Текст книги "Петрикор"

Они говорили обо всем – литературе, искусстве, философии. Единственной темой, которой они не касались – она словно бы отсутствовала, – была его жена. Катя пыталась несколько раз завести о ней разговор, но Даниил резко пресекал любые попытки.

– Мне кажется, что это несправедливо по отношению к людям, с которыми мы живем.

– А с кем мы живем? Скажи, с кем мы живем?

Катя смотрела на него, с трудом сдерживая слезы. Она так хотела, чтобы он прижал ее к себе и просто сказал: «Я хочу быть с тобой, жить с тобой! Любить тебя и только тебя!» Но вместо этого Даниил с отсутствующим взглядом произнес:

– Прошу тебя, не надо ничего усложнять. Катя, прошу тебя. Самое ценное в наших отношениях – это легкость. Не убивай ее…

– Легкость, – словно выдохнула из себя Катя.

Пожалуй, в тот момент она ненавидела это слово, и его самого тоже ненавидела. Катя быстро собралась и не прощаясь ушла. То была их первая ссора и первая попытка прекратить отношения, для которых легкость была главной причиной.

Катя шла наигранно уверенной походкой вдоль Мойки и, как ей казалось в тот момент, чувствовала облегчение. «Все правильно, все правильно», – повторяла она про себя. Муж открыл дверь и как-то растерянно поглядел на нее, когда она обняла его и стала целовать, не снимая пальто.

Они посмотрели вместе кино, и Катя уткнулась ему в плечо, как раньше. Она чувствовала тепло, без желания и волнения. Это было совсем другое – ощущение спокойствия, надежности, даже комфорта, но не волнения.

Утром Станислав вышел в кухню, как всегда довольный жизнью и румяный. Катя готовила омлет. «Что в этом плохого?» – подумала она. Хоть кто-то доволен своей жизнью. За столом, напротив нее, сидел близкий человек и такой далекий мужчина.

В галерее был выходной, так что она закрыла дверь за Станиславом и зарыдала. Катя проснулась с мыслью о Данииле и продолжала думать о нем, человеке, которого не знала, с которым не жила ни одного дня вместе, но, как ей казалось, понимала и чувствовала. Возможно, дело было даже не в нем. Кате нравилось ее состояние, ее ощущения рядом с ним, нравилось, какой она была, когда перед свиданием улыбалась себе в зеркале.

Через неделю она начала задыхаться во сне и проснулась от ощущения, что Даниил рядом. Он был над ней и смотрел на нее своим грустным внимательным взглядом. Вот так люди и сходят с ума. Катя решила, что завтра напишет ему, потому что иначе доведет себя до полного помешательства.

Днем она отправила ему сообщение, всего одно слово: «Соскучилась». Казалось, он только и ждал этого. Ответил сразу, что с нетерпением ждет их встречи. Никаких упреков, никаких выяснений отношений, никаких вопросов – просто соскучился.

Катя выдохнула и снова задышала свободно и легко. Все повторилось – их встречи в полутемном номере с задернутыми шторами, разговоры, сухое прощание и возвращение в другую жизнь.

Если ты способен жить между двумя планетами и совершать путешествие от одной к другой, получая удовольствие от высоты и самого полета. Если ты можешь любить двоих одновременно, каждого по-своему, не требуя ничего взамен, не упрекая, хранить тихую нежность и теплоту глубоко в себе, не расплескивая на рассказы друзьям и выяснение отношений. То ты вполне можешь быть счастливым – своим счастьем, не скопированным, не шаблонным, не похожим ни на чье больше.

Но легкость и свободу у Кати отбирало чувство вины. Оно появлялось, словно луна на небе, и освещало собой всю ночь и последующий день, отравляя их светом реальности.

Чувство вины она испытывала перед мужем, но не перед женой Даниила, с которой неосознанно конкурировала и которой завидовала. Ей не надо было уходить из отеля и делать вид, что все хорошо. Катя пыталась понять, как женщина может не замечать того, что ее мужчина так счастлив с другой женщиной – глупая игра, постепенно затягивающая в свой капкан всех участников.

