Текст книги "Основные вопросы международной торговой политики"

Такой образ действий, поскольку он приводил к сокращению импорта, увеличивал превышение экспорта над импортом, так что выигрывал торговый баланс, – это признавалось необходимым ввиду задолженности. Сокращение импорта, однако, могло идти вразрез с третьей целью, преследуемой правительством, – со стремлением к увеличению таможенного дохода в фискальных целях. Но опасаться высоких ставок не приходилось; сокращая импорт, они все же ввиду своих размеров давали крупный доход казне. Наиболее выгодно не только для промышленников и с точки зрения торгового баланса, но и для фискальных целей было именно сильное повышение ставок тарифа, которое и удорожало в России жизнь, и ухудшало экономическое положение населения, но обыкновенно давало казне, несмотря на сокращение импорта, увеличенные таможенные поступления. Благодаря такой политике эпоха усиленного протекционизма 1877–1891 гг. обнаруживает вместе с тем увеличение таможенного дохода с 72 млн руб. в 1870–1876 гг. до 841/3 млн руб. в 1877–1881 гг., 101½ млн – в 1882–1886 гг. и 115 млн в 1887–1891 гг.

Многократные огульные повышения русского таможенного тарифа, не подвергавшегося пересмотру с 1868 г., и многочисленные изменения в отдельных частях его, нагромоздившие одни ставки на другие, создали из тарифа нечто столь неудовлетворительное, что в конце концов пришлось произвести общую реформу его. Введению тарифа 1891 г. предшествовало еще раз общее повышение всех пошлин в 1890 г. для предупреждения усиленного импорта товаров перед вступлением в силу нового тарифа. Новый же тариф 1891 г. не только сводит воедино пошлины 80-х гг., но и дальше повышает их, причем особенно сильно подняты были пошлины на сырье и полуфабрикаты. Для 63 %, т. е. почти двух третей всего импорта, установлено было увеличенное обложение; из 530 пунктов тарифа, действовавшего до 1890 г., по 270 пунктам были сделаны повышения; причиной являлась необходимость равномерного покровительства всем отраслям производства. Правда, один из наиболее ревностных протекционистов, оказавший большое влияние на проведение в России резко протекционистской системы, Менделеев, все же находил, что ввиду ограниченности в России свободных капиталов и интеллектуальных сил следует довольствоваться охраной немногих наиболее важных и способных к развитию отраслей промышленности. Напротив, промышленники настаивали на таможенной охране производства во всех его видах, притом не только уже существующих отраслей промышленности, но и таких, «которые не могли возникнуть за отсутствием таможенной охраны», причем новый тариф должен быть создан «в духе не только охранительном, но безусловно-покровительственном» (т. е. запретительном).

Действительно, тариф 1891 г. покоится на приведенных трех принципах. Прежде всего он проводит охрану всех отраслей производства, так что получается тариф сплошной, «без пробелов». Далее осуществляется защита таких производств, которые отсутствуют или слабо развиты и на рост которых в ближайшем времени нет основания рассчитывать, «протекционизм в кредит», как его называет проф. М. Н. Соболев. Наконец, таможенные сооружения доводятся до таких размеров, при которых ни один иноземный товар не может проникнуть на нашу территорию, а пошлины приобретают запретительный характер. Новое увеличение пошлин было произведено даже в таких случаях, когда признавалось благоприятное положение производства и сокращение импорта, когда за несколько лет до того уже имело место усиление покровительства и наиболее усердные протекционисты, как и эксперты-представители от соответствующих отраслей промышленности, находили существующее обложение вполне достаточным.

