Текст книги "Потревоженный демон"

Глава 8
Новости искусства

Рисунки Тимофея Галагана были интересны – в том числе с краеведческой точки зрения. Городские пейзажи выглядели вполне узнаваемыми, хотя за почти век много воды утекло. На одном – Троицкий собор, на другом – Святая Екатерина, река, деревянные домики… Личность художника была малоизученной – Федор, к своему стыду, никогда о нем не слышал. В историческом музее имелся скромный стенд, посвященный выдающимся землякам, и среди них – Тимофей Юрьевич Галаган, как сообщил друзьям Виталя Щанский, который не поленился, сбегал и посмотрел. Краткая биография, вехи творчества, учеба в Парижской академии художеств, карьера театрального художника в двадцатых годах прошлого столетия, арест как французского шпиона в тридцать седьмом… Там он и сгинул. Место захоронения неизвестно. Семейство Галаганов принадлежало к местной знати; из наследия художника почти ничего не сохранилось. Так, десятка два эскизов и рисунков карандашом, пара выгоревших акварелей, несколько офортов, и все. С черно-белой фотографии на зрителя смотрел темноволосый молодой человек с печальными глазами, в студенческой тужурке с блестящими пуговицами. С красивыми усами. Семью Галаганов в революцию выморило всю, не осталось никого – Тимофей был последним. На рисунках и набросках, везде, – город. Вал, откуда видна река, рыночная площадь у Параскевы Пятницы, старинные домики – то самое канувшее в Лету деревянное «кружевное» зодчество, сохранившееся лишь в открытых архитектурно-фольклорных музеях; Красный мост у Марьиной рощи, пыхтящий кораблик у пристани, бронзовый бюст Пушкина. Тщательно прописанные детали, точная рука, и во всем такая щемящая печаль, словно художник предчувствовал свою судьбу. Он мог остаться в Париже, но вернулся домой – человек, влюбленный в родной город, мог жить только здесь. Этнограф, художник, философ…

О нем знают мало, да и то в основном местные краеведы и искусствоведы. В один прекрасный день Виталию Щанскому позвонил владелец магазина «Антиквар» и предложил два рисунка пером Тимофея Галагана. Виталий побежал посмотреть, вломить Толику – так звали владельца – за мистификацию и дать понять, что такого стреляного воробья, как он, Виталий Щанский, на мякине не проведешь. Не на того напал – Виталий Щанский не какой-нибудь баклан безответный, а профи и не одну собаку съел, а посему картинки неизвестного занюханного мазилы просим не предлагать. Но по прибытии и рассмотрении товара он был приятно удивлен и даже изумлен. И вообще впал в столбняк от восторга. Короче, рисунки оказались подлинниками, и Виталя Щанский тут же выложил за них солидную сумму. После чего, не отходя от кассы, позвонил приятелю Коле Башкирцеву, тоже художнику, и похвастался. Остальное мы уже знаем. Они закупились и пошли праздновать в мастерскую Щанского, а по дороге наткнулись на Федора Алексеева. Виталя с радостным ревом вцепился в него, и деваться тому было некуда.

Рисунки, уже в твердых пластиковых кейсах для сохранности, располагались прямо перед ними на мольберте. «Организую рамы и повешу», – сказал Виталя. А пока пусть так, на виду. Один, как уже упоминалось, изображал Троицкий собор и колокольню, словно парящие в воздухе. Другой – церковь Святой Екатерины, перспектива от центральной площади. А за церковью – разлив, бесконечная вода с торчащими прутиками и верхушками кустов и далекая лодка с фигуркой рыбака. Простор и щемящая печаль, как предчувствие судьбы.

– Везуха! – орал Виталя Щанский. – Я глазам своим не поверил! Думал, Толик свистит! Тимофей Галаган! Вон, внизу справа, его автограф, собственная рука, причем какова сохранность! Двадцать седьмой год. Несчастный парень! Как подумаешь, какая страшная судьба… судьбы! А мы на жизнь жалуемся! Ноем, недовольны… тьфу!

– А что такое «ТИГ»? – спросил нетрезвый уже Коля Башкирцев, который завидовал и всячески придирался. – При чем тут это… эта? И почему «и» маленькая?

Щанский демонически захохотал:

– Догадайся с трех раз!

Башкирцев наморщил лоб.

