Текст книги "Собака мордой вниз"

Они ворвались в здание школы и сразу услышали крик. И побежали на него, как по компасу, на второй этаж. И все расступались перед ними, безошибочно угадывая в потрясенной Инге мать девочки, – от охранника на входе до толпившихся в коридорах учеников. Никто не учился и не расходился по домам, словно удерживаемый прочной ниточкой этого крика.

«Жива, жива. Спасибо, Господи! – думала Соня, удивленно разглядывая на бегу оживленные ребячьи лица. – Но как все-таки жестоки дети. Ни капли сострадания к чужой боли».

Дверь в класс была распахнута настежь. Возле одной из парт в среднем ряду толпилась кучка учителей, и суетился мужичок со столярными инструментами, явно не находя им достойного применения.

– Где она? – душераздирающе возопила Инга Вольдемаровна.

Крик на мгновение смолкнул и возобновился с удвоенной силой. Учителя расступились, и Соня увидела Цецилию. Вернее, ее скрюченное тельце, сидящее на стуле, – голова была засунута в парту.

– Что вы с ней сделали?! – надрывалась Инга Вольдемаровна, не зная, как подступиться к дочери. – Бедная! Моя девочка! Вылезай оттуда немедленно!

Учителя расстроенно гудели, мужичок растерянно пожимал плечами, Цецилия орала благим матом, и Соня с ужасом подумала, как на самом деле беспомощны люди, в чьи профессиональные руки мы доверчиво отдаем тела и души своих детей.

Она достала мобильный и набрала номер службы спасения:

– Ребенок засунул голову в парту и пребывает в этом состоянии как минимум полтора часа. Пожалуйста, приезжайте быстрее…

Но прошли еще томительные двадцать минут, прежде чем в класс вошли энергичные парни в ярких комбинезонах и в мгновение ока освободили пленницу из ловушки.

Цецилия тут же перестала орать, зарделась как маков цвет и, мило кокетничая, поведала, что засунула голову в парту на спор с Сережей Кашкиным, собираясь съесть конфету без помощи рук, но неудачно повернулась и вылезти уже не смогла. А глупый дядька стучал своим молотком как будто бы прямо по ушам. Только и всего. А чего же она так кричала, словно ей надели «испанский воротник»? А боялась, что все уйдут и оставят ее одну-одинешеньку…

На следующий день Козья Морда, изо всех сил удерживая свою принципиальность, так и рвущуюся с поводка, сказала Соне:

– Проще всего мне было бы дать ход вашему заявлению или, напротив, порвать его, сделав вид, будто ничего не случилось. Но думаю, вы написали его под влиянием минуты. Так что для всех, и прежде всего для вас, будет лучше, если вы спокойно признаете свою ошибку, понесете за нее заслуженное наказание и мы продолжим работать вместе. Это, конечно, трудно, зато честно.

– Нет, Инга Вольдемаровна, – покачала головой Соня. – Я уже давно собиралась уйти. Просто никак не могла решиться. А теперь воспользуюсь случаем…

19

– Мам, ты звонила?

– Да я-то звонила…

– Я тоже звонила, – соврала Соня. – Но вас же дома не застанешь. Где вы ходите?

– А когда ты звонила?

– Ну, вот вчера вечером, например…

– Вчера мы Егорычу подарок покупали. Ты хоть помнишь, что у него день рождения?

– Конечно! – горячо заверила Соня, напрочь забывшая об этом замечательном событии.

– Не забудь в среду поздравить. А стол мы в субботу накроем. Придешь?

– Обязательно.

– А то как праздник, так она работает. Что за дела?

– Заявление подала об уходе. Радуйтесь.

– Ну и правильно. Подумаешь, какая работа – телефонами торговать. Надо было для этого пять лет учиться. Ни свободы, ни удовольствия. Найдешь себе ничуть не хуже.

…Морочиться с подарком Соня не стала, купила навороченный мобильный в своем же салоне, не сомневаясь, что Егорыч останется доволен – к техническим новинкам он дышал неровно, хотя и принадлежал к той породе людей, которые готовы щедро одарить ближнего, а вот получать презенты не умеют, мучительно переживая за каждый потраченный на них рубль.