Катя собиралась на свидание – спустя пять лет это все еще были свидания – с волнением и все более возрастающим доверием. В отеле их давно знали, они осмелели и перестали скрывать отношения, словно нарочито демонстрируя, что вместе и принадлежат друг другу.

Она снова забылась и была счастлива в объятиях Даниила, как будто весь мир со своими проблемами, задачами отступал и отпускал ее в настоящую жизнь, где не требовалось притворяться и играть и можно было быть собой. Иногда Кате казалось, что на нее смотрит мальчик, с надеждой и такой нежностью, просит ее о чем-то. Рядом с ним она чувствовала себя и матерью и маленькой девочкой – женщиной, объемной, настоящей и целостной.

Даниил заварил чай и сел на стул напротив нее.

– Мне сегодня не по себе. Мир вокруг рушится. Я не понимаю…

– Что случилось?

Катя внимательно смотрела на него, боясь пошевелиться. Он осунулся, и Кате даже показалось, что у него прибавилось седых волос.

– Я не могу с тобой разговаривать на эти темы. Это неправильно.

Катя с трудом сглотнула, пульс участился, как ни пыталась она оставаться спокойной, тело сопротивлялось.

– Ты… Ты хочешь встречаться со мной раз в неделю в этом долбаном номере, но не хочешь поговорить? Не можешь… – Она опустилась на колени перед ним. – Прошу тебя. Мы пять лет встречаемся, это ведь что-то значит для тебя? Объясни мне, прошу тебя, где у нас реальная жизнь? У тебя и у меня? Даня, я прошу тебя.

– Я не знаю, не знаю, – тихо повторил он.

– Чего ты не знаешь? Чего? Ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь ко мне? Это же больше невозможно. Мне больно. Ты понимаешь? Мне просто больно.

– Я не знаю, – повторил Даниил. – Я правда… Видимо, со мной что-то не так…

– Я больше так не могу!

Катя вскочила и начала одеваться.

– Уже уходишь? – Он сказал это спокойно, совсем без эмоций.

Когда Катя выбегала из отеля, ее каблук застрял на выходе, словно сопротивляясь ее решению.

Все, все… Она же нормальная женщина, нормальный человек! Это невозможно! Как во французском кино, но мы не в кино…

Катя шла по вечернему городу и рыдала. Прохожие с любопытством поглядывали на нее. Плевать, плевать!..

– Катя, Катя! – услышала она.

Обернулась и увидела знакомую Таню, владелицу небольшой кофейни на канале Грибоедова, куда она часто забегала за капучино на кокосовом молоке.

– Что-то случилось? – Таня удивленно, с теплотой смотрела на Катю. – Тебе нужна помощь?

– Нет… нет… все порядке, – сказала Катя и еще больше зарыдала.

Она не помнила, как оказалась в уютном месте с приглушенным светом и приятной музыкой. На столе стояли бокалы с вином.

– Ну все. Давай рассказывай, что случилось.

– Влюбилась, – сказала Катя и снова зарыдала.

– Господи! Это же прекрасно. Влюбилась! Я вот уже несколько лет мечтаю влюбиться в кого-нибудь. Да не получается. Одни идиоты попадаются. А ты плачешь. Радоваться надо. Я-то испугалась. Подумала, вдруг умер кто-то. А ты влюбилась.

– Мы расстались. Сегодня… – Катя громко всхлипнула.

– Зачем?

– Он женат, и я замужем. Понимаешь? Он детей своих любит. И вообще я его не знаю…

– Уже сложнее. Вот не понимаю я женщин, которые в это втягиваются. Я без осуждения, просто не понимаю. Ну, все же читали «Анну Каренину». Толстой ведь все в подробностях описал и еще с таким финалом, неизбежным для женщины в этом положении. Не обижайся. Мне просто женщин жалко. Почему мы так себя не ценим? Знаешь что?! Вот девочек с детства достоинству надо учить, воспитывать его в них, прямо взращивать.

– Мне плохо. Просто ужасно. Если бы вернуть время, не согласилась бы. Клянусь, не согласилась бы, ни за что!