– Федор? – воззвал Щанский, который пил как лошадь, но при этом не пьянел.

– Тимофей Галаган. ТиГ.

– Молоток, философ! А ты, Башкирцев, дундук! – Щанский постучал себя кулаком по лбу.

– Сам ты дундук! – обиделся Башкирцев.

– Да ладно, я любя! Давайте за Тимку Галагана! Земля тебе пухом, дорогой! Мы тебя помним. Поехали!

Короче говоря, прогудели почти до трех. Федор несколько раз порывался оставить собрание, но Виталя Щанский всякий раз с ревом набрасывался и «не пущал». Тем более плохой во хмелю Коля Башкирцев уже почивал на банкетке и никакой ценности как гость и собеседник не представлял. Скорее наоборот, так как отвратительно храпел. Щанский уже прикидывал, а не позвонить ли его супруге, женщине с характером, пусть приедет и заберет тело, но вовремя вспомнил, что прекрасная Марина в Испании, чем, собственно, и объяснялся ночной загул подкаблучника Башкирцева.

В начале четвертого наконец Федор добрался до дома, повалился на диван и уснул мертвецким сном. И спал до тех самых пор, пока его не разбудил звонок капитана Астахова.

После беседы с девушкой убитого Малко почувствовавший голод Федор отправился прямиком в кафе «Лавровый лист», известное в народе как «Лаврушка», где заказал отбивную с салатом и картошкой фри, а наверх кофе по-венски. С наслаждением жевал и вспоминал бурно проведенную ночь, неэстетично храпящего на изящной банкетке Башкирцева с открытым ртом, неутомимо болтливого Щанского. Рисунки несчастного Тимофея Галагана – белая Троица, словно парящая в воздухе… Федор вспомнил сферические ниши по внешнему периметру храма с фресками святых, покой и благость обширного подворья, море цветов; Святая Екатерина, вид с площади, за ней обрыв, дорога вдаль и река, знакомое парение в пространстве…

Попутно дал себе слово сходить в музей посмотреть все, что у них есть по Галагану. Земляк, художник, да еще и философ, а он, Федор, ни ухом ни рылом. Стыдно-с!

Троицкий собор, вспоминал он, знакомый ракурс, с вала, примерно от третьей пушки. Юго-запад. Федор закрыл глаза, пытаясь мысленно увидеть, как все это выглядит сейчас. Холм, дорога, домики частного сектора… К своему стыду, он так и не вспомнил, что еще раз подтолкнуло его к неутешительной мысли, что люди, даже бывшие оперативники, весьма ненаблюдательны.

Затем мысли его плавно перетекли к Малко с зажатым в руке джокером. Он поморщился – личность Малко оказалась малоприятной, хотя, как говорят, о мертвых или хорошо, или никак. Малко был мелким пакостником и альфонсом. Федор подумал, что нужно наведаться в бар, где любила бывать жертва. Зинаида сказала – «Белая сова». У Федора там знакомый официант, бывший студент философского факультета. У него по всему городу были знакомые, причем зачастую весьма необычные. Это проистекало из любопытства к людям, а также из «сыскного зуда», как говорил Савелий Зотов. Федор подумал, что убийца вполне мог пересечься с жертвой в баре. Бар – это такое место… идеальное для знакомств, одним словом. Полумрак, романтика, таинственные прекрасные незнакомки в платьях… в замечательных мини-бикини платьях, а не в джинсах и футболках унисекс, ну а мужчины все поголовно мачо и альфа-самцы.

Глава 9
Эмилий Иванович

Валерий Илларионович, как мы уже знаем, назначил Эмилия Ивановича своим душеприказчиком и объяснил, чего ожидает от него после собственной кончины. Эмилию Ивановичу было бы спокойнее жить безо всяких обязательств, но дружба обязывает, кроме того, его согласия никто не спрашивал.