Так, например, несмотря на общее признание, что импорт чугуна падает, а производство растет, несмотря на многократное повышение пошлин на чугун в 80-х гг., причем, по словам экспертов, действие только что (в 1887 г.) введенных пошлин еще не успело сказаться и поэтому дальше повышать их не следует, – несмотря на все это, пошлина на чугун была поднята до 30–35 коп. за пуд. При увеличении пошлин на хлопчатобумажную пряжу сами московские фабриканты сообщали, что они «не выбирали всей пошлины», т. е. не повышали цены пряжи до того уровня, который был возможен при существовании пошлины. Последняя, таким образом, еще до тарифа 1891 г., вместо того чтобы уравнивать издержки русского и иностранного производителя, давала возможность русским фабрикантам сбывать товар дешевле, чем та цена, по которой продавались импортируемые товары при такой ставке, т. е. была равносильна закрытию доступа для заграничной пряжи. И несмотря на такую чрезмерность существующей пошлины, те же московские промышленники настаивали на еще большем повышении ее и добились того, чтобы они могли «спокойно работать». По поводу пошлин на хлопчатобумажные ткани указывалось при обсуждении тарифа самими же экспертами, что они имеют запретительный характер, что промышленность эта не только удовлетворяет внутреннюю потребность, но и начинает вывозить свои изделия за границу, что чрезмерно высокие пошлины вызывают перепроизводство, качественно же промышленность развивается медленно, так как фабрикантам нечего беспокоиться – они вполне обеспечены запретительными ставками. Казалось бы, следовало понизить обложение товаров самой распространенной и наиболее важной отрасли русской промышленности, обслуживающей народные массы, убавить переплачиваемые населением на этих товарах поборы, раз промышленность в столь сильной охране более не нуждается. Но приведенными соображениями чрезмерной тарифной охраны оправдывалось только оставление тех же пошлин, как будто исходной точкой таможенного тарифа является обязательное и непрерывное повышение, отдельные же случаи сохранения прежнего уровня пошлин необходимо особо мотивировать.

Таким образом, тариф 1891 г. подвел итоги пятнадцатилетней деятельности протекционизма, свершил полный круг от умеренной таможенной охраны к все более усиливающемуся покровительству и, наконец, к почти запретительной системе обложения. По сравнению с тарифом 1868 г. в 1891 г. произведено почти сплошное повышение пошлинных ставок – из 620 только 34, т. е. 6 %, остались без изменения; 432 статьи, или 70 %, подняты и почти пятая часть (114) беспошлинных ставок вновь подвергнута обложению. При этом почти четверть всех статей была увеличена более чем на 100 %; имелись повышения в размере свыше 500 и даже свыше 1000 %.

Этим мы вовсе не хотим сказать, что Россия могла обойтись без таможенной охраны. Если Англия, эта «нация обученных купцов», могла открыть все двери сельскому хозяйству и индустрии обоих полушарий, могла выдержать их конкуренцию, то это не значит, что Россия с ее едва возникавшей промышленностью могла вступить в неравную борьбу с западноевропейской и американской индустрией, с их высокой техникой, широким кредитом, интенсивным трудом, организованным сбытом, наконец, с теми же таможенными пошлинами. Но не надо забывать, что в отличие от Запада Россия никогда полностью не отрекалась от протекционизма, и поэтому рациональная политика 80—90-х гг. могла заключаться не в коренной ломке, как там, а лишь в сохранении и частичном и временном усилении того умеренно-охранительного тарифа, который и ранее существовал. Но если такое осторожное обращение с таможенным аппаратом, как мы видели выше, не было осуществлено даже в Западной Европе, то нет ничего удивительного в том, что Россия пошла по этому пути наименьшего сопротивления. Получился повальный запретительный тариф, облагающий все в бесконечно высоких размерах. Промышленность появилась на свет, но слабая, медленно развивавшаяся, усиленный протекционизм действовал на нее усыпляюще, а потребитель страдал, переплачивая везде и на всем, хотя столь высокие прибавки из его кармана вовсе не были нужны.

Менее чем где-либо начала свободной торговли пользовались успехом за океаном. Америка почти не была затронута фритредерским движением. «Соединенные Штаты с самого рождения, можно сказать, были протекционистскими, ибо главной причиной восстания их против метрополии было то, что последняя их обрекла на промышленное бесплодие». Мы не дадим им произвести ни одного гвоздя, ни одной подковы – был лозунг Англии, и было вполне естественно, что первой заботой Соединенных Штатов являлось завоевание своей индустриальной автономии. Правда, и интересы казны имели значение – таможенные пошлины были важным источником доходов союза. Но это не препятствовало тому, что в течение свыше столетия, вплоть до начала XX в., американская политика стояла на почве протекционизма, хотя в этом отношении и обнаруживаются значительные и резкие колебания. Всякая перемена в борьбе двух главных политических партий – республиканской и демократической – находила себе немедленное отражение в таможенном тарифе. Захватившая в свои руки управление партия спешила уничтожить все, что было сделано предшественниками в этом отношении. Но несмотря на такие перевороты, протекционизм никогда вполне не исчезал, а лишь временно приобретал более умеренный характер.