– Ой, вот только не клянись. Уверена, что если бы можно было вернуть время, то сделала бы ты все то же самое. – Таня протянула бокал. – Давай за любовь. Все равно это так прекрасно. Душа страдает, значит, чувствует, значит, живая. Мы люди. Только люди. Слабые и сильные Лю-ю-юди-и… Я недавно в буддийском храме была. Не удивляйся.

– А я и не удивляюсь. Мне вообще буддисты очень близки. Такие осознанные пофигисты.

Кате понравилась эта мысль, и она улыбнулась.

– Я бы мечтала такой быть. Никаких страстей. Живешь и любуешься природой. Он, кстати, тоже очень любит буддизм.

– Ну, для многих сейчас буддизм стал прикрытием, своеобразной ширмой. Я бы сказала, модной духовной практикой, в которой настоящей духовности как раз нет. От слова совсем. Понятие греха отсутствует, а значит, есть я и мои кайфы? Все можно оправдать. А сколько вы встречались? – поинтересовалась Таня.

– Пять лет.

– Сколько? Сколько? Пять лет? Слушай, ну это срок!

– В этом-то все и дело. Я сама думала, что повстречаемся – и страсть пройдет, мы мирно разойдемся. А понимаешь, все наоборот как-то глубже становится. И, главное, страсть не проходит. Так хорошо с ним. – Катя снова зарыдала.

– Неужели жена его ни о чем не догадывалась? Удивительно, конечно, как люди могут скрывать свои чувства и вообще притворяться.

– Я себе все придумала. У меня чувства, а у него – легкость. Понимаешь? Легкость. Какое-то лицемерие сплошное. Он просто как в спортзал или на массаж ходил. Поддерживал свою легкость, а я себе все придумала.

– Вот хорошо! Говори, говори. Выговаривайся. И плакать тоже полезно. Лучше, чем в себе копить. Знаешь, думаю, если мужик пять лет волынку тянет, это странно, конечно. Никого, значит, не любит, кроме себя. Ты только не обижайся. Если мужчина любит, то он обычно быстро решается. А этот, видимо, хочет быть с женой в зоне комфорта, а ты так, вишенка на торте, кайфы жизни. Чтобы никакой ответственности. Хотя, конечно, все равно чувства есть. Он же не сумасшедший и не мазохист. Тянет, значит. К тебе тянет. Он мог бы, давай так, объективно и по-честному, и помоложе подружку себе найти. Значит, тоже чувства есть. А сколько его детям?

– Взрослые уже. Кажется, пятнадцать и двадцать.

– Да, действительно взрослые. Но пять лет… Когда люди годами изменяют, это… Слушай, мне кажется, что это какой-то обман, и прежде всего самого себя. Неуважение себя. Отсюда и все эти метания. Я понимаю, что сложно и не всегда можно ответить самому себе. Но…

– У нас волшебный секс, понимаешь? Это больше чем секс. Это что-то такое…

– Еще скажи – космический. Сама себе все придумала. Ты с ним вообще куда-нибудь ездила? Жила вместе?

– Один раз в Москву на два дня ездили.

– За пять лет? Один раз в Москву? Нет, ну женщины точно идиотки. Не зря мужики над нами смеются. Что как гений, так сразу мужчина. Сами им все эти места предоставили. Просто отдали, пользуйтесь, пожалуйста. Сами лишаем себя возможностей и вершин. Знаешь почему? Не верим себе, не любим. Два дня! А представляешь, если два месяца или два года? Думаю, что весь твой, как ты говоришь, волшебный секс просто улетучился бы. Ты ведь его не знаешь?

– Не знаю. Мне кажется, я его чувствую. Как будто понимаю, какой он – сложный, разный, но я все это принимаю. Понимаешь? Принимаю его. И не хочется ни конкурировать, ни бороться. А просто хочется быть рядом.

– Рядом? Ты не подумай, что я тебя как-то настраиваю или осуждаю. У меня самой разное было. Просто я сейчас на ситуацию со стороны смотрю. А это всегда другой ракурс. Я как наблюдатель, понимаешь? Без оценок. Вообще, ничего плохого вроде нет. Встречались, потому что обоим хотелось расслабиться. Не надо просто этому придумывать мифические названия и искать то, чего там нет. У меня есть друг, умный, кстати, мужик, профессор. Он вообще считает, что страсть людей сближает, а любовь наоборот. В любви люди пытаются что-то объяснять или придумывать, понимаешь? Нет в любви легкости. А страсть… В ней не нужны слова, они отсутствуют за ненадобностью.

