Текст книги "Екатерина II"

Уложенная комиссия и наказ

Однако, каким бы мудрым ни был правитель, он сам единолично не может решать все дела огромной страны. Чтобы регулировать жизнь миллионов подданных, необходимы законы. Основным сборником законов Российской Империи оставалось Соборное Уложение, созданное еще во времена Алексея Михайловича, и уже изрядно устаревшее. Многочисленные указы и манифесты, изданные Петром I, Елизаветой Петровной и самой Екатериной, зачастую противоречили этому Уложению, в законодательстве не было порядка и единообразия. Поэтому в конце 1766 года императрица созвала со всей страны депутатов для работы в Уложенной комиссии, призванной создать новый свод законов.

Желая контролировать работу Комиссии и направить ее в нужное русло, Екатерина потратила два года и много сил для составления 64-страничного Наказа депутатам, в котором использовала мысли из всех прочитанных ею философских трудов – Шарля Монтескье «О духе законов», Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях» и труды Дени Дидро и Жана Д`Аламбера, то есть республиканские идеи равенства и братства, входившие в явное противоречие с российскими обычаями и крепостным правом. Попытка внедрить их в жизнь была заранее обречена на неудачу, лишь упорный характер Екатерины долгое время не позволял ей признать очевидное. Слишком долго она мечтала об идеальном государстве, чтобы так легко расстаться со своей мечтой!

Она даже выстраивала логические цепочки, пытаясь оправдать рабство с моральной точки зрения: «Свобода и рабство лиц, о которых идет речь, или черного люда, сами по себе обществу безразличны и что все зависит от нравов или законов, могущих сделать их полезными или вредными во всех государствах, где они в настоящее время существуют…» И тут же на полях сама себе возражала: «Древний грек или римлянин сказал бы, что книга эта – позор человеческого разума, хвала рабству! И почему же автор не продаст самого себя в рабство?»

Даже во время путешествия по Волге Екатерина набрасывала основы будущего Наказа Уложенной Комиссии. Свои мысли она представила на рассмотрение депутатов со всей империи, дав им волю «чернить и вымарать все, что хотели». Правки были значительными. Так появился окончательный текст Наказа, который был издан в августе 1767 года.

Текст его состоит из 22 глав и 655 статей. Они содержат рассуждения о государстве, о месте России в мире, о законах и их применении, о наказаниях и судопроизводстве.

Екатерина сформулировала принципы просвещенного абсолютизма и обрисовала идеальное государство, во главе которого стоит справедливый монарх. Огромной державой монарх управляет посредством издания мудрых законов, которые «поелику возможно» предохраняют «безопасность каждого особо гражданина». Эти законы на местах исполняют честные и неподкупные судьи, чья власть «состоит в одном исполнении законов, и то для того, чтобы сомнения не было о свободе и безопасности граждан».

Екатерина категорически высказывалась против пыток, обычных в XVIII веке для законодательства многих стран. «Пытка, не нарушает ли справедливости, и приводит ли она к концу, намереваемому законами?» – спрашивала она. И в следующих статьях доказывала ненужность, бесчеловечность и бесполезность пыток: «Преступление или есть известное, или нет. Ежели оно известно, то не должно преступника наказывать инако, как положенным в законе наказанием; итак, пытка не нужна. Если преступление неизвестно, так не должно мучить обвиняемого по той причине, что не надлежит невинного мучить и что по законам тот не винен, чье преступление не доказано».

Признаниям, полученным под пытками, Екатерина призывала не верить: «И невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали», и заключала, что «пытка есть надежное средство осудить невинного».

Сформулировала Екатерина и презумпцию невиновности: «Человека не можно почитать виноватым прежде приговора судейского, и законы не могут его лишить защиты своей прежде, нежели доказано будет, что он нарушил оные».

Рассуждала государыня и о смертной казни, весьма скептически оценивая целесообразность ее применения. «Опыты свидетельствуют, что частое употребление казней никогда людей не сделало лучшими, – замечала она. – Смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своей свободы для того, чтобы наградить работою своею, чрез всю его жизнь продолжающеюся, вред, им сделанный обществу».