А дело заключалось в следующем. У Валерия Илларионовича была недвижимость – квартира в центре города и дача в пригороде. Не бог весть какие ценности, но тем не менее. По завещанию наследником являлся внук, который обретался неизвестно где. Целую вечность не было о нем ни слуху ни духу. Эмилий Иванович с удивлением услышал о внуке за несколько недель до смерти старика, когда тот стал совсем плох. Гордиться деду было нечем – молодой человек был хулиганом, наркоманил, выносил из дому барахло на продажу, дрался и периодически впадал в белую горячку. Старик жалел его – парень участвовал в военных действиях где-то в горячей точке, из-за контузии долго лежал в госпитале. Дед был счастлив, что внук вернулся живым, а потом стал замечать за ним некие странности. Поначалу ничего такого в глаза не бросалось: Сергей – его звали Сергей, – вернувшись из армии, обещал поступить в институт, учиться и работать. А потом неприятности так и поперли: парень слетел с нарезки – запил, забуянил, следом начались наркотики. Его забрали в психушку, подлечили, он держался несколько месяцев, потом все повторилось снова. А дальше он и вовсе исчез. Сгинул без следа. Валерий Илларионович написал всем родственникам и друзьям, чьи адреса сумел найти, и попросил сообщить, если кто-нибудь что-нибудь знает, пожалуйста, а то здоровье уже ни к черту, нужен близкий человек, и он, родной дедушка, зла на блудного внука не держит. Даже извиняется, ежели чего. Забросил удочку, иными словами. Но безрезультатно – так и умер старик, не дождавшись внука. Да и жив ли парень?

Согласно завещанию, если беглый внук не появится на горизонте в течение года после смерти деда, чтобы унаследовать квартиру и дачу, то недвижимость переходит к Эмилию Ивановичу с условием отдать половину детской художественной школе, но не в руки руководству во избежание соблазнов, а выдавать по мере надобности на ремонт, конкурсы на лучший рисунок, закупку красок и холстов. И за все отвечает Эмилий Иванович, кристальной честности человек, которому Валерий Илларионович всецело доверяет, – и чтобы самолично проверял накладные и качество товара.

Старик умер полтора года назад, в марте, а в сентябре как черт из коробочки появился беглый внук. Эмилий Иванович уже и ждать перестал, а он взял и появился.

Эмилий Иванович, сидя на веранде стариковой дачи, «работал» над неким документом восемнадцатого века… не то чтобы ему так уж нужны были деньги, хотя деньги никогда не бывают лишними, а чтобы не выходить из формы, и вдруг… Вдруг шестым или седьмым чувством почувствовал, что он не один. Тень ли упала, сквознячок ли задел по лицу, а только не один он больше. Да и Тяпа, спавшая на столе, проснулась, вздернула ухо и заворчала. В замешательстве он поднял голову и вздрогнул, увидев на пороге незнакомого мужчину. Эмилий Иванович так растерялся, что даже привстал и уставился на незнакомца, не зная, что сказать. Тот, в свою очередь, с удивлением рассматривал Эмилия Ивановича. Тяпа меж тем спрыгнула со стола и обнюхивала незнакомца.

– Вы кто? – сообразил наконец спросить Эмилий Иванович.

– Я к деду, Валерию Илларионовичу, – ответил незнакомец. – Он дома?

Эмилий Иванович всплеснул руками и подскочил.

– Вы Сергей?

– Сергей. А вы?

– Меня зовут Эмилий, я дружил с вашим дедушкой. Он умер в марте…

– Дед умер? Не знал. – Мужчина, казалось, был в замешательстве.

– Да вы заходите, садитесь! – Эмилий Иванович подтащил к гостю плетеное кресло. – Может, кофе? Или перекусить? У меня есть ветчина, можно сварить картошки.

– Подожди, Эмилий, расскажи сначала про деда. Он болел?

Гость уселся, поставил у ног красивый кожаный кейс. Теперь Эмилий Иванович мог хорошенько его рассмотреть: прекрасно одет, аккуратно причесан, в массивных очках с затемненными стеклами, на руке – красивые большие часы. От гостя веяло уверенностью и успешностью. Эмилий представлял себе внука Валерия Илларионовича другим – спившимся наркоманом и неудачником и, если честно, побаивался встречи с ним. И надеялся, что встречи не будет, двадцать лет – большой срок для наркомана.

– Да, да, конечно, – заторопился Эмилий Иванович. – Валерий Илларионович не болел, так, иногда давление пошаливало и сердце. Умер он от сердечного приступа… после смерти Лили совсем плохой стал, страшно переживал. Мы все…

– Кто такая Лиля? – спросил гость. – Жена деда? Он женился?