– Ну да, так и есть. Знаешь, мы вроде бы встречались в отеле, в номере, в одном и том же, а такое ощущение, что целую жизнь вместе проживали. – Катя снова зарыдала. – Невозможно это объяснить. Тело нельзя обмануть. Значит, нас что-то большее объединяет? Что-то настоящее… Хотя, возможно, я просто все придумала, а ему вообще наплевать.

– Ну, хватит уже рыдать. Захотите порадовать друг друга, я думаю, он всегда за будет. Знаешь, химия тоже не часто встречается. Редкость. А секс без химии хуже спорта. Никуда он не денется.

– Не хочу я обманывать. Мне от этого плохо. Понимаешь, плохо. Перестаю понимать, где я настоящая.

– Катя, дорогая, тебе нужно с собой разобраться. У нас ведь все взаимосвязано, и эти твои романтичные свидания тоже даны для чего-то. Не просто так. Как урок. Возможность что-то понять.

Несколько ночей Катя почти не спала. Уходила в гостиную и рыдала, надевала наушники и слушала классическую музыку, Шопена или Шумана, отчего ее рыдания становились какими-то более осмысленными и объемными, как она сама считала. Утром Станислав пробовал ее будить, но она ссылалась на то, что работала всю ночь по новой экспозиции и только в пять заснула.

– На работу к часу, дай мне еще поспать, – пыталась она оправдаться.

Он сам себе готовил завтрак и уходил. А Катя снова рыдала, пока на пятый день, как ей показалось, у нее не закончились слезы, и тогда она решила начать новую жизнь.

Через неделю ночью Даниил снова пришел к ней, словно в кинотеатре с 3D-эффектом, и Катя ощутила запах его тела, волос. Он как будто лежал на ней и гладил ее по голове. Что же делать? Она смотрела на себя в зеркало, смотрела, и впервые ей было не жалко себя, ей хотелось понять почему… Вернее, как это случилось, что ее счастье все время от кого-то зависит? Вот он сидит сейчас где-нибудь, пьет кофе и радуется жизни, а она рыдает.

«Вот и чудно, – уговаривала она себя. – Еще немного, и можно будет совсем его забыть. Таня права, нужно в себе разобраться. Пора на другой уровень переходить. И вообще, почему от кого-то должно зависеть мое настроение, самооценка? Почему я так легко все время себя кому-то отдаю?» Она представила, как достает свое сердце, тщательно прячет его в шкатулку и закрывает маленьким ключиком. Эта картина даже развеселила ее.

Чтобы окончательно забыться, Катя поехала на несколько дней к сыну, ночевала на неудобном диване в гостиной, с радостью ждала его после работы с ужином. Потом они гуляли вместе, болтали, и она гордилась тем, что этот сильный, обаятельный парень – ее сын.

«Еще немного, – говорила она себе. – Неужели я настолько для него ничего не значу, что он с легкостью вычеркнул меня из своей жизни? И снова это слово – легкость! Ле-е-егко-ость, – медленно повторяла она. – Легкость… Быть легким – это значит быть собой. Ненавижу, – подумала Катя. – Главное, переключиться на что-то другое», – тут же остановила она себя.

И все же ночью он снова явился к ней, и Катя чувствовала запах его кожи, который так любила, и нежные прикосновения, которые уносили ее в другие галактики.

– Все пройдет. – Катя посмотрела в зеркало. – В конце концов, чем я хуже дикарки, бегущей с волками. La loba[24]24
  Волчица (исп.).


[Закрыть] – произнесла она медленно и улыбнулась своему отражению. – La Loba…

Павлины

Каждый живет, как хочет,

и расплачивается за это сам.

