Текст книги "Колымская сага"

Караван во льдах

В середине февраля из магаданского морского порта Охотск вышли в море и взяли курс на Владивосток три судна. Во главе каравана был ледокол «Магадан». Семье Ивана Ивановича досталась каюта в носовой части корабля. Днём и ночью был страшный грохот от раскалываемых ледоколом льдин. Погода была хотя и морозной, но солнечной. Поэтому пассажиры предпочитали находиться на палубе. Ледокол обходил вокруг корабля, и льдины расступались. Образовывалась полынья. Судно шло вперёд. Пока пароход «Феликс Дзержинский» мог двигаться, ледокол шёл на помощь к «Советской Латвии». Обходил её и шёл на помощь к третьему судну. Потом гудел о помощи передний корабль и всё повторялось. Караван двигался медленно, четырнадцать суток были во льдах.

Но однажды утром грохот стих. Истерзанные уши пассажиров получили отдых. Благодатная, ласковая тишина. Пассажиры спешили на палубу. Только море, огромное, сияющее под солнцем, плескалось о борт корабля. В этот день сияло солнце. В прозрачной светлой синей воде были видны большие рыбины. Они выпрыгивали из воды и пролетали несколько метров, ныряли в воду и снова выпрыгивали. Караван сопровождали дельфины. Было здорово наблюдать за морем и волнами. Мощь и величие моря, бескрайность океана, огромные волны впервые заставляли думать, как огромен и разнообразен мир. Морское путешествие длилось девятнадцать дней: четырнадцать суток во льдах и пять в открытом море.

Море было разным: страшное, бушующее под грозовыми тучами, огромные волны вздымают корабль, а потом он проваливается, как бы ухает в глубину; спокойное, ласковое, как бы прозрачное, когда его глубина светится и показывает свою глубинную красоту, своих глубинных жителей.

Все ожидали, что вскоре появятся берега Сахалина и острова Хоккайдо. Во второй половине дня ветер стих, море успокоилось, солнце засияло. Вдали показался какой-то материк. Были видны сопки и даже лыжники, катающиеся с этих гор. Япония, должен быть остров Хоккайдо. Суда замедлили ход, и от острова Хоккайдо к ним направился небольшой катер. Оказалось, это японцы прибыли на корабль, чтобы проверить, не является ли корабль военным. Когда японцы покинули пароход, выяснилось, что японцы не разрешают идти в Японское море проливом Лаперуза. Они предложили для этой цели Сангарский пролив. Путь удлинялся. Надо было обогнуть почти все японские острова и зайти в Японское море с юга между японскими островами Хонсю и Хондо.

Суда уже долгое время были в пути. Кончилась пресная вода. Организовали пункты выдачи опреснённой морской воды. Родители посылали детей в очереди за водой, они казались нескончаемыми. Отойти было нельзя. Назад в очередь не пускали. Вода была гадкая, противная. Но всё время хотелось пить. Остальное путешествие было не интересным. Пассажиры всё время стояли в очереди то за водой, то в столовой, чтобы поесть. Продовольствие тоже заканчивалось. Из этого отрезка пути памятно только одно событие: граница между морями, когда зашли в пролив. Воду как будто расчертили, с одной стороны она была зелёная, с другой – синяя. Японское море встретило ещё одним испытанием: мёртвая зыбь. Море кажется спокойным. Но на самом деле изнуряющая качка, все внутренности выворачивает наружу. Многих настигла жестокая морская болезнь в действительности. Наконец перегруженные потрёпанные суда с измученными тяжкой дорогой людьми прибыли во владивостокский порт Находку. Колымчан прибыло столько, что из Владивостока их отправили на специальном поезде. Он назывался «500-весёлый». Поезд был особенный. Он состоял из товарных вагонов. Опять же спальные места были нарами. Туалетов в вагонах не было. Для детей применяли горшки. Поезд шёл вне всякого расписания. Иногда их гнали и гнали. Иногда загоняли на какой-нибудь станции в тупик, и они стояли на запасных путях длительное время, пока не собиралась толпа и не шла скандалить к начальнику станции. Большие трудности были с питанием. То, что выносилось к вагонам жителями железнодорожных станций, расхватывалось пассажирами в момент. Остро стояла проблема с водой. На любой остановке в первую очередь люди бежали за кипятком. Надо было ухватить хоть что-нибудь съедобное, запастись кипятком и успеть в туалет. Это были задачи отцов семейств. А холостяки в основном заливали свои нужды водкой. Очевидно, поэтому поезд называли 500-весёлый. Одиннадцать дней ехали до станции Тайга. Там пересели на пригородный поезд до Томска. В Томской области жили Ольгин брат и старая мать. Была возможность оставить детей временно в деревне, а самим налегке поехать отдыхать по путёвке в Кисловодск. Однако сына оставить в деревне не решились. Мальчик тихий, спокойный, впечатлительный. Внимание матери ему нужно в полной мере. Взрыв в Нагаево был для него большим стрессом.

