Текст книги "Товарищ Анна (сборник)"
Автор книги: Ирина Богатырева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Паром – это огромное здание. Осознать его размеры возможно только на берегу. Но паром еще больше, чем видится – часть под водой. Здание-айсберг.
Подхваченные разноязыким валом туристов, они поднимались по тесным коридорам-трапам на главную палубу, пышную, с бордовыми ковровыми дорожками, блестящей стойкой-регистрацией, стеклянными дверями в ресторан и фонтаном. Там собрались все вместе – русскоговорящий остров, гид выдал ключи-карточки, и они стали спускаться на свою палубу. По узкой металлической лестнице – все вниз и вниз, бухая по ступенькам багажом на колесиках.
– Может, тут? нет? дальше?
– Мама, смотри: мы ниже машин будем!
– Почему ты так решил?
– Ну вот же: здесь гараж!
Гид заглянул в лестничный пролет, как в колодец, и прислушался. Они уже все знают, подумал, все-таки второй раз. Ничего объяснять не надо: ни как вставить ключ, ни где будет обед. Сегодня я отдыхаю. Все заканчивается благополучно. Подумал и пошел к себе в каюту.
Палуба их была запутанной системой тесных – рука об руку не пройтись – коридоров со множеством одинаковых дверей-кают. Русские быстро разбрелись и потеряли друг друга.
Савва открыл дверь каюты, и они попали внутрь белого кубика с металлическими крашеными стенами. Сразу у входа был теснейший закуток – туалет и душ. Две койки друг напротив друга, почти вплотную – двоим не разойтись. Две над ними откинуты, прижаты к стенам. Подобие уюта – столик и большое зеркало в тяжелой, лаком блестящей раме. Иллюминатора нет.
– Мне здесь не нравится, – неуверенно сказала Мила и присела на краешек койки.
– Господа, – объявило невидимое радио по-английски. – Наш паром отправляется. Желаем вам приятного пути.
Стены завибрировали и заурчали. Потом что-то громко, металлически застучало совсем рядом, заработало, все здание дернулось, мягко, но ощутимо. Мила вцепилась пальцами в край постели, глазами – в Савву. Он слушал. Через какое-то время фырканье и стук прекратились, осталось только ровное потрескивание всего кубика.
– Ты слышишь? – сказала вдруг шепотом.
Плеск. Не легко, как о борт лодки, а утробно, сакрально. Вода обтекала здание, сжимала их белый кубик, терла обшивку колотым льдом, ныряла волной. Пенилась. Пузырилась. Она была черная, зимняя, ледяная. Ночная вода за стеной.
– Я пойду приму душ, – сказал Савва и ушел в закуток.
А ведь так это просто все, жутко… И не выбраться отсюда ни за что. Она посмотрела на мобильный – связи не было. По коридору промчалась молодежь. Финны, судя по голосам. Хлопнула дверь. Потом открылась, из каюты пошла громкая музыка. Другая хлопнула. Где-то одна группа подростков встретилась с другой, такой же пьяной. Голоса гремели в лабиринте коридоров.
– Как здесь все слышно! – раздалось рядом по-русски. Открылась дверь. Выглянула мать Варламовых.
– А у вас тот же беспредел, да? – По коридору шла Алла Демидовна. Рая семенила следом. – У вас-то что! А у нас! Мы прямо с ними соседи, представляете! Никогда еще со мной такого не бывало. А что им скажешь? Я и не знаю как. Сказала – они не поняли. Иду гида звать.
Шаркая, они ушли к лифту. «Ма, мы идем ужинать?» – услышала Мила прежде, чем соседняя каюта закрылась. В ду́ше вода текла тихо.
Я-то хоть с мамой жить буду, а он как? Один?
3Три страны, три ночных, шестьсот километров пути, два парома (туда и обратно). Финляндия – обзорная, музей, храм; Швеция – обзорная, музей, свободное время; Дания – обзорная, Русалочка, Эльсинор; да – не забыть сказать им, что Копенгаген по-датски звучит совсем иначе.