Оскар Уайльд

Сергей сидел у барной стойки кафе DE PARIS, в самом центре площади Казино. Излюбленное место встреч местной публики: единственное, где нет перерыва на сиесту. Легкий бриз доносился с берега, обдавая прохладой его небритое лицо. В Ниццу он прилетел рано утром и добрался на белоснежном «мерседесе» до своей недавно приобретенной виллы на окраине Монте-Карло. Забросил вещи и отправился гулять. Он чувствовал себя счастливым или вполне счастливым. Иногда Сергей отмечал, что присутствие другого человека лишало его гармонии, заставляло сравнивать себя с этим другим персонажем, о жизни которого он ровным счетом ничего не знал. Даже когда он плавал в бассейне в фитнес-клубе, куда ездил несколько раз в неделю, и рядом кто-то старательно упражнялся кролем на соседней дорожке, Сергей тут же неосознанно начинал соревнование, и дух соперничества уничтожал удовольствие от процесса. И так было во всем. Вроде счастлив – а вроде нет.

– Qu’est-ce que tu veux?

Фразу «Чего желаете?» по-французски он уже вполне узнавал. Серж (так он теперь себя называл) поднял голову и внимательно посмотрел на бармена – мужчину со жгучими черными волосами (вероятно, крашеными). В лучах солнца они отсвечивали синевой воронова крыла. Бармен улыбнулся, отчего вокруг глаз у него сложилось множество мелких морщин.

«Напоминает молодящегося гея», – отметил про себя Серж.

– Champagne, please[25]25
  Шампанского, пожалуйста (англ.).


[Закрыть].

Говорить по-французски он все еще стеснялся, хотя и занимался уже пять месяцев с преподавателем. Языки вообще в молодости надо учить, пытался оправдать себя Сергей. По-английски он разговаривал вполне сносно. В его школе, где все было пропитано духом советского патриотизма, казалось, практиковалась идея бесполезности знания иностранных языков, но Сергею нравилась молоденькая учительница английского, она и вдохновляла его учить язык и писать диктанты на отлично.

Теперь у Сержа совсем другая жизнь и другие обстоятельства. А как следствие – другие требования к себе, что, по его мнению, выдавало в нем человека, стремящегося к развитию и осознанности, – последнее слово он особенно любил употреблять.

– Бокал или бутылку? – Бармен тоже перешел на английский.

– Давайте пока бокал, а там посмотрим.

Серж забарабанил пальцами правой руки по столу – этим жестом его наградил старший брат Николай. Когда-то у них почти все было на двоих, даже жесты. После школы он поступил в аграрный институт, но неожиданно бросил учебу и загремел в армию. Вернувшись из армии, пошел работать таксистом, а теперь возил директора местного завода. Сергей поначалу во всем ему подражал, но потом… В общем, теперь у каждого была своя жизнь. Уже год, как они не разговаривали. Серж пытался убедить себя, что разговоры и встречи только пробуждают в Николае чувство зависти. А в чем, собственно, был виноват он? В том, что хотел быть лучше и стремился жить достойно, вразрез с детскими установками, будто все материальное не имеет ценности и все зло исходит от денег, которых, как следствие, в его прежней жизни не было.

В воздухе повеяло сладковатым ароматом ванили, и он невольно обернулся. Рядом остановились две длинноногие девушки в мини-юбках.

– See you![26]26
  Пока! (Англ.)


[Закрыть] – сказала одна другой и пошла вперед уверенной походкой.

– Здесь свободно? Позволите? – спросила вторая по-английски, голос у нее оказался довольно приятным.

Сергей не сразу догадался, что обращаются именно к нему.

– Да, пожалуйста, садитесь.

Девушка промурлыкала «мерси» и присела рядом.

– Могу я предложить вам шампанского? – Он не собирался вступать в серьезную фазу знакомства, но слова вылетели как-то сами собой.

– А почему бы и нет? – ответила она на русском с заметным акцентом, как-то по-особому вытягивая гласные. – Вы же русский? – добавила она и окинула Сергея оценивающим взглядом.

– Русский. А что, так сильно заметно?

– Ну, не сильно, конечно. Но заметно.

– Всегда удивлялся. Как можно сразу понять, что человек русский?

– У русских во взгляде что-то особенное есть.

– Да бросьте.

– Есть, есть.

– Русская тоска. Угадал? По мне, так это попросту лень. А тоску придумали, чтобы как-то оправдать природную апатию и нежелание что-то менять. Приходится с ней жить. И весьма неплохо порой.