Неожиданный поворот

В Кисловодске Иван узнал, что Ольга беременна. Он недоумевал, когда это могло случиться. Но не мог представить, что Ольга ему изменила. Однако почему она ему не сказала об этом перед отпуском? Иван не хотел больше детей. Но принимать какие-то меры было поздно. К тому же денежная реформа и ресторан в Магадане значительно уменьшили отпускные. Пришлось брать ссуду в Дальстроевском управлении. Задерживаться на материке не было ни времени, ни денег. После лечения в Кисловодске они вернулись в Томск. Иван решил найти родителей. Оказалось, что мать живёт в том же доме, отец умер. Как ему объяснила его мать, он умер от голода. Брата Андрея с ними не было. Где он, было не ясно. Никаких его следов не нашли. Решили, что Андрей погиб во время войны. Он был призван в армию в первые дни войны. Писем от него мать не получала. Посовещавшись с Ольгой, они решили взять мать с собой на Север, а двух девочек оставить у Ольгиного брата Лёни. У того была своя большая семья. Но Ольга обещала высылать на девочек хорошие деньги. Для сибирской деревни это была солидная помощь.

До рождения второго сына они успели вернуться домой. Для Ольги началась непредсказуемо кошмарная жизнь. Малыш требовал внимания, как любой новорожденный. В то же время муж и свекровь ударились в весёлую жизнь. Иван приглашал гостей, весёлое застолье поддерживала свекровь. Она жарила и парила. Кухня была непрерывно занята. Дом провонял спиртным и отходами. Ольга с малышом буквально скрывались в дальней угловой комнате. Иван прохладно относился к работе. Очевидно, его связь на Аркагале оборвалась. Людмила не терпела пьянку. И вечно пьяный Иван её больше не интересовал. Его сняли с должности главного геолога. Оставили ему одну шахту в подчинении. Но он с этим не справился. Его перевели в десятники. Он должен был работать в забое. Несколько раз с ним беседовал начальник района Поповиченко. Но ничего не помогало. Наследственность брала своё. Однажды бабушка Мария Ивановна чуть не заморозила малыша. Ольга заснула от усталости. А бабушка положила его спать в коридоре на скамейку. Когда Ольга проснулась, малыша около неё не было. Она разбудила Ивана, и вместе они нашли его в коридоре на скамейке, заваленной кучей одежды гостей. Гостей быстро выпроводили. Малыша Ольга еле откачала.

– Всё, Иван, забирай свою мать и ищите себе другое жильё. Я подам в суд за издевательство надо мной и ребёнком на развод.

Иван к этому времени протрезвел. Он понял, что его ждёт нищета. Ольге помогут. А ему пощады не будет.

– Ольга, что ты хочешь, чтобы я сделал? Не поднимай шума.

Ольга поставила свои условия:

– Гулянок в доме больше не будет. Никаких гостей. Марии Ивановне поставим кровать на кухне. Там тепло. Кухня большая. Готовить она будет только для себя. Я выделю ей кастрюли. В гостиную, детскую и нашу комнату она больше не ходит. Никаких гостей к нам она не водит. Об этом ты должен сам ей всё сказать.

Старая мать заняла угол на кухне. Кухня была большая. Няньки из Марии Ивановны не получилась. Она по-прежнему пьянствовала. Быстро нашла себе друзей по бутылке. Так как Ольга не разрешала приводить их в дом, то она на свою пенсию и деньги, которые давал ей Иван, находила собутыльников на стороне. Её часто приводили домой под руки пьяную. Дома она укладывалась на свою кровать, либо храпела, либо молча смотрела в одну точку. Обстановка в доме была напряжённая. Ольге было стыдно перед людьми.