Он заранее знает, что всех их ждет. И чего ждать от каждого из них. Момент личного любопытства полностью исключен. Это удел салона (двадцать человек, детей нет). Они робеют или же, наоборот, вдруг наглеют, стоит только проехать границу, а для него все это музей. Адреса и названия – импульс к тому, что говорить в микрофон. Велосипедисты, молодые пары с двухместными колясками, пенсионеры с лыжными палками, занимающиеся спортивной ходьбой, хиппующее старичье из копенгагенской Кристиании – все то, на что его туристы реагируют очень живо, всякий раз возникало в одних и тех же местах. Он не был уверен, что они не замирают, подобно восковым фигурам, стоит их автобусу свернуть на другую улицу. В музее ничто не может меняться, разве что погода. Но и ее он разучился замечать.
Вне автобуса – бутафория, для него реален только салон. Двадцать человек со своими интересами и потребностями, духовными, покупательскими, физиологическими. Он для них творец того, что их ждет. Чтобы каждый получил именно то, что хочет. И ему нравилось, что все двадцать за его спиной – разные, но он знает их – всех и заранее.
«Заранее?» – думал он теперь, на обратном пути, касаясь в кармане чужой зубной щетки.
Это было своего рода развлечением. Он наблюдал, как они каждый раз чуть отстают, идут нарочито медленно, разговаривают. Он ни разу не окликнул их, но всегда делал так, чтобы они знали: он их видит. Только они ни разу не смутились от этого. Та, что пополней, могла подолгу разговаривать с продавцами в магазинах, выбирая одежду, сувениры и просто так. Потоньше – обычно держалась в стороне, носила пакеты с покупками.
Однажды полная спросила, как она может позвонить из гостиницы по городу (это было в Стокгольме). Он объяснил и ничего не спросил у нее.
В Копенгагене у них было свободное время. Много свободного времени – почти целый вечер. Он видел их последний раз в одном из магазинчиков на бульваре Андерсена, а потом они не пришли на автобус, чтобы ехать в гостиницу на окраине, почти за город.
Он все равно подтвердил их регистрацию и взял себе ключи. Они пришли в половине первого. Доехали сами. На городском транспорте, сказала полная. И поблагодарила за то, что предупредил заранее: Копенгаген по-датски и правда звучит совсем иначе.
Именно тогда, на следующее утро после этого, Алла Демидовна, Б4, спросила его, часто ли бывает так, что кто-то отстает от автобуса.
– Да каждый раз! – оптимистично заявил гид в микрофон. – Иногда люди сами догоняют, была у меня такая дама, всю Швецию за нами ехала. Другие звонят, и я объясняю им, как нас найти. Но ведь бывают такие, которые хотят отстать, вы меня понимаете? – он сделал паузу. – Я не против, поймите. У нас давно не советское время, и я вам не нянька. Мне, единственное, было бы удобно, если бы вы подошли и заранее сказали – так, мол, и так. Неужели я бы стал кого-то держать за руку? Но меня, по всей вероятности, боятся.
И он усмехнулся в микрофон. Вроде чего нас бояться?
«Да уж, чего нас бояться», – подумал теперь, ощупывая в кармане зубную щетку. Выцветше-рыжую. Без надписей.
4За огромными полукруглыми окнами на носу корабля со всей его исполинской высоты острова появлялись фантастически, нереально. Они будто выныривали из моря, проплывали рядом и вновь уходили под воду. На них были сосны, редкий снег, мокрый песок и большие, почти круглые камни. Черные птицы крутились над соснами, строгими, мачтовыми. Черная вода была в белом вареве крошеного льда. Когда навстречу проплыл другой паром, он тоже походил на остров, но оставил после себя эбонитовый след.