Может, кому-то показалось бы странным, но в душе Соня воспринимала его как родного отца. Не то чтобы она забыла отца настоящего или предала его память, ни в коем случае. Просто теперь он стал для нее вот таким – невысоким, жилистым, спокойным – прочным стержнем, вокруг которого обвились мать и она, Соня.

Всезнающая Фросечка охотно поведала ей историю его жизни. Но с матерью делиться вновь открывшимися обстоятельствами Соня не спешила, посчитав, что Егорыч сам рассказал ей все необходимое, а коли не захотел, значит, не ее это дело.

А история вкратце была такова.

Отца Егорыча Фросечка не знала и никаких предположений на сей счет, увы, не имела. А вот с матерью его, Зинаидой, почитай всю жизнь прожила под одной крышей, до самой ее кончины, царствие ей небесное. Ленивая была женщина, не тем будь помянута.

Вот говорят, мол, дочка для старухи лучшая опора. Это смотря какая дочка и какой сынок. Очень в этом смысле повезло Зинаиде. Чтобы там полы в коридоре помыть или какие другие места общего пользования – это ни Боже мой. Михрютка с малолетства единолично ломался. Бывало, тащит ведро, весь аж скособочится…

– Михрютка? – засмеялась Соня.

– Так она его величала, – поджала губы Фросечка, явно не одобряя жестокосердную Зинаиду. – Помню, брючки себе на кухне гладит – аккуратный всегда был мальчик, – а утюги прежние тяжелые, не чета нынешним, так он его держит двумя руками да еще подбородком сверху придавливает.

А чтоб сготовить чего ребенку горячего – ни-ни. Лежит, барыня, книжку почитывает. А парень придет из школы, ломоть от батона отрежет, нальет стакан молока – вот и весь обед. Сколько раз тарелку супа я ему наливала, всегда отказывался, спасибо, мол, я не голоден. Гордый, а главное, мать защищал, что, значит, она его не кормит по-человечески, а соседи видят и осуждают. Может, он через это питание и не вырос, так мелким и остался на подножном корму. Сама-то Зинаида крупная была, дебелая.

Ну, а как в возраст взошел, конечно, девушка у него появилась. Он тогда уже ПТУ окончил и работать начал. Хорошая девушка была, тоже невелика росточком, курносенькая такая, ножки тоненькие. Таней звали. А сюда-то не приведешь. Мало того, что коммуналка, комнатенка крохотная – собачья конура и то шире. Они и с матерью едва помещались – Зинаида на диване спала, а он себе на ночь раскладушку ставил. Куда тут еще молодая жена? Так что хочешь не хочешь, а ушел он примаком в ее квартиру. Тоже, правда, не хоромы – однокомнатная хрущоба да с родителями, но все не собачья конура.

Зинаида, конечно, приуныла. Даже прибаливать начала. Да ведь и что ж тут удивительного? Кто много лежит, у того и бок болит. Но сдается мне, прикидывалась она больной, чтобы, значит, сынка разжалобить, чтобы он не бросал ее, ухаживал. Трутни горазды на плутни – это уж как водится. А он и ухаживал, чуть не каждый день приходил, продукты носил, прибирался. Ночевать, правда, не оставался, возвращался к молодой жене. И Таня его захаживала. Зинаида ее не трогала, не обижала, врать не стану. Но кому ж такая жизнь понравится? Помыкались они, помыкались, да и разошлись, как в море корабли. Кто уж у них с почином выступил, не знаю, а только вернулся Михрютка к своей мамаше. Это еще хорошо, что детей нажить не успели, да ведь и попробуй исхитрись в таких-то условиях.

И вот гляди, как Господь шельму метит! Зинаида к тому времени и впрямь расхворалась. То ли в роль вошла так, что уж и не выйти, то ли правда недуги ее скрутили. А только вскоре и на улицу выходить перестала – то лежит телевизор смотрит, то сидит книжечку почитывает. А ведь и железо без употребления ржавеет, что уж говорить о человеческом организме.