– Нет, что вы! – воскликнул Эмилий Иванович, невольно улыбаясь. – Лиля была… – Он запнулся. – Лиля была его соседка, молодая девушка, он знал ее маленькой, ее маму тоже знал и бабушку. Он ее очень любил. Ее все любили… – Голос его пресекся.

Наступило молчание. Эмилий Иванович вдруг сказал:

– Дача ваша, вы не подумайте! Валерий Илларионович очень ждал вас, надеялся увидеть до… – Он запнулся. – И квартира, и дача – все ваше. Еще коллекция монет, рисунки, несколько картин, очень ценных, столовое серебро. Я вроде как хранитель. Я все вам покажу.

– Так что же случилось с Лилей? – спросил гость, пропустив мимо ушей сказанное. – Я не помню наших соседей.

– Она умерла… разбилась. Выпала из окна и разбилась. Она была… – Эмилий Иванович замялся. – Она была необычная, никуда не выходила после смерти мамы, целых одиннадцать или двенадцать лет. Очень красивая, я покажу фотографию. Ее мама покончила с собой, но это недостоверно. Валерий Илларионович не верил… и я тоже не верю. Правда, я ее не знал… то есть маму Лили.

– Понятно. Слушай, Эмилий, тут есть какой-нибудь ресторан или кафе? Пойдем посидим. Помянем деда. Я не узнаю Посадовку, столько новых домов, заборы по три метра… В мое время такого не было.

Они вышли на заросшую травой улицу…

– Дед рассказывал про меня? – спросил Сергей, когда они сидели в небогатом кафе около автобусной остановки.

– Рассказывал, – смутился Эмилий Иванович. – Немножко. Говорил, что виноват перед вами.

– Дед так сказал? – удивился гость.

Эмилий Иванович кивнул.

– Он говорил, что выгнал меня из дому?

Эмилий Иванович покачал головой – нет.

– Дед выгнал меня из дому, я его обокрал.

– Вы… обокрали? – пролепетал Эмилий Иванович, в смущении уводя взгляд, – он не знал, как расценить слова нового знакомца.

– Обокрал. Вел себя как последняя сволочь, даже вспомнить стыдно. После армии я запил страшно, не мог забыть – под огнем был, убивать пришлось, вот меня и затрясло. Потом наркоманить начал, выносил из дому одежду, деньги. Как вернулся, с полгода держался, а потом… спать не мог, кошмары снились, кричал, бился. Однажды разнес кулаком зеркало – не узнал себя, испугался. Работать не мог, стал красть. А однажды вынес старинные золотые серьги, бабушкины. Дед тогда страшно разозлился, кричал: «Проклинаю, подонок, пошел вон!» Я и ушел. Так и пропал бы, но встретил одного человека, который развернул меня в другую сторону. Пусть земля ему будет пухом. Когда-нибудь расскажу. Ты, Эмилий, лучше про деда и Лилю расскажи.

И Эмилий Иванович стал рассказывать ему про Лилю. Про то, как Валерий Илларионович познакомил их, как он стал бывать у нее, про то, что она рисовала бабочек, а Валерий Илларионович подарил ей Тяпу. А потом она выпала из окна, то ли случайно, то ли… Эмилий тяжело вздохнул. В три утра. Такая трагедия… жалко – не передать. Валерий Илларионович сразу сдал, да так и не оправился. Такой был оптимист по жизни, такой весельчак, никогда не унывал, а тут все вдруг кончилось. Он постарел на глазах, согнулся… все время ходил на кладбище. Мы вместе ходили. Я вас провожу туда, к дедушке.

Сергей слушал молча, сцепив кулаки. Даже лицом потемнел. Эмилий, почувствовавший к нему доверие, выкладывал все как на духу. Да и выговориться хотелось.

– Вы надолго? – спросил он и испугался, что гость может подумать, будто он ему не рад. – Можно остановиться в квартире Валерия Илларионовича или у меня, как хотите, – заторопился он. – Я живу один.

Он хотел рассказать про маму Стеллу Георгиевну, но постеснялся – человек по делу, а он с пустяками. Он вообще стеснялся говорить о себе: все, что с ним происходило, было обыденным и совершенно не стоило внимания.

– Завтра мы можем сходить к нотариусу, если хотите.

– Посмотрим, Эмилий. Я всего на пару дней. Давно собирался, виноват я перед дедом. Боялся, дурак, и стыдно было. Много раз думал… и опоздал.

– Он вас любил, – сказал Эмилий.