В большом ресторане русские затерялись. Народу много, выходные. Семьи, дети, пожилые, молодые люди. Все приветливые и говорливые. Без национальных различий. Просто люди с тарелками, бродящие между столов с предлагаемой едой.
Но когда русские расселись, стало заметно, что сели они в один ряд, за самый большой стол, сели так, чтобы быть лицом к окну, разве что не по порядку, как в автобусе. Только гида и водителя не было. И Корневу не досталось места. Он попал за небольшой круглый стол, где сидели еще восемь человек. Он взял себе все возможные виды селедки, самого черного хлеба и постоянно поднимался, чтобы подлить красного вина.
Э-э, подумал старший Варламов, проследив за ним, и пригубил своего белого, налитого женой. Она покачала головой.
Почему он всю дорогу молчит? Только молчит. Вот так живешь с человеком, думаешь, что знаешь его, а на самом деле – нет. Саввушка, а? Мила подняла взгляд с тарелки на мужа. Он ловил глазами всплывающие острова.
– Товарищи, надо пойти гиду сказать, ведь может выйти международный скандал, – сказала Алла Демидовна. – Смотрите-ка, как набирается!
Она поднялась.
– Да оставьте вы его, – тихо сказала вдруг обычно кроткая Рая.
– Что вы сказали? – изумилась Алла Демидовна.
– Оставьте вы его. Может, человеку плохо. Вы же не знаете.
– Ну, знаете ли, – обиженно произнесла Алла Демидовна, но села на место.
Не скажет ничего. Я его не понимаю. Если разводимся – зачем поездка? Смеркается, не видно же почти уже ничего. Если поездка – зачем разводимся? Мы тут самая странная пара.
Корнев встал в очередной раз, вернулся, сел и мрачно осмотрел своих соседей.
– Раша? – спросил его толстый человек и взял зачем-то за локоть. Улыбнулся, аж щеки заблестели.
– Раша, – кивнул Корнев незлобно и рукой не двинул. – А что?
– Олрайт, олрайт, – закивал тот дружелюбно и похлопал Корнева по руке.
– Суоми? – спросил Корнев.
– Но, – замотали синхронно головами все восемь улыбающихся человек.
– А, неважно, – сказал Корнев. – Вы не обижайтесь, что я так, ага? – Он вопросительно показал на свои бокалы и тарелку с селедкой.
– Олрайт, олрайт, – закивали и заулыбались они опять.
– А мне вот интересно, что вы на самом деле сейчас обо мне думаете, – сказал Корнев задумчиво, глядя на толстого. – Молчишь? Ну ладно. Я только одно тебе скажу. Вы вот думай… – он икнул, – те, зачем русский человек за границу едет? А? Вы думаете – за этим? – Он кивнул на бокал, и столик опять синхронно закивал. – А ни фига. – Он тоже расплылся в улыбке, приблизился к толстому и сказал ему в самое лицо: – За тоской он сюда едет. За тоской. – Восемь человек вокруг послушно закивали и подняли бокалы, будто Корнев сказал тост. Он чокнулся с ними со всеми, выпил, вытянул из-под стола свою сумку и ушел.
– Ты все? – спросил Савва у Милы. – Пойдем спать.
Радио объявило, что на верхней палубе будет дискотека. Перед стойкой регистрации на бортике фонтана сидел Корнев и бил плашмя ладонью по воде. Чуть дальше, за шахтой с лифтом, был коридорчик и стеклянная дверь на внешнюю палубу. Небольшая, служебная. Она оказалась незаперта, подростки стайками выпрыгивали наружу покурить. Им было зябко и радостно.
Exit – было написано зеленым над этой дверью – и выбегающий человечек.
Выход – прочли Корнев и Савва вместе. Каждый про себя. Но заметили друг друга и отвернулись.
5В Эльсиноре была в тот день такая погода… Впрочем, нечего о ней сказать, кроме того, что была, это место он при другой погоде не помнил: пасмурно, высокая влажность, сильный ветер с моря. Холодно. Женщины надели шапки, мужчины подняли воротники.
