

(венок сонетов)

N1

 
Язык не закрепляет бойкий вздор,
Отточенность его нам много объясняет —
И если страстью вспыхивает взор,
То он же добротой, сияет.
 
 
Пусть плоти мы услуживаем всласть,
Но это не служение, а служба —
И если душу обжигает страсть,
То согревает доброта и дружба,
 
 
Все больше в сердце пепла и угле́й,
Пылаем мы все реже, а не чаще.
И если годы, полные страстей
Уходят – доброта непреходяща…
 
 
Еще нас ослепляет нагота,
Но жизнь нам освещает доброта
 

N2

 
Что наша жизнь без грана доброты!
Мы совершаем грустные поступки.
То ложь не отличим от правоты,
То, видя ложь, – ей делаем уступки.
 
 
Мы часто перед сильным выю гнём,
Мстя слабому: пред ним жестоковыйны.
И страшно думать: мы его распнём
Толпой – когда распять прикажет сильный.
 
 
Мы сле́пы, но горды́, справляя в суете
Свой потный грех, доверясь осязанью.
И страшно прозревать в кромешной темноте.
И страшно на себе в минуту осознанья
 
 
Не ощутить ни чей сочувствующий взор.
Как самому с собой свой пережить позор?!
 

N3

 
Как самому с собой свой пережить позор?
В кромешной темноте едва мерцают тени
Бесплодных замыслов. Причудливый узор,
Невоплощённый мир духовных откровений.
 
 
Когда, в какой момент, в какой несчастный день
Мы отдаём себя вещественности тленья,
Покинув первую, ничтожную ступень
Духовности, нам данной от рожденья.
 
 
Чтоб у подножья лестницы души,
Несущей ввысь крутые очертанья,
До тризны собственной всю жизнь в себе глушить
Призывный крик – к кому? – безмолвного отчаянья.
 
 
Как рыбы на песке, мы разеваем рты
В конвульсиях духовной немоты.
 

N4

 
Конвульсии духовной немоты
Являются ль предвестьем пароксизма,
Когда почудится: они не так круты́ —
Ступени, нас ведущие от тризны.
 
 
Карабкаясь из всех душевных сил,
Какую страшную мы делаем работу,
Пока из глотки, гной и кровь смесив,
Наш первый хрип прорвётся сквозь мокроту.
 
 
И обессиленно, на ближних ступеня́х
Мы болью изойдём, обрезав пуповину,
И гниль с души отхаркиваем в прах,
Страшась не выкричать хотя бы половину.
 
 
Пусть это не конец – все повторится снова,
Но пароксизм души да разрешится словом.
 

N5

 
Но пароксизм души да разрешится словом!
Из праха сотворён – вновь обратится в прах.
Все поглотит земля – она первооснова,
Она же и финал. Кому неведом страх
 
 
Исчезновенья. Кто пред ним достоин?
Прелестна женщина – где прелести её,
Где покоренный ею воин? —
Равно́ в земле подвязка и копьё.
 
 
Князь и его клеврет – равно́ в могиле оба.
Истлели хижины, бесследно после них
Исчезли города. В веках кладут во гро́бы
Великих – и чредой за ними – малых сих.
 
 
Так поколения сменяют поколенья,
И только Слово убегает тленья.
 

N6

 
И только Слово убегает тленья —
Вневременна его мистическая власть.
Сквозь поколения проходят светотенью
Высокая любовь и низменная страсть,
 
 
Добро и зло, призванье, отторженье,
Счастливый сон или ночной кошмар,
Презренный факт, игры воображенья
Божественный неповторимый дар,
 
 
И слёзы старости, и звонкий смех младенца.
Хвала и клевета, участье и корысть,
И безрассудность чувств неопытного сердца,
И хладного ума расчётливая мысль —
 
 
Все в этом мире выражено словом —
Неизрече́нное сокрыто под покровом.
 

N7

 
Неизрече́нное сокрыто под покровом —
Таинственна его космическая суть.
В глубины призрачные знанья внеземного
Не многие из нас сумеют заглянуть.
 
 
На верхних ступеня́х, где лестница спиральна,
Лист Мебиуса прям, и время не бежит,
Где можно понимать, что – мудро и печально —
Мурлычет старый сфинкс подножью пирамид,
 
 
Где памятью времён наполнен звёздный ветер,
Бездонность глубины – с бездонностью высот
Сопряжены, и где – освобождён и светел —
Неизрече́нное наш дух осознаёт —
 
 
Лишь там приемлем мы без страха и сомненья,
Что отторгает мысль по логике мышленья.
 