Однажды Мария Ивановна купила для себя в магазине большую рыбину кету. Тащить из магазина этот груз было ей не под силу. К тому же она, как часто бывало, была в сильном подпитии. Споткнулась о какое-то бревно на дороге, сильно ударила левый бок. Кто-то сердобольный помог ей добраться до дому. Она легла на кровать и больше не встала.

Её смерть была большим облегчением для Ольги. На руках у неё было двое мальчиков и Иван. Можно было думать о возвращении девочек. Но брать внеочередной отпуск они не могли. Надо было накопить денег. Зарплата у Ивана позволяла откладывать на отпуск очень мало. Ей постоянно надо было бороться с его алкоголизмом. Поэтому девочки прожили у брата четыре с половиной года.

Для жизни в семье Ольге требовалась немалая внутренняя сила. Сила и боль, они теперь сопровождали её постоянно. Она не могла отвечать только за себя. Отвечать за других – это тяжёлая ноша.

Часть вторая. Девчонка-колымчанка

Дом на Кадыкчане

К тому времени, когда я должна была пойти в первый класс, мы уже жили в шахтёрском посёлке Кадыкчан. Отец был главным геологом большого Аркагалинского угольного комбината. Нам выделили отдельный дом. Кончилась жизнь в палатках, в построенных на скорую руку деревянных домах, где дыры между лесинами затыкали болотным мхом, крыша иногда отсутствовала, а потолок не всегда защищал от дождя. Мать подвешивала к потолку простыни из брезента, чтобы защитить нас от холодных капель с потолка. Мы жили в доме без крыши. Теперь у нас были три большие комнаты, огромная кухня, холодная кладовая, тёплая прихожая, холодная прихожая, большой курятник с обогревом. В большой кирпичной печке на кухне зимой круглые сутки топилась углём печь. В доме было тепло. Благо мы жили на Кадыкчане, центре Аркагалинского угольного района. Угольные шахты были видны с крыльца нашего дома. Из всех женщин посёлка мама была самая красивая, самая умная, самая добрая. Это для меня. А для всех жителей посёлка она была очень уважаемая женщина. Мужчины при ней не употребляли грубых бранных слов. Среди населения посёлка женщин были единицы. К маме относились с особым уважением. В те ранние предвоенные и военные годы к женщинам и детям у вольного населения посёлка было особое почти рыцарское отношение. Мужчины не применяли при них грубых и особенно матерных слов. Если какой-либо мужчина забывался, то его тут же одёргивали:

– Тихо, видишь, женщина идёт.

Мать была большая выдумщица и хозяйка. Мне казалось, что она знает и умеет всё. Мы собирали хмель, и она делала хмельные дрожжи. Тесто на хмельных дрожжах быстро поднималось, а пирожки выпекались мягкие, пышные и румяные. Этими пирожками она одаривала своих соседей, чаще всего бессемейных молодых парней, которые, получив в подарок пару румяных пирожков, вспоминали свой дом, свою мать и семью. И за это были ей благодарны особой радостной благодарностью. Пирожки были напоминанием о далёкой семье из детства, о сёстрах, матерях, бабушках, семейных застольях. Теперь же я подросла и должна была учиться в первом классе. Мы жили в этом доме. Посёлок Новый Кадыкчан был достаточно большим. Здесь не разгуливали по улице зэки, которых с тех пор я боялась до смерти. Зона была далеко и хорошо охранялась. Шахта тоже была видна только издали. Огород мы сделали себе гораздо больше. Его надёжно огородили.

В этом доме всё было «по уму», как говорила мама. В огромной кухне зимой день и ночь топилась углём большая кирпичная печь, от которой обогревался весь дом. В тёплой прихожей на вешалке висела верхняя одежда. В холодной прихожей или в тамбуре висел тулуп. Он был необходим в случае, если кто-нибудь обмораживался. Когда мы гуляли на улице, то иногда не замечали обмороженный нос или щёки. Мама нас осматривала. Обмороженные в холодной прихожей вставали к стенке в стойку кверху ногами. Кровь приливала к лицу, и всё безболезненно приходило в норму. Только после этого можно было зайти в дом. Мама следила за этим, без осмотра нас не впускала в дом. Оттирать обмороженное лицо нельзя, можно повредить кожу. Если сильно замерзали ноги или тело, надо было завернуться в холодный тулуп. Тогда тело постепенно отходило от холода, обморожение или простуда не грозили.

