Текст книги "Колымская сага"

Нексикан

На следующий учебный год нас отправили учиться в интернат посёлка Нексикан. Для Севера это был достаточно большой интернат и находился от нас дальше. Но ехать надо было по основной Колымской трассе. Она проходила по ровному месту, не было горных перевалов, страшных горных прижимов, скал над дорогой и пропасти внизу, где текла быстрая река.

Интернат – длинное деревянное здание в два этажа. На первом этаже поселили мальчиков. Там была столовая. На втором этаже поселили девочек. Большая угловая комната на втором этаже называлась «красный уголок». По выходным дням и праздникам мы собирались в красном уголке, отдыхали, играли, танцевали под патефон.

Этот год запомнился холодом, драками и голодом. В комнатах было так холодно, что замерзали чернила в чернильницах. Мы писали ручками со стальными перьями. С одной стороны, это было неудобно. Надо было следить, чтобы в чернильнице-непроливашке было достаточно чернил, чтобы перо не царапало бумагу. Но с другой стороны, это приучало нас вырабатывать красивый каллиграфический почерк. На специальных уроках чистописания мы выводили буквы по особым правилам. Надо было знать, где линия буквы должна быть тонкой, а где писалась с нажимом на стальное перо, толсто. Мне очень нравилось писать красиво, с соблюдением всех правил и без единой помарки.

В столовую мы бежали по звонку. Первый звонок означал, что надо идти в умывальную комнату мыть лицо и руки. По второму звонку мы бежали в столовую. За каждым было закреплено своё место. Еда уже стояла на столах. Её расставляли дежурные старшеклассники.

Утром это был стакан горячего чая, кусочек хлеба и на нём кусочек масла (20 граммов).

В обед нам давали суп (чаще всего он был из репы), кашу (её часто заменяло пюре из репы), компот (он тоже часто был из репы). Дело в том, что интернатские дети помогли местному совхозу выдернуть из земли репу. Совхоз отпустил интернату много репы. Директор интерната на этом хорошо экономил.

Здесь же в углу столовой был стол для преподавателей и воспитателей. И это была большая ошибка директора интерната. На этом столе не ели репу. Хлеб лежал на подносе кучей. Масло не было нарезано кусочками по 20 грамм, а большим куском лежало на тарелке. Каждый сам мазал его на кусок. Часто на столе были овощи, колбаса или ветчина. Мы с завистью косились на этот стол. Директор и некоторые сотрудники имели квартиры, которые занимали целое крыло интерната, имеющее отдельный вход.

Мы считали, что директор и сотрудники не только едят досыта, но и живут в тепле. За это мы их ненавидели.

У нас на кроватях были тонкие суконные одеяла. Многие были сильно простужены. Я кашляла отчаянно. Прежде чем заснуть, приходилось закрываться одеялом с головой, так чтобы не было щелочки. Дыханием нагревали пространство под одеялом. Потом надо было успокоить кашель. Для этого я дышала в ладони и направляла тёплый воздух в горло. Засыпала, когда кашель останавливался.

Утром звонок нас будил. Надо было быстро вскочить с кровати и выбежать в коридор. Появлялся физрук, и начиналась утренняя зарядка. Мы разогревались и бежали в умывальник. Холодной водой умывали лицо, шею, руки и, это главное, – уши. Руки, шею и уши проверял дежурный при входе в класс. Если находили грязь, особенно в ушах, то в класс не пускали, а отправляли умываться. Это был позор.

Завтрак не занимал много времени. Хватали книги и тетради и шли в класс.

В начале учебного года я не жила со своими одноклассниками. Моей сестре разрешили взять меня в свою комнату.

Сестра хотела оградить меня от некоторых страшных вещей, которые происходили в интернате. Так как она не любила учиться, то сидела по два года почти в каждом классе. Она была переростком. В интернате было несколько девочек-переростков. Виновата была война и немецкая оккупация. На оккупированной немцами земле дети не учились в школе. А когда наши освободили свои земли, то в школу пришло много переростков. Кроме того, на Колыме были семьи бывших полицейских, фашистких прихвостней. У них в основном были дети-переростки. В комнате у сестры было три таких девочки. Одной девочке Любаше шёл семнадцатый год. Училась она в четвёртом классе. Она была некрасивая: толстая, веснушчатая, с толстыми губами. Но парни-переростки уделяли ей внимание. Их в основном привлекали две круглые расплывшиеся булки груди. Ей нравилось, когда мальчишки зажимали её в углу и щупали грудь и другие места.