И делала вывод: «Гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать». Но как этого добиться? У Екатерины и тут был ответ: «Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб законы меньше благодетельствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особо гражданину. …Сделайте, чтоб люди боялись законов, и никого бы кроме их не боялись…Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми».

Самым неприятным и сложным оставался вопрос сословного неравенства и крепостного права. Екатерина написала об этом немного, и из ее осторожных формулировок ясно, что хотя вопрос этот ее тревожил, ясного ответа она дать не могла.

«Республиканская душа», которую присвоила себе Екатерина, явно вошла в противоречие с реалиями российской жизни. Покуситься на крепостное право государыня не решалась, прекрасно понимая, что это вызовет негодование дворянства. «Гражданское общество, так как и всякая вещь, требует известного порядка. Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим – которые повинуются», – утверждала она.

Удивительную наивность выказывала государыня, рассуждая о причинах огромной смертности крестьянский детей. «Мужики большою частью имеют по двенадцати, пятнадцати и до двадцати детей из одного супружества; однако редко и четвертая часть оных приходит в совершенный возраст», – с прискорбием сообщала Екатерина. Недоуменно продолжая, «непременно должен тут быть какой-нибудь порок или в пище, или во образе их жизни, или в воспитании, который причиняет гибель сей надежде государства». Словно и не знала она, что это за порок – бедность, а порой и нищета, антисанитария, отсутствие медицинской помощи. «Какое цветущее состояние было бы сея державы, если бы могли благоразумными учреждениями отвратить или предупредить сию пагубу!», – мечтала государыня.

Это был грандиозный проект, обернувшийся грандиозным провалом! Молодая Екатерина наивно полагала, что депутаты – это лучшие люди, избранные на местах, и что они, так же как она сама, пекутся о благе Отечества. Но выяснилось, что перемены в стране нужны одной лишь Екатерине, а остальным – и дела нет. Им все равно.

Комиссия работала долго, но свой труд так и не закончила, Новое Уложение не было создано. Много лет спустя Екатерина напишет «Сказку о мужичке», которому собрались шить новый кафтан – пародию на деятельность Уложенной Комиссии. Российское законодательство она сравнила со старым кафтаном, который и мал уже, и дран, и залатан, а его все зашивают вместо того, чтобы переменить на новый. «Что более зашивает, то более дерется». Мужик, раздетый на дворе от холода, дрожит, а между портными согласия нет. «Иной говорит: хозяин наш желает видеть на своих мужиках кафтаны немецкие. Другой: нам велено шить кафтан, а о рукавах мы приказания не имеем. Третий сказал, что не видав, какие будут пуговицы, нельзя кроить. Четвертый молвил, что такому толстому мужику половинки сукна мало; надобно две».

Увы, депутаты так и не смогли между собой договориться. Время от времени Комиссия заседала, но толку не было. Разочарованная Екатерина воспользовалась войной с Турцией как предлогом, чтобы распустить Комиссию.

А вот Наказ был переведен на многие языки! Экземпляр на французском Екатерина отправила самому Вольтеру, сопроводив посылку заверениями в том, что это то и есть принципы, на которых отныне будет строиться российское законодательство. Впоследствии она писала французскому философу: «Наше законодательное здание возвышается мало-помалу; основанием для него служит Наказ: я его послала вам десять лет тому назад. Вы увидите, что законы не противоречат принципам, но истекают из них; вскоре за ними последуют узаконения финансовые, коммерческие, полицейские и т. д., которыми уже два года как мы занимаемся; после чего свод будет весьма легко редактировать. Вот что я думаю относительно уголовных законов. Преступления не могут быть очень многочисленны; но мне кажется, что соразмерить наказание с преступлениями требует особого труда и многих размышлений. Я думаю, что род и сила улик могли бы быть доведены до особой формы вопросов, очень методической, очень простой, из которой бы выяснялся самый факт. Я убеждена и так установила, что самая лучшая уголовная процедура и самая простая – та, которая заставляет проходить этого рода дела через три инстанции, в определенное время, без чего личная безопасность обвиняемых может подвергаться произволу страстей, невежества, невольной глупости и увлечения. Вот предосторожности, которые, пожалуй, не понравятся святому судилищу; но разум имеет свои права, против которых глупость и предрассудки рано или поздно должны разбиться».[19]19
  Из письма Екатерины Вольтеру. 1777 год.