Холодная кладовая нас радовала зимой. Там хранились сделанные летом припасы: бочка с квашеной капустой, бочка с ягодой брусникой, бочка с маринованными грибами, бочка с красной икрой. В первые послевоенные годы о шахтёрах заботились. Мы жили примерно в семистах километрах от Магадана, то есть от моря. Так вот у нас ещё с войны по Колымской трассе ходили американские машины «даймонды». Это очень мощная машина на высоченных колёсах с обогревателем и с прицепным вагоном. В прицепной вагон заливали морскую воду, и в ней привозили в шахтёрский посёлок живую красную рыбу и крабов. Осенью мама закупала эту рыбу в нашем магазине. На зиму её солила и подвешивала на деревянном горизонтальном шесте в холодной кладовой. Икру засаливала в бочку. Мы её любили. Она была для нас в тех условиях не дорогим лакомством, а обыкновенной едой.

Осенью чукчи пригоняли к посёлку оленей на продажу. Родители покупали оленину. Оленью тушу подвешивали на шест в холодной кладовой. Олень – чистое животное. Он ест только белый мох – ягель. Из замороженной оленины мы делали строганину. Настрогаешь мороженого оленьего мяса, слегка посолишь, поперчишь – вкуснятина.

Наша большая семья не бедствовала благодаря заботам мамы.

Как видите, наш дом был действительно удобным и хорошо приспособленным для жизни семьи. Поросят мы больше не держали. Мать помнила, как брат плакал, когда зарезали Борьку. Он отказался от его мяса. И ни разу к нему не притронулся. Мы старались при нём не кушать его.

Зато теперь у нас был курятник. В курятнике штук тридцать куриц. В их разведении мы, дети, принимали активное участие.

Однажды мама принесла из магазина куриные яйца. Позвала нас и сказала:

– Дети, давайте заведём цыпляток. Это будут маленькие пушистые птички. Вам они понравятся. Вы ведь любите птичек. Потом они вырастут в курочек. Курочки несут вкусные яйца. Это очень интересно.

Мы с мамой стали отбирать яйца для цыплят. Она нас учила. Мы брали яйцо, сворачивали трубкой газету, смотрели через него на свет. В яйце виднелся воздушный пузырёк. Если пузырёк был на макушке, значит, из него родится курочка, если сбоку, из него родится петушок. Если пузырька нет, значит, из этого яйца не будет цыплёнка. Такое яйцо можно съесть. Мы отобрали штук пятнадцать яиц. Взяли ящик. В него настелили тёплой ваты. Каждое яйцо лежало в своём тёплом гнёздышке. Над ящиком мама подвесила электрические лампочки. Надо было создать определённую температуру. Поставили градусник. Мы должны были следить, чтобы яйца не замёрзли и не перегрелись. Ждать пришлось долго. Но однажды яйца ожили. Мы следили, как птенчики проклёвывали скорлупу и появлялись на свет. Я ничего интереснее не видела. Это было так трогательно! Цыплята были маленькие, мокрые, беспомощные. Но брать их в руки мама не разрешила, пока они не обсохли и не превратились в маленькое пушистое жёлтое чудо.

Обсохшие пуховички вызвали ликование. Очень бережно мы их брали в руки с особого маминого разрешения. Они жалко пищали. Сначала они жили в коробке, потом стали бегать по всему дому. Когда их надо было собрать, мама стучала пальцем по полу и звала: «Цып, цып, цып…» Цыплята сбегались и дружно клевали мелкую пшённую кашу, мелко покрошенное яйцо, измельчённые иголки стланика (это чтобы они не заболели цингой). Затем мы их собирали и отправляли опять в коробку на отдых.