Выправила она себе инвалидность и залегла на законном основании. А уж он над ней вился, словно добрая сиделка: мама да мама, прости, Господи, мама да мама. И сготовит, и накормит, и помоет, и волосенки подстрижет.

Вот ты гляди, Соня. Другой кто над своим дитем трясется, только что задницу ему не лижет. А дите оперится и знать тебя не желает. А то в богадельню определит, чтоб глаза не мозолила, или, того лучше, придушит за пенсию. А ведь этот рос, как сорняк, а вырос золотым самородком. Может, школа его таким воспитала? Но уж точно не Зинаида.

И вот так он с ней валандался без малого двадцать лет. Под конец-то она совсем плохая стала – под себя ходила, говно ела, жуть и два ужаса. Какая уж тут личная жизнь? Думала я, так Михрютка бобылем и помрет, без женской ласки, без семейного тепла. А вон, вишь ты, как жизнь повернулась…

Жизнь повернулась, прямо скажем, неплохо. Нет, понятно, конечно, что абсолютно всем довольны только клинические идиоты. Так считается. А если ты, допустим, абсолютно всем недоволен, то можешь быть кем угодно – брюзгой, ненавистником, пессимистом, но с головой у тебя вроде бы все в порядке. Соня-то как раз так не считала, превыше всего ценила гармонию с собой и окружающим миром и по складу характера была ближе к клиническим идиотам. А в данном конкретном случае так просто наслаждалась жизнью – в тепле и уюте отчего дома, за обильным столом, обласканная родней.

Однако давно уж доказано горьким опытом, что действительность радует тебя особенно сильно именно на финише полосы светлой и соответственно в преддверии полосы темной. Это словно расцвет чахоточного больного перед кончиной – последняя яркая вспышка и абзац. Но, как справедливо заметил великий наш поэт:

 
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись,
День веселья, верь, настанет.
 

И наоборот. Печалься не печалься, сердись не сердись, а день уныния все равно настанет. Просто помни, что как настанет, так и пройдет, ибо проходит все.

– Господи, – сказала Соня, жмурясь от удовольствия. – Как вкусно! Прощай, фигура, здравствуй, липосакция! Ну нельзя же, товарищи, так готовить, правда, Марта?

– Ум отъешь, – подтвердила тетка. – Кто еще и оценит, если не я? Ведь питаюсь акридами и мокрицами. Особенно на работе.

– А что это такое, акриды? – заинтересовался Егорыч.

– Вот черт! – огорчилась Марта. – Не помню. А ведь когда-то специально в словаре смотрела.

– Это саранча, – пояснила мать.

– Марта ловит ее сачком на весенних лугах, жарит и ест, как в Бангладеш, – подхватила Соня.

– Давайте, давайте, поупражняйте свое остроумие, – милостиво разрешила тетка. – А я пока подкреплюсь с наслаждением. Вот этот пирог с рыбой – что-то запредельное.

– Хрен возьми. Нет, не этот. Вон тот, с лимоном.

– А что за рыбу вы туда положили? Просто тает во рту…

– Морской язык называется.

– Первый раз слышу.

– Темная ты у нас, необразованная.

– Это точно. Я сегодня утром в книжный зашла в безумной попытке хоть немножко образоваться. Слышу, юный читатель спрашивает у продавщицы: «А у вас есть Филимон Купер?» А она ему отвечает: «Нет, у нас только Корней Чукотский».

– А к нам в библиотеку мамаша пришла с девочкой, – подхватила мать. – «Им, – говорит, – в школе задали прочитать про шар с пером, а кто автор, дочка не запомнила. Может, вы подскажете?» Оказалось, речь идет о сказках Шарля Перро, ни больше ни меньше.

– Как же вы догадались?

– А у нас тетрадь специальная имеется, чтобы подобные курьезы записывать. Так она уже кончается, пора новую заводить. А посему все эти читательские ребусы мы щелкаем как орешки. Такое, бывало, ляпнут – и смех и грех. Как вам, например, понравится, «Водоросль» Фонвизина? Жаль, на память больше ничего не приходит.

