Текст книги "Основные вопросы международной торговой политики"

Нечего говорить, что на континенте Европы примеры Англии и Дании вселяли один ужас, свидетельствовали о том, как не следует поступать, – тем более, что ведь есть всегда готовое прийти на помощь правительство. Для немецких аграриев одна мысль о том, что площадь посевов зерновых может сократиться, являлась нестерпимой, они строили сложную теорию о недопустимости даже такого состояния, когда промышленность перерастает сельское хозяйство, когда последнее развивается не столь быстро, как первое.

Фридрих Лист, говорит Ольденберг, утверждал, что народному хозяйству нужны обе руки – и земледелие, и промышленность. Теперь Англия дошла до того, что довольствуется только одной – не земледелием, а индустрией, а зерно получает из других стран. Но эти руки неравноценны – первая, погибающая, гораздо важнее и необходимее второй; без промышленности можно обойтись, но без хлеба нельзя. Народное хозяйство, продолжает он, можно сравнить со зданием: земледелие – нижний этаж, который несет на своих плечах промышленную надстройку – верхний этаж. До тех пор пока имеется еще свободная земля, есть возможность расширить нижний этаж вплоть до границ государства, и расширенный нижний этаж может нести соответствующим образом продолженный верхний этаж. Но верхний этаж нельзя распространить далее, чем идет нижний этаж, разве что жители его станут питаться иностранными продуктами, обменивая их на свои промышленные изделия. Тогда промышленный этаж разрастается дальше в воздух, выходит за пределы государства, идет над чужой землей, искусственно поддерживаемый подпорками внешней торговли, стоящими на чужой земле, от которой получается пища. С того момента, когда появляется такая экспортная промышленность и начинается развитие по направлению к индустриальному государству, центр тяжести народно-хозяйственного организма переходит за границу; при помощи искусственных подпорок он, правда, в состоянии держаться, но эти подпорки на чужой земле могут стоять лишь до тех пор, пока владелец земли их не трогает. Если в один прекрасный день явится владелец и пожелает сам использовать свою землю, то он срубит подпорки, и тогда рухнет все здание. Пока экспортирующая промышленность невелика, это не имеет значения. Но коль скоро она, как в Англии, обнимает большую часть населения, все народное хозяйство покоится на искусственных подпорках и падение его означает гибель нации.

Получалась теория – ее придерживаются и Вагнер, и Зеринг, и Поле, и ряд других авторов – хозяйственной автаркии, гармонии между земледелием и промышленностью, – теория, отрицающая международный обмен, ибо кто может безусловно гарантировать, что земледельческие страны всегда останутся ими, что они не разовьют свою индустрию и не увеличат своего населения до таких пределов, что исчезнут избытки зерна для экспорта? Германию усердно занимала мысль о том, нельзя ли у себя дома производить все нужное зерно и таким путем освободиться от импорта, а тем самым ослабить свою связь с мировым рынком, в который Германия слишком сильно якобы втянута, внести в свою хозяйственную жизнь несколько больше самодовления. Много строилось планов по этому поводу, но выяснилось, что хотя урожайность и растет скорее, чем надеялись даже сторонники такой автаркии (например, Тиль), но еще более быстрый рост потребления на душу опрокидывает все расчеты; другие и сами сознавались, что речь может идти лишь о ближайшем времени – спустя четверть века придется снова обратиться к импортному зерну; третьи мечтали о расширении площади посевов, забывая, что и леса Германии весьма не хватает, как и ряда других сельскохозяйственных продуктов, а болотистые и иные неудобные земли не скоро дадут результаты.

На самом деле, сильно подняв цены пошлинами, добились того, что стали обрабатывать и почвы худшего качества рожью и овсом и эти виды зерновых в последние годы до войны покрывали всю потребность германского населения (рожь 100 %, овес 98 %). Но не надо забывать, что это случилось не столько благодаря пошлинам, но прежде всего и вследствие вывозных премий, форсировавших экспорт ржи[80]80
  См. ниже, гл. XVI, отд. II.