Рядом с её кроватью стояла кровать девушки лет пятнадцати. Зина Киселёва отличалась стройностью и красотой. Две толстенькие чёрные косички украшали её голову. Густые чёрные шнурочки бровей огибали зелёные лучистые глаза, тоненький носик с небольшой горбинкой и прекрасные розовые бантики припухлых губ. Она следила за чистотой и аккуратностью своей одежды. Её все девочки любили, особенно малышки, стремились с ней поговорить, просто быть рядом. Мальчишек она к себе не подпускала. Но однажды она пришла в комнату в слезах. Уткнулась в подушку и громко заревела. Все в комнате всполошились.

– Что с тобой, Зина?

Девчонки окружили её кровать. Еле отодрали от подушки. Слёзы градом текли по её лицу.

– Он меня поцеловал. Видите, как крепко.

Мы уставились на её расплывшиеся губы.

– Кто поцеловал?

– Да он, Метель![9]9
  Фамилия Метель – ударение на первом слоге.


[Закрыть] Он давно приглашал меня погулять на улице. Сегодня потеплело. И я вышла. А он стоял на крыльце и ждал меня. Я ещё не сошла с крыльца, а он как впился. А потом завёл за крыльцо и стал целовать как бешеный. Я еле вырвалась.

Несмотря на трагичность момента, все рассмеялись.

– Глупая, он же влюбился в тебя. Метель самый красивый парень в девятом классе. Я так хочу, чтобы он ко мне подошёл, – воскликнула Люба. – А он в мою сторону никогда не глядит.

Метель был переростком. Он учился в девятом классе. Ему было восемнадцать лет. Высокий, стройный, с чёрными кудрявыми коротко подстриженными волосами. Но особенно красили его тоненькие усики и задумчивые карие глаза. Все девчонки в комнате завидовали Зине. Тамара подошла к её кровати, обняла за плечи:

– Ну что ты ревёшь? Это же самый классный парень в школе. Гордись. Ты ведь пойдёшь с ним погулять, если он тебя снова пригласит? Подумай. Вот уж в кого не стыдно влюбиться.

Зина успокоилась. Все разошлись по своим местам.

С тех пор Зина чуть не каждый вечер бегала к Метелю на свидание. От поцелуев они перешли к более серьёзным отношениям. Вешалка для пальто была их убежищем.

Однажды на них наткнулся дежурный воспитатель. Это было уже после отбоя. Дежурный проверял тишину в интернате, все ли легли спать. Звуки со стороны вешалки его насторожили. Он захватил парочку на самом интересном месте. Вместо того чтобы тихо отойти в сторонку, он стал орать, вопить, стыдить. Зина и Метель быстро разбежались по своим комнатам. Что они пережили после этого, не передать. В школе собрали комсомольское собрание. Приехали родители. Зину забрали домой. Метель уехал сам.

Но никто не воспитывал Любашу. Она всё толстела. И однажды уборщица наткнулась в туалете на мёртвого новорожденного. Об этом узнал весь интернат. Все знали, что кроме Любы родить в туалете некому. Но она отпёрлась. Она как ни в чём не бывало на следующий день пошла на уроки в школу. Вела обычный для неё образ жизни.

Это неприглядное событие постарались замять. Но почти одновременно случилось ещё одно действительно страшное событие.

Интернат стоял в конце посёлка под горой. Невдалеке строился новый дом, куда по утрам привозили зэков. Территория, естественно, была огорожена. По углам ограды стояли вышки с охраной. Однажды там что-то случилось. Один из охранников спустился и побежал в сторону интерната. Мальчишки на первом этаже выскочили на крыльцо. Впереди охранника бежал зэк. Стрелять в него было нельзя из-за толпы мальчишек. Зэк подбежал к ним и ринулся сразу в интернатскую дверь. Но в дверях путь ему преградили взрослые ребята, интернатские переростки. Зэк побежал вдоль стены по направлению к котельной. Там он скрылся. Охранник тоже заскочил туда. Через минуту раздался выстрел. Потом вышел пошатываясь охранник и медленно пошёл к своей будке. Зэка не было видно. Вышел кочегар, сел на завалинку, обхватил голову руками. Мальчишки подошли к нему:

– Эй, дяденька, что произошло? Куда делся зэк?

– Вы не поверите, охранник нацелился на него. А зэк повернулся к нему. А потом как заорал и прыгнул прямо в топку. Там и сгорел.

Кочегар дрожал. Потом его вырвало. Он так до самой темноты просидел на завалинке. Мальчишки рассказывали, что он уволился, не стал там больше работать.

