Текст книги "Закон постоянного невезения [Невезуха]"

12

На этот раз бабушка пожелала осмотреть окрестности Варшавы, которые, без сомнения, несколько изменились с довоенных времён, поэтому я сделала какой-то безумный круг через Ломянки, Пальмиры, Милановек, Пясечно, Гуру Кальварии и Отвоцк. Мы рано пообедали в небольшом ресторанчике в Брвинове, и у меня снова не было ни единого шанса купить что-то для дома.

К всеобщему изумлению тётка Иза с дядей Филиппом вернулись необычайно рано, почти поспев к ужину, который состоял из запасов моей морозилки: картофельные оладьи со сметаной, голубцы и пельмени. Всего двадцать минут понадобилось мне, чтобы поставить это все на стол – микроволновая печь сдала экзамен на отлично.

Дядя Филипп вздыхал, явно чем-то расстроенный, зато тётка Иза прямо-таки излучала таинственное оживление. Они весьма охотно уселись за остатки ужина.

– Твой паж верно тебе служит, только вот техника ему в этом мешает, – уведомила меня тётка с язвительной любезностью.

– Какой паж? – спросила я, несколько удивившись в первый момент.

– Телефонный посредник. Он мне звонил, чтобы предупредить о вашей полиции. Я так поняла, что он хотел позвонить тебе. Похоже, что ему это не удалось.

Это ему действительно не удалось. За весь день Рысек ни разу до меня не дозвонился, возможно, потому что я по рассеянности оставила телефон дома.

Но ведь он уже говорил, что мной интересовалась полиция, так зачем ему понадобилось информировать об этом во второй раз? И вообще – что от меня нужно полиции?

– Вроде бы ты была свидетелем какого-то страшного преступления? – продолжала тётка Иза тем же самым приветливо-ядовитым тоном. – Не убийства ли? А может, ты сама совершила нечто противозаконное? Это очень возбуждает. Ну-ка, вспомни.

Семейство начало меня подозрительно разглядывать.

– Что все это значит? – строго спросила бабушка.

– А ты откуда знаешь, что она была свидетелем? – заинтересовалась тётя Ольга.

– Такое предположение выдвинул полицейский, который был здесь сегодня утром и пытался меня допросить. К сожалению, он не сообщил причины.

Во мне все охнуло. Кто бы тут ни был, но если он наткнулся на тётку Изу и спросил Изу Брант, то, разумеется, она с чистой совестью могла признаться, что это она и есть. Имена у нас разные: она – Изабелла, а я – только Иза, однако фамилия у нас одна и та же.

Это совпадение было совершенно случайным: фамилия у нас обеих была по мужу, у меня – от моего разведённого, у неё – от дяди Филиппа. Возможно, что у дяди Филиппа и моего мужа имелся какой-либо общий предок, но даже если это так, то было это настолько давно, что об этом никто ничего не знал. Они вообще раньше не были знакомы и в жизни не слышали друг о друге. А меня назвали в честь Изабеллы только потому, что дядя Филипп уже тогда в неё влюбился.

Угораздило же этого мента нарваться на австралийскую Изу Брант!

Мне пришло в голову, что с нынешним приездом родни мне как-то ужасающе не везёт, и с этим даже бесполезно бороться. Так что ничего не поделаешь, все погибло, и на этом чёртовом наследстве можно ставить крест.

Тут они все сразу бросились высказываться.

Я услышала, что приличными людьми никакая полиция интересоваться не будет, что это безобразие – приставать к человеку в его собственном доме, что без причин никто никого подозревать не станет, что у лжи завсегда короткие ноги, что какую-то мелкую ошибку вовсе не стоит скрывать и что невинная женщина имеет право чувствовать себя смертельно оскорблённой. Все это я слышала не очень ясно, что-то могла и пропустить, так как они говорили все одновременно, заглушая друг друга. Меньше всех в дискуссии участвовал дядя Филипп, бормоча только какие-то обрывки фраз.

Тут мне стало как-то все равно.