Эльсинор – замок за стенами средневековой крепости, пушки на береговой ее части по привычке опущены в сторону Швеции. Вон она, видно ее, всего три километра пролив, он им об этом уже сказал. Влажный песок. Вдоль моря – огромные серо-зеленые валуны. Он видел, как одна из его туристок перелезла через них – поближе к воде – и скрылась из виду.
В замок их пустили, хотя не ждали. Большая женщина-сторож, с тяжелым взглядом и тяжелой челюстью, со связкой ключей в полкило и в темно-синей униформе, улыбнулась им с приветливостью лошади.
Он сказал по-датски:
– Это туристы из России. Вы были бы очень добры, разрешив нам осмотреть замок изнутри.
Лошадь была очень добра. Он заметил, что русские оробели от ее улыбки настолько же, насколько от всего колорита этого места.
Они получили историю, Шекспира и пятнадцать минут свободного времени на прогулку и фотографирование.
– Где стоит автобус, вы знаете, – сказал он им и медленно зашагал по валу к стене: хотел потрогать ее камни. Камни были влажные, у земли покрыты мхом. Местами стена была реставрирована свежим кирпичом. В небе кричали огромные чайки.
Он видел, что почти все потянулись к автобусу, подгоняемые в спину ветром с Балтийского моря.
Он видел, что Савва вернулся обратно на территорию замка. Позже увидел его на стене. Савва смотрел на море, в сторону Швеции, поверх одной из опущенных пушек. Его жена стояла внизу и кричала ему что-то, смеялась и стирала тыльной стороной ладони слезинки от ветра.
Он видел, как Корнев ушел по берегу направо. Позже он пошлет подростка, А2, в ту сторону, сказать Корневу, что уже уезжаем.
Девочек он не видел во время всей экскурсии. Внутренне он с ними уже попрощался. И был отчасти удивлен, когда встретил их, зябко курящих рядом с автобусом.
6Если б эти стены могли прыгать, они бы прыгали. Мила слушала ритм дискотеки, как будто это было ее сердце. Лежала в темноте с открытыми глазами. Темнота такая, что хоть закрывай глаза, хоть нет. Музыка дискотеки сочилась в их кубик с верхней палубы по стенам. Она сама была их стенами.
А ведь он тоже не спит.
– Не против, если я почитаю? – спросил Савва.
– Читай.
Он зажег свет у кровати. Над Милой появился белый потолок. По коридору с криком и топотом пробежали подростки. Хлопнуло подряд три двери. Потом в одну, совсем рядом, шарахнули с ноги. За ней завизжали девицы. Парни в коридоре смеялись и что-то кричали. Мила подумала, что в джунглях должно быть хотя бы тепло.
– Ты мерзнешь? Давай включу обогрев.
Он поднялся и повернул регулятор кондиционера на плюс. Лег. Через некоторое время стало теплеть. Мила расслабилась и достала руки из-под одеяла.
А я помню – выпускной, что ли? Или так просто. В кабинете… русского… да. Музыка, а в коридоре так сумрачно, в школе нет никого больше, только наш класс, гулко, и шаги в коридоре громче, чем музыка. Шорк, шорк. Возле зеркала. Там еще цветы были, я все листья оборвала тогда. Костя… у них с Наташей сейчас двое. Позвал, идем, говорит, там места больше. Мы танцевали вальс. Господи, смешно вспомнить! Светка потом: чего ушли, целовались, что ли? А мы вальс танцевали…
Музыка вдруг отдалилась, и стало слышно, как булькает, шипит, крошится море за обшивкой. Она слушала его и плыла. Мягко, тихо. Пенно. Долго. Вдруг поняла, что Саввы нет, потом будто хлопнула дверь, и она открыла глаза.
7«Если бы я вернулся в салон с этой сумкой, что бы я им сказал?» – думал гид. Никто не остается, не взяв с собой вещи. Это первый признак, что человек именно остался. Сам. Если вещей нет.