Летом нам пристроили к дому курятник. Особой заботой было кормление цыплят и молоденьких курочек. Мама объяснила, что если мы хотим, чтобы курочки были красивыми, их надо кормить не только зерном, но и витаминами. Мы давали им ягоды, хвою от стланика, рвали мелко газеты, крошили скорлупу от яиц. Наши курицы были красивыми и несли яйца даже зимой.

В нашем доме с другой стороны жила семья пьяниц Череповых. Черепиха тоже развела куриц. Но они были некрасивые, с голыми попками, грязные и вонючие. Мама никогда не выпускала гулять наших куриц на улицу, когда там гуляли соседские куры. На улице она огородила для них загон, чтобы они не заразились какой-нибудь болячкой. Мы с братом любили ухаживать за курицами. А потом они нам надоели, и за ними ухаживала одна мама.

Так вот это о нашем доме и почему я его особенно любила. Теперь мне надо было на зиму покинуть наш любимый дом. Предстояло переселиться в интернат и начинать учёбу в первом классе. Домой я буду приезжать на каникулах.

Мою старшую сестру уже увезли в интернат. Мама хотела оставить меня дома ещё на год. Но отец был против. Ребёнку семь лет. Пора идти в школу.

Школы на нашем посёлке не было, детей можно считать по пальцам. Мы жили далеко от Магадана, как в той песне «семьсот километров тайга». Это как раз про нас. Поэтому с началом учебного года родители отправляли своих детей в интернаты.

Впервые в интернате

Поблизости от нас было два интерната: в посёлке Нексикан и в посёлке Адыгалах. Родители решили отправить нас с сестрой в Адыгалах. Это было ближе, всего каких-то пятьдесят шесть километров. Интернат там был маленький и школа четырёхлетка. Значит, больше порядка. Так решили родители.

В кузове грузовой машины длинные деревянные доски закрепили крючьями за борта – это скамейки. Пассажиры, дети и взрослые, заняли свои места и отправились в путь. Все скамейки оказались заняты. Очень хотелось спать. Раннее сентябрьское утро было прохладным. Ехали медленно. Горная дорога серпантином вилась вокруг сопок. По узкой трассе могла проехать только одна машина. Мне было очень страшно. Я боялась встречной машины, боялась этой вьющейся вокруг сопок дороги, когда неизвестно, что ждёт там за поворотом. Разъезды были сделаны через два-три километра. Если машины встречались, то одна машина должна была пятиться до разъезда, стоять на разъезде, а другая её медленно обходила. Сверху нависали скалы. А далеко внизу текла речка. Один раз отец показал мне внизу на берегу реки лежащую на боку длинную машину с прицепом. И это было очень страшно.

– Папа, в машине же были люди. Их могло убить? Они ранены?

– Это было давно, девочка. Конечно, они покалечились. Но я знаю, что их спасли. Зимой эта дорога очень опасна. Но сейчас мы едем тихо, всё будет хорошо. Ты не беспокойся. Я зажмурилась и больше не смотрела, пока машина не остановилась и отец не сказал мне: «Приехали».

Но тут оказалось, что я не могу идти. Худенькое старенькое пальтишко грело плохо, от холода стучали зубы, руки и ноги закоченели.

Отец взял меня на руки и занёс в интернат. Там было тепло. Из кухни вышла высокая толстая женщина. Покачала головой.

– Как же это вы ребёнка заморозили? Сами-то в тулупе, – с упрёком сказала она моему отцу.

Она взяла меня из рук отца, и он сразу вышел. Видимо, ему стало стыдно, что он не подумал обогреть меня во время путешествия тулупом.

Потом я вместе с другими девочками оказалась в большой комнате, где в ряд стояло много кроватей с металлическими спинками, на досках лежали свёрнутые рулонами матрацы. Зашла молодая девушка – воспитательница.

– Дети, пойдёмте со мной получать постель, – сказала она и вышла.

Но за ней никто не пошёл. Мы все малышки-первоклассницы стояли небольшой кучкой у двери, молча смотрели на выстроившиеся в ряд голые дощатые кровати. А одна маленькая девочка бросилась плашмя на доски ближайшей кровати и заплакала в голос, запричитала:

– Ой, мамочка, мамочка, возьми меня отсюда!

Как-то так получилось, что мы все девчонки улеглись на доски и в голос запричитали:

– Ой, мамочка, мамочка, возьми меня отсюда!