Я уже собиралась спросить, действительно ли тётя Иза чувствует себя смертельно оскорблённой, ибо именно она произнесла это с особым нажимом, так что вся фраза была хорошо слышна, как вдруг зазвонил гонг у входной двери. Звук был исключительно громкий, похоже, что я установила у себя специальный звонок для глухих.

Открыв дверь, я увидела за порогом двух мужчин, один был в мундире, другой – в штатском. Я сообразила, что полиция наконец-то до меня добралась и что невезение только что похоронило последние остатки моей умирающей надежды на наследство.

Причём все выглядело ещё гораздо хуже, чем я думала. Я бы с ними справилась, у меня никогда не было никаких проблем с полицией, мы даже друг другу нравились, и я бы сумела с ними дипломатично договориться, какой бы вопрос у них ни возник, если бы не прерванное совещание за столом.

– Я вас слушаю, – тоскливо сказала я.

– Это не та, – сказал тип в мундире.

– Мы хотели бы видеть пани Изу Брант, – сказал тип в штатском.

– Это я, – сказали мы одновременно: я и стоящая чуть позади меня тётка Иза, после чего дальнейшие фразы прозвучали у нас уже по-разному.

– Опять? – язвительно спросила тётка.

– Прошу вас, – сказала я.

– Вот эта, – сказал тот, что в мундире.

– Подынспектор Эдвард Бежан, – представился тот, что в штатском.

Я тут же его перебила:

– Извините, пожалуйста, вы не могли бы пользоваться старыми названиями? Все эти подынспекторы и старшие комиссары ужасно у меня путаются, я понятия не имею, кто есть кто. Подынспектор – это раньше был кто?..

– Майор.

– С таким высоким званием – и ко мне? – удивилась я.

– Вот эта, – с нажимом повторил тот, что в мундире.

– Вы разрешите нам войти? – вежливо спросил майор-подынспектор, обращаясь как бы в пространство между мной и тёткой.

Охотнее всего я бы выпихнула их за дверь и поговорила на лестнице или в гараже, а не здесь, где все семейство будет сидеть у меня на шее. К сожалению, тётка уже сделала приглашающий жест, а на пороге гостиной показался дядя Игнатий, склонившийся в элегантном поклоне.

– Милости просим! – гостеприимно воскликнул он.

– Пусть войдут! – послышался изнутри приказ бабушки.

Я вдруг вспомнила, что полиция любит допрашивать свидетелей и подозреваемых по одиночке, и слегка обрадовалась. Естественно, семью они из дома выгнать не смогут, но ведь остаётся моя собственная рабочая спальня, где, правда, нет стульев, которые переехали в гостиную и комнаты для гостей, зато есть софа. Пока же мне ничего не оставалось, как пригласить их в гостиную.

Всем удалось найти сидячие места.

Майор, он же подынспектор, некоторое время с огромным интересом разглядывал всю компанию, а затем сказал:

– Никто из дам не обязан с нами беседовать.

Я лично прошу вас помочь нам в расследовании одного сложного дела, причём это действительно просьба, а ни в коей мере не приказ. Вне зависимости от того, кто из вас Иза Брант, эта беседа необходима, поэтому если соответствующая пани откажется, я буду вынужден вызвать её в управление. Однако надеюсь, что нам удастся побеседовать в более приятной обстановке.

– Одобряю, – прокомментировала бабушка.

– Очень приятно, спасибо. Итак, кто из вас пани Иза Брант?

– Обе, – проинформировала его бабушка деревянным голосом. Она умела найти такой тон, в котором ощущались чуть ли не жуки-короеды.

Майор сохранял удивительное спокойствие.

– Редкий случай. По всей видимости, это семейная фамилия?

– Нет, – ответила тётка Иза с явным удовольствием.

– Это моя фамилия, – с раскаянием произнёс дядя Филипп. – Жена её взяла.

– А кто из дам является вашей женой?

– Вот эта, – сказал дядя Филипп и вежливо указал не пальцем, а жестом руки. Однако при этом не посмотрел, куда этот жест направлен, и, к несчастью, попал на тётку Ольгу, которая сидела рядом с тёткой Изой.

– Не правда! – вырвалось вполголоса у того, что в мундире.