[Закрыть], что далее население от ржи стало переходить к пшенице (потребление пшеничной муки на душу в 1888–1893 гг. 54 кг, в 1903–1908 гг. 66 кг) и что третья часть пшеницы и две пятых ячменя по-прежнему получались из-за границы. Посевная площадь ржи с 1891–1895 гг. по 1906–1910 гг. увеличилась с 5,82 млн га до 6,12, овса с 4 до 4,29 млн, тогда как площадь пшеницы упала с 1,96 до 1,87 млн га, а ячменя с 1,69 до 1,64 млн га, так что первые два расширились за счет последних двух, общий же посевной фонд, несмотря на пошлины, почти не изменился (с 16,5 до 17,2 млн га), а на душу населения с 1878 по 1909 г. даже сократился на четверть (вместо 30,7 – 22,3 акра) – пошлины оказались бессильными предотвратить это (П. И. Лященко).

До войны в Германии считали, что 15 % всего потребляемого зерна получалось из-за границы, во время войны находили эту цифру слишком низкой, указывая на неправильность официальных подсчетов[81]81
  И до войны отдельные лица обращали внимание на неудовлетворительность постановки статистики урожаев и площади посевов, указывая на то, что при такой статистике площади посевов через 20 лет получилось бы, что в Германии эта площадь превышает размеры всей ее территории.


[Закрыть], и повышали ее до 20 % (Хармс). Что касается скотоводства, то количество получаемого мяса росло быстрее, чем численность голов скота, поэтому непосредственному сокращению зависимости Германии от других государств в области потребления мяса необходимо противопоставить косвенную зависимость ее в виде импорта корма для скота (46 % потребляемого ячменя получалось из-за границы). Это резко обнаружилось во время войны, когда исчезли привозные корма и сразу наступил упадок в области скотоводства. Так что и эта цель – освобождения Германии от ввоза иностранного зерна, не говоря уже о противоречии ее всему характеру и принципам современного мирового хозяйства, – оказалась недостижимой в целом, а в части – лишь при помощи столь сомнительного средства уже не протекционной, а чисто агрессивной политики, как экспортные премии. Правда, во время войны – а этот случай немецкое правительство и немецкие экономисты всегда имели в виду, настаивая на пошлинах на зерно, – расширение площади посевов ржи значительно облегчило Германии разрешение проблемы пропитания населения собственным зерном, когда иностранного не оказалось, но опять-таки это создали не одни пошлины на зерно, но и экспортные свидетельства. Да и можно ли строить всю аграрную и торговую политику, исходя из условий войны, готовясь к последней, а не руководствуясь потребностями нормального, мирного времени?

Когда в Италии были введены в 80-х гг. аграрные пошлины на зерно, Зомбарт предсказывал наступление одной из следующих двух возможностей. Либо структура ее сельского хозяйства не изменится, распределение культур останется прежнее – тогда получится одно лишь возрастание цен на зерно и на скот и обогащение небольшой группы крупных помещиков. Либо аграрные пошлины вызовут изменение площади культур в интересах пашни и пастбищ – в ущерб виноградникам, оливковым рощам, агрумным и тутовым плантациям; это обозначало бы уменьшение в ценности произведений сельского хозяйства, сокращение тех именно продуктов, в которых преимущества южного климата претворяются в хозяйственные ценности.