– Да, – согласилась Соня, – память надо беречь, иначе беда. Я по дороге к вам заехала на заправку. А впереди меня стоял дядька на стареньких «Жигулях». Вставил пистолет в бензобак, залил бензин, хлопнул дверцей и рванул с места, словно на «феррари». А пистолет не вытащил. Как там на воздух все не взлетело, не знаю. Шланг вырвал с корнем, стойка повалилась, загремела, крик, шум. Дядька из машины вывалился, понять ничего не может. Потом увидел, что натворил, просто очумел. Ну, его под белы руки повели в конторку. Думаю, влетел бедолага на кругленькую сумму. Главное, не свою машину повредил, а на заправке оторвал, что только можно.

– А помнишь, как у самой-то крюк оборвался? – спросил Егорыч.

– В Снегирях? – уточнила Соня. – Конечно, помню. Такое не забывается.

– Вот меня через эти незабываемые воспоминания вчера в суд вызывали.

– А вы-то здесь при чем? – опешила Соня. – Столько времени прошло.

– Там, понимаешь, какая история получилась? Твой благодетель вместе с крюком много разного добра выворотил. А это же все-таки «опель», хоть и старенький. Пришлось детали из-за кордона выписывать. А машина-то застрахована. Ну, наши, естественно, отправили счет в страховую компанию. Те затраты возместили. А со своей стороны иск подали на виновника. Вот в суде…

– На какого виновника? – похолодела Соня.

– Да вот на этого твоего… благодетеля.

– А зачем они это сделали?! Кто просил?! Какое вообще их собачье дело?!

– Ну, как же? Они же должны возместить свои убытки.

– И они их… возместили?

– А что ты так расстроилась? – удивилась мать. – Смотри, побагровела вся.

– А как же ей не расстраиваться, – усмехнулась Марта, – если этот, как вы говорите, благодетель, оказался ее непосредственным начальником?

– Так ты же все равно увольняешься…

– Мама! Как ты не понимаешь?! Ведь это же дикость! Идиотизм! Чушь несусветная! Человек пришел мне на помощь! Разве он виноват, что у гнилой тачки при этом вырвался крюк?! Да ее пальцем ткни – дно отвалится! Почему, почему он должен платить за это свои деньги?! За то, что не проехал мимо! Вот уж воистину не делай добра, не получишь зла. Егорыч, миленький, вы, наверное, чего-то не поняли. Быть этого не может, потому что не может быть никогда!

– Ты смотри, как дело обернулось, – расстроился Егорыч. – Я ведь в этих юридических тонкостях мало что понимаю. Меня вызвали повесткой, я пришел. Представитель страховой компании явился и вот этот ответчик, Гусев вроде его фамилия. Он еще с такой усмешечкой осведомился, что же, мол, сама пострадавшая не пришла? А я пояснил, что действую по твоей доверенности во всем, что касается машины.

– Ответчик, – передразнила Соня. – Все! Это конец. Ничего отвратительнее невозможно даже придумать. Тридцать сребреников по сравнению с этим предательством просто гуманитарная помощь.

– Не богохульствуйте, девушка, – остановила ее Марта.

– Да теперь уж все равно, – с горечью отмахнулась Соня. – Ничего не осталось. Даже надежды.

– Какой надежды? – забеспокоилась мать. – Что вообще происходит? Реакция какая-то неадекватная.

– Ты хоть представляешь, что он теперь обо мне подумает?!

– Кто?

– Да Гусев же, Гусев!

– А кто такой Гусев? – совсем запуталась мать.

– Да уже никто и звать никак. А впрочем, нет! Как же это я запамятовала? Это мой будущий сосед по лестничной площадке. У него квартира как раз напротив нашего муравейника. И теперь, случайно столкнувшись в подъезде, он обойдет меня брезгливо, как кучку смердящего дерьма, и подумает: «Вот она, та самая сволочь, которая за тридцать копеек и в пир, и в мир, и в Красную Армию…»

Чай пили в скорбном молчании, как на поминках. Сдержанно попрощались, и Соня повезла Марту домой.