N8

 
Что отторгает мысль по логике мышленья! —
Как трудно постигать неразвитой душой
Погрязшим в бытие почти без сожаленья —
Как долго нам идти по лестнице крутой,
 
 
Как странно нам внимать звучанию эфира,
Как страшно нам дышать разреженностью сфер,
Как далеки от нас Учителя Памира
И провозвестники любой из наших вер.
 
 
Не логикой ума, но вспышкой вдохновенья
Способен человек проникнуть за предел,
Назначенный ему Творцом от сотворенья —
И тем преодолеть ничтожный свой удел.
 
 
Мы вправе полагать себя венцом творенья
Лишь в краткие минуты вдохновенья.
 

N9

 
Лишь в краткие минуты вдохновенья
Способен человек подняться до Творца
И от слепой толпы не жаждать поклоненья
И ни лаврового венца.
 
 
Но может быть, когда минуты эти
Придут к тебе не раз или не два,
И ты сумеешь подобрать в сонете
Ложащиеся на́ сердце слова —
 
 
Когда-нибудь на твой могильный камень,
Который, как и ты был, одинок —
Но кто-то благодарными руками
Положит свежий па́левый цветок.
 
 
И это всё, что человеку надо:
Из всех наград – достойная награда.
 

N10

 
Из всех наград – достойная награда…
А если кто-то из слепой толпы,
Хоть кто-нибудь к тебе пробьется взглядом
Сочувствия, а может быть, мольбы —
 
 
Хоть кто-нибудь, с душой слабее тени…
Ты – сильный духом – сердце отвори
И с тем вторым – пусть через все ступени —
Найди слова и сам заговори.
 
 
Пусть самому себе ты жалок и противен
И знаешь о себе, что сам – лишь прах и сор,
Но, выйдя из толпы, ты стал оттуда виден
И потому ты – Бог, что означает – добр.
 
 
Из тех, кто выбрал путь высокого боренья.
Блажен лишь тот, в ком нет ожесточенья.
 

N11

 
Блажен лишь тот, в ком нет ожесточенья,
Кто принял мир таким, каков он есть.
И путь его – высокого боренья
С самим собой – тебе Благая Весть.
 
 
Нить Ариадны в долгом лабиринте
Земных страстей – неоценимый дар.
Но вновь и вновь произойдет соитье
Быка и человека. Минотавр —
 
 
Вот символ – греками угаданный – породы:
Не богочеловек, а человекобык.
Из шкуры вылезти – мучительные роды,
Пока сквозь морду не проступит лик,
 
 
Как пробивается луч света сквозь ограду…
Кого винить – ты сам себе преграда.
 

N12

 
Кого винить – ты сам себе преграда
На избранном тобой единственном пути.
И женщина твоя – ей так немного надо —
Увы, она права в желании уйти.
 
 
Ты говоришь себе: как может быть ина́че —
И вспарываешь жизнь – как брюхо рогом – лбом.
Но женщина твоя опять сегодня плачет —
Ты снова позабыл, что есть она и дом…
 
 
Набыченный и злой, ты стынешь у порога,
Упершись взглядом в пол, чтобы не видеть слёз.
И слышишь лишь одно – тебя зовет дорога
В высокий мир твоих безумных грёз.
 
 
Что – женщина! Ты – монстр. Из глотки рвется рык.
Ты – минотавр, ты – человекобык!
 

N13

 
Ты – монстр, ты – Минотавр, ты – человекобык,
Ты груб и ты силён и можешь жить на свете.
Но счастлив ты лишь тем, что дан тебе язык —
Живую душу выплеснуть в сонете.
 
 
Твой путь еще далёк, ступени высоки́,
В душе еще тоска, и сумерки, и тени.
И счастлив ты лишь тем, что женщина руки́
Не отняла в минуту сожалений.
 
 
И если ты устал и хочешь заглушить —
Хотя бы водкой – страх, что обречён от века,
Ты счастлив тем одним, что доброту души
Наследовал от Богочеловека.
 
 
Еще не человек, а человекобык…
Но вот сквозь морду проступает – лик…
 

N14

 
Язык не закрепит пустого вздора —
Что наша жизнь без грана доброты!
Наедине с собой не пережить позора
Духовной немоты.
 
 
Томление души да разрешится Словом —
Одно лишь Слово убегает тленья.
Неизрече́нное сокрыто под покровом,
Отторгнутое логикой мышленья.
 
 
И так редки́ минуты вдохновенья,
В которых смысл и высшая награда
Существования. К чему ожесточенье,
Кого винить! – В тебе самом преграда:
 
 
Ты – Минотавр, ты – человекобык —
Едваедва просвечивает лик…
 

Рига-Москва 199