Я пока не вмешивалась в этот необычный допрос, так как была занята тем, что пыталась отгадать его звание. Получалось, что по старой номенклатуре это – сержант, и больше всего на свете мне теперь хотелось подтвердить правильность своего вывода.

– Прошу меня ни во что не вмешивать! – занервничала тётка Ольга.

Гипотетичный сержант не стал играть в любезность, а пальцем показал на тётку Изу.

– Это она, – сердито заявил он.

Тётя Иза с радостным удовлетворением подтвердила этот факт.

– А вы? – обратился ко мне майор.

– Я тоже Иза Брант, – быстро согласилась я. – И сейчас докажу вам это, но прежде всего скажите мне, пожалуйста, какое звание у этого пана – сержант? Я заболею, если этого не выясню.

– Я могу вас сразу же вылечить: все правильно, сержант. По новому распорядку…

– Мне не нужен новый распорядок, я уже вам сказала, что я в нем путаюсь. Сержант – значит, я угадала. Так что вам надо?

– Коль скоро господа пришли с неофициальным визитом, может быть, ты могла бы и вести себя соответственно? – одёрнула меня бабушка. – Господа, без сомнения, не откажутся что-нибудь выпить…

– Нет, благодарю, – отказался майор. – К сожалению, мы не можем воспользоваться вашим приглашением, пока не выясним некоторых служебных вопросов. Я горю желанием ознакомиться с удостоверениями личности обеих дам. Если у вас нечто подобное имеется. Я также охотно взглянул бы на водительские права, загранпаспорт, служебное удостоверение, в общем, любой документ с фотографией. Это возможно?

– Пожалуйста, – сказала я и встала со стула.

– Ну наконец-то, хоть какое-то осмысленное желание, – проворчала одновременно тётка Иза. – Филипп, мой паспорт, видимо, в несессере?..

Дядя Филипп также поднялся, с той лишь разницей, что я отправилась в кухню, а он – наверх.

Мне удалось быстрей найти брошенную где попало сумку, вынуть из неё документы и вернуться в гостиную.

– Иза Брант, – прочитал майор. – Девичья фамилия Годлевска. Проживает… Постойте-ка, а где вы, собственно говоря, прописаны?

Несмотря на то, что мне уже было все равно, я ужасно смутилась.

– Ну понимаете… В общем… Минуточку, а вы не из жилищной инспекции?

– Нет. Из отдела убийств.

– Ой, слава богу! Насколько я знаю, вы разными глупостями не занимаетесь. Тогда я вам скажу: по паспорту я прописана там, где жила раньше, и все ещё не сменила прописку…То есть теперь уже могла бы, но сразу я не могла оттуда выписаться, так как это не устраивало новых владельцев квартиры. Но я это сделаю как можно быстрей, честное слово, у меня до сих пор просто времени не было, оно как-то слишком быстро летит… Все нотариальные документы у меня есть, хотите – покажу…

– Нет, спасибо.

– А мы-то думали, что ты наконец начала поступать, как взрослый и ответственный человек! – осуждающе и с большой дозой разочарования упрекнула меня тётя Ольга.

Майор рассматривал мои права и паспорт. Сверху спустился дядя Филипп, подал тёте Изе загранпаспорт, а она передала его майору. Майор оставил меня и занялся личностью второй Изы.

– Ну хорошо. Я вижу, что вы тоже Иза Брант и приехали из Австралии двадцатого. Через неделю после того, как… Минутку. Тогда почему вы не захотели все это разъяснить и показать свой загранпаспорт сержанту?

Тётка Иза раздулась от язвительной обиды.

– Он настаивал на удостоверении личности. А откуда мне его взять? И, кроме того, где это видано, чтобы будить на рассвете людей…

Иза не докончила, но я прекрасно поняла, что она хотела сказать. Будить человека её возраста и предъявлять идиотские требования… Как раз при мысли о возрасте она и прикусила язык.

Сержант сидел, словно окаменев, весь пунцовый, как утренняя заря. Он получил от майора все документы и старательно их просмотрел. Я готова была поклясться, что при этом он скрипел зубами.

Майор с новым интересом оглядел все семейство.