Когда вернулась воспитательница и увидела наш концерт, она сама чуть не заплакала. Она выбежала и позвала повариху. Большая повариха знала, что делать с детьми.

– Прекратите реветь, девчонки! – крикнула она своим громким командным голосом. Все мгновенно затихли. – Встаньте! Быстро встаньте! – Мы все встали. А большая женщина смотрела на нас своими добрыми и такими лучистыми глазами, что нам стало как-то неловко.

– Это что же за рёв вы устроили? Посмотрите на себя. Вы большие и приехали сюда учиться. А мамочки ваши будут приезжать к вам в гости. А сейчас я ваша мамочка. Идите со мной. Я вас покормлю. Напою вкусным горячим какао с молоком. И мы будем с вами дружить. Никто обижать вас здесь не будет.

И мы пошли за ней. Еда была вкусная. А какао с молоком сладкое и горячее. Никто из нас больше не ревел.

Интернат был небольшой, о детях заботились. Молоденькая воспитательница нас водила в школу строем. В школе учились дети с первого по четвёртый класс. Все помещались в одном классе. Было четыре ряда парт. Каждый класс сидел на своём ряду. Учительница вела урок сразу со всеми классами. Меня приняли во второй класс. Мы с мамой дома готовились к школе. Я хорошо читала, писала, знала все буквы и умела считать до ста. Учительница часто ставила меня около своего стола, перед рядом четвероклассников, и заставляла читать сказки Пушкина. У нас дома была такая же красная книжка сказок. Я их все уже знала наизусть. Поэтому читала без запинки, звонко и с выражением. А учительница гордо поглядывала на четвёртый класс и говорила:

– Вот так надо читать.

Никто в четвёртом классе так не читал.

Вообще об учёбе в этой школе у меня не сохранилось чётких воспоминаний. Я помню только уроки чтения. А воспоминания об интернате сохранились отчётливо.

В четвёртом классе училась моя старшая сестра Тамара. Её завезли в интернат раньше на неделю. Ей было уже четырнадцать лет. Но она училась только в четвёртом классе. Она не любила учиться. В каждом классе застревала на второй год. В третьем и четвёртом классе учились дети-переростки. У нас в интернате было несколько мальчишек по тринадцать-четырнадцать лет и несколько девочек такого же возраста. Их родители попали на Колыму, потому что служили немцам. В основном это были украинцы. При немцах они не учились в школе. Интересы у этих детей отличались от наших детских.

Мой добрый сосед и товарищ по играм Колька Баранов в интернате верховодил у мальчишек. Здесь он предстал в другом качестве – вульгарный пацан, повидавший изнанку жизни. Из-за него старшие девочки стелили малолеткам постели под кроватями. Когда наши взрослые опекуны уходили домой, наступало наше мучение. Колька приказывал мальчишкам снимать штаны, выстраивал их парами строем. И в таком виде они отправлялись в гости к девчонкам. Из-под кроватей мы слышали визг, стучали доски на кроватях, девчонки дрались с мальчишками. Долго так продолжаться не могло. Первой не выдержала моя сестра. Днём в коридоре интерната завязалась драка. Колька Баранов пристал к моей сестре: где она прячет меня ночью? Моя сестра дралась с четырьмя мальчишками. Она дралась отчаянно. Было время обеда. Воспитательница и повариха в столовой кормили детей. В коридоре никого не было. Тамара расцарапала в кровь лицо Баранова. Она не обращала внимания на удары. Она вся была в порыве убить этого гада. Дрались молча. Её оттаскивали от Кольки. Но она вновь и вновь поднималась и бросалась на него. И четверо мальчишек были в ужасе от её ярости. Обед закончился. Дети выходили из столовой. Но никто не ушёл в свою комнату. Все молча прижались к стенам и наблюдали драку. Но вот вышла из столовой воспитательница. На секунду замерла и бросилась в центр свалки. Откинула мальчишек в стороны и прижала Тамару к себе:

– Успокойся! Успокойся!

Она обняла её за плечи и увела в столовую. Дверь столовой закрылась. О чём точно говорили они, мы не знали. Тамара нам не рассказывала.