В действительности наступило первое – то, что Зомбарт считал меньшим из двух зол. Сельское хозяйство Италии почти не двинулось с места, или, вернее, в первое десятилетие оно даже пошло назад в смысле урожайности, в течение же второго десятилетия в начале XX в. сделало известные успехи, так что в общем минус и плюс компенсировались. По крайней мере таков итог для большей части страны, только север находится в привилегированном положении. Здесь почвы лучше, здесь человеческий ум более подвижен, здесь стараются учиться, работать, улучшать. Но прочие районы, в особенности южные, с их примитивной, не знающей ни травосеяния, ни искусственных удобрений культурой, давят на эту повышенную урожайность и создают по-прежнему низкую среднюю. Их давление особенно сильно, ибо на юге гораздо большая площадь занята злаками, чем на севере (39 % вместо 32 %), и на юге почти вдвое большая часть пашни, чем в среднем в стране, расположена в гористых, как бы нарочито выбранных наиболее неудобных местах (43 % вместо 23 %), где ни о каком сколько-нибудь приличном урожае не может быть речи.

В начале 80-х гг. посевы пшеницы уступали место виноградникам, но затем они снова не только вернули себе прежнее место, но, не остановившись на этом, стали делать и дальнейшие завоевания, правда главным образом на новых землях, осушенных или просто пустопорожних, нередко, впрочем, и на таких, где мог бы процветать и виноградник, и апельсинное дерево. Пошлина дала возможность занять и эти места пшеницей, она искусственно поддерживает их обработку, совершенно немыслимую при более низких ценах.

Парламентская анкета 1884–1886 гг. по поводу parte agraria[82]82
  Аграрная местность (ит.). – Прим. ред.


[Закрыть] полагала, что всякая пошлина повергнет в дремоту сельское хозяйство, наполнит его радужными надеждами и удержит от необходимой реорганизации, а только последняя дает ему возможность создать самозащиту – всякое искусственное средство лишь отдаляет этот момент. Но парламент не послушался: утверждали, что под охраной пошлин сельское хозяйство разовьется и наберется сил для борьбы с иноземной конкуренцией, мечтали об интенсификации зерновой культуры, о повышенных урожаях.

Как мы видели, те, кто смотрел намеренно или искренно сквозь розовые очки, ошиблись, ибо интенсификация не появлялась. Приспособление, правда, произошло, но только не то, о котором говорила анкетная комиссия, а совершенно иной категории – хозяйство приспособилось к высоким ценам и без них жить не может; если снять или понизить пошлины, то наступят пониженные цены, означающие бездоходность и даже убыточность обширных посевных площадей. Промышленный протекционизм сулит при благоприятных условиях расширение производства на равных, быть может, даже более выгодных основаниях нет того закона убывающего плодородия, который является полновластным господином в сельском хозяйстве и в форме перехода на худшие земли, и в виде сокращения последующих урожаев. Отсюда – и это новое отличие аграрных от промышленных пошлин – охрана земледелия в странах, импортирующих зерно, не только не воспитывает его, не является временным костылем, но и, расширяя производство, закрепляет пошлины, заставляя обрабатывать худшие почвы. Из двух целей, которые ставит себе промышленный протекционизм, увеличение числа и размера предприятий и усиление производительности их, аграрному протекционизму доступна только первая. Но в Италии и она не имела места – протекционизм оказался бесплодным, а в то же время, ограждая свои пшеничные поля высокой таможенной стеной, Италия не могла обеспечить свободный доступ своим винам, апельсинам и лимонам, оливкам, шелку-сырцу на иностранные рынки. Эти продукты громко заявляли свои справедливые требования, а за ними стояли важные и крупные интересы итальянского народного хозяйства.

И Франция не может похвастаться блестящими результатами аграрного протекционизма, и тут привычка полагаться на правительство не привела к исцелению сельского хозяйства. Цели, которые себе ставили французы, были гораздо умереннее, чем ожидания других стран от пошлин на зерно. Франция не стремилась полностью покрывать свою потребность в зерне – и так почти всю потребляемую французами пшеницу доставляет французская почва; не ждали и немедленного расцвета земледелия под защитой охранительных ставок. Нужно было лишь предотвратить убытки, которые могла нанести земледельческая иноземная конкуренция, ибо низкие цены могли повергнуть в отчаяние. Им и были даны пошлины, которые ставили их вне влияния чрезмерно резких колебаний мирового рынка, обеспечивали им спокойное существование.