– Я так понимаю, что вы все приехали из Австралии, и, видимо, мне не стоит это даже проверять?

– Нет, – сказала бабушка с таким ужасающим презрением, что если бы майор был хоть чуточку порядочным человеком, он должен был бы немедленно провалиться сквозь землю, а, может быть, даже похоронить себя в подвале. – Но мы это вам докажем. Игнатий, прошу… Филипп…

Майор же продемонстрировал невероятную наглость и абсолютно спокойно просмотрел остальные четыре паспорта, которые были ему моментально принесены. Подняв голову, он позволил себе между делом проявить любопытство:

– Невероятно. И все вы так прекрасно говорите по-польски?

Бабушка совершенно явно вознамерилась окончательно добить наглого майора.

– Вся наша семья, любезный пан, хорошо говорит по-польски. Мы проявляем об этом особую заботу, постоянно работая над языком. Если кто-то из детей начинает говорить с чуждым, в основном английским, акцентом, мы посылаем его в Польшу. Это похоже на манию, однако это связано с тем, что польский – один из самых трудных европейских языков.

Грамматика. Ну и произношение. Мы все умеем правильно произнести «хшан» и «шченщчие» [8]8
  Chrzan – по-польски хрен, szczescie – счастье.


[Закрыть], а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное делается гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.

– Примите выражения моего самого глубокого признания, – с искренним восхищением заявил майор. – Редкое явление. Позвольте теперь, – обратился он ко мне, – перейти к делу.

Вот именно, тут и я вспомнила, что ведь им что-то нужно было от меня. Черт их знает, что конкретно.

– Может быть, мы перейдём в… – неуверенно начала я.

– Нет никакой необходимости куда-то переходить, – перебила меня бабушка. – Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, существование которой составляет предмет серьёзной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живём в Австралии, откуда прилетели и куда вернёмся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты ни коим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка будет не против.

– А если и будет, и вы куда-нибудь перейдёте, мы все равно станем подслушивать, – спокойно добавила тётка Иза. – Мы хотим знать, что она натворила.

Говоря по правде, я уже натворила столько глупостей, что чуть больше или чуть меньше – не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.

– Хорошо, – согласился он. – Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?

– А, и правда! – обрадовалась тётка Иза. – Этот пан тоже меня об этом спрашивал.

– Изааааа! – простонал дядя Филипп.

– Иза, не мешай, – упрекнула её бабушка. – Мы будем слушать, однако не создавая неразберихи. Этот пан спрашивает одного человека, и отвечать должен тот человек и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если она явно разойдётся с правдой.

Внезапно я разозлилась.

– Бабушка, разве я когда-либо расходилась с правдой? – грозно и даже зловеще поинтересовалась я.

Бабушка честно задумалась.

– Нет. На самом деле, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.

У майора, по всей видимости, было просто-таки ангельское терпение. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.

– Тринадцатого… А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка. К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Обсудить с ней вопрос приезда к ним моих детей…

Без малейших колебаний я описала ему все мои приключения в этой чудесной поездке, включая сено и вытьё. Хочется ему – пожалуйста. Честное слово, все семейство слушало с явным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах – да они вообще бы не стали слушать.

Я мстительно прошлась по электронике «авенсиса», пожалуйста, вы этого сами хотели – так получайте.

– И все это время вы были во Владиславове?

– Все время. Без какого-либо перерыва.

– А когда вы вернулись?

– Пятнадцатого вечером.

– То есть это вы были в Вечфне Костельной…

– Там меня как раз менты.., то есть, простите, дорожная полиция остановила.

– А потом в Заленже, и потом – в Дыбах…

– Точно. А потом отчаянно добиралась до Млавы.

– По дороге, между Заленжем и Дыбами, находится имение под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?

Я удивилась.

– Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?

– Есть. Не очень, правда, на виду.

– Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в каких Лесных Тишинах мне совершенно нечего было делать. А что – там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?

– Не обязательно увидеть, – пробормотал майор и надолго замолчал.

Все сидели в молчании, глядя поочерёдно то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис.

Я была бесконечно удивлена, чем же могла так заинтересовать полицию моя поездка к Элеоноре?

Майор вздохнул.

– Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?

О черт бы вас всех побрал!..

Пару мгновений я страшно хотела отпереться.

Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!..

Я собрала в кулак всю свою силу духа.

– Была знакома, – сказала я абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно. – В прошлом. Настоящее время вообще здесь не уместно.

– И когда вы видели его в последний раз?

Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так более или менее…

– Вам нужно точно? – неуверенно спросила я. – Мне придётся покопаться в старых календарях.

– А приблизительно?

– Четыре года тому назад. Сейчас у нас что – конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не помню.

– А после этого? В последнее время?

– Ни после этого, ни в последнее время. Пан Доминик избегал меня, а я – его, поэтому нам легко удалось обойтись без каких-либо контактов.

– Но до того это было довольно близкое знакомство?

Ушки у моей родни свисали уже чуть ли до самого стола. Я задумалась, вывалить ли все при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо. Не приняв никакого решения, я стала балансировать на грани умеренной правды.

– Да. Близкое. Весьма близкое к сожительству.

– И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?

– Видите ли, об этом можно было бы долго говорить, хотя Пасха тут не при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями. Просто в какой-то момент после семи лет связи мы оба при шли к выводу, что продолжать её, эту связь, не имеет смысла, и окончательно расстались. Он – сам по себе, я – сама по себе. И привет.

– Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?

– Мочь-то я, конечно, могла бы, причём чертовски многое. Но вы можете быть железно уверены, что я ничего не скажу. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятии рыцарской чести и прочих тому подобных глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и нечего не знаю. О господине Доминике лучше пораспрашивайте его самого.

– Это было бы несколько сложно, – вздохнул майор. – Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.

– Что?!.

– Я говорю, что спиритические сеансы у нас не используются…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – раздражённо произнесла я, вовсе не притворяясь. – Вы хотите этим сказать, что Доминик находится на том свете? Он что – умер или как?

– На самом деле именно это я и хочу сказать.

Господин Доминик мёртв.

От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами – он всегда был здоров, как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, соблюдал рациональный образ жизни, был далёк от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к самому чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мёртвым?

– Это невозможно, – сказала я в остолбенении. – Почему?.. Что с ним случилось?! А вы уверены, что он мёртв? Я не верю.

– К сожалению, это факт. Пан Доминик мёртв.

– И все равно я не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? В моё время у него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска… От чего он умер?

– Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине как раз тогда, когда вы там находились.

Я расстроилась, но это было не слишком-то благородное чувство, полное скорее злости, а отнюдь не жалости, к тому же с добавлением эмоций по поводу сенсационности этого события. С ума он что ли сошёл, всегда так невероятно остерегавшийся всего, вплоть до воздушных смерчей, такой предусмотрительный, такой самый гениальный на свете – и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или, вполне возможно, авиабомбой… Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!

– Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, – запротестовала я с лёгкой рассеянностью, занятая своими собственными мыслями. – Интересно, кто же это его кокнул и как?..

– По моему мнению, будет лучше, если ты сразу же признаешься, – предупреждающе посоветовала мне бабушка ледяным тоном. – К тому же, как мне кажется, если ты проявишь раскаяние, то это может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство.

– Девочка моя, а ты действительно убила того пана? – озабоченно спросил дядя Филипп.

– Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, – крайне любезно присоединился к ним майор. – Вы убили Доминика? Должен сказать, что многое говорит за такой вариант.

Да что они все – с ума посходили, что ли?!

– Я вообще себе не представляю, каким это образом я могла бы его убить, – разозлилась я. – Выстрелить в него из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там… с оптическим прицелом, или, может быть, это как-то иначе называется… Но зачем?

– Вот этого я не знаю. Цель, равно как и причины убийства, известны вам, а не нам.

– Ничего мне не известно. Вздор. Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?

– А откуда вы знаете, что его убили из ружья?

– А что, в самом деле?.. Ниоткуда не знаю, просто другого способа я и представить себе не могу.

Ножом и с близкого расстояния – исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве.

Яд отпадает, он ел и пил исключительно своё. Из чужих рук он бы и куска не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пёс. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши…

Только огнестрельное оружие, причём с большого расстояния, со всем остальным он бы справился.