Так, временно, в период 40—50-х гг., противникам протекционизма удалось задержать его наступление, добиться смягчения покровительства возникающей промышленности – под этим знаком рождался и рос протекционизм: пошлины были понижены с 45–50 % в среднем (по тарифу 1833 г.) до 20–30 % ценности товаров. Но вскоре найдены были другие доводы в пользу протекционизма: необходимость покрытия расходов Войны за независимость и уравнения таможенных пошлин с повышенными под влиянием войны внутренними налогами. Пошлины были снова подняты (в 60-х гг.) до 47 %. Впоследствии и этот довод отпал, ибо долг был выплачен, а внутренние налоги понижены. Все же обнаруживалось превышение доходов над расходами, так что Соединенные Штаты не знали, куда девать деньги, получаемые от таможенных пошлин, даже после того, как роздали миллиард долларов на пенсии так называемым инвалидам войны. Пришлось понизить пошлины, но это были уменьшения почти исключительно фискального характера: кофе и чай были совсем освобождены от пошлин. Более серьезная мера 1873 г., в виде понижения всех ставок, недолговечна: уже 3 года спустя, ввиду сильного промышленного кризиса, начавшегося в 1873 г., она была отменена, и получилось снова таможенное обложение в среднем в 40–45 % ценности обложенных товаров (или 30 % ценности всего импорта).

Так дело обстояло до 1890 г., когда появился новый тариф, известный под именем тарифа Маккинли. При проведении его протекционисты заявляли, что те, кто возражает против их требований, «служат интересам Европы, а не выгодам Америки. Отмена протекционизма была бы пагубна для всех, за исключением лишь ростовщика и шерифа (чиновника)». В то время как прежде протекционисты аргументировали свои требования необходимостью защиты американской индустрии от конкуренции Европы, теперь, когда промышленность успела превратиться в такую силу, которая могла внушать лишь страх конкурентам, они заявляли, что развить нужно возможно большее количество отраслей производства в стране, нужно охранять не только промышленность, но и сельское хозяйство, несмотря на земледельческий характер Соединенных Штатов. В особенности же говорилось о «голодных» заработках европейских рабочих, о том, что необходимы пошлины таких размеров, которые позволяли бы сохранить высокую оплату труда американскому населению. Этим аргументом протекционистам удалось привлечь на свою сторону рабочих, которых они уверили, что единственно правильна великая «американская доктрина протекционизма», без каких бы то ни было уступок. Повышение пошлин совпало с обилием денег в стране и крупными поступлениями в казну, но Маккинли боролся с этим своеобразным, свойственным одной Америке, явлением не понижением пошлин – они были сбавлены лишь на тростниковый сахар, на некоторые грубые сорта материй и немногие виды металлических изделий, так как выяснилось, что эти товары не нуждаются более в защите, – а противоположным способом, увеличением их до таких пределов, что импорт становится почти невозможным и казна освобождается от таможенного дохода. Целью этого тарифа, заявлял Маккинли, является не увеличение нашего дохода, а напротив, сокращение его, в результате же, когда пошлины достигнут необходимого уровня, полное уничтожение его – пример исключительно протекционных пошлин, без всякой примеси фискализма.

Тариф Маккинли являлся, в сущности, полной победой протекционистов, хотя обложение и понизилось в среднем с 30 до 23 % всего импорта (так как многие товары были признаны беспошлинными – вместо 32–54 % всего импорта). Следующий, выработанный уже 4 года спустя тариф Вильсона 1894 г. обозначал обратное движение, ибо сторонники либеральных реформ с президентом Кливлендом во главе (демократическая партия), который называл протекционизм «обманом и воровством по отношению к массе населения, в интересах небольшой группы лиц», настаивали на необходимости отмены пошлин на сырье и значительного понижения ставок для промышленных изделий. Но протекционисты (республиканская партия) сумели добиться значительных изменений в первоначальном проекте. Из всех видов сырья только шерсть и медь были освобождены от обложения, ставки же на промышленные изделия удалось лишь несколько ослабить.