Ночью в коридоре дежурил директор школы. А через два дня приехали родители Баранова и забрали его домой. Баранова исключили из школы. Директор вызывал к себе по одному всех интернатских мальчишек. Потом он вызвал всех родителей старших детей. Был серьёзный разговор и с мальчишками, и с девочками. Девочек обследовали. Криминала вроде бы не обнаружили. Теперь ночью обязательно дежурил взрослый воспитатель. Постепенно ушёл страх, и мы зажили интересно, весело и дружно.

Интернат с первых дней заставил меня повзрослеть. Была подведена черта настоящему детству, детству в семье. Прошедший кусок жизни дал душе самое доброе развитие. С семи лет начиналась почти самостоятельная жизнь. Теперь надо было, используя ранее накопленный опыт, самой оценивать хорошее и плохое, доброе и злое, интересное и не нужное. А главное, надо было научиться защищать себя не только физически, но и морально. Это не видимое постороннему глазу взросление на деле оправдывало утверждение: душа обязана трудиться. С этого момента начинает формироваться личность, формироваться «Я», создаются границы, внутри которых живут наши желания, чувства, мысли, опыт. Это «Я» – высшая ценность любого человека. Мы формируем его не осознанно, мы постоянно сопротивляемся миру, мы закрыты от него, чтобы выжить. Такими были по существу обстоятельства жизни в интернате. Формировался дух, из куска глины творился человек.

Опыт жизни под кроватью, приобретённый в первые интернатские дни, мне понравился. Так я могла отдаться своей страсти читать книги без помех. Я брала книги не только в школьной библиотеке, но и в поселковой. В этом мне помогла моя учительница.

Зимой мы в любую погоду ходили гулять на улицу. Построили высокую горку. Любимой игрой было разделение на команды и её завоевание. Игра закаляла нас физически. А самое главное, развивала волю к победе. Какой бы удар ни был получен, ты отвечал за порученную тебе задачу: защищать и нападать, влезть на горку во что бы то ни стало, не ныть. Реветь от боли – это же позор! Слово «позор» имело для нас глубокий смысл.

Но завоевание горки не предполагало драку. Бить, драться было в этой игре категорически запрещено. Разрешалось стаскивать противника, бороться с ним.

Моя сестра пользовалась авторитетом у интернатских детей. Она плохо училась, но была хорошим товарищем, отчаянно дралась с мальчишками, защищала слабых, не ныла, умела смеяться и шутить. Она была тем, кого называют свойским парнем. От неё я усвоила, что товарищей может быть много, а друзей мало.

В интернате появился неожиданный воспитатель. Он работал с первых дней дворником. Так как ночных дежурных не хватало, он сподобился дежурить по ночам, строго следил за порядком и тишиной. Он был высокий, тощий, в неглаженой и старой одежде. Строго наказывал нарушителей порядка и тишины. И всё бы ничего. Но у него было повышенное газообразование. Вскоре мы заметили, что вблизи него часто портится воздух и раздаётся тихое «пу-у». Кто-то из мальчишек придумал песню:

 
Как Ивану Лукичу, Лукичу
В попу вставили свечу, ой свечу.
Берег левый, берег правый,
Где найти нам переправу,
Чтобы рядом не стоять,
Этих пуков не слыхать.
Затыкайте, люди, нос
И бегите на мороз.
 

Мальчишки пели эту песенку в присутствии Ивана Лукича потихонечку, себе под нос, но так, чтобы Иван Лукич слышал мелодию. Однажды Иван Лукич различил в песне своё имя. Ему стало любопытно. Он подловил первоклассника и заставил его спеть ему песенку. Первоклассник был горд, он не побоялся и спел. Окрас лица у Ивана Лукича несколько раз менялся. Из пунцового он стал серым, когда песенка была пропета и он, постояв в неподвижности, её осмыслил. Воспитатель Иван Лукич исчез.

В моей памяти остался весенний Адыгалах. До сих пор помню спокойно текущую реку, над ней большую толстую сосну, зелёные низкие кустики и травку, вкусный хвойный аромат весеннего леса.

На большом суку сосны на верёвке висели качели. Иногда к сосне прибегали белки и бурундуки. Мы кормили этих красивых забавных зверьков. И они нас почти не боялись.

Уезжая домой, мы навсегда прощались с любимым местом.