– Может быть, и так, но есть и другие качества, отличающие русских.

– Какие же?

– Доброта.

– Не буду спорить. Пусть будет по-вашему. Люди – везде люди. Разные. А сами вы откуда? Вы хорошо говорите по-русски.

– Я из Сербии. Знаете такой город – Белград?

– Да, конечно. Он после разделения Югославии стал столицей Сербии. Говорят, красивый город. Сам я не был.

– Красивый. Только жить там сложно.

– Жить везде не просто.

– Возможно, но гораздо приятнее, когда есть выбор и не приходится выживать.

– Да, конечно. Только я думаю, что принцип выживания не что иное, как метафора нашей жизни. Вне зависимости оттого, где мы живем. Так вы покинули родной город в поисках красивой жизни?

– Можно сказать и так. А что?

– Да нет, ничего. Жизнь вообще непредсказуема.

Сергей был родом из Воронежа. Люди там, в отличие от жителей Санкт-Петербурга и Москвы, намного более открытые и наивные – так он полагал. После двадцати лет жизни в Петербурге Сергей мог позволить себе эти сравнения. Бесхитростные – вот, пожалуй, правильный эпитет, точный. Люди могут стремиться к лучшей жизни, получать образование, развиваться, но нельзя уйти от своей сути.

И хотя это стало уже далеким прошлым, он отчетливо помнил все нюансы, связанные с той, чей взгляд сейчас напомнили ему голубые глаза сидящей напротив девушки.

Мать воспитывала их с братом одна и работала медсестрой в две смены, пытаясь обеспечить сыновей. Сережа, от природы спокойный (и даже «неэмоциональный», как о нем отзывалась классная руководительница), тихо мечтал вырваться из окружающей нищеты. Сбежать навсегда от мутного бульона – мать приносила его каждый раз из больницы вместе с кислым картофельным пюре. Хотелось сбросить с себя стоптанные, с заломами ботинки и штопанные на пятках носки, что вечно торчали из-под коротких брюк. Всего этого он стыдился. И, войдя в пубертатный период, с раздражением обвинял мать – которая, казалось, вся съежилась от хронической усталости. И трагической невозможности изменить серые, землистые цвета привычной жизни и въевшиеся в кожу тени под глазами, очертившие безнадежностью ее когда-то лучистый взгляд.

После того как мать умерла, Сергей решил, что с прежней жизнью в Воронеже его ничто не связывает. Он и до этого, когда приезжал навестить ее, чувствовал отстраненность и даже жалость, переходящие в чувство вины. Все снова напоминало о лишениях и обидах, которые, несмотря на сегодняшнюю жизнь, были его неотъемлемой частью.

С Николаем они прекратили всякое общение после одного случая в Воронеже, когда мать была еще жива. Они тогда выпили здорово, и тут все и полезло густой пеной озлобленности. Сергей вдруг выдал то, что давно в себе таил: сказал, мол, презирает существование брата и его смирение с этой нищенской жизнью. Николай ничего не ответил, но с тех пор в их отношениях что-то необратимо изменилось.

Возможно, было даже к лучшему, что с отцом они не общались – присутствие этого алкоголика не взрастило одних комплексов в мальчиках, но сформировало другие.

Сергей донашивал вещи за Николаем, и в какой-то момент это превратилось в настоящую трагедию для него – глубоко личную, как и все трагедии. Тогда в Воронеже он стеснялся своих стоптанных туфель с поцарапанными носами и слишком коротких брюк, из-под которых торчали свернувшиеся гармошкой серые носки. В восьмом классе он влюбился в Таню, девочку из параллельного класса. В ней чувствовалась какая-то беззащитная трогательность, что почему-то очень сильно нравилось ему. Хотелось ее защитить от грубого и несправедливого мира. Сергей исподтишка наблюдал за ней во время большой перемены, когда все обычно толпились в столовой. Однажды он даже набрался смелости и решил проводить ее до дома. Вышел вместе с ней из школы и зашагал рядом. Долго собирался с духом, чтобы сказать заготовленные слова. И наконец выпалил на одном дыхании: «Можно я тебя провожу?» Таня повернула к нему свое трогательное личико, посмотрела на его стоптанные ботинки (так ему тогда показалось) и спокойно сказала: «Я сама знаю дорогу. Пока!» Сережа так растерялся, что еще какое-то время просто стоял посреди улицы.