– Ну что, – насмешливо осведомилась тетка, – праздник испорчен, а жизнь вообще не задалась?

– А ты и рада.

– Я не рада, просто не понимаю, что за вселенская скорбь и отчаяние.

– Ну, если не понимаешь, я вряд ли сумею тебе объяснить.

– А ты попробуй, может, легче станет.

– Нет.

– Не хочешь, стало быть, метать бисер перед свиньями.

– Угадала, не хочу.

– Здесь мне по сценарию, видимо, полагается обидеться, но лучше я дам тебе совет.

– Что же тут можно исправить, – горько сказала Соня, – если дело уже сделано?

– Можно, например, объяснить, что ты к этому делу не имеешь никакого отношения.

– Как это? – повернулась к ней племянница.

– Ты на дорогу-то смотри на всякий случай. А то проблема отпадет естественным путем за смертью заинтересованных лиц.

– Да ладно тебе, Марта, не ерничай. Как я, по-твоему, это сделаю?

– Элементарно, Ватсон. Позвони, а еще лучше запишись на прием.

– Точно! – озарилась Соня. – Так я и сделаю. Приду к нему в кабинет, объяснюсь и уволюсь к едрене фене.

20

Но осуществить задуманное оказалось не так-то просто.

Секретарша Гусева, мерзейшая особа, сначала потребовала «конкретно обозначить цель визита к руководству», а когда Соня замешкалась, надменно произнесла:

– Сформулируйте суть вопроса, прежде чем звонить и морочить людям головы. – И бросила трубку.

– Ничего себе отбрила, – расстроилась Соня. – Вот гадина!

– Да ты сама виновата, – пожала плечами Нинка Капустина. – «Ах, простите, извините, будьте добры, не откажите в любезности», – передразнила она. – Кто же с ними так разговаривает?

– А я по-другому не умею.

– Зато я умею. Эта сучка задунайская вчера на базаре валенками торговала, а сегодня думает, ей все позволено, потому что хрен сосет у начальника службы безопасности.

– Что она у него делает? – вытаращила глаза Соня.

– Что она у него делает, тебе в кошмарном сне не приснится, – заверила Нинка.

– Ты-то откуда знаешь? Свечку держала?

– Знаю, если говорю. Дай сюда трубку.

Она потыкала кнопки пальцем, состроила зверскую физиономию и сказала голосом Козьей Морды:

– На каком основании вы отказались записать мою сотрудницу на прием к руководству?…А вам не кажется, что вы превысили свои служебные полномочия? Еще один подобный прокол, и мы вам такую мотивировку сформулируем, что полетите в родной Мухосранск быстрее собственного визга. И никакая безопасность не поможет. Вы, конечно, понимаете, о чем я. Это во-первых. И во-вторых, не ваших куриных мозгов дело, о чем ответственные работники беседуют с руководством на личном приеме. Я понятно излагаю? Так когда записана Образцова?…А почему не на этой? Смотрите, я проверю.

Нинка нажала кнопку отбоя и победно взглянула на Соню:

– Во вторник на следующей неделе, в пятнадцать часов. На этой, говорит, все занято. Врет, конечно, ну и хрен с ней.

– Нин, ты что, белены объелась? А если узнают?

– Не узнают.

– А вдруг у Козьей Морды будут неприятности?

– У таких, как она, неприятностей не бывает. Только благодарности в личном деле, почетные грамоты и денежные вознаграждения.

– И все же…

– Короче, Склифосовский! Скажи лучше спасибо своей подруге и объясни подоходчивей, зачем рвешься к начальству?

– Я… хочу извиниться.

– Извиниться? – опешила Нинка. – Уж не за того ли придурка, которого я козлом назвала?

– Ну… – неопределенно протянула Соня.

– И эта ненормальная еще спрашивает, не траванулась ли я беленой! – всплеснула руками Нинка Капустина. – А сама-то ты чем объелась? Мозгами с горошком?