Но такое среднее состояние было в результате немыслимо: из одной крайности французское сельское хозяйство попало в другую.

Освободившись от международной конкуренции, оно очутилось в искусственной атмосфере, лишенной всякого возбуждающего веяния, притупляющей инициативу, самопомощь, чувство ответственности за свою судьбу. Французский крестьянин по-прежнему не знал рациональной системы хозяйства и не нуждался в ней; на одной и той же полосе он сеял и пшеницу, и кукурузу, и рожь, и овес, и люцерну, и иные растения, думая больше о своих собственных потребностях в этих разнообразных злаках, чем о выгодности сбыта их на рынке. В результате находим «посевы пшеницы и на богатых почвах, дающих пышные всходы, и на слабых, худосочных участках с бедной жатвой, земли, производящие 24, 25, 30 и даже 40 гектолитров с гектара, и тут же бок о бок поля с 9,7 и даже 5 гектолитрами». Правда, за последние 50 лет, как до появления охранительных пошлин на зерно, так и за время их существования, посевной фонд неуклонно понижается, но, по-видимому, в недостаточной мере (с 80-х гг. посевы пшеницы сократились на 5 %), ибо средняя урожайность все еще весьма низка и растут сборы пшеницы крайне медленно, в особенности в последние пятилетия до войны: в 1886–1895 гг. 501 млн пуд., в 1896–1900 гг. 544 млн, или увеличение на 8 %, но затем та же цифра и в 1901–1905 гг., и в 1906–1910 гг., и в 1911–1913 гг., т. е. полная остановка (В. К. Федоровский). С этими фактами надо сопоставить утверждение протекционистов, что «таможня подготовила почву науке и нашу старую французскую землю, уставшую от стольких веков труда, возродила к новой жизни и сделала более плодородной, чем была она когда-либо». На самом деле политика «дорогого зерна», как мы видим, означает косность, неподвижность земледелия. С какой стати французу заботиться об удобрениях, об улучшенных орудиях, считаться с качеством почвы при выборе посевов, заменяя пашни на менее плодородных землях лугами и пастбищами, расширять скотоводство, для которого даны все условия, когда простирающаяся над ним рука таможни его вполне обеспечивает и охраняет, позволяет обрабатывать любую почву и наиболее примитивным способом? Свободная конкуренция быстро запретила бы такой расточительный образ действий.

После войны отношение Германии к пошлинам на зерно изменилось. В то время как до войны значительная часть немецких ученых-экономистов высказывалась в пользу их и признавала установленные в 1902 г. повышенные ставки необходимыми, теперь все они, за единичными лишь исключениями, являются противниками этих пошлин, признавая, что, будучи отменены во время войны, пошлины на зерно не подлежат восстановлению. Они указывают именно на то, что после войны создались в этом отношении весьма благоприятные условия, так как речь может идти лишь о невосстановлении, но не об упразднении их. Отмена пошлин на зерно или хотя бы их понижение всегда сопряжены с большими затруднениями, так как сельское хозяйство приспособилось к ним, рассчитывает на них, в особенности цены на землю растут соответственно размерам пошлин. В настоящее время этот момент потерял свое значение. Цены на землю пришли в соответствие с современными условиями, характеризующимися отсутствием пошлин. Впрочем, в последние годы они обнаруживают снова известное стремление к повышению. Введение вновь пошлин вызвало бы быстрый рост их, возобновилась бы та спекуляция землей, которая имела место до войны.