Тем не менее протекционистов возмутила и такая уступка, обозначавшая «варварский удар в спину промышленности Соединенных Штатов» и грозившая «довести рабочих до нищенства». Им на руку был промышленный кризис. Хотя последний и начался уже в 1893 г. и даже в 1892 г., т. е. до тарифа Вильсона, но масса населения приписывала его этому тарифу. Депрессия сопровождалась и дефицитом в бюджете союза, что заставляло прибегнуть – ибо только что введенный подоходный налог был признан противоречащим конституции – к увеличению таможенного дохода. Основание к пересмотру тарифа, следовательно, имелось, и уже три года спустя после тарифа Вильсона, в 1897 г., был издан новый тариф Дингли, которым покровительственная система снова восстанавливалась, возвращаясь к тарифу Маккинли и даже являясь усилением его. Промышленные изделия, кроме, однако же, чугуна, железа и стали (для которых сохранены ставки тарифа Вильсона), снова обложены были в повышенном размере, составляя для шерстяных изделий не менее 65 %, для некоторых видов даже 150–160 %, восстановлена была и пошлина на шерсть; введены были значительные ставки для зерна, не имеющие в общем значения, если не считать некоторых соседних с Канадой штатов, охраняемых от конкуренции канадского зерна. Была сделана даже (неудавшаяся) попытка обложить хлопок, главный предмет экспорта Соединенных Штатов, под тем предлогом, что небольшое количество хлопка высших сортов импортируется из Египта, хотя могло бы также производиться в стране. Все эти требования вытекали из принципа равномерной охраны как промышленности, так и сельского хозяйства. «Мы возвращаемся, – заявляли протекционисты, имевшие большинство в национальном собрании, – с полной уверенностью к политике таможенного покровительства, основе промышленной независимости Соединенных Штатов». «Это истинно американское направление облагает иностранные товары и вселяет дух смелости в национальную индустрию, обеспечивает внутренний рынок американскому производителю, удерживает на американском уровне плату американского рабочего, создает фабрику рядом с фермой, делает американского земледельца менее зависимым от иностранного спроса и цен на иностранных рынках и силу всех основывает на силе каждого в отдельности».

Тариф Дингли не имел ожидаемых фискальных результатов, но за ним последовал период благоприятной экономической конъюнктуры – в глазах населения лучшее доказательство того, что он принес огромную пользу и действовал оживляющим образом на хозяйство страны.

II. Импортные пошлины (протекционизм) в начале ХХ в. (до войны)

Рост протекционизма на этом не остановился, он продолжался и в новом столетии. Не только Швейцария, где тариф 1891 г. еще не мог сравниться с тарифами других стран по степени таможенной охраны, сочла нужным в 1902 г. усилить его, создав новый тариф; но и Испания, которая, казалось бы, не имела и раньше (тариф 1891 г.) основания жаловаться на слишком низкий таможенный барьер, пошла (в 1906 г.) на дальнейшую специализацию и индивидуализацию ставок, сопровождавшуюся новым подъемом их.

В 1902 г. появился новый германский таможенный тариф, в течение более года являвшийся центром общественной жизни Германии и приковывавший к себе внимание и других государств. Последние в происходившей в Германии борьбе справедливо усматривали событие огромной важности, находя, что если Германии удастся осуществить план усиленных аграрных пошлин, наиболее резкой формы таможенного покровительства, то это будет означать новую победу последнего, которая отразится далеко за пределами Германии, ибо нет более заразительной болезни, чем протекционизм. Борьба сторонников и противников нового тарифа была ожесточенная, с обеих сторон было пущено в ход все, что возможно: наука в лице ее крупнейших представителей, периодическая печать, агитация всевозможных обществ, союзов и организаций. В рейхстаге борьба все время шла с переменным успехом, и наконец победа осталась на стороне протекционистов; но это произошло лишь после того, как они, нарушив парламентский наказ, целиком вотировали тариф при сильнейшей обструкции левых партий, называвших эту операцию «насилием над парламентом», «парламентской революцией».