Ответить Соня не успела, поскольку зазвонил мобильный, и на дисплее высветилось имя «Маша» – подпольная кличка майора Шарафутдинова. Соня придумала ее после того, как обнаружила, что сама проходит в его мобильном списке абонентов под кодовым названием СОБР. Для майора – Софья Образцова, для жены – Специальный отряд быстрого реагирования. Остроумно, правда? А главное, удобно и вообще просто замечательно.

Далее в списке имен значились ОМОН, РУБОП и ОБЭП. И Соня с Мартой немало повеселились, разгадывая сии замысловатые аббревиатуры. Не в смысле истинного значения, естественно, а на предмет замаскированных в них дам. А в том, что за сими грозными обозначениями сокрыты именно дамы, лично у Сони не было ни малейших сомнений. Впрочем, как и права трепыхаться по этому поводу.

С Шарафутдиновым они встречались довольно часто, если учесть его сумасшедшую работу, семью и список закодированных абоненток, которых тоже приходилось окучивать время от времени.

А может быть, она ошибалась. В смысле ОМОНа и РУБОПа. Может, именно она, Соня, и была той единственной и любимой женщиной майора Шарафутдинова, о которой поют песни и слагают стихи. Если, конечно, забыть при этом о жене с дочками. Но разве можно об этом забыть?

Жену звали нежным именем Гюльнара, старшую дочку загадочным – Рушана, а малышку – Наиля. «Мои-то три беды», – говорил о них майор Шарафутдинов. И это все, что слышала от него Соня. Он никогда не рассказывал ей о своей семейной жизни в отличие от Даника, который вечно ныл, жаловался, возмущался и недоумевал.

Инициатором их встреч всегда был Рафик. И Соню, честно говоря, пугала его неподдельная огненная страсть. Возможно, не последнюю роль здесь играла ее собственная сдержанность. А лукавить с ним она не хотела. Это был праздник плоти, феерически яркий, но душе на нем не было места. И Соня знала – когда Раф остынет, когда отпадет от нее, охваченный новой любовью, она будет вспоминать о нем с нежностью, но без грусти, все реже и реже, пока совсем не забудет. И даже желала этого, и ждала, и тяготилась, потому как нести тяжело, а бросить жалко. И боялась потерять в нем надежного друга, преждевременно оттолкнув, обидев, ущемив хрупкое мужское самолюбие…

– Алё, ты слушаешь?

– Да-да, – спохватилась Соня. – Конечно, слушаю! А как же.

– Значит, завтра я отъеду на пару дней, по работе. А у тебя в четверг тестирование, не забыла?

– В четверг? Ты же сказал, восемнадцатого?

– А в четверг, по-твоему, какое?

– Какое?

– Ну, Соня, что за детский сад! – расстроился майор Шарафутдинов. – Я договорился, люди ждут. Если ты не хочешь, так и скажи.

– Ну ладно-ладно. Все пройдет нормально. Приедешь – позвони. Я… буду скучать…

– Считай, что я поверил…

Сразу после тестирования впечатленная Соня поехала к Марте. А поскольку тетка кулинарией, мягко говоря, не увлекалась, заказала по мобильному пиццу на дом, пару салатиков и упаковку томатного сока. Так что к дверям они подошли одновременно с курьером, и, приняв у него коробку с пакетом и вручив взамен нужную сумму, Соня нажала на звонок, будучи во всеоружии.

– Быстро накрывай на стол! – весело распорядилась она. – Я голодная, как сорок тысяч братьев! Позавтракать не успела. А в этом дурацком тесте семьсот вопросов. Семьсот! Ты можешь себе представить? И каких вопросов! Вот послушай, я выписала некоторые, самые убойные: «У меня бывает кал черного цвета». А? Каково? Через это мелкое сито не проскочит ни один засранец, способный очернить своими нетрадиционными испражнениями девственную чистоту наших внутренних органов, то бишь милиции.

– Как только они туда просеиваются, хотелось бы знать, – злобно ощерилась Марта. – Эти твои засранцы. На прошлой неделе поехала с клиентом в Красногорск. Он по дороге на дачу сбил возле Дедовска старичка прохожего. Тот умер в больнице. Так два сопляка дознавателя из местного РОВД – в моем присутствии! – говорят ему: «Зачем тебе бабки тратить на адвоката? Плати нам, и мы порешаем все вопросы».