Другим обстоятельством, которому в довоенное время придавалось большое значение при установлении и повышении пошлин на зерно, являлась задолженность землевладения. Первоначально опасались, что резкое падение цен, происходившее в 80—90-х гг., вызовет сильное понижение цен на землю и тем самым лишит ипотечные долги всякого обеспечения, вызовет многочисленные продажи земли с аукциона. Позже этой опасности уже не придавали значения, но находили, что вследствие сильной задолженности землевладельцам не остается почти ничего от их дохода, все уходит на уплату процентов по долгам. В настоящее время и это изменилось, так как инфляция почти совершенно освободила их от ипотечных долгов, так что с процентами, уплачиваемыми землевладельцами по долгам, теперь считаться не приходится. Правда, иногда указывают на то, что хотя сельские хозяева благодаря этому сберегают 650 млн мар., которым прежде равнялись проценты, но зато этой выгоде надо противопоставить ущерб в виде отсутствия пошлин, роста цен на фосфаты (для удобрения) и повышения поземельного налога. Но о поземельном обложении можно говорить лишь в связи с общей налоговой системой, и это вопрос совершенно иной, чем проблема пошлин на зерно, последние же, именно вследствие освобождения от долгов, совершенно не вызываются необходимостью.

Наконец, не следует упускать из виду и того обстоятельства, что немецкий народ после войны сильно обеднел и ему приходится нести тяжелое иго репараций. Возложить при таких условиях на немецкого рабочего то бремя, от которого он страдал и при гораздо более благоприятных условиях довоенного времени, было бы до крайности жестоко. Едва ли бы ему теперь удалось путем сильной борьбы с предпринимателями переложить на них пошлины. Положение германской индустрии в настоящее время не таково, чтобы промышленники могли пойти на это. А если бы все же эта цель была достигнута, то это обозначало бы в данное время, когда Германия старается восстановить свое прежнее положение на мировом рынке, совершенно лишить ее надежды на это. Германии важно всячески устранять те препятствия, которые мешают восстановлению международного товарообмена, она должна стремиться к облегчению его, тогда как аграрные пошлины только способны создать затруднения.

В частности, и зависимость Германии от импорта зерна ныне значительно увеличилась. Из страны, вывозившей накануне войны рожь, она превратилась теперь в страну, снова вынужденную ее импортировать. Если в 1912 г. превышение импорта зерна над экспортом (за вычетом экспортируемой муки) составляло 1,1 млн т, или 16,8 кг на душу населения, то в 1924 г. оно (включая импорт муки) достигало 2 млн т, или 31,5 кг на душу населения. Зависимость, следовательно, удвоилась, на самом деле она еще больше, так как потребление сократилось. Исходя из потребления в размере 192 кг на душу населения до войны, получаем, что тогда 5,7 млн немцев питались привозным зерном. Теперь при потреблении в размере 124 кг число их достигает 16 млн. Но эти подсчеты не точны; если взять более правильные цифры, то получится в 1912 г. 6,7, а в 1924 г. свыше 14 млн человек, питавшихся иностранным зерном. Если будем иметь в виду, что Германия потеряла часть своих лучших земель и что и урожайность понизилась, то надежда на покрытие всей потребности в зерне собственным земледелием окажется еще более фантастичной, чем она была до войны. Но если бы эта цель и была достижима «в течение нескольких десятилетий», как утверждают мечтатели, то возникает все же вопрос, как быть с теми 14 млн, которые не могут ждать, пока Германия их снабдит хлебом, а хотят есть уже теперь. Очевидно, чтобы их прокормить, Германия должна вывозить свои промышленные изделия, развивать экспорт их, а пошлины на зерно, как мы видели, способны лишь затруднить экспорт.

Наряду с решительными противниками их находим таких, которые готовы идти на известные уступки, устанавливая их в небольших размерах, но только на случай, если бы цены на зерно упали настолько сильно, что сельское хозяйство при них не могло бы существовать. Но и в этом случае они должны носить лишь временный характер, будучи вводимы только на один год, после чего они признаются утратившими силу. Вопрос о применении их в следующем году должен снова самостоятельно обсуждаться. Другие предлагали ввести скользящую шкалу таким образом, чтобы при понижении цен до известного уровня пошлины автоматически вводились и с дальнейшим падением их росли, тогда как в случае повышения цен сокращались, а при достижении ими известного уровня совсем отпадали.