Он так и не женился. Женщины всегда подозревают в чем-то мужчин за тридцать, которые ни разу не были женаты. А он, со своей стороны, подозревал теперь всех женщин в меркантильном интересе к его статусу и деньгам, в коих с тех пор, как стал владельцем крупной компании, Сергей не нуждался.

– Так как насчет шампанского? Не передумали? – Вопрос девушки вернул его к реальности.

– А как насчет того, чтобы продолжить наше знакомство сегодня вечером? Приглашаю вас в гости на ужин. И, кстати, может быть, перейдем на «ты»?

– На «ты» перейдем, а насчет ужина не уверена. У меня на сегодняшний вечер другие планы.

– Жаль. Тогда, может быть, завтра?

– Завтра я тоже занята.

– Я тебе совсем не нравлюсь?

– Почему же? Ты симпатичный.

– Тогда в чем же… – Сергей не закончил фразу, потому что девушка перебила его:

– У меня действительно другие планы.

– Ну хорошо, понял. А можно поинтересоваться, кем ты работаешь? Такая деловая, вся в планах.

– Конечно можно. Я антикризисный менеджер. Помогаю людям в сложных ситуациях.

– Ты врач? Психотерапевт?

– Можно и так сказать… – Она немного подумала и спокойно добавила: – Хорошо, считай, что уговорил. Ради тебя я изменю свои планы на сегодня. Это будет стоить три тысячи евро.

Серж осознал всю нелепость своего романтического настроя. Ну что же, зато это не отказ в чистом виде. За все в жизни нужно платить, и за красоту – тем более. Оно и к лучшему: без вечных женских игр и манипуляций.

– Хм, ладно. Диктуй телефон!

Она покопалась в сумочке – пальцы у нее были тонкие и красивые – и протянула визитку. По-видимому, этих визиток у нее имелось достаточно, на любой случай. На карточке мелким курсивом стояло золотое тиснение русскими буквами: Мила Розе.

Наконец-то официант разлил холодное шампанское с веселыми пузырьками, похожими на молекулы. Они подняли бокалы в виде тюльпанов.

– За жизнь. – Сергей посмотрел Миле в глаза. – И за ее непредсказуемость.

Захотелось спросить свою новую знакомую: «А как же так случилось, что ты сейчас здесь?!» Но Сергей вовремя удержал себя от столь нелепого вопроса. Да и что, в сущности, случилось-то? Быть дорогой проституткой на Лазурном Берегу уже давно считается престижным. И чем еще могла заниматься Мила – с ее идеальным загаром, безупречными ногами, так сладко пахнущая ванилью, – чтобы получать доход, отвечающий ее жизненным запросам?

Впрочем, очень скоро Мила разговорилась сама. Рассказала, что живет здесь уже несколько месяцев, снимая с подругой на двоих небольшую, но уютную квартиру. Уже обустроилась, освоилась. И все, в общем-то, шло неплохо. Во всяком случае, перспектив для себя она видела гораздо больше, чем в Сербии, откуда уехала с одним небольшим чемоданчиком вместе с Кристиной (так звали вторую длинноногую красавицу). Сначала они прожили полгода в Париже. Уже потом, набравшись смелости и опыта, решили перебраться в Монте-Карло: и климат лучше, и богатых клиентов больше.

Мила улыбнулась, и только сейчас Серж заметил на ее зубе небольшой бриллиант, переливающийся радугой.

– Ну, за тебя и твой успех! – сказал он совершенно искренне.

* * *

Когда Сергей покинул кафе, ленивые облака все так же стояли в высоком голубом небе. Это напоминало полотно Клода Моне «Дама с зонтиком». Серж шел по улице и смотрел на людей. Почти каждого из них можно было отнести к избранным. Таковыми они себя и считали, не всегда признаваясь в этом окружающим, чтобы не показаться снобами. Хотя многим такое даже нравилось: смотреть на окружающий мир чуть свысока, демонстрируя свою избранность и исключительность.