По-видимому, победители остались довольны результатами, ибо провозглашали новый тариф «олицетворением всех достоинств и преимуществ, разбросанных по тарифам всех других стран», в равной мере охраняющим и сельское хозяйство (высокие пошлины на зерно, скот, мясо, корма и другие продукты), и промышленность в самых разнообразных ее отраслях, отличающимся специализацией и широтой, еще нигде не достигнутыми. Правда, высокие пошлины на хлеб вызывали возмущение в широких кругах населения и снабдили составителей тарифа прозвищем аграрных ростовщиков, «сжимающих горло народу», многие же отрасли германской индустрии вовсе не нуждались в высоких пошлинах, и применение самого слова «защита» звучало насмешкой по отношению к ним, крепко стоявшим на мировом рынке, побеждая даже самых сильных противников – англичан. Солидарность интересов сельского хозяйства и промышленности была все же осуществлена, тариф, хотя и составлявший после многочисленных изменений пеструю мозаику ставок, а вовсе не систематически построенное целое, был издан, послужив основанием для подражания протекционистам других стран.

Немедленно, уже в 1907 г., с него была снята, по обыкновению испорченная, копия в Австрии. Целый ряд ставок был почти списан с немецких, но аграрные пошлины, имевшие известный смысл в Германии, нуждающейся в иностранном зерне, являлись излишними в Австро-Венгрии, хотя и почти прекратившей экспорт зерна, но все же стране по преимуществу аграрной, не импортировавшей сельскохозяйственных продуктов. Австрия проявила свою оригинальность и в гораздо более повышенных ставках, в особенности на изделия металлургической и химической промышленности. Первые были обложены в 3–5 раз выше по сравнению с немецкими ставками, вовсе не отличавшимися умеренностью; по 107 статьям металлургической промышленности пошлина превышает 40 % цены (доходит до 175 % на трубы). Такое обложение, вовсе не вытекая из нужд этой промышленности, не страдавшей от иностранной конкуренции и дававшей огромные дивиденды, в то же время наносило ущерб собственной машиностроительной индустрии, вынужденной пользоваться дорогими материалами, и тормозило все промышленное развитие Австрии, так как машины, инструменты, всякого рода железные сооружения обходились чрезмерно дорого. Высокими ставками не удалось оживить и химическую промышленность, обложили лишь высокими пошлинами производителей материй, нуждающихся в красильных веществах.

Наконец, и Франция не ограничилась тарифом 1892 г., а считала нужным идти и дальше, ссылаясь на образ действий других государств. «Нельзя заставить весь мир повернуть вспять; мы имеем перед собою поток, которому мы должны следовать». Хотя тариф 1892 г. и признавался «таможенной хартией», которая должна и в будущем лежать в основе всей торговой политики, но прибавления к нему появились уже в середине 90-х гг. – повышались различные ставки, в 1895 г. они были даже сразу повышены по 50 статьям тарифа, годом раньше была снова увеличена пошлина на зерно (до 7 фр.). А в 1910 г. тариф 1892 г. был пересмотрен целиком в том же охранительном духе.

Заявляли, что французский производитель и теперь «добивается лишь того, чтобы принималось во внимание чрезмерное бремя, лежащее на его труде, причина его слабости, устранение которой не зависит от него»; он требует, чтобы «точно было измерено расстояние, отделяющее его от иностранного конкурента, и чтобы внесенная в тариф цифра была выразителем этого расстояния». Из этой «научной» системы определения издержек производства и исходили при пересмотре тарифа. «В одних случаях считали нужным еще несколько ободрить промышленность, в других – закрыть прорехи, образовавшиеся вследствие появления новых отраслей и видов производства». Правда, были и противники усиления тарифа, указывавшие на то, что закон 1892 г. изолировал Францию, вызвал вздорожание товаров в стране, а платит ведь рядовой потребитель; они признавали недоказанной общую фразу, вечно повторяемую, будто бы заработная плата и налоги, как и вообще издержки производства, во Франции выше, чем за границей. Вместе с тем чрезмерное покровительство промышленности, которая и так находится в благоприятном положении, лишь стесняет экспорт, усыпляет личную инициативу. «Мы слишком много сидим дома, слишком мало выходим», недостаточно внимания обращаем на завоевание внешнего рынка. Желание все производить у себя, все добывать собственным производством приводит лишь к расточению сил.

Протекционисты и сами признавали, что положение страны вполне удовлетворительное, в частности обнаружилось «блестящее возрождение сельского хозяйства»; но из этого они делали лишь тот вывод, что тариф 1892 г. явился правильным и надо идти и дальше по тому же пути. Действительно, с середины 90-х гг. застой предшествующего 12-летия сменился бодрым состоянием хозяйства. Можно ли было найти – как и в Америке – лучшее доказательство полезности протекционного тарифа? К тому же «удар грома», в виде нового германского тарифа 1902 г. заставил Францию зорко следить за всеми переменами в производстве и на мировом рынке и принимать необходимые меры охраны против возможного врага в экономической борьбе.