Впрочем, они же об этом не знают. А он не знал, что ему теперь делать.
Только в первый момент, когда, пересчитавшись после парома, салон сказал, что не все, он был спокоен. Он ли этого не ждал?
Пошел по проходу, считая по головам, с таким чувством, что выполняет формальность. Он даже искать их не будет. Зайдет за здание, покурит, подышит, вернется в автобус, скажет, что на пароме ничего не знают. Ведь так оно и есть: что там знают? А они молодые, не пропадут, да и вольному воля.
Но он дошел до конца, произнес вслух девятнадцать и остановился, глядя на девушек.
Так, будто это обман зрения. Бутафория. Восковые фигуры.
Они смотрели на него, не понимая.
– Кого у нас нет? – спросил у салона.
– Корнева, – услышал ответ.
Ему стало тревожно. Он подумал: это ничего, что Корнева нет, Корнев найдется. Но девушки на месте. Он понял, что не знает теперь, чего ожидать. Чего от них, этих людей, ожидать. А ведь казалось, что он всех их сразу прочел.
Вернулся к водителю, наклонился и сказал ему:
– Ты посмотри тут вокруг, я схожу на паром. – И к салону: – Я попрошу вас не расходиться. Долго мы не задержимся.
8Савва вышел, как был, в халате, переодеваться не стал, боялся ее разбудить. Если она не будет спать, он уже не уйдет. Он знал это. Ему просто не захочется этого делать. Поднялся на верхнюю палубу на лифте. Холл перед регистратурой был пуст. Выше гремела дискотека. Савва обогнул фонтан и свернул налево, в узкий коридор, туда, где он заметил Выход.
У стеклянной двери стоял Корнев, ощупывал ее по периметру, отгибая пальцами резиновую прокладку. Обернулся и не удивился, увидев Савву.
– Заперли, видите? – сказал он и дернул ручку в подтверждение своих слов. – Ночь, – добавил он, – вот и заперли. Чтобы пьяные не шлялись.
Савва подошел к Корневу, и они стали вместе, прижавшись лбами к прохладному стеклу, смотреть. Снаружи была металлическая, серого цвета мокрая палуба, за ней – совершенная ночь.
– Ничего не видно, вот ведь как, – сказал Корнев. – Есть там чего, нет ли – не видно.
Свет с парома вырвал еще полметра воздуха за бортом, и в нем блестели, пролетая слева направо, мокрые хлопья, ядовито-белые на фоне абсолютной черноты. Так становилось понятно, что за стеклом ветер. Что паром движется, чувствовалось только по вибрации.
– Знаешь, что я здесь каждый день вспоминаю? – вдруг спросил Корнев, не отводя все так же взгляда от зияющей черноты. – Как меня дед косить учил. Он меня брал с собою, и мы там с утра – до обеда. Я помню это – идешь с косой, в голове уже ни одной мысли, краем глаза ловишь деда, далеко ли ушел – впереди и справа. И все за косой следишь.
– Идти надо ровно, чисто, ритмично. Чирк. Чирк. Чирк. Мягко, как в масло. И над землей чуть-чуть только, – продолжил Савва.
Они обернулись друг к другу. Корнев был трезв, Савва это запомнил.
– Потом в тень шли, – сказал Корнев. – И пили квас. Он лежал в лопухах под березой.
– Ели бутерброды и зеленый лук.
– Жареную курицу и вареную картошку. Холодную, скользкую.
– С солью.
– Потом лежали. Ни о чем не говорили, в небо глядели.
– Тело ныло. Я о речке мечтал.
– Это очень заманчиво, о чем ты говоришь, – услышали они у фонтана женский голос, по-английски. Из лифта вышли два молодых человека – и две девушки из их автобуса. – Но я боюсь, что завтра мы будем уже в другой стране. Но ведь мы подумаем, правда, Света?