Сегодня ночью звонит мне тетка – сына арестовали с наркотиками. Договорились с ней встретиться утром, заключить договор на защиту. А следователь наркоконтроля, который ее отпрыска допрашивал, сказал: «Если заключите договор с адвокатом, которого я укажу, и передадите ему десять тысяч долларов, мы отпустим вашего сына под подписку о невыезде. А уж как дальше дело пойдет, гарантировать не могу, поскольку взяли его с поличным».

«Ну что ж, – говорю я ей, – тут возможны три варианта развития событий. Первый тот, что он озвучил, – сына до суда не арестуют. Второй – провокация с его стороны, вас привлекут за дачу взятки должностному лицу. А третий – вы ставите в известность о вымогательстве службу собственной безопасности, идете к нему с помеченными купюрами, и мерзавца изобличают». А она мне на это ответствует: «Я пойду к нему с диктофоном, так что второй вариант исключается. А что касается третьего, так неужели вы думаете, я начну бороться за чистоту их рядов, вместо того чтобы вытащить сына из тюрьмы хотя бы на этом этапе?»

Вот и все дела. Я даже не говорю о совести и чести. Я говорю о страхе. Ведь они же ничего не боятся!

Знаешь, если бы я работала в службе собственной безопасности, то пахала бы сутками и по-настоящему наслаждалась, уничтожая всю эту мразь!

– «Адвокатическая трагедия». Часть третья, заключительная – «Шум и ярость», – подытожила Соня. – Вот ты всю жизнь в прокуратуре протрубила. У вас там, конечно, все по-честному было, как в кино.

Марта пожевала губами.

– У нас в группе одна девочка училась из Баку, дочка какого-то местного божка. Динара Фейзулаева ее звали. Лет через пятнадцать после окончания университета она в Москву приехала и меня разыскала. Я тогда уже зональным прокурором работала. А у нее какие-то криминальные проблемы приключились то ли с братом, то ли с мужем – не важно. Достаточно, думаю, серьезные, если разбирались на союзном уровне. И вот она просила вывести ее на нужного человека, чтобы тот за большие деньги решил все их проблемы. Я ей, помню, тогда сказала в благородном негодовании: «Ты эти свои азербайджанские штучки брось! В прокуратуре Союза взяток не берут!» А она мне ответила: «Дура ты, Марта. Берут, и много. Я ведь тебя не прошу поступиться принципами – просто выведи на нужного человека». Это я сейчас понимаю, какой жалкой идиоткой выглядела в ее глазах, а тогда свято верила в свою правоту.

– А если бы ты, нынешняя, оказалась в такой ситуации?

– Трудно предугадывать свои действия, – задумчиво проговорила Марта. – Но думаю, взяток брать не смогла бы. Даже если бы захотела, не смогла.

– Вот видишь, – укорила Соня, – везде есть честные люди, в том числе и в милиции.

– Например, твой Шарафутдинов.

– Во-первых, он не мой.

– Вот именно что немой. Все они честные, но немые. Засунут язык в задницу и помалкивают, честность свою лелеют, вместо того чтобы кричать на всех углах.

– О чем кричать-то? «Свободу Юрию Деточкину»? Я, конечно, оценила твой каламбур, но…

– Ладно, – махнула рукой Марта. – Замнем для ясности. Все это разговоры в пользу бедных. Подсчитываем, сколько должно поколений смениться, чтобы мы от былых мерзостей очистились, а они, нынешние-то, с каждым годом гнуснее нас, прежних. Давай сменим тему. Выпустила пар – и ладушки. А в ментовку я тебе идти не советую. Тоже мне работенку нашла – деяния милицейские приукрашивать.

– Ты несправедлива. Просто злишься, а гнев плохой советчик, сама сколько раз говорила. А в пресс-центр я пойду, это дело решенное. И я своих решений не меняю.

– Свежо придание. Впрочем, ты же у нас девушка принципиальная.

– Вот именно.