А раз этот принцип был установлен, раз «дверь к привилегиям была открыта», то, естественно, все заинтересованные в получении их старались туда войти. Некоторые домогательства не были удовлетворены, так как они шли уж слишком далеко или авторы не сумели поддержать свои требования. Но показательным являлся хотя бы тот факт, что производство автомобилей, родина которого Франция и в области которого Франция делала наибольшие успехи, нуждалось в повышении пошлин в полтора раза. Некоторые депутаты в парламенте просили новых пошлин для производств своего избирательного округа; «ведь все добиваются этого, как же они одни вернутся домой с пустыми руками?»[48]48
  Levasseur. Histoire du commerce de la France. Vol. II. 1911. P. 600.


[Закрыть]

Французский тариф 1910 г. хотя и понизил некоторые ставки, но в общем составляет дальнейшее развитие протекционизма. Сельское хозяйство не только сохранило прежние пошлины, но сумело добиться повышения обложения олив, леса, свеклы, картофеля и т. д. Из промышленных изделий были подняты пошлины на сталь, материи, одежду, бумагу, химические продукты, машины, часы, керамические изделия и т. д. В среднем обложение составило по отношению к общей сумме импорта вместо 6 % (тариф 1892 г.) 8½%, хотя французский тариф, как и германский, швейцарский и другие, в отличие от русского, по-прежнему придерживались принципа беспошлинного импорта сырья, необходимого для промышленности.

И Россия, не желая отставать от Запада, выступила в 1903 г. с новым тарифом. С. Ю. Витте не сомневался в том, что тариф надо повысить, и всеми силами старался убедить в этом и других. Он находил, что тариф 1891 г. надо «обновить», что народились целые отрасли, которые новые ставки должны оживить, что изменить надо классификацию тарифа, детализировать статьи, выхватывая из групп товаров отдельные виды и особо поощряя их усиленными ставками. Нужно закрепить повышенные ставки 1900 г., введенные для покрытия расходов по китайской войне; правда, они считались временными, но причина вовсе не отпала – расходы по упрочению нашего влияния на Востоке не исчезли, а еще более увеличились. Но этого, конечно, мало; нужно еще прибавить обложения по тем же и по другим статьям. Увеличения получились крупные, тариф 1903 г. сильно превысил предшествующий (конвенционный тариф 1894 г.). Пошлины на шкуры выхухоли были повышены с 9 руб. 90 коп. до 50 руб., разноцветные плитки глиняные – с 75 коп. до 1 руб. 60 коп., тонкие оловянные листы – с 3 до 12 руб. (морем 14 руб. 40 коп.), приводные ремни из верблюжьей шерсти – с 19½ до 60 коп., различные чугунные, железные и стальные изделия, части машин и аппаратов, паровые котлы, паровые пожарные трубы, пишущие машины – с 2 руб. 10 коп. до 4 руб. 65 коп. при ввозе сушей и до 5 руб. 58 коп. в случае импорта морем. Особенно широкая пропасть между обоими тарифами получалась в области химических и фармацевтических продуктов: общая для многочисленных препаратов ставка прежнего тарифа в 2 руб. 25 коп. «специализирована» так, что в одних случаях это дало 5 руб., т. е. вдвое более, в других 10 руб., или вчетверо, в третьих – 20 и 22 руб. (йодистые калий и натрий, азотно-висмутовая соль, антипирин, салипирин, фенацетин и т. д.); а в некоторых случаях ставка доходила до 30 руб. (йодистые соединения) и даже до 80 руб., т. е. повышалась в 35 раз (кофеин, хинин, стрихнин).