– Любил, – согласился Сергей. – Жаль, что не успели проститься. Я его тоже любил. Любил и уважал. Дед был личность. И хороший художник. По-дурацки получилось… обидно.

– А где вы живете?

– В Португалии, в пригороде Лиссабона. У меня торговый бизнес. Дед думал, я буду художником, помню, как он пытался приучить меня к бумаге и карандашу, а я… – Он махнул рукой. – Ты бывал в наших краях?

– Нет. Я нигде еще не бывал, как-то не довелось.

– Приглашаю в гости, – сказал гость. – Серьезно. Ты работаешь?

– Работаю в музее, в отделе рукописей.

– В музее? Знаю, дом с колоннами, в парке.

– Нет, я в губернской канцелярии, это на другом конце парка. Там что-то вроде архива. Знаете, небольшой старинный домик с маленькими глубокими оконцами…

– Знаю. Нравится тебе? Не скучаешь с бумажками?

– Ну что вы! Я не скучаю. Я раньше работал в школе, потом в книжном магазине, а теперь в музее, четыре года уже. Там хорошо, особенно весной и летом, полно жасмина, липы цветут, очень тихо.

– Липы – это хорошо…

Они помолчали. Эмилий Иванович сказал:

– Дедушка оставил вам письмо, он верил, что вы когда-нибудь вернетесь. Надеялся.

– Виноват я перед дедом, Эмилий, и не оправдаешься теперь, нет его. Значит, и прощения не будет. Ну да что там… Спасибо тебе, друг. Давай за упокой деда!

Они выпили не чокаясь.

Гость уехал через два дня. Эти дни он жил в квартире деда. Эмилий каждый день до работы прибегал с кастрюлькой дамплингов, они завтракали и разговаривали. Сергей варил кофе…

– Хороший ты парень, Эмилий, – говорил Сергей. – Надежный.

Эмилий Иванович смущался и краснел. Ему было хорошо с новым знакомым, хотя они были такими разными – бывалый человек Сергей Ермак, хлебнувший и повидавший всякого, и тихий и домашний Эмилий Иванович, просидевший всю сознательную жизнь на одном месте.

Он передал Сергею дедово письмо; тот отобрал несколько фотографий из семейного альбома и какие-то мелочи на память. Оставил денег, поручил Эмилию приглядывать за собственностью и уехал. Сказал, что пока не решил, продавать или оставить. Обещал прислать вызов. И еще сказал: «Будем на связи».

Эмилий Иванович часто с чувством симпатии и восхищения вспоминал Сергея, который был, в его представлении, вполне романтическим героем: сумел преодолеть себя, подняться из грязи, живет в Португалии, состоялся. Иногда вздыхал, понимая, что сам он… и сравнить нельзя! Сергей был как герой из сериала. Как граф Монте-Кристо.

Они действительно были на связи – на Новый год Эмилий Иванович получил из далекой Португалии открытку и подарок – кожаное портмоне с гравировкой на серебряной пластинке: «Моему другу Эмилию. Сергей». Открытка изображала горы, зеленое пастбище и двух славных овечек с колокольчиками, а на другой ее стороне имелась красивая марка. Вот уж воистину «именины сердца»! Эмилий Петрович был горд и счастлив. Он положил портмоне перед собой на письменный стол, работал и все время поднимал взгляд, чтобы полюбоваться. Подарок издавал одуряющий запах кожи и лака, что тоже было приятно…

Глава 10
Снова спикеры

 
Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.
Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро…
 

А. Блок. Балаган

Репетиция, репетиция, гип-гип ура!

– Эмочка, здравствуй!

– Эмилий Иванович, добрый вечер!

– Здрасте, Эмилий Иванович!

– Тяпа, привет!

– Кофе? Чай? – гостеприимно предлагал направо и налево Эмилий Иванович, чувствуя себя хозяином приема. – Есть печенье, сухари, пряники.

– Чай!

– Кофе!

– Мне сухарик!

– Ма-а-ленькую корочку! – пропела лиса Алиса.

– Рефрижератор на ходу? В смысле, холодильник, – по-свойски прошептал Карабас-Барабас и конспиративно подмигнул.

– На ходу, – ответил Эмилий Иванович и тоже попытался подмигнуть. Настроение у него было приподнятое, он был счастлив. И это доказывает, что человек – животное стадное. Даже такой, как Эмилий Иванович, типичный кабинетный ученый.