[Закрыть]

И все же – крепостное право…

В жизни петербургских вельмож было две стороны: одна – которую показывали Европе и другая – своя, частная. Жестокость наказаний, которым подвергались крепостные в XVIII столетии, поражает. «Впредь, если кому из людей наших будет дано розог 17 тысяч, таковым более одной недели лежать не давать, а кто сверх того полежит более за те дни не давать им всего хлеба, столового запаса и указного всего ж», – распоряжался один из крепостников. В обычае того времени применять по отношению к крепостным арест и цепи, батоги и плети, рогатки и «езжалые кнутья». Но и это не предел жестокости! Другие баре расправлялись со своими крепостными куда изобретательнее. Так, генерал-аншеф Леонтьев, троюродный брат Петра I, в случаях, когда бывал недоволен обедом, призывал к себе своих двух поваров. Один был француз, другой русский. Француз отделывался резким выговором, русский же, крепостной, проходил через настоящую пытку: его секли в присутствии генерала и затем заставляли съесть кусок хлеба, густо покрытый солью и перцем, большую селедку без хлеба и выпить два стакана водки; после чего его запирали на сутки без воды. Иностранцам, присутствовавшим при этих варварствах, Леонтьев говорил: «С французом я так поступать не могу – он мне всадит пулю в лоб. С русским же иначе нельзя – это единственный способ держать их в руках. Мой отец меня этому учил и был более чем прав».

Мемуарист, майор артиллерии Данилов рассказывал о своей тетушке, тульской помещице-вдове. Она не знала грамоты, но каждый день, раскрыв книгу, все равно какую, читала наизусть, по памяти, акафист Божией Матери. Она была охотница до щей с бараниной, и когда кушала их, то велела сечь перед собой варившую их кухарку не потому, что она дурно варила, а так, для возбуждения аппетита.

Князь Долгоруков приводит рассказ своего деда о том, как тот однажды летом заехал на петербургскую дачу к княгине Голицыной, жене фельдмаршала. «Ах, князь, как я вам рада, – встретила она его, – дождь, гулять нельзя, мужа нет, я умирала от скуки и собиралась для развлеченья велеть пороть моих калмыков». Княгиня была кавалерственная дама[20]20
  То есть награжденная орденом Святой Екатерины.


[Закрыть], лично близко знакомая с императрицей. В ее салоне собирался цвет петербургского общества.

Могла ли императрица закрывать глаза на подобные гнусности? Дальнейшее покажет, что не однажды, но каждый раз очень робко Екатерина пыталась высказываться против жестокостей крепостничества. Но кардинально менять она ничего не планировала, так как слишком сильно зависела от аристократии. Как ее возвели на престол, так могли и низвергнуть.

Но уже произнесен был приговор над Салтычихой, уже доподлинно знала Екатерина, сколь чудовищна бывает жестокость помещиков, граничащая с безумством. Она вспоминала указ Петра I 1722 года[21]21
  «Об опеке над жестокими помещиками», «О запрете принуждать крестьян к браку против их желания», «О запрете держать крестьян в сыске за господские долги».


[Закрыть], который постановил, чтобы «безумные и подданных своих мучащие были под смотрением опекунов», то есть уравнял маниакальную жестокость помещиков и помрачение рассудка. «По первой статье сего указа чинится исполнение, а последняя для чего без действа осталась, не известно», – сетовала Екатерина. Надо сказать, что в ее царствование такие опекуны действительно стали назначаться. Постепенно чрезмерная жесткость помещиков стала рассматриваться как нечто противоправное или как минимум, некрасивое, неэтичное.

Так генерал-майорше Храповицкой Сенат назначил опекуна, который принял ее имение в управление, определив крестьянам содержание, а избыток отдавал генерал-майорше. Она лишилась права судить и наказывать своих людей, это делал опекун.

Дворянку Морину, убившую свою крепостную, Екатерина распорядилась «посадить на шесть недель на хлеб и на воду и сослать в женский монастырь на год в работу».