Тариф составлялся по обыкновению в тайне, критиковать его было невозможно; некоторые биржевые комитеты и съезды промышленников посылали телеграммы министру финансов, опасаясь, как бы не стали понижать пошлин. В этом выразилось «общественное мнение». Парламента «к счастью» не было, так что задержать новый тариф или испортить его, как это было в Германии, никто не мог: Шмоллер ведь по поводу последнего заявляет о «новом доказательстве неспособности больших парламентов создавать хорошие таможенные тарифы». Критиковать новый тариф мог один Государственный совет, и, надо ему отдать справедливость, он весьма недоверчиво отнесся к нему. Он находил, что надбавки 1900 г. рассматривались в качестве временных, а о китайской войне и забыть успели, так что их надо отменить. Вообще он опасался чрезмерного покровительства – ведь и тариф 1891 г. крайне высок: пострадают и торговые обороты, и пароходные и железнодорожные предприятия, и потребители. Но и ему пришлось склониться перед тем соображением, что все страны поступают так же, что везде усиленно готовятся к заключению новых торговых договоров, поднимая все выше и выше таможенные стены. «Нам остается по принципу необходимой обороны идти по тому же пути».

«Тариф, – успокаивал Витте, – имеет прежде всего боевой характер». Если и другие в договорах сохранят прежние ставки, то и мы не изменим старого тарифа, если же они повысят ставки, то мы ответим тем же. Тариф нужен был для того, чтобы идти на уступки, следовательно, он имел лишь фиктивный характер, и с этим готовы были примириться, рассчитывая на то, что ставки будут впоследствии доведены до и без того высокого уровня тарифов 1891 и 1894 гг. И все же дело совершилось не совсем так, ибо хотя сбавки с нового тарифа и были велики, но когда новый договор (с Германией в 1904 г.) был заключен к можно было подвести итоги, то половина всех пунктов по сравнению с прежним договорным тарифом 1894 г. оказалась поднятой, и притом нередко весьма сильно: обложение химических продуктов повысилось на 78 %, некоторых – на 122, 255 и 344 %, йодистых соединений даже на 788 %. На некоторые чугунные и железные изделия, различные машины и части машин получились надбавки в 80—100 %, тогда как при обложении шерстяных материй, платья, приводных ремней, замков, фарфора ограничились меньшим.

США накануне войны перешли к более умеренному протекционизму. С 1897 г. по 1909 г. действовал упомянутый нами выше резко покровительственный тариф Дингли. Но и заменивший его в 1909 г. тариф Пэйна – Олдрича имел тот же характер и не оправдал надежд умеренной партии. Он освободил, правда, от обложения кожи и нефть, понизив пошлину на другие предметы сырья (лес, каменный уголь, руду, чугун), а также на некоторые промышленные изделия, как, например, на сталь и изделия из нее, кожи, обувь, иностранная конкуренция которых для Америки не была опасна. Но зато он повысил пошлины на ряд других товаров, сделав уступку протекционистам. В противоположность этому тарифу, прошедшему под знаком «уравнительности издержек производства в Америке и Европе», при составлении тарифа 1913 г. (тариф Эндервуда) демократы объявили своим лозунгом «тариф, основанный на свободной конкуренции». Покровительства заслуживают лишь «законные производства», хотя трудно выяснить, что подразумевалось под этим термином: являются ли незаконными отраслями промышленности те, которым могут грозить опасности при новом тарифе, те, которые вообще не в состоянии держаться без помощи государства, или те, которые занимают монопольное положение или же пользовались до сих пор чрезмерной охраной.

Изменению тарифа в 1913 г. в умеренном направлении помогло то же обстоятельство, которое вызвало переход от пониженного тарифа Вильсона к усиленно протекционному тарифу Дингли в 1897 г., – промышленный кризис 1907 г., за которым следовал период депрессии, продолжавшийся и после издания тарифа Пэйна – Олдрича в 1909 г. Раз в период благоприятной конъюнктуры, который имел место после тарифа 1897 г., расцвет хозяйственной жизни приписывался протекционизму, то неудивительно, что тот же тариф должен был отвечать и за наступившие плохие времена. А к этому присоединилось вздорожание хлеба и мяса и сильная вражда к трестам, которые, по распространенному в народе мнению, если и не были созданы высоким тарифом, то, во всяком случае, поддерживались им. Прежде всего упразднили «раз и навсегда» пошлины на зерно и муку, на скот и мясо, на молоко и яйца. Затем были отменены пошлины на руду, чугун, на некоторые сорта стали и на стальные рельсы. Прочие полуфабрикаты в этой отрасли обложены были умеренно в 5—10 %, лишь готовые изделия, как, например, трубы, подлежат пошлине в 15–20 %. Последняя составляет максимум для металлургических изделий, вместо прежней обычной пошлины для металлов в 45 %, так что металлургическая промышленность уже освободилась от охраны.