– Эмочка, спасибо! – Сияющая Ирина Антоновна обняла Эмилия Ивановича. – Ты себе не представляешь, как ты нас выручаешь!

– Ну что ты! – смутился Эмилий Иванович. – Рад, что могу помочь. У тебя что-нибудь случилось? – не удержался.

– Случилось? Почему?

– Ты прямо светишься, – ответил простодушный Эмилий Иванович. – Ты такая красивая!

– Да ладно тебе! – Теперь смутилась Ирина Антоновна. – Самая обыкновенная…

– Ирина Антоновна, кот Базилио не отдает парик! – пожаловалась Мальвина.

Кот Базилио натягивал перед «походным» зеркалом голубой паричок, который был ему мал.

– Жесть! – восхитился Карабас-Барабас, закатывая глаза. – Голубой кот!

– А коты бывают голубые? Тебе идет!

– Сам ты голубой!

– Ирина Антоновна! Пусть отдаст!

– А если кот Базилио будет играть Мальвину? А чего? Классная Мальвина! С усами!

– Ужас! А Мальвина кого? Кота?

Хохот.

– Карабас, на сцену! Сцена с куклами! Пиноккио! Музыка! Свет!

– Ирка перепихнулась с кем-то, – прошептал Карабас-Барабас коту Базилио. – Гормоны играют. Не знаешь с кем?

– С папой Карло? – предположил кот Базилио.

– Не-а, у Карло есть женщина, я видел их в городе.

– А как же Буратинка?

– Упаси бог! Идти против табора?

– Тихо! – закричала Ирина Антоновна. – Поехали!

* * *

В «Белой сове» было сонно и тихо. Днем заведение служило обычным скромным кафе, а ночью делалось вертепом разврата, то есть ночным клубом с полуприличной программой и стриптизом.

Федор Алексеев и Коля Астахов уселись в углу, и к ним не торопясь подплыл полный молодой человек в длинном черном фартуке и белой рубашке – официант, бывший студент Федора.

– Ой, профессор! – опешил молодой человек. – Федор Андреевич!

– Здравствуй, Славик. Ты все еще здесь?

– Ну… здесь, – вроде бы смутился молодой человек. – Жить-то надо. Но вы не думайте, я много читаю, даже пишу, выкладываю свои мысли о жизни и вообще о смысле в соцсетях. Сейчас многие интересуются, пишут о смыслах. А философия… она везде, в каждом жизненном проявлении, правда? И необязательно состояться как философ, можно работать везде и оставаться нормальным человеком. Правда?

Федор кивнул:

– Правда. Молодец, Славик.

Капитан только вздохнул – еще один с мутной философией и трепло – хлебом не корми. Он кашлянул, и молодой человек спросил:

– Вам как обычно?

– Как обычно, Славик.

Капитан иронически вздернул бровь:

– Как обычно?

– Ну, бываю иногда, – ответил Федор, тоже вздыхая. – Я был здесь с одной замечательной женщиной…

– С психованной художницей?[4]4
  Имеется в виду роман «Вторая невеста».


[Закрыть] – ухмыльнулся капитан. – А Дива еще поет?

Федор неопределенно пожал плечами, что значило: «Я не говорю о своих женщинах даже с друзьями» и обратился к молодому человеку:

– Славик, тут такое дело, нужна помощь. Я покажу тебе фотографию человека, а ты мне скажешь, когда видел его в последний раз.

Славик принял фотографию обеими руками, впился в нее взглядом, нахмурился:

– Я его знаю, это Вова Малко. Бывает у нас. А что?

– Его убили, Славик. – Федор внимательно смотрел на бывшего студента. – Что можешь сказать?

– Вову убили? – поразился Славик. – Несчастный случай?

– Нет, настоящее преднамеренное убийство.

– Господи! – Славик перекрестился. – То-то его уже почти неделю нет. Уже известно, кто… его?

– Пока нет. Что он был за человек? Ты по роду занятий психолог и физиономист, не говоря уже о том, что философ.

Капитан вздохнул и обвел заведение взглядом. У него была собственная манера беседы со свидетелями, в корне отличная от растекания по древу, свойственного Федору. В отличие от друга, капитан Астахов был человеком прямолинейным, без подходов.