По решению Екатерины белозерские помещики Савины за убийство крестьянина посажены в тюрьму на полгода и потом преданы церковному покаянию. Капитанша, вдова Кашинцева, за прижитие с человеком своим младенца и несносное телесное наказание служанки, от которого та повесилась, приговорена была на шесть недель в монастырь на покаяние. Жена унтер-шахмейстера Гордеева была присуждена к содержанию месяц в тюрьме и церковному покаянию за истязание своей дворовой, от которого та скоро умерла.

Впрочем, приговоры могли быть и серьезнее. Был лишен дворянства, чинов, фамилии, выведен на эшафот, положен на плаху, заклеймен и сослан вечно в работу отставной капитан Турбин за зверское убийство крепостной девушки.

Кто первый назвал ее Великой?

Именно депутаты Уложенной Комиссии впервые предложили Екатерине именоваться Великой. Вернее, предложенный ими титул звучал куда пышнее: «Екатерина Великая, Премудрая и Матерь Отечества». Это вызвало у самой Екатерины насмешку: «Я им велела сделать Российской империи законы, а они делают апологии моим качествам», – с явным раздражением откликнулась она. В те годы государыня еще критически относилась к лести, но со временем Екатерина к лести привыкнет и станет воспринимать ее как должное.

В качестве компромисса Екатерина согласилась принять титул «Матерь Отечества», а вот «Великой» и «Премудрой» называть себя не пожелала, посчитав, что значение ее дел должны определить потомки, а премудрым может быть только Бог. Тем не менее ее стали называть Великой. Сам Вольтер именовал ее «Великий муж Екатерина II», а Михаил Ломоносов посвятил Екатерине оду – «Всепресветлейшей Державнейшей Великой Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской».

Раскольники

Прекрасная, но сложная страна досталась Екатерине!

Перейдя из лютеранства в православие, Екатерина старалась скрупулезно соблюдать все религиозные обычаи, дабы заслужить народную любовь. Но скоро она выяснила, что и в православии нет единства: еще во времена царя Алексея Михайловича церковь раскололась на приверженцев старого и нового обряда, к которым добавились многочисленные секты, порой опасные и изуверские.

Манифестом от 15 декабря 1763 года Екатерина II уравняла старообрядцев с остальными своими подданными: «Раскольнической конторе не быть, для чего и раскольников ведать (как в числе государственных крестьян) судом и расправою, равно как и прочих, положенных в подушном окладе, в губернских провинциальных и воеводских канцеляриях без притеснения, а состоящих в купечестве – в магистратах».

И хотя, конечно, Синод противился возведению старообрядческих церквей и часовен, в целом ситуация стабилизировалась.

Опасность происходила от еретиков, которые никаких церквей не строили. «Новый род некоторой ереси», – так осторожно выразилась Екатерина, говоря о хлыстах (скопцах) – людях, исказивших суть православия и поклонявшихся не Христу, а своим вождям, главам сект. В 1772 году Екатерине пришлось разбираться с сектой скопцов – людей, практиковавших оскопление, то есть отрезание, выжигание половых органов. Обосновалась эта секта близ города Орла.

Екатерина очень внимательно следила за ходом следствия: к уродованию человеческого тела она относилась крайне отрицательно. Еще в Наказе Екатерина писала, что «все наказания, которыми тело человеческое изуродовать можно, должно отменить». Сектантов она распорядилась поделить на три класса: «1) начинщик или начинщики и те, кои других изуродовали; 2) те, кои, быв уговорены, других на то приводили; 3) тех простаков, кои, быв уговорены, слепо повиновались безумству наставников». Первых она распорядилась высечь кнутом и сослать на каторгу в Нерчинск навечно; вторых – высечь батожьем и сослать в фортификационную работу в Ригу, а третьих оставила без наказания, решив, что они сами себя уже наказали изрядно. Несчастным женам этих безумцев Синод разрешил развестись с мужьями и снова выйти замуж.

Глава десятая
Просвещенная государыня

С.Ф. Галактионов. Смольный институт. Литография. XVIII век

Томас Димсдейл. Гравюра. XVIII век

В.Л. Боровиковский. Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. 1794

Переписка Екатерины II

Екатерина любила писать. «Я не могу видеть чистого пера без того, чтобы не испытывать желания немедленно окунуть его в чернила», – признавалась она, добавляя, что не понимает, как можно провести день, «не измарав хотя бы одного листа бумаги».