* * *

Девочки-пятиклассницы приходили из школы позднее меня. Мне с ними было не очень интересно. У них были свои разговоры. Сестра не разрешала мне ходить в другие комнаты. Часто были драки. И она не хотела, чтобы я в них принимала участия. Поэтому у меня было достаточно свободного времени, чтобы хорошо учиться и отдыхать. Обычно я приходила на два урока раньше, чем они.

В этот раз я, как обычно, пришла раньше других девочек. Подошла к окну. Посмотрела на улицу, но там ничего нового и непривычного не было. Зато я обратила внимание на просвет между рамами. Там лежали замороженные кусочки масла. Оказывается, некоторые девочки не съедали свой утренний кусочек масла. Забирали с собой, накапливали несколько кусочков, а потом устраивали себе небольшой праздник. Хлеб выпрашивали заранее в столовой.

Я смотрела на эти кусочки масла, и у меня во рту возникла слюна. Воображение рисовало, как вкусно съесть такой большой кусок масла с хлебом. Но хлеба не было. А вкус масла был очень притягателен. Я протянула руку, чтобы открыть окно. Дотронулась до ручки. Отдёрнула руку. Мне стало стыдно. «Это же – воровство», – подумала я. Но продолжала смотреть на масло и ощущать его вкус.

Воровство в интернате жестоко наказывалось. Вора прокатывали по лестнице со второго этажа на первый, при этом его били ногами. Но главное было не в наказании. Это был позор. Все смотрели на вора с презрением.

В тот момент я думала не о физическом наказании. Я думала о позоре. Но по-прежнему смотрела на масло, глотая слюну. Слюноотделение и желание завладеть маслом заглушили всякие мысли. Я открыла окно. И в этот момент услышала, что девочки разговаривают, идут домой. Я схватила масло и засунула его в рот. Масло было старым, прогорклым, я ощутила гадливость и тошноту. Я выплюнула его в ту бумажку, где оно лежало. Когда девочки открыли дверь и вошли в комнату, меня рвало.

– Что с тобой? – кинулась с вопросом моя сестра.

Но я ничего не могла сказать, только указала на стол, где лежал оплавленный кусочек масла. Сестра быстро выбежала и через минуту принесла из кухни кружку кислой воды.

– Полощи рот.

Она подставила мне ведро, в котором мы мыли пол.

Когда рвота прошла, я окончательно вымыла рот, меня окружили все девочки. Они с осуждением смотрели на меня. Я понимала, что в их глазах был мой позор. Мне было стыдно поднять глаза и взглянуть на них.

Первой заговорила Тамара, моя сестра.

– Расскажи нам всё, как ты до этого дошла.

– Я нечаянно увидела за окном масло. Мне его очень хотелось. Хлеба не было. Но мне всё равно его очень хотелось. Я долго смотрела на него. Но когда все-таки открыла окно, услышала, что вы идёте. Сунула его быстро в рот. Оно такое гадкое! Зачем вы его протухливаете? Но мне просто стыдно, что я так сделала. Простите меня. Я никогда больше не возьму чужого. Я не воровка. Тома знает.

Девочка Маша, масло которой я откусила, вдруг подошла ко мне:

– Я тебе верю. Ты не воровка. Я предлагаю никому постороннему не рассказывать, что здесь сегодня случилось. Она ещё малышка. Ей очень хотелось. Ну, вы же понимаете, что она целый час, а может быть, больше смотрела на него. И потом она уже наказана. Её тошнило, ей было плохо. А я никогда больше не буду протухливать масло. Девчонки, вы попробуйте свои кусочки. Они, наверное, тоже тухлые.

Девчонки попробовали. Они тоже решили больше не протухливать масло. А вот насчёт прощения они были не согласны. Единогласно решили никому об этом не рассказывать. Но их решение было достаточно суровым.

– Она должна жить на общих основаниях, как все. Если ты её будешь всё время опекать, Тамара, она не будет настоящим человеком.

Это было мудрое и справедливое решение. В комнате, куда меня заселили, проживало восемь человек – мои одноклассники. Сестра мне сказала, когда мы остались одни:

– Ты ни к кому со своим знакомством не лезь. Сохраняй достоинство. Жить надо так, чтобы тебя уважали и ты уважала своих соседей. Относись к ним доброжелательно, но ни перед кем не заискивай. Не позволяй себя унижать. Всё будет хорошо.

В комнату поставили девятую кровать. Я перенесла свой нехитрый скарб. С разговорами ни к кому не лезла. Но приглядывалась к своим девочкам.