– Да какой человек? – махнул рукой Славик. – Ошивался здесь, корчил из себя хозяина жизни. Мелочь и жлоб, считал бабки, и руки тряслись, чтобы не передать лишнего, пьяный, зараза, и бдительный… – Он запнулся и покраснел. – Последний раз… сейчас… – Он задумался. – В воскресенье, десятого августа. Да, точно! А можно спросить, как его?

– Можно, Славик. Его убили ударом кулака в сердце, в то самое воскресенье десятого августа, вернее, уже одиннадцатого, и оставили на остановке второго троллейбуса.

– Так это он? Малко? – воскликнул Славик. – Весь город прямо гудит! Я понятия не имел… Вы сказали, ударом в сердце? Разве так убивают?

– Убивают по-разному. Он был здесь один, не помнишь?

– Пришел один, а потом не помню. Народу было полно, по воскресеньям всегда не протолкнуться, себя не помнишь.

– Где он сидел?

– Около подиума. Точно, один, пил коньяк. Он слабый был, пьянел, как девочка, начинал орать, лез на подиум, нес что попало.

– Охрану вызывали?

– Нет, что вы! Он был безобидный, все смеялись. Вроде клоуна и не злой. Нес всякую фигню и сам первый смеялся.

– Когда он ушел, помнишь?

– Нет, я же говорю, народу было…

– Славик! – воззвал Федор.

Славик задумался, уставившись в потолок.

– Было около одиннадцати или чуть позже, я не помню точно, тут такое творилось… – Он покосился на капитана.

– Один? – последовал новый вопрос.

Невооруженным глазом было видно, что Славику не хотелось отвечать. Он задумался, увел взгляд, пожевал губами.

– Славик! Человека убили!

– Да, да, я понимаю. Он ушел с одним… с Ромой, короче.

– Кто такой Рома?

– Рома… ну, бывает у нас иногда.

– Фамилию знаешь?

– Понятия не имею! Честно! – Славик приложил руки к груди. – Рома и Рома, а фамилии не знаю.

Федор испытующе смотрел на бывшего студента, и тот взмолился:

– Федор Андреевич, честное слово! Не знаю! Да я видел его раза три, не больше.

– Ты сказал, что сначала Малко был один, а потом ушел с Ромой, так?

– Ну… да. Сначала он был один, а потом к нему подошел Рома.

– То есть Малко его ожидал?

– Не похоже, – снова задумался молодой человек.

– Почему?

– Они вроде как ссорились.

– Ссорились? Почему ты так думаешь?

– Рома толкнул Малко, и тот чуть не свалился на пол.

– То есть они подрались?

– Да нет! Просто Рома его толкнул.

– Почему, не знаешь?

Славик оглянулся и прошептал:

– Я думаю, из-за бабок.

– В смысле?

– Малко ему задолжал… скорее всего.

– Малко одолжил у Ромы деньги? Откуда тебе это известно?

– Мне неизвестно, это я рассуждаю, – сказал Слава. Капитан Астахов хмыкнул. – Он у всех пытался перехватить. Понимаете… только это между нами, лады? Рома мог давать деньги под проценты. Есть тут у нас такие барыги, правда, он не очень похож… то есть я точно не знаю, но ведь все может быть, правда? Малко не отдавал долг, и Рома пришел разобраться. Как версия.

Федор поморщился и сказал:

– Слава, нужна достоверная информация, а не фантазии, постарайся узнать хоть что-то об этом человеке, лады?

– Я постараюсь! – Славик преданно смотрел на Федора, и тому показалось, что бывший студент сию минуту отдаст ему честь.

– А больше ничего не было? – спросил капитан. – Кроме денег?

– Нет, нет, вы не подумайте чего! – Славик испугался. – У нас с этим строго, ну, а кто кому задолжал, это дело личное. Мало ли, ну, возьмут в долг, мало ли какая ситуация прихватит, кто-то отдаст сразу, за кем-то должок, вот и приходится… – Славик, похоже, совсем запутался. – Малко, знаете, это такая, между нами, скотина, он и у меня пытался выдурить… то есть был. Но меня вовремя предупредили. А Рома, наверное, потребовал вернуть, ну и вот… убийство. То есть мне так кажется.

– Ты думаешь, его убили из-за долга? – спросил Федор.