– А вы умеете стрелять?

– В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить – это уж нет.

Тут, как с автомобилем – ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Так что кому-то пришлось бы это за меня сделать.

– А вы пробовали?

– Нет. То есть да, один раз попыталась переломить двустволку, а ещё раз – вытащить что-то там с патронами из пистолета…

– Не из револьвера?

– Нет, у револьвера – барабан, а пистолет – плоский, это же каждый ребёнок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою самоубийственную рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня нет столько силы в пальцах, так что на первой же попытке все и закончилось.

– А откуда вы взяли оружие?

– Ниоткуда не брала, мне его сунули в руку.

– Кто сунул?

Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это в общем-то вполне можно проверить, пришлось говорить правду.

– Доминик, – призналась я с мрачной неохотой.

– Когда?

– Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать…

Лет девять тому назад.

– Где?

– Что где?

– Где это всовывание произошло?

– Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сараи или овин, и в этот овин я и стреляла.

– А откуда пан Доминик взял оружие?

– Вынул из машины. Целый арсенал.

Все стали разглядывать меня ещё более напряжённо.

– Что именно он вынул? – заинтересовался майор.

– Ну тут вы от меня точного ответа не дождётесь, – вежливо предупредила я его. – Разные вещи.

Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.

– Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?

– Если они заметно различаются, то да. Но я иногда видела в кино нечто среднее, не длинное и не короткое, так в этом я не секу.

– А он какие вынул?

– Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или вообще живьём, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.

– А у него было на них разрешение?

– Он говорил, что есть. И думаю, что говорил правду, потому что если бы у него разрешения не было, он бы не стал возить все это в машине и показывать бабам. Он всегда старательно избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.

– А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?

– Ни разу. Больше никогда.

– А из чего стреляли?

– Не из чего. То есть да, конечно, из чего-то такого в тире в парках аттракционов. Но тоже редко.

– Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?

– Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, да? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тирах парков.

А я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.

– А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?

– А я откуда знаю? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А после этого я его никогда больше не видела. Да и он ничего на эту тему не говорил, поэтому я понятия не имею.

Майор наконец-то отцепился от огнестрельного оружия и перешёл к другой теме, по крайней мере, мне так показалось.

– Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?

В какой-то мере он застал меня врасплох, и некоторое время я просто не понимала, о чем он говорит.

– Секундочку, секундочку, не запутывайте меня.

Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?

– Его. В его доме. В его личном кабинете.

– Я все ещё не могу понять, о чем вы говорите.

У него ничего такого не было.

– А что у него было?

– Двухкомнатная квартира, в одной комнате – спальня, в другой – нечто вроде гостиной. Никаких кабинетов там не было.

– Похоже, что мы говорим о разных домах. Где находились эти две комнаты? По какому адресу?

– Аллея Независимости, сто восемнадцать… Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае – на четвёртом этаже.

– И это была его единственная квартира?

– Если у него и была какая-то другая, мне о ней ничего не было известно, – помолчав, ответила я голосом, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабушкой. По сухости я с ней почти сравнялась.

– И теперь тоже не известно?

Я не сменила тона, в нем даже начали поскрипывать бабушкины деревяшки.

– Ни о чем подобном я не знаю. После разрыва сожительства до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы как у него было не одно жильё, но меня это не интересовало. У него могло быть сто дворцов – не моей это бабки тапки…

Я не успела прикусить себе язык.

– Что такое?!. – со смертельной обидой осведомилась бабушка.

Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил моё faux pas (оплошность, бестактность – фр.), и в нем шевельнулась жалость, а, может быть, плевать ему было на наши семейные распри, и он просто не захотел прекращать свой перекрёстный допрос, в общем, он не сделал ни малейшей паузы.

– В таком случае почему вы послали ему письмо на совершенно другой адрес?

– Какое письмо?

– Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать. Посмотрите, это ведь ваше письмо?

Не известно когда он вынул из кармана довольно помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из него листок бумаги и подсунул мне под нос. Мне даже не нужно было его разглядывать, я узнала это письмо.

Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:

«Я обдумала. Не хочу».