В воскресенье мне потребовалось устроить постирушку. Я взяла у воспитательницы тазик, поставила его на табуретку. Налила туда горячей воды. Мама дома меня учила стирать. Надо было все вещи намылить так, чтобы образовалась пена. А потом стирать так, чтобы вода играла около рук. Я так и сделала. Тщательно намылила вещички, стала их тереть своими кулачками, пена вокруг рук так и играла. Так как я не лезла с разговорами и знакомством к девочкам, они не обращали на меня внимания. Но вот в комнату забежала девочка из соседней комнаты. Её звали Лариска, прозвище – Пустышка. Она подошла ко мне. Посмотрела, как я стираю. Ей вдруг стукнуло в голову намазать мне лицо этой мыльной пеной. Ни слова не говоря, она сунула руки в таз и попыталась намазать пеной моё лицо. Я схватила её за руку. Но она протянула к моему лицу вторую руку. Я, не разворачиваясь, сжала кулак и со всей силы ударила по этой руке. Лариска взвыла.

– Что ты наделала? Что ты наделала? – плакала и кричала она.

Она подняла руку. Её указательный палец был вывернут в сторону, противоположную всем другим пальцам. Я его выбила. Нас окружили девчонки. Негласной старостой была Милка Буйволова. Она сказала:

– А что ты хотела, Лариска, чтобы она подставила своё лицо под твои руки? Не смотри, что она маленькая и тоненькая, она наша.

Милка быстро поставила на место покалеченный палец и выпихнула Лариску из комнаты. Все девчонки посмотрели на меня с уважением.

– Где ты научилась драться? – спросила Милка.

– Дома. У нас в посёлке девчонок почти нет. Я летом играла с мальчишками. Они научили меня драться как мальчишки. Мальчишки ведь не царапаются и не кусаются. Они дерутся кулаками. Надо собрать кулак и бить костяшками. Я никогда не задираюсь сама, но если кто полезет, то получит.

Милка хмыкнула одобрительно. Так естественно произошло наше сближение. С тех пор я была принята в братство нашей комнаты. О Милке надо сказать особо. Её старшинство признавали в комнате все. Она не была толстой, как это обычно бывает. Она была крепкой, сбитой. У неё было крепкое сбитое тело, круглое, почти квадратное лицо, твёрдый подбородок, крепкие руки и ноги. Кроме того, она была лысая. В интернате трудно было поддерживать чистоту волос. У многих девчонок были вши. Родители Милки убедили её, что пусть голова будет лысая, но зато вшей она иметь не будет. Благодаря Милке мы были крепким братством. Нас никто не смел обидеть ни в школе, ни в интернате. «Один за всех, все за одного». Это был не формальный лозунг. Это был действующий девиз нашего братства. Мы делились друг с другом всем. Когда к кому-нибудь из нас приезжали родители и привозили съестное, мы не ели это поодиночке. Мы собирались все вместе и делили всё поровну. И пусть это был небольшой кусок, но его получал каждый. И даже тот, чьи это были продукты, получал такой же кусок. Одежда тоже была общей. Но здесь всё-таки надо было спросить разрешения. И надо было соблюдать закон: вернуть в таком виде, как брал. Повесить на прежнее место вещь чистую, выглаженную, непорванную.

Но в семье не без урода. Была у нас девочка Ида Тараканова. Она отделилась от всех. Каждую неделю ей привозили по мешку с провизией. Её родители работали где-то на базе, на продуктовых складах. Она ничего никогда никому не давала. У неё никто никогда ничего не просил. После отбоя, когда все укладывались спать, Ида накрывалась одеялом с головой, мы слышали, как она жевала свои продукты. Зачем так скрываться, недоумевали мы. Какое нам дело? Ешь в открытую, сколько хочешь. Мы не попросим, как бы нам ни хотелось. Мы презирали её. С ней почти не разговаривали. Только по необходимости. Однажды мы решили её проучить. Мы сбежали с урока рисования. Учитель был не строгий. Часто вообще не отмечал отсутствующих. В комнате мы хохотали. Нам было весело от предстоящей проказы.

– Ну, девчонки, начнём! – скомандовала Милка.

Мы вытащили мешок из-под кровати Тараканихи. Разложили все её запасы на столе. Разрезали булку хлеба и прежде всего сделали себе бутерброды с мясной тушёнкой. Тушёнки было много. Бутерброды получились большими и вкусными. Кто-то сбегал за горячей водой. Мы напились чаю с печеньем. Поставили тарелку и на неё поместили долю Тараканихи. Нам хотелось увидеть её реакцию.