Пожалуй, Монте-Карло – именно то место, оказавшись в котором можно предположить, пусть даже и ненадолго, что жизнь удалась. Во всяком случае, достигла того уровня социальной принадлежности, когда с уверенностью можно сказать, что ты перешел черту, за которой осталось коллективное восприятие действительности. Тем более если ты – владелец виллы в колониальном стиле, свой среди этих избранных, на кого еще недавно смотрел с завистью и недоверием. Как приятно наслаждаться бокалом вина и рассуждать о том, кому приписывать победу – самому себе или судьбе? А может быть, заботе Создателя?

В среднем триста дней в году в Монако светит солнце. Подобное обстоятельство тоже резко отличает в выгодную сторону самое крошечное монархическое государство, скажем, от красивого, но холодного и промозглого Петербурга, где солнце вовсе не балует жителей.

Серж снял туфли. Ноги погрузились в мягкий песок. Именно такое ощущение он представлял себе раньше, когда работал допоздна без выходных и отпуска.

К семи вечера он пешком добрался до виллы и только теперь почувствовал, что прошел не так уж и мало – тянущая боль приятно отзывалась в ногах. С каким-то внутренним предвкушением и гордостью – за то, что удалось сделать, за весь свой путь! – Сергей вставил ключ в резные чугунные ворота. Калитка бесшумно открылась. В то же мгновение аллею до самой виллы осветил мягкий свет фонарей.

В воздухе стоял густой запах эвкалиптовых деревьев. А еще, едва уловимый, – от цветущих розовых кустов. Он впервые был на вилле один. Мишель и Энрике – французская пара, присматривавшая за домом, – уехали на неделю в Прованс: матери Мишель поставили какой-то неутешительный диагноз и нужно было определиться, как быть дальше. Они договорились, что на вилле пока будет прибираться сестра Энрике. От приготовления завтраков, обедов и ужинов Серж отказался. Решил, что вокруг много всяких заведений, а что-то легкое он и сам с радостью себе приготовит.

На какой-то миг Сергей даже забыл обо всем: что находится в Монте-Карло и что скоро придет очаровательная в своем цинизме девушка Мила. Захотелось просто поспать. Заснуть и не видеть никаких снов – ни цветных, ни черно-белых. Просто спать.

Сергей лежал на диване и разглядывал картину – как ему казалось, ласточку или же просто две резкие линии, создающие некое подобие птицы на голубом фоне. Приобрести полотно ему рекомендовал дизайнер – за огромные деньги целый год тщательно формировавший изысканный стиль в его новом доме. Дизайнер имел связи со всеми серьезными искусствоведами в Европе и США, поэтому предлагал своим клиентам вовремя инвестировать деньги в актуальное искусство.

Еще одна картина висела в спальне и тоже изображала подобие ласточки в полете, только уже на желтом фоне. Серж купил эти работы исключительно потому, что ему напели что-то про «выгодное вложение свободных средств». Отчасти так и случилось: у художника, выходца из Китая, прошла персональная выставка в Нью-Йорке, и теперь цена на его работы возросла, как часто происходит после таких событий.

Сергей внимательно изучал ласточку (или перевернутый циркуль – можно и так посмотреть), и ему нравилось то, что, вглядываясь в работу, он абсолютно ничего не испытывал. Возможно, именно подобная «возникающая пустота» и являлась творческой удачей художника, объясняющей его успех.

От мыслей о современном искусстве отвлек звонок. Серж нажал кнопку в стене. Аллея снова осветилась: стало заметно, как вверху хаотично летают мошки. Две идеальные, в блестящих черных босоножках, ноги, принадлежавшие Миле, грациозно вышагивали по аллее.

– Пры-ывет! – пропела она, на сербский манер огрубляя русский «и».

На ней было короткое черное платье – такое обычно надевают стройные женщины, знающие себе цену.

Серж улыбнулся и где-то внутри уже пожалел, что затеял подобную интригу. Он чувствовал себя уставшим. Мысли о том, что теперь, хочешь не хочешь, придется производить впечатление, пусть даже и на проститутку, неприятно свербили в голове.