– Правда, подумаем, – сказала та, и обе засмеялись. Поднялись по лестнице и скрылись за дверью в дискозал.
Савва рассеянно похлопал по карманам своего халата. Корнев тронул его за плечо и протянул сигареты. Курили молча, друг на друга не смотрели.
– Она правда закрыта, Савва. Или, может, это не тот выход, что мы искали.
– Тот.
– Значит, не для нас. – Корнев отчего-то усмехнулся. Бросил окурок в урну, стоящую в пяти шагах. Попал. – Иди к жене. Все еще наладится.
Заходя в лифт, Савва подумал, что все еще действительно может быть по-другому.
9Ему сказали: если человек пропал, давайте обращаться в полицию. Если это его вещи. Гид смотрел на электробритву, бледно-рыжую зубную щетку и пасту. На щетке и пасте ни слова по-русски. Только бритва старая, сразу видно, что советская. Впрочем, откуда им это знать.
Я не знаю, его ли это вещи, ответил он.
Если он объявится и вы узнаете, что это его вещи, имейте в виду, они будут храниться у нас в отделе пропаж.
Хорошо, сказал он по-фински и вышел с твердой уверенностью, что Корнева не увидит больше никогда. Что-то подсказывало, что он не просто отстал от автобуса. Исчез с парома. Что это было задумано заранее. Вот только зачем – и зачем так сложно? Чужая душа – потемки, подумал гид. Он хоть бы вещи с собой прихватил. Чтобы совсем чисто было. Впрочем, он же не знал…
А на том свете зачем ему бритва.
И, уже спускаясь с парома, положил руку в карман и обнаружил там зубную щетку.
На которой ни слова по-русски. На которой вообще ни слова.
10– Ты выходил? Я, кажется, задремала, – сказала Мила. Савва промолчал. Он сидел на своей кровати в халате канареечного цвета. Его купили в прошлом году, он был ему чуть ниже колен. Очень смешной.
Музыка все еще звучала. Только тише и медленней. У нас это называлось медляк. Обняться и медленно так, медленно танцевать. Если пригласят. А все стеснялись и не приглашали. Море было слышно тоже. Музыка с морем. С крошащимся льдом, пеной вдоль борта. Музыка в глубине черноты.
Давай танцевать.
Может быть, он это и сказал вслух, но она задремала и услышала как-то иначе, будто бы в собственной голове. Очнулась. Он протягивал ей руку.
Встали вплотную, она – ладони ему на плечи, он – ей на талию. Покачиваясь, переступая с ноги на ногу, стали вращаться в тесном проходе между кроватями. Он – в тапочках, в канареечном халате, который чуть ниже колен, она – босая, на сером ковролине, шершавом и колком, просвечивая белым телом через длиннополую ночную рубашку. Спрятав лицо у него на плече.
Как давно, как давно… Уже и не вспомнить когда.
– Ты что, плачешь?
– Я? Нет. Это на халате у тебя вода. Откуда – вода?
Холодное море качалось рядом с ними, невидимое, в такт.
11Туристы по очереди подходили к нему прощаться, гид отвечал и улыбался всем. В Питер прибыли как штык – в половине пятого, несмотря на полуторачасовую задержку после парома. Бледные, очень уставшие после ночной дороги, они выходили из автобуса, забирали вещи и медленно растворялись во мраке, желтом вязком свете фонарей, среди таксистов, крутившихся рядом. Другие шли через дорогу, на Московский вокзал. Он видел, как они потянулись туда друг за другом так же, как ходили за границей. Это синдром. Это пройдет.
– Всего доброго, – подошла к нему Мила. – Спасибо вам.
– Удачи. – Савва пожал руку. – Была отличная поездка. Мы получили все, что хотели.
Добрые пустые слова. Полная формальность. Гид улыбнулся, сказал «спасибо» и подумал: конечно, ведь все это делалось только для вас.
Да, я так и понял, – ответил Савва одними глазами.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.