Она зашла, потянула носом. Сильно пахло тушёнкой.

– Это твоя доля, – сказала Милка. – Не прячься больше под одеяло. Садись и ешь за столом, как человек, а не как таракан запечный.

Надо отдать справедливость, Ида не возмущалась, не кричала. Она заглянула под свою кровать. Спокойно подошла к столу, села. Взяла свой бутерброд, спокойно его съела. Потом также спокойно выпила чай и съела печенье. Ничего больше она не спросила. Но следующий раз, когда ей привезли мешок с продуктами, она сделала, как все мы. Выставила всё на стол, разделила на девять частей. Потом засмеялась и пригласила:

– Ешьте, девчонки, я не жадная. Просто мне отец запретил. А есть под одеялом мне самой противно.

Мы приняли Иду Тараканову в наше братство.

Перед Новым годом мы узнали, что в интернате ходит комиссия. Пока они ходят по первому этажу. Заходят в комнаты к мальчишкам и спрашивают, нет ли жалоб. С ними директор. Кто осмелится жаловаться при директоре?

Милка влетела в комнату с большим листом бумаги. На таких листах мы выпускали стенгазету. Я была в редколлегии, потому что любила рисовать.

– Скорее, скорее, Катя! Рисуй!

– А что рисовать? – спросила я в недоумении.

– Там внизу ходит комиссия, проверяют, как мы живём. Я хочу повесить на стенку перед комиссией газету. Там должен быть наш директор за столом в столовой и как он жрёт. А мы тощие едим репу. Неважно как нарисуешь. Я подпишу. Пусть узнают. Только скорей.

Наш директор был сам похож на редьку, только перевёрнутую.

Я быстро нарисовала перевёрнутую редьку. Даже приделала ему чуб из листьев. Внизу редьку дополнял толстый огурец. Милка уже мне помогала. Изобразила стол и на нём тарелки с едой. Мы подписали, что директор обжирается, а мы сидим голодные. Едва мы успели. Милка открыла двери в коридор и увидала директора во главе комиссии. Он улыбался и что-то рассказывал. Прямо перед носом директора Милка прилепила наш лист.

– Что ты делаешь, девочка? – спросил незнакомый мужчина.

– Читайте, – крикнула Милка, – это наша стенгазета.

Её трясло. Но она не струсила.

Директор уже открывал двери комнаты напротив нашей и жестом приглашал туда гостей. Но мужчина, который спросил Милку, сказал:

– Я хочу прочитать эту стенгазету. Она, кажется, интересная. Минуты две он постоял, рассматривая наши каракули и наспех сделанные рисунки. Потом зашёл в нашу комнату вместе с Милкой. Мы рассказали всё: как нам холодно, как голодно. Директора мы не замечали. Мы были так возбуждены, нам было страшно и одновременно весело. Мы не могли подвести свою Милку.

А директор стоял около раскрытой двери. Он тоже был ошарашен.

Комиссия ушла. С ними, понурившись, ушёл директор интерната. Самое интересное – мы его больше не видели. Наша жизнь переменилась. Рядом с интернатом открылась котельная. В комнатах стало тепло. Репа исчезла. Появился компот из сухофруктов, какао со сгущенным молоком. На завтрак кроме хлеба с маслом стали давать кашу. Мы гордились своей Милкой Буйволовой.

На летние каникулы все с радостью уезжали домой. Нам не хотелось прощаться. Милка уехала раньше нас с сестрой. За ней приехал отец. Было понятно, почему Милка такая крепкая, сильная, правильная. Она была копией своего отца. Высокий, почти квадратный, с лысым бритым черепом, в военной форме, внушительный русский мужик. Она его называла «батя». Теперь понятно, почему Милка была лысой. Она подражала своему отцу. Он и был «батей». Чувствовалось, что она гордилась своим отцом. Мы ей завидовали.

Я надеялась, что на следующий год мы снова будем дружить с Милкой. Но жизнь сложилась по-другому. Больше я её никогда не видела. Милка больше не появилась в нексиканском интернате. Очевидно, её отец получил новое назначение.

В нексиканском интернате были заложены основные правила жизни, законы чести и товарищества. Там творились иногда страшные вещи. Но из-за них мы, дети, понимали, как надо отстаивать своё «Я», свои принципы, понимали, что такое хорошо и что такое плохо. Это не наука для крошки сына. Это жестокая жизнь. Законы этой жизни мы познавали с детства.