Эпистолярный жанр был очень популярен в XVIII веке. Образованные люди писали письма не только, чтобы сообщить адресату какие-то сведения, они относились к написанию писем творчески, каждый раз создавая нечто вроде эссе или рассказа. Искусству составлять письма молодых людей обучали специально. Те, кто не блистал остроумием, заучивали специальные клише, позволявшие вежливо и изящно изложить свои мысли. Подборки писем именитых авторов даже издавались отдельными книгами. Огромную популярность приобрело, вышедшее в 1754 году, издание писем мадам де Севинье, содержавшее несколько сотен посланий к дочери. Екатерина имела это издание в своей библиотеке. Письма мадам де Севинье ей очень нравились, она признавалась, что буквально «проглотила» их, а впоследствии взяла за образец.

Переписка Екатерины с Вольтером – великим французским философом – длилась целых 15 лет. Императрица даже именовала себя его «ученицей». «Именно он, вернее его труды, сформировали мой разум и мои убеждения», – писала она.

Вольтер нарек ее «северной Семирамидой». В этот звучном эпитете содержался намек, который Екатерина предпочла не замечать: легендарная царица древней Ассирии Семирамида действительно правила мудро и с пользой для народа, но для того, чтобы взойти на престол, она убила своего супруга – царя Нина.

Самодержавная императрица, присвоившая себе «республиканскую душу», общаясь с философом, вынуждена была лукавить. Самым больным вопросом была отмена крепостного права. Конечно, ничего подобного Екатерина предпринять не могла: она понимала, что аристократия, которая помогла ей завладеть престолом, скорее свергнет ее, чем откажется от своих привилегий. В письмах к Вольтеру она порой прибегала к явной лжи: «В России подати столь умеренны, что нет у нас ни одного крестьянина, который бы, когда ему вздумается, не ел курицы».

Вольтер ратовал за доступность образования. Тут Екатерина была полностью согласна с ним. В ее царствование появились городские школы, стали открываться народные училища. Смольный институт благородных девиц положил начало женскому образованию.

По совету Вольтера Екатерина разрешила открытие частных типографий. Когда Вольтер сообщил ей, что во Франции возникли трудности с изданием Энциклопедии Д’Аламбера и Дидро, она предложила выпустить ее в России.

Раз Екатерина пожаловалась, что люди в России ленивы, и Вольтер порекомендовал ей пригласить на русские земли обедневших немцев. Так в стране появились немецкие колонии.

Еще одним корреспондентом русской императрицы стал Дени Дидро – французский писатель, философ-просветитель и драматург, выпустивший «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел». Его Екатерина буквально облагодетельствовала. Когда в 1765 году Дидро публично известил о намерении продать свою обширную библиотеку из-за финансовых трудностей, Екатерина выкупила книги, но забирать их не стала, оставив библиотеку в распоряжении бывшего владельца. Мало того! Она назначила Дидро хранителем этой библиотеки и выплатила ему жалованье за полвека вперед.

Дидро был в восторге и поклялся посетить Россию, однако заботы по изданию «Энциклопедии» еще целых восемь лет удерживали его в Париже.

Переписывался с Екатериной и Жан Лерон Д’Аламбер – философ, математик и механик, друг и коллега Дидро. Он был даже приглашен Россию в качестве воспитателя наследника престола, однако приглашения не принял. В письме Вольтеру Д'Аламбер объяснил свой отказ: мол, он страдает геморроем, а геморрой в России бывает крайне опасен. Это был явным намек на обстоятельства смерти Петра III.

Огромное количество писем Екатерина II адресовала барону Фридриху-Мельхиору Гримму – публицисту, критику и дипломату. Гримм издавал нечто вроде газеты-малотиражки, посвященной литературе и философии. В ней обсуждались новости светской и общественной жизни, театральные и литературные новинки. В 1773 году барон посетил Петербург. Прибыв в Россию, он познакомился с императрицей, сумел понравиться ей и стал поставщиком Петербургских музеев. Переписка Гримма с Екатериной продолжалась до самой смерти императрицы. Гримм восхищался русской императрицей и считал Екатерину своей покровительницей.