Несмотря на все возражения и на приведенные проекты, которые должны были роль и влияние пошлин на зерно по крайней мере уменьшить, они все же были восстановлены в виде твердых ставок, которые были, впрочем, несколько меньше, чем это было начиная с 1906 г. И в других странах эти пошлины, отмененные во время войны, в последние годы также вновь введены, отчасти даже повышены по сравнению с довоенным временем. Мы их находим снова и во Франции, и в Италии, и в Испании, и в Португалии, и в Австрии, Венгрии, Чехословакии, в Бельгии, в Соединенных Штатах.

Во Франции пошлины на зерно, как и на мясо и скот, были восстановлены только к концу 1927 г. Землевладельцы требуют равенства – сельское хозяйство и промышленность должны быть поставлены в одинаковое положение; если охрана первого будет ниже, чем защита второй, то получится несправедливость, земледелие будет страдать. Почти полное отсутствие таможенных ставок или крайняя незначительность их по сравнению с пошлинами на промышленные изделия, говорили в парламенте, запрещения экспорта сельскохозяйственных продуктов или запретительные экспортные пошлины – вот характерные черты аграрной политики послевоенного времени, старавшейся создать для индустрии наиболее выгодные условия; а для этой цели нужно было понизить цены на зерно, ибо тогда понижалась заработная плата. Вместо охраны промышленных изделий в 2–6 % с цены получалась пошлина на сельскохозяйственные продукты всего в 1–2 %. Закон 1927 г. явился первым шагом в новом направлении, вырабатываемый ныне тариф должен пойти дальше по этому пути.

В Соединенных Штатах после войны и сельские хозяева стали поборниками протекционизма. Это настроение создал аграрный кризис. Он обусловливался и сильным увеличением издержек производства, вследствие чего уже не было соответствия между ними и ценами на сельскохозяйственные продукты и обильными урожаями пшеницы, овса и кукурузы в Канаде, которые импортировались в Соединенные Штаты вследствие низкого курса канадского доллара по пониженным ценам, и конкуренцией Аргентины, продукты которой (в особенности скот) усиленно экспортировались, также пользуясь «выгодами» обесцененной валюты. Кризис еще более обострился вследствие потери иностранных рынков, обильно снабжавшихся Соединенными Штатами во время войны (тогда как площадь посевов пшеницы возросла во время войны на 8 млн акров, т. е. более чем на 15 %). Спрос на экспортируемую заокеанской республикой шерсть и хлопок упал как в Европе, так и в Восточной Азии и в Южной Америке, в последней (в Аргентине и Бразилии) ввиду того же падения ценности валюты.

Уже временный тариф 1921 г. установил высокие пошлины на сельскохозяйственные продукты, но это не вызвало повышения цен на них. Правда, импорт этих товаров в США сократился, но канадская пшеница и аргентинский скот, не попадая туда, двинулись на другие рынки и стали там конкурировать с США. Действительно, если импорт рогатого скота после введения новых пошлин упал с 301 до 121 млн фунтов, то и вывоз его за то же время сократился с 259 до 121 млн, а так как Канада на созданные ей затруднения ответила тем же, то экспорт туда, состоящий из хлопка, стали и иных промышленных изделий, понизился (в 192½2 г.) на 340 млн долл.

Хотя таким образом фермеры оказались обманутыми, все же тариф Фордни пошел дальше в том же направлении, притом даже после того, как кризис, не благодаря пошлинам, а вследствие кредитования, поощрения экспорта и иных мер нетаможенного характера, прошел и нормальная жизнь восстановилась. Установлены пошлины на пшеницу, рожь и маис, хотя в этих случаях они едва ли могут оказывать какое-либо влияние на цены: вся суть в экспорте. Но и всевозможные иные сельскохозяйственные продукты добились таможенной охраны – закрыты те бреши, которые еще имелись во временном тарифе. Исключение составляет один лишь египетский хлопок, бесцельность обложения его (во временном тарифе) обнаружилась слишком ясно.