Славик замахал руками:

– Понятия не имею. Я сказал, в смысле… задолжал, а потом убили… то есть я хочу сказать, необязательно убили из-за долга… понимаете? И вообще я думаю, его не любили… Малко, у него и друзей-то нет, всегда один приходил, цеплялся к женщинам, которые тоже одни… вот. Одна дала ему по морде, у него даже кровь носом пошла. Слабак, одним словом. – Он совсем запутался, даже вспотел.

Федор и капитан молча внимали – пусть свидетель выговорится.

– То есть ты думаешь, что Рома мог… – сказал наконец Федор.

– Рома? Убить? – вскрикнул Славик. – Из-за каких-то бабок? Нет! У нас тут люди серьезные, ну, морду побить… Да ведь он и морду-то ему не бил! Он его просто толкнул, я же говорил!

– Что было потом? Он его толкнул… что было дальше?

– Дальше? Ничего не было, – пожал плечами Славик.

– Ты сказал, они ушли вместе. Как?

– Что… как?

– Как они ушли? Рома заставил Малко уйти или тот ушел добровольно?

– Да нет, они ушли вдвоем, мирно. Малко был уже хороший, обнимал Рому.

– А Рома тоже пил?

– Понятия не имею. Я вообще думаю, он пришел, чтобы встретиться с Малко. По-моему, он ничего не заказывал.

– Как он выглядит?

– Здоровый накачанный лось, с бородой.

– Как он был одет?

– Ну как… джинсы, черная футболка. Обыкновенно. Как все.

– Какие-то особые приметы?

Славик задумался. Потом пожал плечами и спросил:

– Какие приметы?

– Может, хромал? Или дергал головой? Возможно, в очках?

– Нет вроде. Да я не присматривался особенно, но если бы хромой, я бы заметил. Не тогда, так раньше. С бородой.

– Понятно. Как часто он бывает у вас?

– Не очень часто. Я видел раза два или три, я же сказал.

– А с кем еще ты его видел?

– Ну, подходит иногда к гостям поздороваться. Не знаю, не обращал внимания.

– Он приходит один?

– Один, кажется. Да он ненадолго приходит…

– Слава, вот мой телефон, – Федор нацарапал на салфетке номер мобильного, – позвони, когда он появится. И еще, расспроси коллег, может, кто-то знает его фамилию, или его клиентов… вообще, хоть что-нибудь. Сделаешь?

– Постараюсь, Федор Андреевич, – вытянулся Славик. – Как только что-нибудь узнаю, сразу позвоню.

– Ты сказал, пишешь «за жизнь»?

– Пишу. – Славик смутился. – Так, по мелочам.

– Мы готовим студенческий сборник, основная тема – влияние новых технологий на мораль, общение, поведение, но можно высказаться и на любую другую. Свобода полная. Хочешь принять участие?

– Хочу! – обрадовался Славик. – А можно?

– Можно, ты же философ. Я уверен, тебе есть, что сказать.

– Спасибо! Я позвоню, Федор Андреевич! Обязательно.

Они вышли на улицу, которая после холодного полупустого бара показалась очень светлой и едва ли не карнавальной, и капитан Астахов сказал:

– Философ! Ни да, ни нет, крутит, виляет, то ему кажется, то он слышал, то похоже… Тьфу! А ты, Федька, жук! Про сборник правда или свист? Обманул парня?

– Я никогда никого не обманываю, – весомо произнес Федор. – Чистая правда, сборник в темплане на следующий год. Я никогда не лгу студентам, даже бывшим. Насчет Славика ты не прав. Я внушаю ему доверие, и он пытается быть честным, а ты его парализуешь, и он начинает вилять. Но кое-что мы все-таки выловили, похоже, Рома – зацепка. Они вышли из «Совы» около одиннадцати, а спустя пару часов Малко был убит.

– Похоже. Я этого Рому из-под земли достану. Надо бы фоторобот… Студент сказал, Малко ему задолжал. Долг – это серьезно, тянет на мотив. Они ушли вместе… Вместе! В итоге складывается интересная картинка.

– Интересная. И еще интересно, сколько нужно задолжать, чтобы убили. Не вижу. А с мобильником Малко разобрались?

– Вижу – не вижу… Ты еще на кофейной гуще давай, философ. И Славик твой тоже… философ. Мобильник обещали на завтра. И тогда выловить Рому пара пустяков.